Горы и сновиденья. Второе продолжение

Горы и сновиденья. Короткая история любви.

Продолжение…

- Как и в рассказе Марата, сновидец, как-будто, предвидит смерть… - Глядя на Сергея, тихо сказала Наташа,

- Да нет, не как-будто… - Отозвался он,

- Просто предвидит… Предвидит, и всё.

- Или кем-то, или чем-то опосредовано оповещается. – Марат принялся неспеша, в очередной раз, набивать свою трубку.

- Вот и получается, - Не в силах оторвать взгляда от затихающего пламени костра, добавила Лида,

- Что всяким человеческим предчувствиям и озарениям существуют, пусть и не очевидные, но хоть какие-то  объяснения…

- Весьма сомнительные, с точки зрения здравого смысла!

- Серёженька, твой, так называемый, здравый смысл хорош для твоих научных статей и диссертаций! А это – жизнь! Понимаешь? Жизнь, которая зиждется, прежде всего, на ощущениях, а не на сухих академических выкладках!

- Лидусенька, я тоже материалист и ничего не имею против ощущений. Но неподдающиеся классификации ощущения – суть наше невежество и до времени не изученные  и не понятые пока законы матушки-природы. Помнишь: «Мир - познаваем, природа – бесконечна»? Так, кажется?

- Серёженька, ты – чёрствый, изгрызанный  сухарь и ссохшийся в мумию романтик!

- Ничего себе, уважаемая! Где это вы наковыряли таких сочных эпитетов? Погоди-ка, я запишу. Ой, мама родная, лишь бы не забыть! Товарищи, где мой блокнот? – Сергей картинно засуетился над своим рюкзаком,

- Однако, замечу вам, сударыня, - Поднял он кверху указательный палец и повернулся к Лиде,
 
- Что сухарь – он и есть сухарь, то есть, он уже, по определению, чёрствый. И, если мне не изменяет память, такой способ нагромождения фраз именуется тавтологией…

- А у меня, Серёженька, такое впечатление, что я в десятый раз вонзаю зубы в зелёное яблоко! Ну, такая оскомина! – У Лиды на лице была написана презабавная гримаска, точно она на самом деле отведала кислого яблока.

- Не надо, уважаемая, вонзать в меня свои очаровательные зубки! И я думаю…

- Всё, народ, баста! Всем – отбой! – Марат решительно поднялся с места,

- Пора и честь знать. Хватит. Уже, действительно, поздно, а дольше семи утра я вам спать не дам, вы меня знаете.

- Твой, Маратик, восточный деспотизм, является миру во всей своей неприкрытой наготе…

- А твоя, Наташенька, бесшабашная анархичность, может привести тебя завтра к самым непредсказуемым и печальным последствиям. И запасного котелка, между прочим, тоже нет. Так что, съезжать-то теперь не на чем! - И Марат, картинно разведя руки и выждав неуловимую паузу, вдруг весело рассмеялся. Лида, глядя на него, тоже прыснула со смеху. Сергей загоготал следом.

- Ах, ты, ах, вы… - Наташа, сжав кулачки, некоторое время растеряно смотрела на сотрясающихся в нарастающем смехе попутчиков и вдруг, не удержавшись, рассмеялась сама. И чем дальше, тем заразительней и звонче растекались по горным ущельям их весёлые голоса.  В неверном пламени остывающего костра, посреди молчаливого и недоумевающего укора, который, казалось, исходит от мрачных в ночной тиши  горных круч,  эти незваные и странные пришельцы хохотали самым наглым и безответственным образом. Крепнувший с каждым мгновением и всё более разрастающийся смех этот со стороны мог показаться вырванным из другой жизни и неожиданно вставленным в гармоничный окружающий ландшафт, лишённым пропорций, сюрреалистическим куском. Смеялись долго. До слёз. Каждый, кто пытался, не без труда, вслух припомнить хоть часть эпизода недавнего Наташиного стремительного спуска вниз на незабвенном котелке, не в состоянии был выговорить и половины фразы, потому что горло перехватывало очередным спазмом хохота, и следующий взрыв самого настоящего гомерического ржанья оглашал округу далеко окрест. Уже слёзы застилали глаза, уже и забыли, с чего начали смеяться, но успокоиться, никак не получалось. Вдобавок, то Марат, то Сергей, начинали показывать окружающим пальчик, и такое простое движение вызывало целую бурю непередаваемого смеха, доводя присутствующих до конвульсирующего экстаза. И этот, казалось бы, беспричинный смех, отнял последние силы. Наконец, кое-как успокоившись, но по инерции продолжая жадно хватать ртом холодный и чистый горный воздух, все дружно стали готовиться ко сну. Становилось нестерпимо холодно, и манящая перспектива забраться целиком в уютную внутренность спального мешка и сладко заснуть под хрустальное перешёптывание миллионов таинственных звёзд, ускоряла все их движения. И уже через десять минут лагерь мирно посапывал в объятьях глубокого и здорового сна.
    
     История взаимоотношений Сергея и Наташи тоже была достаточно своеобычна и не похожа ни на какую другую историю.   Достаточно сказать, что Сергей сначала, ещё со школьных лет, просто нравился Наташе, но обыкновенная симпатия, с годами, стала перерастать в нечто большее, и наконец, однажды, Наташа поняла, что по уши влюблена в того, кого прежде считала  обычным своим, хорошим приятелем. Ответного чувства, против ожидания, не наблюдалось, и Наташа не просто догадывалась, она знала об этом, благодаря своей, на протяжении тысячелетий оттачиваемой природой, женской интуиции.  Классическая ситуация, когда «Чем меньше женщину мы любим…», бесстрастно и в тысячный раз подтверждала правоту бессмертного поэта, и тут Наташа не могла быть исключением.  Её чувство эволюционировало по крутой восходящей линии, она буквально вся светилась  завораживающим внутренним светом и вполне могла бы сойти за сошедшего с небес ангела, если бы не резкие, непрогнозируемые и необъяснимые перемены собственного настроения. Обычно молчаливая и задумчивая, она неожиданно могла разразиться бурным восторгом по поводу пустякового и мелочного события, смеясь над чьей-то остротой, украдкой вдруг смахивала набежавшую предательскую и обжигающую слезу, посреди оживлённой беседы в шумной компании сверстников неожиданно умолкала и надолго погружалась в себя. И с некоторых пор окружающие стали привыкать к безобидным странностям своей  старой знакомой, а один институтский  с параллельного потока взял, да и назвал её Офелией. Наташа отнеслась  к выпаду равнодушно, заметив только, что Шекспировская героиня не выжила бы и часа в современном безумном мире, чем и спасла себя. Сокурсники поржали и разошлись. Прозвище не прилепилось. И Наташа продолжала стоически переносить вымораживающие душу и тело тиски ненавистного дружеского формата, в который ей самой жизнью предлагалось затащить свою, не имевшую размера любовь. Она тихо страдала, временами истово ненавидя этого недостойного и толстокожего избранника, но находила некоторое, совсем слабое утешение в том, что Сергей вообще никогда не волочился ни за какой юбкой. Нет. Он поступал по-другому. Он позволял волочиться за собой.   И, будучи физически здоровым и крепким парнем, временами снисходил до страждущих его женщин. Наташа об этом знала, но, как ни странно, не придавала никакого значения убийственному для других, но не таких, как она, факту. Просто она видела Сергея совершенно иным, тем, кем он был на самом деле. А был он натурой увлекающейся, увлекающейся страстно, но в сфере его увлечений, к её немалому сожалению, присутствовали, по очереди, сначала - джаз и институтский ансамбль, потом – прыжки с парашютом, а следом – наука. Последнее увлечение со временем переросло в болезненную страсть, и уже на финише аспирантуры Сергей мог на неделю-другую вообще куда-то исчезнуть, то есть, по его выражению, залечь на дно. На самом деле, он просто запирался в своей квартире, растворяясь в немыслимом количестве книг и исписывая убористым почерком толстые общие тетради, разного формата блокноты, выдранные откуда-то второпях листы бумаги, чистые поля научных журналов и даже обрывки газет. Как он при этом умудрялся ориентироваться в собственных разрозненных заметках, оставалось тайной за семью печатями, но он, действительно, ориентировался, и ориентировался прекрасно и знал, какая из записей за какой следует. Но чего стоило разобраться во всём этом Наташе! А ей, с некоторых пор, предстояла именно эта хлопотливая, но тешащая её самолюбие  обязанность.

     В первый раз это случилось, когда Сергей вдруг перестал подавать признаки жизни в течение  последних нескольких дней. Телефон не отвечал. Сам загадочным образом исчезнувший аспирант тоже никому не звонил. Друзья, в итоге,  забеспокоились, и Марат, на пятый день Серёгиного исчезновения, вечером, поплёлся к чудаковатому приятелю домой. Долго тарабанил в обшитую коричневым дерматином дверь, поскольку квартирного звонка по периметру двери не наблюдалось, и в десятый раз перечитывал косо приклеенную у дверного глазка, с неровными краями записку. «Прошу не беспокоить. Меня нет дома!» «Ага, как же», - Размышлял Марат, - «Меня нет дома, но всё же, прошу не беспокоить! Умно! Анекдот ходячий…». Без толку простояв у порога не менее пятнадцати минут, Марат нацарапал снизу Серёгиной записки: «Где тебя носит, Резерфорд хренов?». Потом, для очистки совести, грохнув ещё пару раз кулаком по двери, развернулся и двинул к выходу.

- Нет его дома, - Недовольно пробурчал он в ответ на ночной и взволнованный Наташин телефонный звонок,

- Я чуть дверь не выломал, мёртвый бы, и тот поднялся. Соседи переполошились все.

- Марат, а вдруг с ним что-то случилось? – В голосе Наташи нарастала тревога,

- Господи, что же делать?..

- Да погоди, не суетись. Записка у него интересная на дверях. Дома он, уверен. Небось, над диссертацией своей страдает..

- А телефон, почему не отвечает?

- Вырубил.

- Что-то тут не так, Маратик. Я сама к нему съезжу.

- Когда?

- Сейчас!

- Ты в уме? Двенадцатый час ночи! Другой конец города!

- А я на такси.

- Ну, что за блажь! Если уж невмоготу, утром поезжай, спозаранку.

- А до утра по квартире метаться? Всё, Маратик, пока!

- Тьфу, ты, чёрт! Я теперь тоже не засну. Ну что мне, к тебе ехать?

- Зачем?

- Я категорически против того, чтобы симпатичная и беззащитная девушка, тем более, мой давний товарищ, разъезжала в одиночестве по ночному городу. В поисках приключений… На одно место…

- Маратик, всё, пока! Ты несёшь чепуху. Вспомни, сколько мне лет? Но за симпатичную девушку, всё равно, спасибо!


     Едва она положила трубку и сделала шаг в сторону прихожей, как вдруг пронзительно громко и резко зазвонил её телефон. Наташа даже вздрогнула от неожиданности. Полагая, что это Марат вновь будет настаивать на своём приезде, она досадливо потянулась к аппарату и сразу же прокричала:

- Я же сказала, что поеду сама!

- Куда это ты поедешь? – Слегка хрипловатый, словно спросонья, удивлённый голос Сергея, обескуражил, коленки обволокло холодной слабостью.

- Серёж… Мамочки… Боже мой! Ты откуда? Что случилось? Что с тобой?

- Чего со мной? Чего случилось? Из дома звоню, откуда ж ещё?

- Где ты пропадал? Что происходит?

- Да нигде я не пропадал! А происходит вот что. Тут, понимаешь, тема стала раскручиваться. Я понаписал столько!.. Наташка, кажется, я сам не разберусь. Поможешь?

- Господи! Да помогу, конечно. А что, прям сейчас?

- А что?

- Полночь на дворе…

- Да ты что…

- Ага… А число сегодня, сказать какое?

- То есть…

- Серёж, тебя не было пять дней! На звонки не отвечаешь, двери на запоре! – Наташе хотелось расплакаться, но на душе стало удивительно легко и спокойно.

- Марат к тебе приходил сегодня, говорит, чуть дверь не разнёс… - Голос её дрожал.

- То-то я думал, кого там нелёгкая принесла…

- Так ты слышал?

- Ну да! Но меня, понимаешь, как раз в этот момент словно прорвало, я отвлечься боялся… Уже на финише был. И бумага, как назло, кончилась!

- Господи, Серёжка, ну почему ты такой? А? Слава Богу, ты жив-здоров… - Подбородок Наташи начал непроизвольно сокращаться, по щёкам побежали частые слёзы.

- Да что со мной сделается-то? Скажешь тоже! А телефон… Я шнур ногой, видать, зацепил, тебе вот только когда стал звонить, заметил. Ёлки-палки! Пять дней, говоришь? Гм… То-то я думаю, чего так желудок сводит. Хоть галоши жуй с голодухи.

- Так ты что, и не ел ничего все эти дни?!

- Наташ, честно, не помню. Хлеб был. Точно помню. Полбатона.

- Всё, сиди и не двигайся! Я скоро буду!

- Так ночь же!

- Не маленькая!

- Наташ, у тебя бумага есть? Писчая?

- Поняла. Привезу…


     Стоящий на пороге Сергей являл собой карикатурно-драматическую картину. Взъерошенные на голове давно немытые волосы вполне гармонировали с недельной, с редкой проседью,  щетиной. Запавшие щёки побежали мелкими и частыми морщинами от озарившей лицо радостной и счастливой улыбки. Глаза жили отдельно ото всего и горели холодным и лихорадочным пламенем. Старые, с пузырями на коленях, пижамные штаны едва удерживались на угловатых бёдрах, и заправленная в штаны явно несвежая рубашка липла к неестественно впалому животу. Взгляд Наташи, приоткрывшей рот от изумления,  словно она видела незнакомого ей человека, медленно спускался сверху вниз. Образ сияющего счастьем и растерянно переминающегося перед ней Сергея заканчивался надетыми на ноги разного цвета носками, причём левый носок был дыряв и надет наизнанку. Из здоровенной дырки наполовину торчал большой палец, с давно не стриженым и нечистым ногтём.
 
- Серёженька, ты похож на узника концлагеря! – Наташе сделалось страшно по-настоящему.

- Господи, да тебя же не узнать совсем! – Нет, надо было взять себя в руки.

- Ну что, так и будем стоять? –  Наташа держала в руках полную сумку с продуктами, она прихватила из дома пьяняще растекающиеся сейчас, в пустом и холодном подъезде,  дивным ароматом котлеты, в небольшой кастрюльке ещё не успела остыть жареная соломкой картошка, в отдельном пакете лежало несколько чебуреков и завёрнутая в кипельно белое полотенце  буханка белого хлеба. А ещё - половина холодной отваренной курицы, почти целая палка докторской колбасы и увесистый кусок сыра. Несколько яблок, банка шпротов, бутылка кефира и, на всякий случай, пачка индийского чая. Венчалось всё это великолепие двумя пирамидами пол-литровых пакетов с молоком. Наташа в лихорадочной спешке смела из дома всё, что первым попало ей под руку.

- Наташка-а-а! – Только и протянул потерявшийся и заблудившийся во времени служитель науки,

- Я сейчас слюной захлебнусь! Погоди! А бумага?  - Сергей тревожно огляделся,

- Ты взяла бумагу?

- Серёж, - Сказала Наташа, продираясь на кухню сквозь завалы книг и каких-то, раскиданных повсюду  в беспорядке вещей,
 
- Вот ты мне скажи, сколько тебе нужно проходить голодным, чтобы ты напрочь забыл о бумаге, о своих теориях, о своей науке и стал думать только о еде?

- Не знаю. Но я в стадии, можно сказать, эксперимента.

- Господи, да как же ты здесь живёшь-то? Это что, это -  кухня?

- Это - кухня.

- Нет, Серёж, это – Мамаево побоище!


     Наташа много раз бывала на квартире Сергея, ещё со школьной скамьи, когда они, чуть ли не всем классом отмечали очередной Серёгин день рождения, и позже, когда вместе  с ним готовились к поступлению в институт, а его мама потчевала их горячими, собственного приготовления, фирменными пирожками и крепким бульоном, приговаривая при этом, что мозг, в такие ответственные жизненные моменты, надо усиленно питать, а организм тщательно блюсти и всячески поддерживать. Поэтому, Наташа свободно ориентировалась в квартире Сергея, но сейчас, спустя несколько лет, прошедших после её последнего посещения, не узнавала её, поскольку во времена, когда Сергей жил вместе с родителями, в доме всегда царили образцовая чистота и неукоснительный порядок, а кухня всегда была самым уютным и приятным для времяпрепровождения местом. Но сейчас…. Сейчас раковина доверху была забита грязной посудой. Всякой, и тоже немытой кухонной утварью оказался заваленным небольшой кухонный столик. Кастрюли на газовой плите  шаткими пирамидами стояли прямо друг на друге. На холодильнике, помимо чайника и  потемневших от времени, в коричневых разводах,  стаканов, покоилось несколько толстенных книг. Впрочем, книги были сложены и свалены повсюду. С краю стола, под столом, на стульях, на подоконнике, одна даже примостилась между раковиной и газовой плитой. И во множестве – исписанные листы бумаги. В книгах, под книгами, целая пачка листов наполовину выглядывала из прикрытого кухонного ящика, ещё одна стопка торцом примостилась на подоконнике, прижатая с боков заварочным чайником и пустым цветочным горшком. От такого грандиозного беспорядка у Наташи даже дух захватило.

- Так… Светило научное… Ты пока иди руки мыть, а я тут попробую создать свободное пространство на столе. На так называемом столе…

- Ага. Наташ, только записи мои не трогай, - Пробираясь в ванную бодро отвечал Сергей,

- А то потом не разберёмся…

- Не буду. – Наташа озадаченно оглядывалась вокруг, прикидывая, с чего лучше начать,

- Тут, Серёженька, - Громко, чтобы ему было слышно, продолжала она,

- Трудиться надо не покладая рук! В две смены! И не факт, что одного дня хватит. Это просто ужас какой-то! Нет, ты, бесспорно, талантлив! – Говоря всё это, она уверенными движениями принялась к расчистке кухонного пятачка подающего надежды будущего учёного.

- Создать такой хаос и жить в таком хаосе способна только неординарная личность! – Стол понемногу освобождался. Сергей вышел из ванной и сейчас стоял, заворожено глядя на Наташу.

- Серёж, я сейчас вспыхну синим пламенем! Не смотри так… - Она, наконец, стала выкладывать на стол принесённые с собой запасы.

- Это что? – Смешно вытянув шею, вопрошал Сергей,

- Это что, это картошка, да? Настоящая? Ой, всё, умираю!.. Боже мой, курица!
 
- Не юродствуй!

- Колбаса! Святые угодники! А это что? Сыр? Не может быть! Сыр! Ура! Наташ, ты – чудо! Ты – моё спасение и самая лучшая женщина в мире. Торжественно клянусь, что свой первый научный труд я посвящу именно тебе! Я даже могу…

- Садись, академик!
 
     Повторять дважды не понадобилось. В мгновение ока Сергей оказался за столом и принялся уплетать разложенную на столе снедь с такой звериной жадностью, что Наташа поначалу невольно на него засмотрелась. На душе у неё было на удивление хорошо и счастливо. Она постояла так некоторое время, потом облегчённо вздохнула, повернулась к раковине и занялась делом. То есть приступила к мытью посуды, предварительно переставив всё, что было в раковине прямо на пол. Потом, вспомнив что-то, обернулась к Сергею. Тот, восторженно утоляя голод и от нетерпения буквально пританцовывая на стуле,  жевал всем ртом, всеми зубами.

- Надо Марату позвонить. Я совсем забыла. Странно, что он сам не звонит.

- А я фефефо афхлюфив…

- Чего?

- Я, - Сергей поднял руку, мол, сейчас, погоди. Наконец, прожевав, повторил:

- Телефон я, говорю, отключил.

- Зачем?

- Не зачем, а почему. Говорю же, провод оборвался. Тебе когда звонил, другой рукой провод держал. Замкнув контакты. Теперь понимаешь? И не перебивай, пожалуйста!

- В смысле?

- Я тут жую, а ты с вопросами…

- Серёж, может нельзя так сразу? Может, по чуть-чуть? Вдруг тебе плохо станет? Нельзя на ночь глядя так наедаться…

Но Сергей, вновь с набитым ртом, полыхнул на неё негодующим взглядом и уморительно замахал обеими руками, давая понять, что ему ничего не грозит. Наташа улыбнулась, поставила на газ только что отмытый чайник и вернулась к Монблану ещё невымытой посуды.

     Жил Сергей в просторной трёхкомнатной квартире, вернее, жил он только в одной  её комнате, две другие были заперты, то есть просто притворены. Родителям его, заслуженным научным работникам, посчастливилось оказаться приглашенными несколько лет назад Новосибирским отделением академии Наук СССР  на работу в Сибирь, над одним  уникальным и масштабным проектом. Работа увлекла родителей настолько, что они так и остались в городе Бийске, где им выхлопотали квартиру и возвращаться назад, кажется, не собирались, справедливо полагая, что сын их стал давно уже достаточно взрослым и самостоятельным и что в родительской опеке он, скорее всего, больше не нуждается. Однако, чадо, тем не менее, не забывалось, и  время от времени сын получал из Бийска щедрые денежные переводы, но деньги не транжирил, и у него на сберкнижке  понемногу даже стала собираться некоторая сумма, что, в общем-то, предопределялось его складом характера и мизерными, в обывательском смысле, житейскими запросами. Гардероб его обновлялся крайне редко, так как ему вполне хватало той одежды, которая у него была, и которую он носил годами, отношение же его к еде всегда было вообще легкомысленным и даже, по мнению Наташи, вопиюще безответственным.  Сергей вполне удовлетворялся своей собственной комнатой, в которой он жил всегда, с детства, с незапамятных времён, столько, сколько себя помнил. Одна её стена, от потолка до пола, оборудована была добротными книжными стеллажами, забитыми книгами, тут же располагался большой и очень старый письменный стол, здесь же стояла узкая деревянная кровать, а на широком подоконнике – такой же старый, чёрно-белый телевизор. На стене, рядом с кроватью, висела гитара. В две другие комнаты он почти никогда не заходил, разве что только в порыве вдохновения, в какой-нибудь воскресный день, когда у него вдруг  появлялось непреодолимое желание затеять, наконец, генеральную уборку в своей холостяцкой квартире и он, с влажной тряпкой в руках, не оказывался в родительской спальне или в кабинете отца. Но тут многое зависело от того, в какой из двух комнат он оказывался раньше. Если в спальне – то он вполне мог с успехом смахнуть пыль с мебели и даже вымыть пол. Но вот если он проникал в кабинет отца, то тут его хватало всего на несколько минут. Дело в том, что в этой комнате, оборудованной отцом под кабинет, книг было ещё больше, чем в комнате Сергея. Книги тянулись по всему периметру комнаты, покоясь на добротных, тёмного дерева стеллажах и тоже от пола до потолка. Он влазил на стремянку, чтобы начать вытирать пыль с верхней полки, брал в руки книгу, бережно проводил по ней тряпкой, раскрывал наугад, с наслаждением вдыхая непередаваемый и неповторимый книжный запах и… И мог вот так простоять на стремянке, с книгой, или с книгами в руках,  несколько часов кряду, до тех пор, пока затёкшие ноги не вынуждали его спуститься на пол. Но и здесь, обретя под туловищем более надёжную опору, он обкладывался снятыми с полки книгами, усаживался, где придётся и с понятным только избранным наслаждением погружался весь, без остатка, в восхитительный и загадочный мир ещё непознанного. А  время незаметно утекало, за окном сгущались сумерки, и воскресный день на этом, как правило, и  заканчивался. И естественно, что уборка в своей собственной комнате, которую он всегда откладывал напоследок, так и оставалась героической, но не реализованной затеей. В конце концов, успокаивал он себя, можно ведь было отложить данное мероприятие до следующих выходных. Но наступали следующие выходные, история повторялась, и комната его так и не бывала почти никогда по-настоящему убрана.

     Сергей сказал: «У-ф-ф!» и откинулся на стуле. Наташа перемыла уже почти половину посуды.
- Ну как? Заморил червячка? – Спросила она, принимаясь за очередную тарелку,

- Сейчас я тебе чаю заварю. Настоящий. Индийский.

- Ничего себе, заморил! Да я так, целый год, наверное, не ел! Слушай, что это со мной?

- Что? – Наташа вопросительно обернулась к нему.

- Да я шевельнуться почти не могу. Сейчас на пол рухну…

- Тебе выспаться надо. Я думаю, что ты столько же спал, сколько и ел. За эти пять дней.

- А как же записи мои? – Сергей отчаянно зевал и принялся растирать ладонями лицо.

- Ничего с твоими записями не случится. Отоспишься, потом накупаешься. Ну и побриться тебе не помешает. Ты, Серёж, на бандита стал похож. Или на бездомного американца…

- А почему на американца-то? – Сергей весело расхохотался. Потрогал щетину и всем телом обернулся к Наташе.

- Как говорит один, очень  мной уважаемый автор, скажи мне, сколько ты не брился, и я скажу, сколько ты написал!
 
- А уважаемый автор – Еремей Парнов…

- Молодец!

- Третий глаз Шивы.

- Ну, ничем тебя не удивишь!

- Серёж, иди, спать ложись…

- А ты… В смысле, - Сергей растерялся,

- Ты же домой не поедешь уже? Вот, в спальне родительской… Там свободно и вполне комфортно.

- Не волнуйся. Я как-нибудь устроюсь. Тут посуды ещё. Ты её что, годами копишь?

- Нет, Наташ, просто я отношусь к тем людям, которые моют посуду не после еды, а прямо перед ней.

- Остришь?

- Нет, уже невнятно бормочу и не отдаю себе отчёта в том, что плету…

- Тебя под руки проводить?

- Доползу!

- Спокойной ночи!

- Да ниспошлёт Всевышний на тебя благость свою. И что б эти, как их? Ангелы, что б всегда рядом! – И вдруг, совершенно неожиданно, и для себя, и для неё, добавил:

- Наташка, понимаешь, в этой квартире не хватает хозяйки. Именно такой, как ты. – Сергей уже лежал на своей кровати и тянул на голову одеяло,

- Но такой никчемный пустомеля, как ваш покорный слуга… Заросший щетиной… Похожий на бездомного американца… Вряд ли способен… Заинтересовать… - Последовал протяжный зевок, такой же протяжный вздох и почти одновременный провал в беспамятство. Наташа долго стояла в проёме двери с мокрой тарелкой в руках, задумчиво наблюдая, как ритмично поднимается и опускается одеяло, повинующееся ровному дыханию моментально заснувшего Сергея. 

     На институтском старте, один из его многочисленных знакомых, совершенно случайно, затащил однажды Сергея в располагавшийся в пригороде аэроклуб. За плечами у знакомого было уже несколько прыжков с парашютом, и его  шутливое предложение, адресованное институтскому приятелю, изведать новые фантастические ощущения, попробовав себя в свободном небесном парении, неожиданно нашло отклик. И в один прекрасный день, Сергей, сильно волнуясь, но не испытывая при этом ни малейшего страха, пройдя соответствующую подготовку, совершил свой первый прыжок. И с тех самых пор заразился болезненной страстью к этому мужественному спорту. Причём  заразился и увлёкся настолько, что весь остальной мир теперь его попросту перестал интересовать. Но бросать Сергея одного на таком рискованном поприще Наташа не собиралась и вскоре, после её недолгих и решительных уговоров, отчаянную девушку приняли в клуб. И никто даже представить себе не мог, какой холодный ужас она на самом деле испытывала перед собственной затеей, каким космическим холодом застывала кровь в её жилах и ноги отказывались идти, когда она, в общей группе, с каменной улыбкой, вышагивала к дышащему на ладан кукурузнику. Но… Но здесь был Сергей, её Серёженька, этот толстокожий увалень, которого она безумно ревновала ко всему и ко всем и которого не собиралась отдавать никому и ни за что, даже небу. И когда она, перед самым прыжком, начисто потеряв дар речи, разом позабыв все знаемые ранее слова и даже буквы, не в силах пошевелиться, стояла у распахнутого проёма и застывшими от ужаса глазами смотрела в поджидающую её бездну, ей вдруг захотелось разрыдаться, отринуть от себя молчаливую и хладнокровную неизбежность, убежать и спрятаться где-нибудь в хвосте одряхлевшего от времени кукурузника. Но отступать уже было поздно. Сергей, ободряя несчастную девушку, хлопнул её по плечу и, взревев восторженным  звериным рыком, сиганул в поглотившую его пропасть. Наташа ойкнула, сказала: «Мамочка» и кинулась следом. Дальнейшее было одним сплошным кошмаром, похожим на сон. Долгий, нескончаемый полёт, душа, покинувшая тело и парящая где-то неподалёку, обрывки каких-то дурацких мыслей, вроде той, что забыла, мол, конспект по математике с последней лекцией спросить у однокурсницы, или что надо будет на выходные к тётке съездить. Как оказалась на земле, Наташа не помнила. Но, поднявшись на ноги и переведя дух, решила окончательно и бесповоротно, что это был её первый и последний в жизни прыжок. Однако, минут через десять, когда она, наконец-то, пришла в себя и принимала поздравления от товарищей по поводу своего героического дебюта, решение было изменено на прямо противоположное. И всё равно, в дальнейшем, каждый новый прыжок стоил Наташе неимоверных героических усилий. И всё то время, пока она вместе с Сергеем посещала аэроклуб, Наташа отчаянно трусила и так и не смогла до конца совладать со своим врождённым, паническим страхом высоты. Она ведь даже не выносила чёртового колеса, аттракциона, любимого многими, но напрочь непереносимого ею.

     Спасение и избавление пришло со времени серьёзного увлечения Сергея наукой. Сначала он оставил ансамбль. Причём, тут у них с Маратом почти всё совпало. Марат тоже потерял интерес к своему детищу, но не наука, как у Сергея, была тому причиной, просто, Марату надоело. Пропало, как он говорил, вдохновение. А Сергею уже просто было некогда. Вытянуть его из научной трясины друзьям удавалось редко и единственным, но  действенным и безотказным средством вернуть старого приятеля в коллектив было – выбраться в горы. И этой, пожалуй единственной, за исключением науки, своей привязанности, Сергей, к счастью,  не изменял. И именно поэтому он сейчас,  у подножия Большого Чимгана, с лучшими своими друзьями, сладко посапывал в объятиях богатырского сна, и волшебное небо, усыпанное бесчисленной россыпью бриллиантовых звёзд, перешёптывалось над ними загадочным и таинственным космическим диалектом.

Окончание следует…