Исполнение приговора

                ...И когда пойду я дорогой мщения,
                не будут мои мысли и желания подвластны человеческому пониманию.
                И будут они направлены лишь на то, чтобы свершилось правосудие,
                и уязвивший меня был наказан мною многократно...


  -Знаешь такое выражение, его часто в америкосовских фильмах применяют - "Ничего личного, чистый бизнес"? Так вот, сука, тут бизнесом и не пахнет, это всё самые что ни на есть личные счёты.
  Мой голос был спокойным и равнодушным, дыхание ровным, слова... Слова как будто кирпичи ложились в кладку - один к одному, без зазоров. И веяло от этой кладки монументальностью в прямом смысле слова. Потому что не сулили они ничего хорошего моему слушателю, а где-то на финише ему настойчиво и неотступно маячил монумент. Надгробный. Хоть Казак его и не заслужил. Таким скотам вообще место не на кладбище, а под забором, чтоб никто и не вспомнил.
  -Если бы я тебя достал на месяц раньше, тебе бы сильно повезло и ты бы сдох тут ночь на вторую-третью, не больше. Просто окоченел бы и всё. Но сейчас заморозков по ночам уже нет, поэтому недельки три, а то и четыре протянешь. А я буду приходить к тебе каждый день, приходить и смотреть как ты, падла, загибаешься. Жрачку на тебя тратить слишком большая роскошь, а вот без воды ты слишком быстро отскочишь, поэтому водой я тебя обеспечу.
  Я не пытался напугать его, я просто описывал то, что его ждёт, ту позорную, мученическую смерть, которой, несомненно, он заслуживал. И мне нравилось видеть в его глазах понимание того, что я не шучу, что и в самом деле его судьба решена, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
  Ответить мне Казак не мог - его рот был надёжно заткнут резиновой чушкой, которую выплюнуть он был не в силах, слишком уж большая была. Да и скулы, пока он валялся без памяти в багажнике моей машины, свело судорогой от усталости, так что шире раскрыть пасть он просто не мог. Руки же я ему достаточно надёжно спеленал скотчем ещё перед тем, как засунуть в машину. В общем, к "приглашению в гости" подготовился я хорошо.
 
  "Гостевая" представляла из себя цистерну, которую когда-то по самую макушку стоймя вкопали в землю , остался торчать только люк, через который и можно было туда проникнуть. Да и тот был накрыт каким-то здоровым ржавым корытом. Кто и когда совершил этот титанический труд (всё-таки цистерна нифига не маленькая, тонн двадцать измещением), я не имел ни малейшего представления, да и о целях мог лишь смутно догадываться. Скорее всего делали что-то вроде подвала-склада или холодильника, не знаю - я наткнулся на этот схрон чисто случайно, лет десять назад, ещё когда пацаном шастал по этим местам. Расположенный на отшибе заброшенный пост военной части, нафиг никому не нужной в нашем захолустьи, сам по себе создавал ощущение унылости и беспросветности, поэтому охотников прогуляться в этих местах давным давно уже не находилось. Ну просто то, что нужно!
  От люка импровизированной тюрьмы до дна высота была метра три, и я, когда только привёз своего пленника, с трудом поборол в себе искушение просто спихнуть туда его бесчувственное тело. Если бы Казак при падении свернул себе шею, это было бы недопустимо легко и просто для него в сложившейся ситуации. Поэтому пришлось крепко обвязывать его буксировочным канатом и потихоньку стравливать, опуская пленника на дно. Сначала хотел, брезгуя, бросить канат там же, однако решил, что с помощью каната эта гнида потом могла бы повеситься, поэтому пришлось самому спуститься на дно, чтобы лишить Казака возможности выбирать причину собственной смерти. Заодно снял с него кроссовки (из за шнурков) и ремень. Оставалось, выбравшись и вытянув за собой импровизированную лестницу - шест с перекладинами - дожидаться, когда же принцесса соизволит проснуться, чтобы сказать то, что я мечтал произнести :
  - Ты сдохнешь тут и никто тебе не поможет. Но перед смертью ты испытаешь то, чего заслужил - голод, холод и безысходность. А я буду глядеть на тебя, сука, и улыбаться.

  Если бы взглядом можно было убить, Казак, несомненно, уже сжёг бы меня, порвал на части и расстрелял, настолько красноречиво было выражение его слезящихся, отвыкших от света, глаз. За сутки, которые меня не было, он, видимо, перепробовал всё, что мог, в попытках выбраться отсюда. Об этом красноречиво говорили его изодранные в кровь (выпутался таки из скотча) пальцы. Однако, даже до горловины люка он ни разу не допрыгнул, не говоря уже о том, что открыть крышку, зафиксированную задвижкой, он всё равно бы не смог.
  - Кто ты? Под кем ходишь? Кто меня заказал? Я же выберусь отсюда, полюбому. Тебе не жить, пидор! Я тебя на куски порежу, падла, будешь землю жрать и умолять о лёгкой смерти!
 Казак понимал, что самостоятельно вылезти он не сможет, но всё же ещё не верил, что сдохнет вот так - неизвестно где и непонятно по чьей воле. Не хотел смириться с этим. Что ж, посмотрим.
  - Сейчас мне с тобой говорить не о чем. Да и неохота. Воды ты пока не заслуживаешь, может завтра принесу.
  С этими словами я закрыл крышку, дожал задвижкой и, маскируя, накрыл сверху железякой. С удовольствием отметил, что уже с двух шагов не слышно бушующего, орущего внизу смертника - настолько хорошо был подогнан люк.

  Как только я, приехав на третий день, откинул крышку люка и наклонился над ним, мне прямо в лицо полетела та самая резиновая чушка, импровизированный кляп, с которым я привёз Казака сюда. Чёрт его знает как, но я всё же успел среагировать и увернуться от прямого удара в переносицу, и досталось только по скуле вскользь. Умный, пидор! Если бы чётко попал, я мог от удара увесистым куском резины и в нокаут упасть и не факт что мимо люка. Ну, значит и поить его ещё рановато, раз не сломался ещё.
  - Ты, я вижу, рад меня видеть, - я был зол и с трудом сдерживался, чтобы не влупить его какой-нибудь железякой или камнем в ответ - Что ж, я тебя не разочарую.
  С этими словами я вылил всю воду из привезённой мною бутылки прямо в отверстие люка. Казак, ожидавший от меня взрыва эмоций и попытки расправиться с ним, вжался в стену своей тюрьмы и злобно пялился на то, как грязная лужица растекается по полу, меняя цвет с мутновато-серого на ржавый.
  - Это на сегодня и завтра тебе было. Лакай аккуратней.

  Два дня я не ездил на заброшенный пост, справедливо рассудив, что у Казака сил больше, чем я рассчитывал и уж пару суток без воды он ещё протянет. Вот почему так - нормальные люди - парни, девушки, мужчины и женщины гибнут от нелепых случайностей, старики и инвалиды угасают порой почти на глазах, теряя жизнь, утекающую из них со скоростью горной реки, а вот такие вот гниды, падлы, на чьей совести не одна загубленная жизнь, чья-то искалеченная судьба и океан горя, причинённого родным, вот эти вот суки живут и процветают вопреки всем законам справедливости и имеют такой жизненный потенциал, что начинаешь понимать выражение "пьёт чью-то жизнь"? Нет, сука, я тебя сломаю, я заставлю тебя страдать!

  Когда я отвалил крышку цистерны, изнутри меня окатило волной смрада. В этом запахе смешались и зловония испражнений, которые Казак не мог сдерживать в себе, и вонь немытого, измождённого тела, и, просто сладковатое на фоне их ощущение запаха преющей грязи вперемешку со ржавчиной. Это был запах безнадёжности.
  Сам Казак стоял прямо под люком и щурился, стараясь глядеть воспалёнными, слезящимися глазами прямо мне в глаза. Руки его были сложены на груди в жесте, напомнившем мне позу молящегося человека, да собственно так оно и было. Хрустнул! Нет, он ещё не дошёл до той степени, когда готов будет ползать, извиваясь ужом, пытаясь вымолить не снисхождения,  нет, хотя бы лёгкой смерти, но первый шаг в этом направлении уже сделан. Уже не видно того наглого самоуверенного парня, готового уничтожить любого, кто заслоняет ему солнце, мешает жить так, как ЕМУ хочется.
  Я смотрел сверху вниз на человека, которого мысленно уже вычеркнул из списка живых, на того, чей приговор вынес и привожу в исполнение лично. Я хотел заставить его страдать... Что ж, мне это удаётся. Насколько он проникся тем, что его ждёт, насколько готов к этому, принял это в существующем только для него (очень сильно сузившемся в последние дни) мире?
  - Хочешь что-то мне сказать? - я не планировал душеспасительных бесед с этим человеком, однако хотел знать, что он чувствует, какие для себя выводы сделал, чего ждёт?
 Когда Казак начал говорить, его тихий, как будто пропускаемый через исказители звука, голос, резонируя в пустой гигантской бочке, отражаясь от стенок и прыгая, напомнил мне звучание старинного патефона, на котором прокручивается заезженная пластинка. Я даже не сразу понял о чём он говорит, однако взгляд, переведённый Казаком на пластиковую бутылку с водой, которую я держал в руке, был достаточно выразителен.
  Я бросил бутылку вниз и со смешанным чувством наблюдал как  осуждённый мною на угасание человек пытается продлить своё существование, восполняя истраченные организмом ресурсы жидкости. То, с какой жадностью, с каким самозабвением он пил воду, с одной стороны вызвало во мне радостное ощущение близости развязки, победы над этим уже теряющим человеческий облик существом. С другой же стороны я реально увидел перспективу того, что произойдёт через несколько дней, максимум через неделю. И ощущение омерзения, давление какого-то внутреннего барьера, отделяющего человека от зверя, животного, заставило меня в очередной раз вспомнить о мотивах моего поступка, освежить в памяти то, что в итоге привело меня к люку этой цистерны, а Казака к его нынешнему состоянию, иначе, боюсь, я бы мог передумать и даже оставить этого скота в живых.
  Когда Казак утолил жажду и, набив брюхо водой, попытался обмануть чувство голода, я лишь мысленно усмехнулся, представив какие рези начнутся у него в желудке через пару часов. Однако, от лаза в цистерну я так и не отошёл, продолжая смотреть вниз и ожидая всё-таки внятных слов. Узник понял это и, сипло кашлянув, удостоверившись, что пересохшие связки всё-таки ещё работают, произнёс
  - Ты говорил о мести. Я тебя даже не знаю, какие у нас могли быть счёты? Кто ты?
  Этого разговора я ждал больше месяца. Я десятки и сотни раз прокручивал в голове возможные варианты вопросов, ответов, даже жестов, которыми буду сопровождать свою речь. Однако теперь, когда разговор действительно начался, всё это абсолютно потеряло смысл. Мне расхотелось что-либо ему обьяснять, рассказывать, заставлять прочувствовать ту боль, которую пережил я и которая терзала Аню в последние дни её жизни. Возможно потому, что в том, кто стоял сейчас подо мной, нервно сглатывая и перетаптываясь на месте, я уже не видел человека. Точнее, я не видел в нём человека никогда. Просто теперь я больше не считал нужным  что-то ему рассказывать, обьяснять, вообще говорить с ним.
  Мне стало до того мерзко, накатило такое чувство презрения вместе с отвращением, прямо физическим неприятием, что чуть не стошнило прямо вниз, на него. Хороший был бы ответ - краткий и по существу! Еле сдержав мощнейший рвотный позыв, не решаясь даже открыть рот, чтобы не проблеваться, я быстро захлопнул крышку люка, уже ставшим привычным движением заблокировав её задвижкой, прыгнул в машину и помчался обратно в город.


  В этот же вечер раздался телефонный звонок.
  - Алло, здравствуйте.
  - Да, добрый вечер.
  - Николай Зайцев? Уголовный розыск вас беспокоит, следователь Степанцов.
  Неприятное чувство появилось. Как будто все кишки вдруг собрал кто-то в кулак и потянул. Совсем чуть-чуть потянул, только чтобы обозначить своё присутствие.
  - Да, я слушаю.
  - Не могли бы вы подойти к нам, на Планерную сегодня до девятнадцати?
  - А что случилось?
  - Ничего не случилось, всё в порядке. Просто у нас есть пара вопросов по поводу вашей сестры. Вы сможете подойти?
  Я почувствовал, что стою над пропастью на тонкой нити. И вот эта нить натянулась до предела - стало легче стоять, она уже как бы не раскачивается из стороны в сторону, но зато готова вот-вот лопнуть от напряжения. Или от моего резкого движения.
  - Да, я сейчас подъеду, минут через пятнадцать.
  - Вот и хорошо. Жду вас. До встречи.
 
  Следователь был молодым - лет тридцати - парнем, с наивным, немного детским лицом. Казалось, что такому не то что преступления расследовать, в школе-то учителем работать не просто было бы - ученики бы обижали да обманывали. Однако, в уголовке наивности не место, так что, увидев располагающую улыбку Степанцова, я максимально подобрался. Этот сожрёт и не подавится, тоже мне, "ребёнок".
  - Николай Семёнович, тут такая ситуация сложилась, нам бы в неформальной обстановке неплохо было с вами поговорить, без повестки, протокола. Так сказать, беседа в частном порядке. Дело в том, что один из знакомых вашей сестры пропал. Денис Силуянов. Она, ещё когда жива была, довольно тесно с ним общалась. Он продавал наркотики в районе, где она жила.
  - Она у него покупала?
  - Ну, я бы не стал этого наверняка заявлять, - следователь как будто замялся, колеблясь,словно не решаясь чего-то сказать.
  - А почему вы его не арестовали, если знаете, что он наркотой торгует? - я сделал недоумённое лицо, стараясь при этом не переигрывать.
  - Не так всё просто. Мы занимались этим вопросом, он у нас был в разработке, но с конкретными уликами была нестыковочка. Не могли его поймать с поличным, а без этого все наши обвинения - просто слова, не более. Прокуратуре не обьяснишь, что все данные на Силуянова верные, ей подавай конкретные улики. А он тут взял и пропал. Вообще исчез.
  - Может понял, что вы его разрабатываете, на дно залёг?
  - Да нет. Нам его сожительница заявление написала, в розыск подала. Мы по его контактам прошлись и оказалось, что совсем недавно вы, Николай, им очень настойчиво интересовались. Что вы на это скажете?
  Я ощутил, что та самая нить, отделявшая меня от пропасти и служившая единственной опорой,  уже загудела от напряжения. Ещё немного, и я рухну вниз. Очень аккуратно подбирая слова, словно выстраивая из них небольшую крепость, я произнёс :
  - Я всех её знакомых тогда искал, хотелось хоть с кем-нибудь пообщаться, узнать о ней побольше. Мы же три года с Аней не виделись, мне всё недосуг из Липецка приехать было. У меня и сейчас-то до конца отпуска всего неделя осталась.
  Повисшая после этих слов пауза была настолько долгой, что мне показалось, что следователь просто завис. Он внимательно смотрел на меня и его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций . Казалось, он сейчас закричит прямо в лицо мне что-нибудь вроде: "Не надо мне тут ваньку валять! Какое у тебя алиби на момент, когда его похищали?" Взгляд его я выдержал, не отведя глаз, смотрел и уже весь внутренне сжался, словно в ожидании удара.
  - Ну что ж, раз так, то не смею вас больше задерживать. Благодарю вас, можете идти, - он произнёс это как будто даже с облегчением, словно не я был "под колпаком", а он, - Идёмте, я вас провожу до выхода.
  Мы спустились на первый этаж, вместе подошли к проходной. Степанцов, достал из кармана пачку сигарет и, выйдя вслед за мной на крыльцо отделения, спросил: - Огнём не угостите? - прикуривая, наклонился почти к самому моему лицу и очень тихо сказал: - Лучше бы вам не ездить больше за город. А ещё лучше, езжайте уже обратно в Липецк, пока за вами слежку не установили. Вас ведь здесь больше ничего не держит?
  - Больше действительно ничего. Спасибо. До свидания.
  - Всего вам. Счастливо.

  Я отъехал от уголовки и понял, что данное себе слово, отомстить за смерть Анютки, я сдержал.