9 хлопков тишины

                9 хлопков тишины.


      
 - Тук! Тук! Как ты там?

 - Никак! Уйди, сядь обратно, где сидел!

 - И все-таки ты настаиваешь на изоляции? Ну, зачем она тебе нужна, выходи.

 - О нас никто не знает! Нас никто не любит! Все лишь говорят, говорят, говорят, а толку?

 - Вот увидишь, стоит тебе выйти и все изменится - это же так просто. Ударь кулачком и ты на свободе.

 - А зачем оно мне надо? Здесь все хорошо. Чего я не видел?

- Красота! Этот мир породила красота. Ты только оглянись! Ну, оглянись, прошу тебя!

 - Оглянись, оглянись - что я там не видел на вашей свободе. Вернись на холм свой, не угнетай уже!

- Ну, оглянись!

- Хорошо, оглянусь! Но ты возвращаешься на свой идиотский пригорок!

- Договорились.


     Где-то что-то затрещало, и вспыхнул свет. Как будто побаиваясь наказания, показалась Луна. Ночное светило было вырезано из картона, рядом повешенными красовались еще несколько грубо вырезанных звезд из цветной бумаги. Картонный небосвод крепился скотчем к невысокому потолку. Небо подпирали неровные желтоватые стены. Стены были восковыми - воск таял, жирными потеками сползая вниз. В это время вверх по стене сотнями ползли маленькие муравьи, их крохотные лапки вязли в желтоватой каше; и бесконечное движение заглатывало их, перемалывая в новый материал. По полу небольшой комнаты были рассыпаны пыльные белые шарики пенопласта. Там где шариков скопилось больше обычного - образовался холм. На этом холме в позе лотоса восседал старик. Он был явно чем-то расстроен. Деревянные сандалии на костистых ногах, порванная холщевая рубаха и ярко оранжевая борода – все выдавало в нем довольно высокую степень возмущения. Звук произнесенных им слов появился немного раньше, и поэтому теперь старик безмолвно размахивал руками, жестами пытаясь, донести какую-то важность своему собеседнику. Собеседник же его находился в яйце. Чуть ниже по склону холма стояло огромное стеклянное яйцо. А внутри яйца сидел мальчик. И судя по его виду, никакого общего языка с пожилым старцем он находить, не намерен. А то, что именно их диалог состоялся накануне, было, несомненно – больше никого в маленькой комнате не было. Да и дверей у комнаты тоже не наблюдалось – лишь большой металлический кружок на потолке – там, где по утрам восходит солнце.

    - Так, хорошо, оглянулся – красота-а-а, где ты?!

    - Ну, послушай, разве тебе мало этого. Мы же столько времени говорили на эту тему – стоит тебе выйти и сразу мир заиграет новыми красками.

   - Новыми красками моей головной боли. А что если я превращусь в кролика, или того хуже в квадратного кролика?

   - Ты хоть представляешь, что это такое?

   - Смутно, но звучит интригующе, тут мне не отвертеться. Вот зря, определенно зря, я затеял с тобой эту беседу. Ведь молчал, и вполне меня все устраивало. Но тут стоило подумать о квадратном кролике и все. Теперь интрига будет сводить меня с ума.

  - У меня к тебе деловое предложение.

  - Ты же знаешь, где я видел все дела с тобой.

  - Но я то думал, тех мест больше нет.

  - Ну, чисто фигурально это, несомненно, так. То есть фактам не противоречит.

  - То есть, ты, как поборник тишины и спокойствия не будешь отрицать тех моментов, что частенько оставлял меня в дураках.

  - Пожалуй.

  - То есть в своих силах ты уверен, и при этом отказываешься сотрудничать. Что это? Неужели гордыня, о, великий победитель?!

  - Нет, это не имеет к ней ничего общего. Так что там за предложение?

  - Ну, вот узнаЮ, узнаЮ. Послушай все просто – я предлагаю тебе выслушать девять хлопков тишины, и тогда все станет на свои места. Никаких там применений одной или семнадцати ладоней, все предельно просто. Мы слушаем девять хлопков, и ты даешь свой ответ.

  - И ты принимаешь его, каким бы он не был. Ну конечно. Ведь никто не спорит с тишиной.

  - Ну что ж по рукам. Ай, блин. Ну, а ведь точно – преграда.

  - Ага, хрупкая, но надежная преграда разделяет наши любящие сердца.

  - Да пошел ты.

  - О, где мы только не были.

  - Заканчивай демагогию.

  - Пурум пурум.

  - Ладно тебе
!
  - Тырым цац цыц

  - И так?

  - Аплодисменты

 Старик с мальчиком замерли в своих позах, он в лотосе, он в яйце. В это время воздух завибрировал. Муравьи посыпались с пола, звезды замотались на небосклоне, и по полу покатился пенопласт. На миг все стихло, а затем прозвучало девять хлопков. Их никто не услышал. Но они были. И каждый существовал, как квадратный заяц. Здесь и никогда.


    Хлопок первый ( БАМЦ!)   


     Федерико Феллини сидел у окна, в своем маленьком домике близ Римини и вырезал скульптуры. Он был резчиком скульптур. Так уж вышло. Ну, то есть, конечно, это у него вышло, а вот вся другая жизнь как-то не сложилась. Да и скульптуры выходили, в целом паршивенькие. То белочку вырежет из березы. То зайца из сосны. Пакость, одним словом. Да и кому они понадобятся, в Италии то. Выйдет, бывало, Феллини на улицу- а за ним бегут дети и кричат: «Федерико! Федерико!». А с итальянского наречия это иначе как «балбес тупоголовый» и не переведешь. Обидно ему было. Но Феллини не сдавался - ведь с раннего детства, в голодные двадцатые он мечтал стать резчиком скульптур. Тогда в пять лет, жизнь ему изменила матрешка. Увидел он ее как-то, матрешку эту, и влюбился без памяти. Хотя, если признаться, не матрешка это была вовсе, а Ленин из дерева. Невзрачный такой, с рукой поднятой, да на броневичке. Прищур у Ленина деревянный, а на броневичке надпись «****ь красная. Н2». Причем здесь водород Феллини так и не понял. Как и то, что Ленин это, не понял вовсе- думал матрешка. Вот с тех пор и режет фигурки. Уже сотен пять нарезал, а они  и не нужны никому. Думал на могилки вырезать, да никто не хочет белочек да зайчиков на могилки ставить. Всем людей подавай, а людей, то так просто и не вырежешь. Да и не интересны они были Феллини, по правде говоря. Зато дерево он любил. И еще дочь. Была у него дочь – Фекла. Феоклиста, звали то ее, но Федерико Феллини, предпочитал Фекла.

        Красивая дочь была, нечего сказать. Да вот случилась с ней напасть и влюбилась она в циркача из Киева. Его Феллини тоже сначала с матрешкой перепутал, бывало, находило на старика, и ай да всех с матрешками путать. В церковь его потому соседи не брали. Придут бывало, а Феллини кричит на священников, да с ножом кидается- вырезать хочет. Кто ж поверит то матрешкам, после этого казуса. Да Феллини и не ходил по церквям. Он из дерева вырезать любил. А вот Степана, циркача того, ой как не любил. Охмурил он дочку то его - пакостник, да и увез с собой, на медведях кататься. Это он конечно хитро придумал- мало кто откажется на медведе прокатится, тем более если ты дочка Феллини. Вот дочка и покатилась. Теперь с гастролями выступает, то в Киеве, то в Минске- однажды даже до Красноярска добрались. Но там все ездили на медведях. На рынок- на медведе, на работу- на медведе, женится – на медведе, иногда даже буквально. А потому не произвели на Красноярск циркачи впечатления никакого. Да и городишко малым оказался, затхлым, но не лишенным обаяния. Фекле он напомнил, чуть подтухший антрекот. Тот, что еще не перешагнул черту бессмысленности существования, но уже не вызывает былых восторгов. В общем, вернулись они. И дочка, давай Феллини названивать: «Ты говорит, папка, брось зайцев своих, хоть бы другой ерундой какой занялся. Кино бы снимать пошел или в дворники. В дворники, правда, так просто не попадешь».
        А в дворники и вправду попасть было не просто. Дрались за место. Однажды до крови дошло. Побили друг друга мужички. Все крыльцо кровью залили. Да никого в итоге в дворники и не взяли. Крыльцо же целый месяц от крови красным было. Убрать то некому. А крыльцо это возле мэрии. Из-за него, говорят, сам Ленин в Италию не приехал. Не выносил крови, говорят. Да и ****ью прослыть не каждый захочет, тем более на матрешках. В общем, не приехал Ленин.

        Феллини вспоминал все неспешно, и тем временем зайцу ухо то и отрезал. Неудачно отрезал, надо признаться. Не ухо получалось- срамота какая-то. Грустно стало Феллини. И захотел он, чтобы ему немедля позвонили с консульства. А тут звонок. И громкий такой, что даже нам слышно.

Голос: Феллини?

Феллини: Да да. Вот зайца режу.

Голос: Это очень хорошо. Это консульство.

Феллини: Какое такое консульство?

Голос: А вы хотели определенное? Ну, так просто консульство. Сидим мы тут, думаем, наверняка Феллини не зайца режет,а срамоту какую-нибудь. Обрадуется ведь, коли, ему из консульства позвонят. Мы и позвонили. Рады?

Феллини: Спасибо вам( в голосе Феллини чувствуется плаксивость и легкие нотки раскаяния за зайца)

Голос: Ой, да право слово, причем здесь заяц?

Феллини: Разве я вам, что-то сказал?

Голос: Ах, простите, вот вечно так. Кто-нибудь задумает, что-либо гениальное, а мы влезаем в произведение. Да еще всем консульством. Но очень уж любим пошалить.

Феллини: Да я понимаю вас, вы что-то хотели мне сказать.

Голос: Да у нас тут для вас список. Право, сущая безделица. Но, как-то совестно у себя оставлять. Мы продиктуем?

Феллини: Диктуйте уж. Все равно не заяц, а срамота какая-то

Голос: Но вы запишите

Феллини: Непременно

Голос: Обещаете?

Феллини: Конечно. Вы же консульство

Голос: И то, правда, а я уж подумал посольство

Феллини: Вам виднее. Диктуйте уже.

      Голос начинает диктовать: «Огни варьете, Белый шейх, Маменькины сынки, Дорога, Сатирикон, Город Женщин…» Список длится. Голос кашляет и затихает.

Феллини: Это что?

Голос: Да так - в голову пришло. Думаем, может вам пригодится. Что им у нас лежать.

Феллини: Ну, может конечно. Хотя. Впрочем, спасибо все равно. Ну, за звонок.

Голос: Ой, да пожалуйста. Мы ведь такие. Лишь бы с техникой побаловаться. Удачи.

Феллини: Да да. И вам.

        Феллини кладет трубку телефон на стол. Садится и машет перед собой срамным зайцем. То влево чуть-чуть помашет. То вправо. И так его это забавляет. И так на зайца посмотрит и эдак. Глядь, с одной стороны - срамной. А с другой-то поглядит- ведь красота. А так - и вовсе на Ленина срамота похожа. Взял Феллини бумажку со словами, да как засмеется. Разделся тут же догола и в магазин, видеокамеру покупать.  Вот чудак, право слово. Хорошо дочь не видела.


 Хлопок второй ( ДУМЦ! )

       Мир наш - существо интересное. Но в целом довольно капризное существо. Не то чтобы, как женщина с дурными манерами. Скорее, как воспитанная пожилая матрона. Но не та, что в булочной через дорогу по три часа пакет молока выбирает, а та, что в библиотеке всяких зануд читает пожилых, а преимущественно уже мертвых. Как правило, до этого и доводит занудство. Да-да. Так еще Лао Дзы говорил. Хотя впрочем, и сам недалеко ушел, умер и все тут. Так что не слушайте вы его. А матрона слушает,  да на мир взирает. Бывает, часами,- сядет и взирает. То ей он шаром ей кажется, то параллелепипедом, то вовсе восковым изваянием восемнадцати голов собак разных пород. Собаки преимущественно охотничьи. Но попадаются и шар-пеи. Редко, правда. Смотрит на них матрона, оценивает. И книжки листает. А мир, то на нее похож. Нелепица, одним словом. И в мире этом все по-разному, но просто. Впрочем, не о том разговор, а о другом. Однажды на один из пустырей близь космического порта Байконур высадилась гигантская космическая жаба. Звали жабу Федотий Яковлевич. В принципе в этом нет ничего удивительного. И наши представления о представителях других галактик серьезно размыты. Размыты примерно так же нелепо, как нелепо писать «представления о представителях». В общем, разные они бывают.
      А стало быть, если есть где-нибудь престарелый джентельмен, по имени, Федотий Яковлевич, то нельзя отрицать и того факта, что он может быть огромной космической жабой. И наоборот. Так и вышло.
     Высадилась, значит, жаба возле Байконура ранним утром. Дело было так: проснулся на вахте сержант Щербанец, вышел на крыльцо Байконура, а чуть невдалеке огромная жаба сидит, улыбается.

    - Епа мать- так и крикнул прямо Щербанец. После конечно еще добавил про жабу. Побежал он в командный пункт. А там и знать ничего не знают. Сидят генералы чай пьют, да о Луне разговаривают. О чем еще на Байконуре, не о Бальзаке же, право слово. Вот и забегает к ним сержант, и давай про жабу кричать, мол, сидит лыбится. А жаба и вправду прибывала в прекрасном расположении духа. Федотий Яковлевич, еще с утра чувствовал себя волшебно. Он поел, и теперь наслаждался солнышком на гостеприимной планете. Не то чтобы, ему негде было провести выходные, о работе жабы умолчим, но все же хотелось развеяться. К тому же на Земле у него было ответственное задание.
     О задании генералы ничего не знали. Они усиленно пороли плетьми сержанта Щербанца, потому что, тот серьезно подпортил их утренние грезы о Луне. Щербанец не сдавался, и генералы решили выйти на воздух. Ну а там, как вы понимаете, жаба сидит, рукой машет.
    - Епа мать, жаба – вскричали генералы. Они были старше по званию, и потому всю фразу выпалили целиком. К тому же их было больше. Точнее- пять человек. И все генералы, бывает же такое.

    Разволновались военные, тут же приказали все ракеты тентом накрыть, а к жабе военную технику подогнать в изобилии. Благо изобилия у нас было всегда в избытке. Опять вот повторение. Но генералы за повторениями не следили, и вызвали семь танков. А танки они же все на одно лицо - ощерившиеся, грубые, как бульдоги. Бульдоги в видениях матроны тоже иногда представлялись. Но разговор не об этом.
    - Епа мать, генералы и сержант Щербанец,- приветствовала их жаба на чистом русском. У жабы, в отличие от генералов, проблем с языком не было. И стоит ее извинить, она думала, что так встречают всех огромных космических жаб и отвечать надо схоже. Она, конечно же, ошибалась.
    - Епа мать жаба- надо сказать оригинальностью генералы не отличалась. А танки тем временем все ближе подъезжают. Рычат себе, погавкивают будто.

    Жаба: Вы меня извините, конечно. Я к вам ненадолго.

    Генералы: Епа мать, жаба!

     Жаба: Ну, то есть, я скоро уже на работу. Правда, мне нужно кое-что вам передать, если вы конечно соизволите.

     Генералы: Епа мать, жаба!

     Жаба: Меня Федотием Яковлевичем звать. Но можно конечно и просто, жабой. Вы знаете все дело в том, что мне нужен Боярский.

     Генералы: Боярский?

  Генералы очень любили главного мушкетера. А потому его образ предстал в их глазах значительно ярче образа жабы. То есть диалог был налажен.

     Жаба: Понимаете, я не улечу отсюда, пока мне не привезут Боярского. Я опять же извиняюсь, но в случае отказа, я съем вашу планету.

    Генералы: Епа мать жаба! Боярский? Зачем?

    Жаба: Все дело в шляпе. Она целебная. Его шляпа, понимаете? У меня серьезно заболела мама. Да, она тоже огромная космическая жаба. Но я, ее очень люблю. А вот шляпа ее непременно исцелит. Боярский, один с помощью одной шляпы спас целую планету, а тут всего лишь одна жаба. Будьте любезны.

   Генералы: М-да…

   Жаба: Ну, я очень прошу. Иначе непременно съем планету. Вместе с Боярским. Шляпы мы не перевариваем. Так уж устроены.

    Генералы подумали-подумали, да и послали за Боярским. Надо же планету спасать. Недолго самолет летал, и прилетел. Вышел из самолета Боярский, а жаба ему рукой машет, подмигивает.

   Жаба: Миша, простите за беспокойство- мама у меня заболела. Я, по правде сказать, планету хотел съесть, но как-то не совсем это.

  Боярский: Прекратите Федотий Яковлевич, вы же гигантская космическая жаба, а не Бодлер какой-нибудь, чтобы планетами питаться. Вот, возьмите шляпу, ради Бога. С возвратом, конечно же.

  Жаба: Обижаете, Боярский. Ну, конечно же. Завтра по утру и возверну.

       Шляпа была бережно передана гигантской космической жабе. И та благополучно удалилась. Планету спасли, а Боярского произвели в чин генерала. Стоит добавить, что в этот самый момент в селе Нижний Хрящ пахарь Федотий Яковлевич Козлоногов думал о патриотизме. Он пил водку и слушал Боярского. Допил всю. В это время пришел его товарищ Тихон, и как давай ругаться- водка то последняя была.
    - Ну и жаба ты, Федотий Яковлевич- кричал ему Тихон.
 А шляпу Боярскому вернули, аж через три недели. А Щербанец и вовсе из повествования выпал. С тех пор бродит где-то, говорят.


 Хлопок третий ( ШЛЕП! )


         Однажды Федор Конюхов проснулся по утру и обнаружил что у него теперь семь мозгов. Где кисти- мозг, где ступни- мозг, где гениталии- мозг, где мозг- тоже мозг, и еще один на спине висит. Стоит тут, оговорится, что у путешественника Федора Конюхова и без мозгов проблем хватает. Поэтому это совсем другой Федор Конюхов. Просто очень уже сочетание хорошее. Не мозгов где ни попадя, а имени с фамилией, конечно же.

       Лежит Федор на спине и понимает - неудобно это совсем, вот так, с мозгами враскаряку лежать. Дай, думает, пива попью. А так, как Федя ( будем иногда называть его так, для избежание путаницы), вчера изрядно напотчевался водкой, то пиво ему с утра в самый раз, тем более когда мозгов столько привалило. Пошел значит в кухню. Идет, а мысли то путаются. Болит душа у Феди, за все подряд. За Родину – болит. За красоту озер, морей и рек – болит. За ту страну, где дышит человек- тоже болит. Но, тем не менее, воля у Феди непоколебима, и движется он вперед. Мозги чавкают по линолеуму : «Чавк-чавк-чавк» – однако, не лопаются – крепкие мозги, и даже, вроде как поступь мягче стала. Дошел, значит до холодильника. Протянул руку к ручку . А там же мозг – дверь то не открыть. Попробовал ногой на себя потянуть, и там мозг. Дернул сильнее – душа заболела. Не дело это, подумал Федор. Горя от ума, так он решил и приуныл. Однако теория Дарвина – был такой старикашка, бродила в нем. Надо отметить, что и водка бродила, но тут теория взяла верх. Вспомнил Федя предков и зубами за ручку ухватился - благо там мозга не было. Поддалась дверь как миленькая, и Федор пиво, хвать, мозгами на руках прихватил – что им будет-то.

        Бутылка прохладная мозги охладила. Не застудить бы, подумал Федя, однако ж, не сдался. Повернул крышку и ну пиво вливать. Сразу же похорошело Феде, и пошел он о душе думать. В туалет- там оно ведь завсегда лучше думается. Полчаса провел Федор в туалете. Там ему пригрезилось светлое будущее. Сидит Федор, и видит пред собой сад- как на картинке. Трава в саду зеленая, небо голубое, деревья фиолетовые. А в лесу этом звери бродят красоты необычайной. Прыгают себе через препятствия и песенки поют. Птички чирикают, а посреди леса толстый мужик сидит пред столом. На столе накрыто, как на полк солдат. И водка и вино, и виски есть. Зовет мужик Федю к столу, угощает:

    Мужик: Вот Федя, будущее наше светлое.

    Федя: Светлое. И звери-то, какие и деревья фиолетовые.

    Мужик: Наблюдательный ты Федя, даже деревья подметил. Это они у нас специально такие, чтобы все знали – ни у кого такой красоты больше нет, только на Родине.

    Федя: Ой глядите и кролик.( мимо Феди важно прошествовал кролик. Он был бирюзовых тонов и сжимал в руке томик Кастанеды. ).

    Мужик: И кролик. Он у нас ученый. Только заигрывается иногда, но ты не переживай, мы его отучим. Ты выпей лучше за светлое будущее.

    Федя ( выпивает) : Хорошо-то как. Вот ведь можем когда захочем, и захотим

     Мужик: И можем Федя и захочем. А знаешь благодаря кому светлое будущее мы построили? Постой, вижу, что догадливый. А я отвечу - благодаря тебе Федя, тебе и твоим мозгам. Ты же за семерых думаешь. А думы твои благородные люди воплощать будут. И оленей и кроликов, и утконоса того, убогого немного, ты в этом саду развел. И вся Родина садом стала. Посмотри деревья-то, какие фиолетовые.

    Федя: Эх, фиолетовые-то какие. А утконос и правда убогий( утконос прошел мимо Феди и был до крайности убог)

     Мужик: Эх, Федя, уберем мы утконоса. И все плохое уберем. Но ты выпей пока, да возвращайся. Думай, Федя, надо светлое будущее строить. Будущее, без утконосов. Без нелепых, конечно же, так то я утконосов люблю. А деревья-то, какие фиолетовые. Выпей Федя и возвращайся.

    Федя выпил и вернулся.
    Сидит он в туалете и думает: выходить надо из туалета. И вышел, мозги чавкают под ногами, но идет Федя. Есть теперь будущее кому, светлое строить. Допил Федя пиво и решил подумать за семерых. И задорно так это у него получается. Но не только за семерых ведь может: и за троих, и за пятерых и как угодно. Думал Федя думал - полчаса думал, и решил, как построить светлое будущее. Просто все оказалось и легко. Раз и готово. Довольным Федя стал, и зашел в соседнюю комнату. У него было две комнаты, а может быть и больше. Зашел, значит,  а там Нюрка. Красивая баба с титьками. И развалилась так, почти голышом, беллетристику читает. На кровати естественно, не на полу. Что уж на полу беллетристику читать.
    Нюрка: О, Федя!

    Федя: Нюрка, а ты чего здесь?

    Нюрка: А я здесь живу!

    Федя: Так и   я же живу. Какая удача!

    Нюдя: Счастливые мы с тобой Федька, живем вот рядом. Хочешь в койку ко мне.

    Федя: Да кто ж не хочет.

    Нюдя: А ведь верно. Все хотят, но я тебя Федька хочу. Вон у тебя мозгов сколько. Даже башковитым не назовешь, не обидишь.

    Федя: Ты меня Нюрка не обижай, я Нюрка мужик.

    Нюрка: А я вижу. Иди в койку.

    Федя: Мне еще Нюрка, светлое будущее строить.

    Нюрка: Построишь Федя, иди в койку.

      Пошел Федя в койку. А утром построил светлое будущее. Посмотрите за окно, там фиолетовые деревья. А утконосов и вправду убрал, как они с тем мужиком и договаривались. Вот что значит – семь мозгов!


Хлопок четвертый ( ФУРК! )

         Однажды Александр Сергеевич Пушкин лежал, себе лежал, и вдруг понял, что ему ужасно надоело вращаться в гробу. Бывает такое у гениев. Ни покоя вам, ни отвлеченных мыслей, о великом смысле жизни, или хотя о способе размножения мадагаскарских черепах. Зато, как по расписанию три раза в день – Вжжжиииих!!! : вращается то есть. Аж опилки в разные стороны. Не знаю как вам, а солнцу русской поэзии такой коленкор пришелся не по вкусу. Причем буквально- это вам не ням-ням эклеры, да отбивные на каком-нибудь приеме. В землице сырой ему максимум червячком поживиться, и то не всегда. Безобразие, одним словом.

Пушкин- Да что же это господа
                Верчусь как вошь туда сюда.
                Моя покойная душа
                Хоть, во вращеньях хороша,
                Не видит более покоя
                Ну, вашу мать, да что ж такое.

       Стоит отметить, что Пушкин изъяснялся исключительно рифмой. Записать то негде было строфы, вот и изъяснялся. Делать нечего, восстал поэт из могилы. Ни грома тебе, ни молнии, буднично так себе восстал. Глядит, а рядом с могилой сторож Сергей. Шелудивый такой старикашка был, вороватый, неприятный. И шапочка боком и зипунишко рваный, а все равно приходил каждый день на могилку к поэту – плакал. Любил всем сердцем, вот и плакал. Жалко стало его Пушкину. Не буду его убивать, решил для себя Александр Сергеевич. А убивать Пушкин хотел, аж сил сдержаться не было. Но вот сторожа не стал, вместо этого решил с ним побеседовать. Вот что значит- воспитанный человек.

      А сторож Сергей, так как любил Пушкина, сразу его узнал. То есть почти узнал. А по закону, то как – Пушкин не Пушкин, а документы покажи. Это, чтобы всякие не признанные классики ночью по кладбищу не шлялись, значит. Заплакал, сторож пуще прежнего, это ж самому гению не поверить придется. Рыдает в голос, а сам думает: Раз это Пушкин восстал, то с ним, наверное, рифмой изъяснятся надобно. Как в воду глядел.
   
Пушкин:
                Не стойте сторожем Сергей,
                Не будьте девкою плаксивой,
                Вернулся Пушкин в мир людей!

Сторож:    Вы невзначай махните ксивой…

Пушкин:   Пред вами Пушкин! Вашу мать!
                Я не знавал! Но суть не в этом.
                К чему мне паспорт доставать?!
                Махну своим авторитетом.

Сторож:    Авторитет и вправду схож
                С тем, что мы в книжках почитали.
                Да вы на Пушкина похож.
                Похожи, то есть. Не узнали.

 Пушкин:  Прощаю вас, да что с того,
                Ведь вам теперь не отвертеться!
                Не знает Пушкин одного,
                Кто, то никчемное мудло
                Из-за кого в гробу вертеться
                Ему пришлось!?

Сергей      Я вам скажу!

Пушкин:   Уж вы скажите ради Бога!!!

Сергей:      Я имена их напишу,
                А вы убейте их.

Пушкин:    В дорогу!               
               
      Сергей, надо отметить, тут же перешел на прозу и сказал: «Охрененный вы мужик Александр Сергеевич». «И вы Сергей»: так же в прозе ответил Пушкин. Ведь он был еще и великий прозаик.

      А, между тем, Пушкин в бумажку всматривается. А на ней два имени всего: «Артур Матвеев, да Василий Прокушев». Интересуется Пушкин, что, мол, за мудаки такие, великого поэта в гробу вращаться заставляют? А Сергей, то знать о них ничего и не знает. А имена и фамилии ему разум космический подсказал. А разум  этот сторож представлял в виде гигантской космической жабы. Пропащий человек, был этот сторож, если уж по-честному. В принципе, наверное, могла жаба и другие имена подсказать. Нет, конечно, имена чиновников и глав государств не могла, а другие могла. Но всех Пушкин физически перестрелять не мог. Поэзией мог, конечно, а вот из пистолета никак, так как было там всего два патрона. Зарядил, значит, Пушкин патроны и двинулся через кладбище Артура с Василием искать. А те то даже о беде не подозревали.

      Нюх у Пушкина был, как у собаки. Особенно на тех, из-за кого ему в гробу вертеться пришлось. Через кладбище прошел, через реки прошел, через горы прошел и видит перед собой дом. Типовой такой домик, без изысков. А в нем подъездов, как звезд в небе – пять штук. То есть звезд то в небе больше конечно, однако в последний раз Пушкин только пять и насчитал. Хотя понять то его можно, когда тебе в пузо французешко поганый зарядил из пистоля, тут не до звезд. Однако, это мы так думать можем, а то - Пушкин. Он же гений, а гении все, по сути, со смертельными ранами. Посему на звезды, хоть когда смотреть могут. Но в тот момент, Пушкин просто сознание от боли потерял и до пяти лишь досчитать успел.

     Как определить по звездам нужный подъезд «солнце русской поэзии» не знал. Однако пошел на удачу. Заходит Пушкин в первый попавшийся подъезд, козлом по лестнице взлетает, только плащ развевается, а на губах улыбка мстительная. Вдруг слышит из-за двери: «да из-за твоих стихов, Пушкин в гробу, флюгером, вертится»! Как тут ошибешься!?

      Ударом ноги открыл Пушкин неподатливую дверь. Всем известно, что ноги у Пушкина были ужасно сильные и он ими, страсть как, гордился. Заходит в коридор и чувствует: пьют на кухне. Там и вправду пили, но об этом позже. Навстречу Пушкину выходит из-за поворота Михаил Григорьев. Увидел его поэт и оба ствола на Мишу направил. Да у Пушкина была два пистолета, потому что в девятнадцатом веке они были однозарядные.
 
      Закричал на него Пушкин, бранными словами обзывая. А Миша уши от испуга даже прижал. Но понял, за Матвеевым видимо с Прокушевым пришел. Кивнул так понятливо, щас мол, приведу, и за угол удалился. Пушкин ждать остался, и слышит из-за угла:
   
      Миша:       Попили водки, Епа-мать,
                В лицо на входе тычут пушки!
                Ваш друг пришел?! И кто?

     Матвеев:    Как знать? Я что вам Пушкин?

     Пушкин:    Я здесь Пушкин!

     Прокушев: По голосу и вправду Он.

     Матвеев:    В гробу, наверное, вертелся.

     Миша:        Вот, что не день, то моветон!
                А Гоголь где? Куда он делся?

     Прокушев:  Он не за нами приходил.
                Сказал, потом: ошибся дверью.

     Миша:         Но он признаться очень мил,
                Хоть псих, конечно.

     Артур:         Что теперь то?

     Пушкин:      Кого хрена я стою?!
                С двумя стволами в коридоре?!

     Артур:          Нет, точно Пушкин узнаю!

     Пушкин:      Да, кстати вам привет от Коли.

     Миша:          А Гоголь с Пушкиным знаком?

     Артур:          Вполне возможно.

     Прокушев:   Вероятно.

     Миша:          Давайте гостя позовем. На кухню.

     Пушкин:       Было бы приятно.
   
        Пушкина позвали. Но тот плаща скидывать не стал. Без плаща то и не узнать могли. А неузнанный Пушкин, он еще страшнее мертвого. Заходит поэт и видит, то о чем и обещалось рассказать попозже – там пили водку. Водки было много. А за столом сидели трое: Миша Григорьев, Артур Матвеев, да Василий Прокушев.

          Мишу то, Пушкин уже видел, и не удивился облику его. А Матвеев, да Прокушев паскудны, оказались аж на редкость. Увидели они Пушкина, и давай ему стихи свои читать. Читают, значит, а сами наблюдают исподлобья, не завертится ли он. Сдержался Пушкин. А стихи ему не очень понравились. Он даже лицо так скривил пренебрежительно и замер. Надеялся Александр Сергеевич, что обратят внимание на гримасу пииты недоделанные, да тут же и сожгут рукописи свои. Куда там, читают, даже похрюкивают от удовольствия. Присел рядом Пушкин, и давай водку пить.
    
         Выпили много, а Матвеев его и спрашивает: пристрелить меня небось пришел Пушкин. Кивнул утвердительно Пушкин, и в сторону Прокушева тоже кивнул. Поняли тут чтецы, не уйти им живыми от «солнца русской поэзии» И действительно, не ушли. Застрелил их Пушкин. И сел с Мишей водку пить. Минут через пять и Мишу застрелил, больно нудным он оказался собеседником, хотя стихов, признаться, не писал. Застрелил он Мишу из третьего пистолета, который ему положили в гроб на всякий случай. Допил водку великий Русский поэт, посидел немного, да и сошел в могилу, по примеру Державина. Только благословлять никого не стал, да и некого было. Всех пострелял же.
         В конце стоит оговориться, что на утро убитые ожили. Вот, что графоманство проклятое с такими делает. Ожили они, стишки свои достали и вновь давай читать. О Пушкине уже и не помнили вовсе. Зато великий поэт за себя отомстил, а потому больше не вертится. Зато над Лермонтовым, говорят могильная плита, говорят, так и ходит.

  Хлопок пятый ( КЛЯМЦ! )

Герман Мазуриков был страстным ловеласом. И потому был вхож в каждый дом. Домов в том городке, где он жил было изрядное количество, а потому, ходил Герман, не переставая. Вот только объектом страсти этого немолодого уже джентльмена служили отнюдь не плотские утехи. И даже не дамы, как объект спокойного созерцания. Герман страстно любил носовые платки. Какой вздор, возможно, закричали вы. Отнюдь, господа и дамы. Носовые платки он полюбил за их откровенную искренность и простоту. Однажды прочитав в учебнике состав человека, он с удивлением для себя заметил, что именно носовые платки впитывают в себя самое дорогое- то есть влагу. Осознав, такое простое положение вещей Герман прослезился. Ведь и женщина, и мужчина влагу транжирят, расточают ее по всяким пустякам, и при этом искренне верят, что так оно и надо. Носовой платок же, существо идеальное - оно рядом, когда мы плачем и помогает измученному организму, когда болеем. Трогательный квадрат платка, готов забрать в себя свои радости и страдания, причем абсолютно искренне и бесплатно.

         Примерно так рассуждал Герман Мазуриков за чашкой чая. Не лишним будет отметить, что внешности Герман был неприметной. Его лысая голова никогда не была отполирована до блеска. Серый сюртук был невзрачен и напоминал нестиранную, и, конечно же, не шелковую простынь. А ботинки выглядели нелепым дешевым украшением на руке престарелой, но молодящейся дамы, в общественном транспорте. Откровенно признаться, себя Герман не любил. А любил, долгими вечерами просиживать за своей коллекцией платков. Если бы мы могли смотреть сквозь стены 365 дней в году, а не четырнадцать, как обычно, то смогли бы увидеть сутулую фигуру Германа рядом с деревянным столом. Возможно, тогда мы бы приметили его тонкие, почти прозрачные руки, перебирающие носовые платки. В эти счастливые для себя минуты Герман плакал, и платки, сотрясаемые его телом, впитывали в себя всю влагу. В остальное же время, господин Мазуриков, как называли его все, кроме него самого, служил помощником министра снабжения. На работе у него было прозвище – Короста. Не сложно представить, что свою работу Мазуриков терпеть не мог. Не любил он ее и сейчас, в минуты блаженного отдыха, или точнее перерыва на обед. Допивая чашку чая, он как истый ловелас мял в руке платок синего цвета, с маленькими трогательно-золотистыми бабочками, улетавшими, по мнению Германа в страну чудес. Страна чудес это то, что влекло Германа страстно и непоколебимо. И только носовые платки, в своей безотчетной страсти рассказали ему однажды, как туда добраться.

        Дело было осенью, три года тому назад. Измученный неприязненными взглядами и постоянными окликами начальства, Герман, по прозвищу Короста, отодрал себя от работы и, колыхаясь, как занавеска на ветру, покинул рабочее место. Его ухода никто не заметил. Никто кроме Марфы Петровны, по прозвищу Гнида, но коллега с таким прозвищем недостойна более упоминания в тексте.

        Выходя из серого здания министерства, Герман поправил свой серый пиджак, посмотрел на серое небо, и смотрел бы дальше, если бы серой грязью его не облила серая машина. Столь яркая жизнь в столь тусклых красках уже давно не удивляла Германа. Но он знал, как спастись. Зайдя за угол, он достал ярко зеленый платок и начал его целовать. Сначала понемногу, робко, потом все более и более страстно. Он ласкал шелковую ткань языком и опускался все ниже, туда, где находились, вышитые нитками инициалы «Г.М». Буквально в нескольких шагах от него шумела толпа. А он в это время страстно целовал платок.  Герману стоило немалых усилий остановить себя и положить, изрядно вымокший кусок материи обратно в нагрудный карман. На душе у Мазурикова полегчало, ему нравилось чувствовать себя отчаянным ловеласом. Но при этом, что-то было не так. Генрих прислушался. Из нагрудного кармана вырывался тонкий писк.
 
      Платок: Любимый, мой, любимый. Не покидай меня. Я так тебя ждало.

      Герман: Я не понимаю, кто это говорит. Но заранее предупреждаю, я работник министерства.

      Платок: Ты самый лучший работник министерства, Мазуриков. Верь мне, я все о тебе знаю. Я знаю, как тебе охота освободиться. Ты же мечтаешь уйти от этих банальностей, от всего этого мусора и глупости. Ты лучше всех этих серых витражей, ты должен раскраситься. Ты должен стать свободным, Герман.

      Генрих: Кто вы? Кто вы такой?

      Платок: О, Герман, не будь так жесток ко мне. Я твой платок. Ты целовал меня. Ты только, что целовал меня, и уже забыл. Жестокий Мазуриков, суровый Мазуриков. Сколько их у тебя, таких же шелковых простаков, как я?

      Герман быстро прикинул, получалось, что платков у него больше сотни. Но не мог же он так ответить. Будучи глубоким реалистом, Мазуриков, всеми силами верил в непоколебимость существующей реальности, а потому сам факт разговора с платком его нисколько не озадачил. Раз это происходит, значит, это нормально, решил он.

      Герман: Ты у меня самый любимый. Только твои прошитые нитками уголки, будят во мне самые светлые чувства. Только твои поцелуи низвергают меня в пучину непосредственности. Только твоя, возможность впитывать влагу до последней капли повергает меня в восторг, сродни которому, сдача годового отчета и премия, теряют свою первозданную прелесть.

      Платок: О, Герман, я знаю, я знаю, как важен для тебя годовой отчет. Я знаю, как важно для тебя премия каждый квартал. И я для тебя дороже этих чудес? О, мой дорогой, я само счастье, я подарю тебе само счастье. Все, что только может простой платок, дать твоему любящему сердцу, будет твоим. Ты знаешь, я даже расскажу тебе про страну чудес.

      Герман: Страну чудес? Это там, где Алиса?

      Платок: Глупый Герман. Я прощаю твою, почти детскую и душевную непосредственность, ни какой Алисе и не снились, те чудеса, которые тебе подарю я. Это шелковое счастье. Это НАСТОЯЩАЯ СТРАНА ЧУДЕС. Ты же веришь мне?

      Герман: Я, я не знаю, право слово. Это вот, как-то, необычно. Но с другой стороны, разве стоит мне отрекаться от своего счастья. Ведь я, я даже никогда бы и не подумал, что так может быть. Вы, вы моя страсть, моя радость, и не могу, я и вправду, не могу, не верить вам. Мои губы день за днем шепчут ваше имя. Мои глаза плачут, а сердце трепещет, когда я думаю о вас. Мои пальцы готовы ласкать вас, час за часом. Только вы смогли подарить мне то, что спасает меня. А теперь вы дарите мне чудеса. Это просто невероятно.

     Герман упал на колени и зарыдал. И, в принципе его можно понять. Прохожие старались не замечать плачущего в переулке мужчину. Не будем и мы акцентировать вниманием на этом.

     Платок: О, чудесный, Герман, тогда тебе осталось совсем немногое свершить. Очень скоро, ты увидишь счастье. И мы будем с тобой.

     Герман: Со мной?

     Платок: Конечно, с тобой, любимый. Прильни ко мне, я впитаю твою чудесную влагу.

     Герман вытер глаза и нос, уши и губы. Он вытирал лицо, пока на нем не осталось ни одной капли.

     С тех пор Герман знал, что он должен сделать. Платок поведал ему, как можно попасть в страну чудес. Те чудеса, которые живописал ему кусок материи, были настолько искренне, настолько чудесны, что он занялся скорейшим воплощением плана. А план был прост. Ему нужно было много платков. Очень много, больше тысячи. Он скупил все платки, которые были в магазинах, на рынках, и в лавках. Но этого недоставало. В городе, где жил Герман, уже давно никто не закупал новые платки, а потому пополнения запасов не предвиделось. И тогда он вспомнил. В каждом доме хранились, как минимум несколько платков, и если ему удастся обойти все дома, то его план будет почти исполнен. Так, как он слыл ловеласом, то был вхож в любой дом. Германа мало кто любил, но впускали в гости его охотно и почти доброжелательно. Абсурдность ситуации, удивляла и Мазурикова и всех жителей. Но с устоявшимся имиджем, ни город, ни Герман ничего поделать не могли. Долгие три года были потрачены заместителем министра снабжения, на то, чтобы лестью, грубостью, снисходительностью и даже воровством собрать все платки в городе.
      Он мог прийти в гости посреди ночи. Его могли не пустить, и он рыдал под дверью, кричал обо всех бедах свалившихся на его голову. Аппелировал к высшим силам, или торжественным датам. Как правило, через час или чуть более, растроганные поведением чиновника жители выносили ему несколько платков, чтобы тот мог утереть слезы. Герман брал их трясущимися руками, страстно целовал, вытирал лицо, и шел к другому дому. На светских балах и приемах, он делал вид, что ему стало не по себе. Он жаловался на плохое самочувствие, на лбу у него выступал пот, и тогда ему вновь выносили платок. Однажды он перегрыз горло собаке, которая тащила по улице рваный истерзанный платок. Он кинулся на нее и в неравной борьбе вырвал кусок ткани. Герман шел к цели быстро, резко и самоотверженно. Каждый его день был маленькой победой. А каждую ночь в постели, он делился своими успехами с платком. Платок слушал, давал советы, а иногда и подшучивал над Мазуриков, если тот переживал над случайными промахами. Это были лучшие три года в его жизни. Он начал получать больше премий. Его хвалило начальство. А подчиненные, видя его веселый нрав, перестали называть Германа, Коростой. Однажды он даже познакомился с девушкой. Ее звали Мария, и она работала в соседнем отделе. Они гуляли по вечерам, когда он не был занят. Мария смотрела на него влюбленными глазами и внимательно слушала все, о чем он говорил. Пару раз они нежно поцеловались.
    Но однажды, в переулке они встретили грабителей. Грабители улыбнулись и сказали, что заберут с собой только Марию. Герман им был не нужен и мог идти. Схватив девушку, они тянули ее в темную подворотню. Мария кричала, Мазуриков кричал еще громче ее. Он звал на помощь. Но в этом районе города самаритяне перевелись еще при зарождении христианства. Герман схватил Марию и не отпускал. Грабители тянули ее на себя. Герман не сдавался, пока не увидел красивый клетчатый платок, торчащий из ее нагрудного кармана. Это был последний платок, которого ему не хватало до билета в страну чудес. Мазуриков понимал, что не сможет одолеть троих. Тогда он выдернул платок из жакета Марии и побежал. Тогда он бегал всю ночь, а наутро узнал, что Мария пропала.
      Теперь каждый вечер он советовался с платком, в кармане. И до утра проводил время с ниткой и иголкой. Он сшивал маленькие куски материи один к одному. В плане было важно все- сочетание по цветам, маркам, запахам и размерам. Герман Мазуриков сшивал сотни платков, один за другим, пока однажды не осталось пришить последний.

     Платок: Мой милый Герман, теперь ты знаешь, что нужно делать.

     Герман: Да, я знаю, ну, конечно же, знаю. Я ведь сделал все правильно. Я точно абсолютно точно, сделал все верно. Ты мне говорил, говорил, и я справился.

     Платок: Ты справился, и ты будешь счастлив. Мы отблагодарим тебя за бескорыстную любовь. Мы воздадим тебе должное за всю твою влагу. Мы уже сейчас готовы подарить тебе страну чудес. Ты же помнишь, как там хорошо, как вольготно?

     Герман: Я, помню, да…Ты знаешь, я представлял себе ее ночами, я видел все те чудеса, что вы мне подарили. Они ведь уже ждут меня? Я смогу их увидеть?

     Платок: Сможешь, Герман. Эти чудеса уже ждут тебя. Ждут так же, как все эти годы их ждал ты. Ожидание, благодарит тебя. Я вижу, как оно низко кланяется тебе в ноги. И ты готов принять его, дождись утра.

    Герман: Утра?

    Платок: Утра, ведь тогда все смогут увидеть счастливого человека. И солнце, и люди, и твоя Мария увидит тебя.

    Герман: Мария?

    Платок: Ну конечно, она сейчас рядом, она говорит - Герман, это же страна чудес, даже не верится, это страна чудес!

    Герман: Я верю, верю!

    Платок: Ты будешь вознагражден. А теперь поспи.

   Утром все видели, как Герман выходил из дома. Он был, полностью завернут в яркую мантию. Мантия была сшита из сотен мельчайших кусочков, и была настолько огромна, что волочилась за Мазуриковым еще несколько десятков метров. Герман, был огромным, чудесным носовым платком. Он сиял, когда шел по мостовой. Поворачивая на загородную дорогу, он начал смеяться и плакать. Он рыдал, как ребенок, и брел, все плотнее закутываясь в полы носового платка. Несколько десятков жителей устремились за ним. Они видели, как Герман Мазуриков медленно взошел на единственный в городе мост через ущелье, но не заметили, как он успел спрыгнуть с него. Вниз летел огромный и пестрый кусок материи, и где-то в нем летел затерянный Мазуриков. Он упал на камни. Все, что осталось от тела подняли на поверхность тремя днями позднее. С тех пор все в городе уверены, что Герман отправился в страну чудес. 


    Хлопок шестой ( СМЫРФ! )

Какой то старый мужчина средних лет задумался о смерти. Такое бывает с любым глупцом в этот период времени.  Он просто сидел себе и внезапно решил - подумаю. Как известно такой посыл ,никого ни к чему хорошему никогда не приводил. Тем паче, что этот мужчина на грани заката рассвета своей личности, обратил все свое ничтожество, к драматургии и вдруг так получилось, что родилась пьеса. Ха-ха- вот именно такой комментарий и отпустят тут все вменяемые люди. Ан нет.
     Пьесу, мужчина сочинял долгими зимними вечерами, а когда снег за окном начинал напоминать перхоть, его, когда-то существующих волос, он садился и записывал пьесу в блокнот. Блокнот был красивый, из дорогой качественной кожи, а писалась драматургия серебряным пером. Вообще то этот факт, не имеет никакого отношения к сюжету. Но согласитесь, мужчине, который на закате лет решил задуматься о смерти, тот факт, что его блокнот и перо отметили отдельно, был бы, несомненно, приятен. Параллельно написанию пьесы, мужчина ел все, что оставалось в доме. Он легко и непринужденно опустошил холодильник. Выложив продукты на линолеум, он стал придумывать им имена. Начал с использования имен родных - дошел до слегка подсушенного куска вяленого мяса. Затем вспомнил имена коллег и остановился на банке с солеными огурцами. Следующими в списке были друзья. После перечисления их небольшого списка на полу оставались неподписанными филе кальмара и вареное яйцо. Первое получило название – Ктулху. Второе- Христианство. Довольный тем, что закончил на дуалистической ноте, мужчина решил рассказать первую часть пьесы.
       Действующие лица.
      1. Мужчина усиленно думающий о смерти ( сокращенно МУДОС )
      2. Матросы. Отряд, допустим, около семи ( сокращенно МОДОС)
      3. Существо напоминающее Смерть (  СУМ )
      4. Существо напоминающее Бога  ( СУБ )
      5. Существо напоминающее Дьявола ( СУД )

      Мудос – О смерти думать стал с утра
               
      Вбегают матросы.
      
      Модос – Давно, признаемся пора!
   
      Мудос – Так что же мне кричать, ура?

      Модос – За вас давно все прокричались!

      Мудос – Так кто же?

      Модос-  Так конечно мы! Отчизны верные сыны!

      Мудос – А вы то здесь на кой нужны?

      Модос – Представь, случайно повстречались.

      Мудос – И хоть для лыж и не сезон.
                А эти вылезли. На сон
                Грядущий, где мне взять кальсон,
                Нельзя на свет тот без кальсонов.
               
      Модос- Тут гигиена ни к чему! О смерти думал ты!

      Мудус – Ну-ну.
                Я коллективному уму,
                Увы, не выпишу резонов.   

      Модос – О смерти думал ты!!!

      Мудос – Ах, да. Промчались лучшие года.
                И тьма ползет, в мои «туда»!

      Модос – Так это братец ерунда,
                Мы и туда шмальнем патронов.

      Мудос – Матросы - добрая душа!
   
      Входит существо похожее на Смерть

      СМ – Я шла, признаюсь, не спеша,
                Не слыша, части скулежа
                На тихом бреге Иртыша
                Была недавно. Интересно.
                Но нынче здесь другой сезон,
                Что ни герой, сплошной Кобзон
                А вы, как будто патиссон.
                Бессмысленны. И неизвестны.               
               
      Мудос – Вообще то здесь я втихаря
                О смерти грезю, чуть заря.

      СМ – Мне, что воскликнуть – «Оля! Ля!
                И я о вас! Какая встреча»!?             
                Но вы мне на хрен не нужны!
                Как эти родины сыны!

      Модос – Хотят ли русские войны?!

      СМ – Да без проблем, сейчас отвечу!
   
      Модос – Цитата это! Не вопрос!

      Мудос – Да чтоб вас, медный купорос!
                О Боже, что же за понос,
                Словесный льется, в мои уши?

    
       Модос – Мы нашим правилам верны!

       Смерть махает, рукой один из матросов падает.

      СМ – Ну все! Поднятой целины,
                Мне тут хватило.

      Модос – Пацаны! Поем «Спасите наши души»!

      Матросы поют Высоцкого. Только заканчивается куплет, как входит СУБ.
      
      СУБ –Четверостишие назад
                Упомянули, Очень рад
                Ну что, каков у вас расклад?
                Подвижки к быстрому финалу,
                Я что-то здесь не нахожу.
                Так в чем вопрос?

      Мудос – Я тут сижу.

      СУБ – А друг, привет.

      Мудос – Я расскажу!

      СУБ – И что же мы о вас не знали?

      Мудос- О смерти думал я с утра!

      СУБ –Прекрасна чудная пора.
                Ведь за окном сирень цвела.
                А во дворе уже с утра,
                В чумные рвы кидали смело.
                Все полусгнившие тела,
                Там поджигали, чтоб дотла,
                Они горели до утра,
                Отвлекся. Sorry. Было дело.

      СМ – А как же помню е-мое,
                Металось мертвое зверье.
                Вернее мертвое живье.
                Чума признаюсь, не щадила,
                Ни стар, ни млад, ни богачей,
                Волхов религии, хоть чей,
                Сложила вровень палачей.
                Топор, копыта и кадила
                Все почивало в этих рвах

       СУБ –  Ты погляжу, силен в волхвах
                Убрал, бы строчечку в стихах
                Вот ту, что в меру богохульна.

       СМ -   Ты суеверен, что ли?
      
       СУБ – НУ?!!! Мне это редко интересно.

       СМ -  Тогда признаться не пойму,
                Что вас страшит игра уму,
                Как впрочем, и игра в муму
                Всегда подобная полезна.
 
       СУБ- Старик Тургенев, ты смотри.
               
       СМ – Ты, что ль читал?

       СУБ – Так раза три!

       СМ – В тебя, куда ни посмотри, ведь все старательно троится!
 
       СУБ – Все относительно, мсье!
 
       Мудос ( не выдерживает)
                - Да хоть кисель из хуасье,
                Пардон, компот из монпансье!
                Что Чорт возьми, за хрень творится?

        СУД – Вот так, обычно каждый день!
                Чуть что, где я, так сразу хрень.
       
        СМ и СУБ – А вот и вы, что ж добрый день.
                Здесь есть ревнители Отчизны!

        СУД – Ах вижу, я. Мясисты, да.
                До скорой встречи господа.
               
        Модос – Отчизны чуем отторженье!

        СУД – Да ну вы бросьте ерунду.
                Я вас конечно, подожду
                В моем аду…То есть введу
                Вас в прокремлевское движенье.

        Модос – Не понимаем ни шиша!

        СМ –Монеток тридцать?

        СУД – Ни гроша!

        Мудос – Моя заблудшая душа!

        СУБ – К сарказму чую отторженье.

        Мудос- Причем сарказм? О смерти я
                Задумался. И ни ***!
               
         СУД – О, чую лексика моя!

         Мудос – Ну вот опять же, перебили. 
                Я тут взываю, к всем Богам.

         СУБ – О, как оно!? Ни словам вам?

         Мудос – Молчат!

         СУБ- Подумать только. Срам.
                И солнышком не посветили?

         Мудос – Представьте, нет.
   
         СУБ – Каков подлец. Вернее много.
                Наконец,
                Вы гениальности венец
                Свой декадентный покажите.
                Увидит, может быть придет.

         СМ – А это, тот, кто смерти ждет.

         Мудос – Услышан я.

         Модос – С колен встает.
                Отчизна!

          СМ – Это бред. Пройдет.
                Лекарства в ротик накрошите.

          Мудос – Мой день, как черный коридор.
                И мысли мрачны, тускл взор.
   
          СМ – Так просто дерните затвор.
                Ну, в смысле тот, на пистолете.
                У вас ведь знаете пока.
                Еще, удачи с дурака.
                И типа долгие века.
                Верней лета. Жена, там, дети.

           Мудос- А как хотелось бы, смотри…

           См – О, в рифму – года в тридцать три!

           СУБ – А что идея!!!
   
           СУД – Так бери.

           СУБ – А этот думаешь, подходит?

           СУБ – По мне, так вроде бы вполне.

           Мудос – О, где ж ты истина? В вине?

           СУД – Завидуй мысли глубине!

           СУБ – Подходит! Чудно! Все ко мне!

           Модос – Там чудеса, там леший бродит!

          Все расходятся. Трое забирают мужика с собой. На сцене остаются на сцене. Допевают песню Высоцкого «Спасите наши души». Танцуют. Занавес.

    Мужчина выкладывал пьесу листочек к листочку. Он медленно съел кальмара, затем яйцо. Хотел запить все водой, и сесть за продолжение. Потянулся к окну, но тут невзначай на него упал холодильник. Холодильник придавил мужчину, но одновременно разбил банку с компотом. Яблочко из компота выкатилось, попало мужчине в раскрытый, в крике рот и он поперхнулся. Вообще такой бывает. И для тех, кто, возможно, увидел, в беседе этих выдуманных персонажей какие-либо аналогии, хоть с какой- нибудь книжной историей, или какие либо глупцы, восприняли пьесу, как толику иронии в отношении одного из двух съеденных покойным продуктов, то нет же. Вернее все это сказал бы несостоявшийся драматург; Однако наш век, известный как «эпоха непрочно стоящих у стены холодильников», прекратил его гениальное существование. Снимем в почтении шляпу, и пусть его пример послужит нам уроком. Незачем подписывать продукты именами друзей, а тем более родных. Ведь мы можем съесть самое дорогое. Особенно, не стоило ему, есть яйцо, которое в христианстве обозначает душу. Но, стоп, все наши мысли направлены на холодильник! ХОЛОДИЛЬНИК!

   Хлопок седьмой ( ХНУС! )

Удивительная история была записана и рассказана одним мудрецом на ярмарке одного из меленьких городов. Название города значения никакого не имеет. Впрочем, как и имя мудреца. Потому что, тот только считал себя таким- о чем неуклонно докладывал всем окружающим. И многие даже верили, при этом плакали и смотрели в небеса. Но мы будем достаточно честными и признаем, что был то он среднего весьма умишки, а по правде сказать, и вовсе дурак-дураком. Тем не менее, народная молва разнесла его удивительный рассказ по селениям, и нам в этих селениях теперь лучше не появляться. Потому как, стоит лишь заикнутся там, о дураке этом, как быть нам битыми камнями. И сделают это не по злобе людской, а лишь из уважения к памяти мудрого старца. Но мы то с вами знаем…Стоп. Не будем дискутировать, а перейдем к истории.

      Однажды в далекой глуши, такой что глуше и не придумаешь, то есть где-то в этих краях, жили люди. Жили они не слишком богато, да и было их всего человек сто. Собрались они как-то вместе и решили построить деревню, что, собственно говоря, и сделали. В тех местах дом можно было построить либо из деревьев, либо из медведей, так как и того и другого хватало. Но с деревьями жители обращаться не умели. А медведей просто душой не принимали. Порядки медвежьи, да ценности моральные им были, видите ли, не по нраву. Вот и построили деревню из медведей. Поналовили их по округе, да прямо в них жить и стали. И рассчитали так удачно, что в среднем медведе, семья поселялась и жила. Медведь он конечно против такого был, но уйти никуда не мог – куда уйдешь, когда семья-то? Вот и обосновалась в той глуши целая деревня.
       Жил в той деревне дурачок по имени Федя, ходил себе от медведя к медведю в гости, да песни дурацкие напевал. Идет, бывало, да воет:

               Тум пурум, и кряк, да смело
               Полетела голова
               А за ним рванулось тело
               Моя карма, что халва.
               Трымц пырымц пара Ра Ра Ра
               Это песенка моя
               Ждать сансара не устала
               Ожидает милая.

    За такой бред не любили Федю ни жители, ни медведи. К тому времени косолапые уже поняли, что от семьи им не сбежать, и жителям всячески способствовали, то сала позволят кусочек отрезать, то шерсти побрить. Охотится, медведям то теперь без надобности было, вот и зарастали жиром, а потому увеличивались в размерах неимоверно. А вместе с ними и деревня росла, как на дрожжах, только без дрожжей. Только Федя ходил по ней да песни пел. А однажды вышел за ее пределы и встретил там колдуна. Сразу за границей деревни тот стоял и ждал. Ждал, видимо давно, так как вида был изрядно потрепанного. Черный плащ был в грязи, бородища нечесана, а руки в ссадинах все, да в порезах. Но облика грозного при этом. Увидев Федю, колдун захохотал, правда, с надрывом так, неестественно. Но дурачок деревенский все равно испугался. А колдун посохом потряс да и говорит ему:

      Колдун: Фееедор!

      Федя: Да да?

      Колдун: Фееедор, я колдун! Я ждал этого часа не один год.

      Федя: По вам, впрочем, заметно.

      Колдун: Фееедор, не выеживайтесь, ведите меня лучше в деревню, я там зло творить          буду

      Федя: А мне оно на кой?

Колдун: Фееедор, этого требует развитие сюжета! Если ты не отведешь меня туда, в вашей деревне не вырастет Дерево-МЯСКО! А если оно не вырастет, то на кой, скажи мне  Фееедор, ты сюда приперся? На кой, Фееедор, люди живут в медведях? И на кой, Федор я стоял тут несколько месяцев к ряду?

      Федя: В общем, резон в ваших аргументах есть! Я скажи мне злой колдун, что это такое – Дерево- МЯСКО?!

      Колдун: Фееедор, есть древнее предсказание, я сейчас расскажу его, и ты все сам поймешь.

    Колдун начал копаться в недрах своего черного плаща, и после недолгих поисков   извлек оттуда манускрипт. Как и полагается последним, на вид он был истерт, страшен, и в легких подтеках крови. Насупив брови, колдун прочитал предсказание:

Колдун:
   Дерево стало мясом протухшим.
   С мясом бывает, а с деревом редко.
   И лишь незримо-нелепая ветка
   Машет и машет глазенкам потухшим.

    Дерево в мир распростерло бифштексы
    Всех своих листьев. И детская сказка,
    Стала буддийскою мантрой протеста-
  - Вдумайтесь, вдумайтесь в "рекс фекс пекс шмексы".
    Только не хочется мыслить, как мяско
    Дереву. Землю корнями кинжалит.
    Жалко ирландцы деревья не жарят.

    Все же в финале ирландская пляска.
    Дерево-мяско. Дерево-мяско.

Федор: Но я ни черта не понял!
 
Колдун: Конечно, это же предсказание, оно обязано быть туманным.

Федор: Но ты же сказал, что мне все сразу станет понятно
 
Колдун: Фееедор, я ж, Епа мать, злой колдун! Я коварен и лжив.

Федор: Да, неопровержимый факт. Ладно - пошли уже в деревню.

         И они пошли  в деревню. Прошли первый дом, как их, остановили жители с расспросами. Но злой колдун им объяснил, что лишь сотворит в центре селения великое зло, после чего сразу удалится. Деревенские успокоились и разошлись по жилищам. Колдун тем временем вышел в центр медвежьего поселения, достал из кармана плаща маленькое зернышко и посадил в землю. После похохотал, уже больше для картинности и быстро удалился, всем своим видом выражая крайнюю изможденность работой. Федор проводил его до другого края деревни и повернулся уходить. Однако колдун остановился у кромки леса и закричал:

       Колдун: Ирландцы!

       Федор: Не понял!

       Колдун: Ирландцы! Меттью МакДон-нах !
    
       С этими словами колдун ушел окончательно. И в этом повествовании больше не появится, так как, и без него зла хватает. Федя же, словам про ирландцев, особо значения не придал и пошел спать, по дороге зарулив к Нюрке. Нюрка персонаж эпизодический и ее мы трогать больше не будем.
        Федя проснулся на утро и понял, что случилось страшное. Страшное выглядывало из под земли. Как раз в том самом месте, куда колдун воткнул семечку. Прямо посреди деревни рос кусок мяса. Он выглядел как небольшое деревцо, и стремился вверх к солнцу. Воняло возле ростка омерзительно - это почувствовали даже медведи. Животные-дома начали рычать и выть так ожесточенно, что жителям пришлось воткнуть в уши листья папоротников. Так и ходили они по деревне с папоротниками в ушах, пока не случилась трагедия.

     Случилось это не третий день - к тому времени деревцо уже серьезно подросло, и стало напоминать березу. Мясные прожилки блестели на солнце, по слегка припеченной коре стекал сок, а особо поджаренные части ствола почернели. Именно это сходство и погубило деревенского гусляра Бориса Максимыча. Ранним утром гусляр возвращался от соседей с попойки. Настроение его оставляло желать лучшего, а грузное тело певца муз, вынужденно передвигалось к дому. А дома не осталось ни браги, ни пива. Осознав это, Борис Максимыч погрузился в извечную тоску обо всем прекрасном и далеком. А в таком состоянии просто необходима береза, чтобы прислонится к ней, устремить взор на луга, поля и реки, да и позабыть на минутку обо всех горестях, будь то похмелье или душевные терзания. И тут на его нелегком пути, как раз и предстало мясное древо. Вот оно счастье, подумал Максимыч и, вытянув руки, неровной походкой пошел к вожделенной березе. Прислонился он к ней, обнял, да простоял недолго.

     Не прошло и трех минут, как дерево поглотило похмельного музыканта, даже костей не оставило. С тех пор и начался в деревне самый настоящий ужас. У дерева выросли глаза, и этими глазами оно теперь выслеживало зазевавшихся жителей. Жители первое время тоже, все стремились березку родимую приобнять, но после пятой жертвы поняли, что дело нечисто, и стали обходить мясной ствол, да не посетит вас никогда другая ассоциация, стороной. Дерево же к тому времени в размерах не уступало дубу. И увидев людей невдалеке от себя, ловило их ветками, да пожирало с превеликим удовольствием. Аппетит у него был отменный, и скоро во всей деревне осталась ровно половина жителей, да и те переселились подальше - в освободившихся медведей.
     Впрочем, тех медведей, что находились поблизости от центра событий дерево тоже сожрало. А Федор все эти дни пил, а потому и сделать то ничего не мог. А, выйдя из запоя, деревенский дурачок тут же вспомнил, о последних словах злого колдуна и доложил старосте. Староста был сухоньким маленьким старичком в нелепой шляпе. Узнав про ирландцев, он замолчал, затем тяжело вздохнул и промолвил:

     Староста:  Это когда-либо должно было произойти?

     Федя: То есть конкретно именно это? Вы уверены, что дерево-мяско, поедающее людей,  это именно то, чего вы всегда ждали?

     Староста: Примерно так, Федя. Кстати, что за наводящие вопросы, не забывай, что ты дурачок.

     Федя: Умным в этой истории делать нечего.

     Староста: И то верно, дурачок. Но, так или иначе, тебе придется ехать в Ирландию.
   
     Федя: Это то еще зачем?

     Староста: Так гласит предсказание. А стало быть, спасти от напасти нашу деревню     сможет только Меттью МакДон-нах! Только он остановить суровое дерево-мяско, и тогда мы вновь спокойно заживем в гармонии с природой.

     Федя: Так, понятно. А срубить эту ерунду вы не пробовали?

      Староста: А видел ли ты, какие у него глаза, в них же живая и искренняя душа!

      Федя: Простите, что?! Это же, бля, дерево, жрущее людей! Оно из мяса! Какая там душа?
   
      Староста: Иногда, Федя, за ужасающей оболочкой скрывается прекрасное и любящее сердце. Я понял, что это дерево послано, как укор нашим поверхностным суждениям. Мы слишком много думаем о бренном! Слишком много времени мы посвящаем физической красоте, забывая о тех сокровищах, что спрятаны в нашем сердце. И если бы не дерево-мяско, мы бы возможно никогда не вспомнили, о первооснове человека - о его духовной красоте.

     Федя:  Дерево съело вашу жену!

     Староста: Все бренно! Этот мир, лишь сплетение энергии! Лишь колыхание листа на ветру. Ценя бездушный металл, и плотские утехи мы видим вокруг лишь привычную реальность. Мы не чувствуем волшебства в каждой секунде жизни! Мы забыли, что наше существование - есть ценнейший подарок, и потому разбазариваем его на банальности! Дерево-мяско это послание свыше. Оно пришло сказать нам, о том, что красота мира разнопланова. Мы же видим лишь привычные будни.

     Федя: Мы строим дома в живых медведях! Вам не кажется, что после этого дерево-мяско вполне вписывается в привычную картину! Давайте просто сожжем, этот чертов сорняк!

    Староста: Федя, наш разговор окончен. Ты узнал все, что тебе хотелось узнать!

    Федя: Я слушал ваш бред полчаса и не узнал ничего внятного!

     Староста: Отправляйся в Ирландию, Федя. Привези нам Меттью МакДон-наха! Мы будем ждать тебя со слезами на глазах.

    Что тут добавить- Федя поехал в Ирландию. Когда он уходил из родной деревни, то дерево-мяско уже возвышалось над лесом. Над его кроной парили навозные мухи, его корни облюбовали черви и пресмыкающиеся. Из-за тухлого запаха лес начали покидать птицы и звери. Но дерево лишь помахивало на ветру, своими похожими на бифштексы, листьями. Когда деревенский дурачок уходил в Ирландию, в самой деревне оставалось три дома.

     До блаженной Ирландии Федя добирался долгие месяцы. Много приключений выпало на его долю. В пути он совершил немало подвигов, и перенес немало тягот. Но все это лишь укрепляло его в своей ненависти к дереву-мяску. Он двигался вперед, и по истечении года его нога ступила на каменистое побережье загадочной земли. Все было там ему чудно и любопытно. Люди там не селились в медведях, предпочитая использовать бездушный камень и дерево. Пили там не самогон, настоянный на моче, а горькие напитки из трав. Даже детей там не подвешивали за ноги в первый год жизни. Но варварские нравы ирландцев Федя сносил мужественно. И однажды он вошел в маленькую деревню. Посреди деревни стоял злой колдун. Вернее человек, столь сильно на него похожий, что мог бы сойти за брата-близнеца. Но был это конечно не он, а местный маг и волшебник. Федя спросил у него, где же найти ему  Меттью МакДон-наха, чтобы тот спас людей проживающих в живых медведях от дерева-мяска! Услышав это, волшебник припал к ногам деревенского дурачка и заплакал.

      Волшебник: Это ты! Ты пришел, тот явление, которого предрекало пророчество!

      Федя: Вы не понимаете мне нужен Меттью МакДон-нах, он знает, как нам помочь!

      Волшебник: Ты лучше меня знаешь где тебе найти искомое! Ведь ты и есть Меттью МакДон-нах.

      Федя: Этого не может быть!

      Волшебник: Посмотри же на себя!

   Посмотрел Федя на себя, а он и вправду Меттью МакДон-нах, и чего он только искал непонятно. А волшебник к нему подходит, и пророчество на манускрипте показывает. А там ровно тот же бред, что у колдуна написан, только чернила зеленые. Удивился Федор, аж присел на камень. Так, что же, думает, давно ведь и деревню спасти мог от дерева-мяска. А волшебник, будто мысли его, прочитал, и говорит:

       Волшебник: Не от кого спасать то, тебе деревню было. Ведь ты дерево-мяско и есть!

  Посмотрел Федя на себя, а он и вправду дерево-мяско, стоит себе покачивается, воняет, да есть все живое в округе. Удивился Федя пуще прежнего, как это он, так и Федя, и Меттью МакДон-нах, и дерево мяско к тому же. Но волшебник ему ничего объяснять не стал, аргументировав тем, что в жизни должно быть место загадке. После чего пожилой маг предложил Феде сплясать ирландский танец. Так они до ночи и проплясали, больно, уж это занятие деревенскому дурачку по нраву пришлось. Что же стало с деревней, догадайтесь сами.

     В завершение, можно лишь просить вас про старца, которого почитают мудрецом. Ну и кто он после этого?

Хлопок восьмой ( ПАПФ! )
 
Ранним утром, в своей кремлевской кровати проснулся Константин Устинович Черненко. Проснувшись, он понял, что не обманывал Иисуса. Для будущего генерального Секретаря ЦК КПСС такая мысль была кощунственна и не праведна, однако Черненко уверовал в это всей душой. Он приподнялся с кровати, приобнял левой рукой свое тщедушное тельце и медленно поковылял к огромному застекленному окну на востоке.
     Дойдя до окна, Константин Устинович с тоской во взоре уставился на несбалансированную  линию гор. Горизонт его не обманывал, верхи действительно были чересчур подняты. Облизывая взглядом, контуры кремлевских звезд, Черненко, тем не менее, не мог избавиться от навязчивой мысли. Он не предавал Иисуса. Уж как-то, так вышло, и, без пяти минут, руководитель советского народа не знал, как же ему реагировать на случившуюся с ним метаморфозу. Хотя по сути никакой метаморфозы с ним еще не случилось.

     Решив, что все хорошо, Черненко принялся за любимое дело. Когда на него нападало неясное чувство тревоги и сомнений, он любил вспоминать детство. Его самые лучшие годы он провел под Красноярском. Этот чудесный город всегда манил его своими огромными каменными домами, и санями. Саней тогда  в городе было три штуки, и на каждых маленький Черненко мечтал покататься. Однако осуществить эту мечту так и не вышло. Вместо этого, он ходил в грязную, холодную сельскую школу. На каждую годовщину революции он одевался в костюм красной звезды, а его одноклассники одевались в маски вождей партии, и все они бегали по коридорам, в поисках врагов народа. Однажды учитель геометрии пришел на урок в костюме грача, и тогда всем стало ясно, что он беспартийный. Для детей одетых в костюмы звездочек и вождей партии лучшего врага народа было просто не сыскать. Вздыхая, Черненко вспоминал, как бежали тогда три десятка детишек за учителем через поле. Там недавно прошел сенокос. Учитель спотыкался и кричал, чтобы они отстали. Его серый сюртук был испачкан навозом, а маска грач периодически сваливалась с худого небритого лица. Однако дети не отставали. Лишь только маленький Черненко свалился в канаву, а костюм красной коммунистической звезды, в котором он несся через поле, не позволил мальчику подняться. Поэтому он не видел, как учитель запнулся об забытые кем-то вилы, и рухнул на них своей худой тщедушной грудью. Детишки еще долго пинали содрогавшееся тело, а потом пошли домой. Дома их наградили пряниками, а на утро в школе был уже другой учитель в костюме Фрунзе. Дети сразу поняли, что он любит народ, и не стали обижать нового знатока геометрии. А вот сам Черненко, в тот вечер пряника не получил, он выбрался из канавы поздно вечером – пришлось отломать два луча у звезды, так как они впились в края канавы. В таком виде он и пошел через поле. По дороге маленький Костя, как раз и наткнулся на мертвого учителя. Издалека ему показалось, что путь преграждает огромная тряпичная кукла-паук. Но, подойдя, ближе он понял, что скомканный сюртук и раскинутые руки-ноги учителя сыграли с ним не смешную шутку. Черненко стоял и смотрел на лицо мертвеца. Взгляд покойника был направлен куда-то в недоступные мальчикам дали, а правая рука до сих пор сжимала, черенок вил. Насаженный на воткнутые в землю вилы, учитель казался немного уставшим.  Черненко не боялся. Он подошел ближе. И тут учитель медленно повернул голову, и прокричал застывшему ученику: ЗНАЕШЬ КОСТИК, А ТЫ ВЕДЬ НЕ ПРЕДАВАЛ ИИСУСА!!!

      Завопив, Костя побежал прочь. Ему казалось, что он слышит за собой шаркающую поступь. Однако повернутся, он боялся. Ни дома, ни в школе ему, естественно, никто не поверил. А на утро взрослые пошли и сожгли тело учителя возле кладбища. Правда, кто-то говорил, что своими глазами видел, будто сжигали огромную тушу саранчи.
    Этот случай, произошел с маленьким Черненко в третьем класса. А на следующий день, его погнали из школы, и он до самой юности работал у баптистов. Что именно делали баптисты в заброшенном селе, никому известно не было. Но в деревенской общине их любили. Баптисты круглыми сутками гуляли по грязным улицам в костюмах козлов. Серые хламиды свои они украшали рогами. На шею вешали барабаны и флейты. В таком виде, они развлекали рабочий люд, и были, вхожи в любой дом. С ними гулял и маленький Черненко. Когда, однажды, его погнали с огорода, ему в голову пришла мысль, что возможно он и есть козел, но с такими мыслями было сложно мириться, и потому он вскоре забыл о предположении. Вскоре баптистов расстреляли, а Черненко возглавил отдел пропаганды. На собрании комсомольской ячейки, его долго не утверждали. Однако глава сельпо Иван Демьянович Кулибиков, сказал, что молодежь должны возглавлять товарищи, с зачатками сакрального знания. После такой рекомендации не взять юного Черненко на должность было нельзя.

      Незадолго до того, как Константин Устинович улетел в Москву, он все-таки побывал в вожделенном Красноярске. Город потряс его своей архитектурой. Мраморные колонны застилали свет, улицы были мощены самой изящной мраморной крошкой, а люди ходили по улицам в странных простынях. Простынями они обматывали тело и голову. А если им была надобность куда-то поехать, они запрягали исключительно гнедых лошадей. Там же он и встретил двухголового человека.

      Однажды утром молодой и ясноглазый Черненко вышел из своей квартиры, чтобы купить творога. Путь на рынок лежал через небольшой парк, где росли ивы и рябины, самых разных форм и расцветок. Самыми интересными были фиолетовые - они свивались в кольца и даже буквы. Однажды на маленькой аллейке в центе парка, Черненко остановился. Ему показалось, что несколько рябин сплелись во фразу: «ЧЕРНЕНКО, ТЫ НЕ ПРЕДАВАЛ ИИСУСА». В роли запятой, выступил небольшой корешок. Это очень умилило сентиментального Черненко и он, ненароком, всплакнул.
     Тут то, из-за деревьев и показался двухголовый человек. В два прыжка он оказался возле Черненко и запел:

    2головый:  Послушай, Костя ты мои слова!
                Где третья заблудилась голова?
                Ее ищу по всюду, каждый день.
                Вдруг это, ветка? Может это пень!
                Иисуса, знаю, ты не предавал,
                Хоть будешь, стар, а ныне слишком мал
                Но в иллюзорных красках этих и картине,
                Не забывай мой друг о паутине.

    Черненко: Послушайте, товарищ.

    2головый:  Товарищей,  налезло на беду
                Как гноя, в том семнадцатом году
                Но дело вовсе тут не в медицине
                Ты антисептик ищешь в фармолине.
                Еще скажу, пройдут года,
                И ты задумаешься, верю
                Что, время, стукнув поезда,
                Уйдет. Но нежно хлопнет дверью
                А я пока пойду, увы,
                Иль не сносить мне голову,
                Когда местами сносит башню,
                Ты не иди с серпом на пашню.

        Двухголовый заскрежетал, как песок по металлу, и скрылся, меж дерев. Резонно решив, что такой Красноярск, ему не по вкусу, Черненко собрался лететь в Москву. Творог он, также, решил не покупать.

        Всю свою дальнейшую жизнь, Черненко ни мог назвать, ни скучной, ни веселой, ни быстрой, ни медленной, ни радостной, ни грустной. Все текло вязко, как чуть замерший кефир из пакета. Молочные реки и кисельные берега, юного Константина обласкали уже в среднем возрасте. Тогда, когда ему посчастливилось подружиться с товарищем Брежневым. Брежнев был веселым, бодрым и длинноволосым, любил выпить и необычных женщин. Однако когда нужно было ехать на партийные собрания, он доставал из шкафа резиновую маску и превращался в малопонятного, тем, кто не изучал творчество Гофмана, голема. С каждым днем маску приходилось одевать все чаще. И все меньше времени оставалось на попойки и веселье. На лбу Брежнева масляными красками серые люди, стали рисовать непонятные слова, от них он становился молчаливым и малоподвижным. Вскоре эти слова вырезали на его лбу, и тогда маска голема почти не покидала головы вождя. Черненко наблюдал за всем происходящим и знал, сколько боли причиняли Брежневу. Однажды, за день до того, как слова были вырезаны на лбу Леонида Ильича, тот позвал Черненко, в свой просторный кабинет. Там у них состоялся разговор, который вновь, так же, как этой ночью у кремлевского окна, пробудил в Константине Устиновиче застывшие детские воспоминания. Брежнев сидел за столом и пил молдавский коньяк. А когда вождь выпивал, он предпочитал изъясняться песней. Да и песня из него тогда лилась, как вино из кожаных мехов. Костя же никогда не был силен в стихосложении, а потому разговаривать предпочитал, пусть и убогой, но более милой его сердцу, прозой.

       Брежнев: А, здравствуй Костя заходи.
                Поговорить с тобой хотел я
                О том, что будет на пути
                О том, что ждет тебя за дверью.
                Вся красота, что мне мила,
                Бежит, как белка из дупла.
                И наши бренные тела
                Застыли в бронзовой оправе.
                И в ожидании седин
                Я размышляю как кретин,
                О том, что ветхий паладин
                Нарыл прекрасного в расправе.

    Черненко:  Леонид Ильич, вы прекрасно поете. Но я не понимаю, что же вы хотите мне сказать. Быть может, мы переговорим потом, уже после заседания ЦК, там вас ждут, чтобы вы рассказали об успехах советского народа.

      Брежнев:   Советский труженик-народ,
                Нырнет, как будто в землю крот
                Как только час его пробьет.
                Ищи в объятиях Голгофы
                Все отголоски всех вождей,
                Как будто засуха дождей,
                Не может выкликать. Нужней
                Нам неизменные Fuck-offы

                Пусть совершенством языка
                Мы не измерены пока
                В моей руке его рука,
                Была тогда, и был обманут,
                Я поступил тогда, как трус,
                Но ты прости меня Иисус.
                Есть власть и честность, Круз и Пруст,
                Кто ж чаще будет упомянут?

                Тот, в сущности, и победит,
                Нелепа царственность обид
                Что мне раскаяться велит
                Не знаю я, но выбор сделан
                Скажу Черненко на беду,
                Иисуса вспомни, как уйду,
                Не слушай пошлость, ерунду,
                Когда замрешь над бренным телом.
               
      Черненко: Леонид Ильич, что же вы так рано о смерти, да о смерти. Верования тут еще эти христианские вспомнили, вам то они зачем. Мы же семимильными шагами, идем к светлому будущем. Причем здесь Иисус? 
               
        Черненко заговорил об Иисусе, и тут же вспомнил, что не предавал его. Об этом своем тайном знании он и решил  рассказать Леонида Ильичу. Как только Брежнев узнал тайну Черненко, то заплакал. Он встал из-за стола, подошел к смущенному Константину Устиновичу и обнял его. Да так сильно, что сломал ребро. Брежнев отстранился от Черненко, протянул руку, пожал и долго смотрел в глаза своим особым проникновенным взглядом вождя. Видимо, что-то решив для себя, он многозначительно кивнул. Вернувшись к столу, вождь народа залпом допил коньяк и быстрым шагом вышел из кабинета. Черненко еще долго стоял  и молчал. Он все пытался понять, что же такое хотел донести до него Брежнев, что за тайна откроется ему возле гроба генсека. Потом заболело сломанное ребро, и Константин слег в больнице на три месяца. А когда вернулся, то увидел, что свою маску Брежнев больше не снимал. Через несколько лет, тот сошел в могилу. И когда Черненко стоял над его гробом,  он не слушал пафосных речей, он думал об Иисусе. И уже тогда он кое-что понял.

      Затем был Андропов, который как-то в разговоре, тоже упомянул Иисуса, но, заметив, как странно посмотрел, на него Черненко, быстро перевел разговор на атеистические верования республики Куба. Потом умер и Андропов. И вот теперь, ночью, в Кремле, Черненко, должен был, что-то решить для себя - уже завтра он должен был стать новым главой государства. Вздохнув, Черненко вернулся в существующую реальность, и побрел к шкафу. Так он быстро оделся и вышел из своей спальни. Он знал, куда ему надо было идти. Путь Константина Устиновича Черненко лежал в тайный отдел КГБ, там работал его старый друг Петр Геннадьевич Сталезуб.

      В кабинете Сталезуба пахло клопами и собранием Ленинских сочинений. На все просьбы избавить кабинет или от одного или от другого, престарелый генерал отвечал презрительный взглядом. Петр Геннадьевич был уважаемым ветераном. Долгие годы службы в органах безопасности закалили его нрав, до такой степени, что он мог гнуть гвозди взглядом. А однажды когда его отряд попал в нелегкое положение в пустыне Гоби, и умирал от жажды, Петр Геннадьевич вызвал дождь силой мысли. Человек, он был гениальный, но никогда этим не хвастался. Все, что ему нужно было от жизни, это работа, кружка чая, и серый твидовый пиджак. В этих маленьких радостях Сталезубу не мог отказать никто. Черненко был его старинным другом, и каждый раз, когда будущий генсек попадал в сложную жизненную ситуацию, он обращался за помощью к престарелому генералу. Так это было, когда Петр Геннадьевич, под руки, выводил рыдающего Черненко с церемонии похорон Брежнева, так это было и сейчас.

      Когда Черненко зашел Сталезуб гадал на картах, иногда он любил развлечь себя стариковскими методами. Черненко всегда немного робел перед статным генералом. И в этот раз, уставившись в пол, он медленно прошел к столу и скромно присел рядом.
    
     Сталезуб: Что случилось, Костик? Волнуешься перед завтрашним вступлением?
   
     Черненко: Не в этом дело, Петр Геннадьевич. Меня давно гнетет другое обстоятельство. Видите ли, я не предавал Иисуса!
   
    Сталезуб сгреб карты со стола и кинул на стоящее неподалеку кресло. После чего попросил Черненко подождать несколько минут и ушел в соседнюю комнату. Вернулся он с двумя кружками крепкого грузинского чая. Некоторые предполагали, что клопами пахнет, как раз от этого, весьма экспериментального напитка. Но вслух сказать об, этом генералу никто не решался. Петр Геннадьевич уселся на соседний стул и стал расспрашивать Черненко обо всех его умозаключениях. В мельчайших подробностях он хотел узнать о детстве, об участи учителя, о баптисткой юности, о встрече с двухголовым. Слушая рассказ, он хмурился, излишне громко прихлебывая чай. А то вдруг вскакивал и начинал бегать по комнате, заглядывая в какие-то книги. Когда Константин Устинович дошел до разговора с Брежневым, генерал Сталезуб сидел мрачный, как туча.

     Сталезуб: К сожалению, Костик, это должно было случиться. Но, я, правда, не думал, что участь такая выпадет тебе.

     Черненко: О чем вы говорите, Петр Геннадьевич?

     Сталезуб: Я говорю про Иисуса, Костя. Дело в том, что Иисус неотъемлемо сопровождал страну Советов все эти годы. Вернее не сопровождал, а появлялся перед каждым из вождей.

    Черненко: Как это?

    Сталезуб: Я знаю лишь, то, что в самых верхах был обряд инициации. Придумал его еще, вроде как, еще Ленин. Суть проста – в комнату, где собирались все претендовавшие на звание вождя, приглашали Иисуса.

   Черненко: Откуда они взяли Иисуса?

   Сталезуб: Почем мне знать. Я же говорю, придумал, все это дело, Ленин. Ленин, Костя! А таким гениям доступно многое!

   Черненко: И что дальше?

   Сталезуб: А дальше, Костя они его предавали, или обманывали, тут определение не столь важно. Иисус стоял в центре зала. А все претенденты, подходили к нему и надували беднягу самыми изощренными способами. Кто-то денег занимал и не возвращал. Кто-то конфету обещал, а когда тот руку тянул, то претендент съедал конфету, прямо у него под носом. Сталин вот, например, продал ему голову Орджоникидзе, выдав последнюю за мешок с репой. Голову ту, кстати, он прямо в зале у Орджоникидзе и отрубил своим мачете. В общем, все ограничивалось лишь фантазией и жестокостью конкурента. Такие выборы проводились по надобности, после чего старого претендента убивали, а победитель возглавлял государство. Иисус на время тоже исчезал.

  Черненко: Куда исчезал?
 
    Сталезуб: Этого мне знать не положено. Так же как неизвестно мне и то, куда тело предыдущего вождя исчезало, так как в гроб, каждый раз клали сахарную куклу. Это говорят, опять же, Ленин повелел.

    Черненко: Сахарную куклу?! А Леонид Ильич?

    Сталезуб: И он тоже, Костя. И он тоже. Но послушай вот еще, что. Существует поверье. Его в каких-то древних бумагах, нашел Троцкий. За что его потом и убрали, но это другая история. Так вот, поверье гласит, что однажды найдется человек, который три раза упомянет о том, что он не предавал Иисуса, и тогда случится, что-то страшное. Вроде как не сразу, а лишь шесть лет спустя или около того, но случиться. Что еще было написано в этих бумагах, я не знаю. Но сегодня, Костя мы это с тобой выясним. Выясним, потому что ждать уже поздно.

     Остатки монолога Сталезуб договаривал уже по дороге к тумбочке. Из тумбочки он достал смазанный пистолет Макарова и документы на него. Пистолет он положил в карман пиджака, а бумаги спрятал в брюках. Затем генерал вытащил из шкафа свою фетровую шляпу, сдул с нее пыль, накинул твидовый пиджак и пошел к картине с изображением маршала Жукова:
 
     Сталезуб: Пойдем, Костик, за этим живописным шедевром дверь, за которой, как я надеюсь ответы на все наши вопросы. Хотя постой. Генерал остановился, и вновь вернулся к книжному шкафу. Пробежав пальцам по корешкам фолиантов, он достал том с потрескавшейся от времени обложкой. Послюнявив палец, он пролистал несколько страниц.

    Сталезуб: Послушай, Костя, тебе придется сделать еще кое-что. В этой книге есть маленький абзац, по решению Ленина, об Иисусе. Это случайно сохранившаяся стенограмма. Он там говорит, что если появится человек, понявший, что не предавал Иисуса, то ему полагается надеть маску Сансары.

  Черненко: Что это такое, Петр Геннадьевич?

 Сталезуб, не отвечая, вышел из комнаты, и вернулся с больничной маской. Такие маски обычно надевали больным астмой. К маске был прикреплен небольшой баллон. На баллон синей краской были нанесены иероглифы, значения которых Черненко не знал.

   Сталезуб: В этом баллоне сансара, Костик. То есть наша с тобой реальность. Теперь ты должен будешь дышать ей постоянно. Видишь ли, в чем дело – узнав то, что ты не предавал Иисуса, ты достиг той степени просветления, когда назад дороги нет.

  Черненко: То есть? Я не до конца понимаю
 
   Сталезуб: Объясню проще – Ты одной ногой в нирване, Костик. Пройдет некоторое время и твоя телесная оболочка растворится в пустоте. Ты отправишься в вечный покой. И в этом, в общем-то, нет ничего плохого. Но для начала, мы должны узнать, что же именно происходит. И я, Костя не могу ручаться за то, что это «некоторое время» не закончится у тебя через минуту. Поэтому бери баллон и дыши. Тумана сансары, если верить ученым, здесь на год с небольшим. А теперь пошли!

     И они пошли к гигантскому портрету маршала Жукова. Возле него Петру Геннадьевичу пришлось немного повозиться. Он простукивал соседние стены, проводил пальцами по раме, и даже нюхал краску. Потому отошел чуть назад и присмотрелся. Подойдя ближе, он вздохнул, подпрыгнул и ткнул нарисованному Жукову пальцем в глаз. Во время совершения этого ритуала, генерал КГБ скривился так, будто его заставляли присутствовать на вечере диссидентской поэзии. Однако манипуляции с глазом сделали свое дело, и портрет отъехал в сторону. За ним находился проход, довольно плотно заросший паутиной. Лестница вела вниз, и товарищи, отмахиваясь от пауков, пробились все-таки на первые ее ступени. Спуск предстоял долгий, однако говорить Черненко ни о чем не хотелось. Он сосредоточенно ждал того, что же ждет его внизу. А внизу его ждала небрежно покрашенная деревянная калитка, такие обычно бывают на дачных заборах. За калиткой коридор сворачивал налево. Пройдя и этот поворот, Черненко со Сталезубом вышли, к небольшой двери, на которой большими буквами было написано: «Звонить, только по делу Иисуса». Что они и сделали.

     Прозвучал звонок, и дверь открылась. За ней была небольшая комната. По всем стенам висели плакаты, на которых масляным красками была нанесена какая-то маловнятная мазня. Несмотря на малые размеры, комната уходила, вдаль сужаясь, будто линия горизонта. Что конкретно находилось за этой линией оставалось только догадываться. Но пока на это не было времени.
    Черненко все чаще дышал сквозь маску сансары. Он почти не убирал ее от своего рта. Он и вправду чувствовал себя одной ногой в нирване. Там мягкое ничто, обволакивало его старческое тело и растворяло в себе. Он понимал, стоит лишь довериться этой пустоте, как исчезнут все терзавшие его сомнения. Но он не мог оставить друга, и не мог уйти, не разобравшись со своими воззрениями на тему Иисуса. Потому Черненко дышал. Каждый вдох маслянистого тумана, казалось, приколачивал его к земле ржавыми кривыми гвоздями. Все становилось чрезмерно понятно, исчезала загадка, и мир казался обреченным на бесконечное бдение в своей заскорузлой кожуре. Однако, другого выхода не было и Константин Устинович гордо нес свой баллон. Тем временем, Сталезуб спокойно осматривал комнату. Он достал фонарик и водил лучем по намалеванным плакатам. Это продолжалось несколько минут. И тут его луч уперся в угол стола. Дернув лучом вправо, он продолжил исследовать новую плоскость. Посреди огромного стола стоял огромный хрустальный шар. Шар был поставлен в хрустальную вазу, на дне которой еще виднелись смятые тельца засохших цветов.

     Сталезуб: Вот оно!
   
     Черненко: Что оно Петр Геннадьевич?

     Сталезуб: Оно, Костя! Точнее она – бабка Ванга!

     Черненко: Ну, е... твою мать!

  Обычно Черненко не матерился, так как считал такое поведение не достойным партийного работника. Однако сегодняшний день настолько подкосил его привычное восприятие реальности, что бранные слова выпрыгнули из него, как пресловутый чертик из табакерки.

     Сталезуб: Стой здесь, Костя! Стой и слушай, разговаривать с ней буду я! Это может быть слишком опасно.

  Сталезуб подошел к столу и со всего маху ударил по шару ручкой своего пистолета. Шар зазвенел. Мазня по стенам начала светится разнообразным красками. Черненко показалось, что он слышит сотни разных голосов. В воздухе, что-то громко треснуло, вспыхнуло, и шар засветился сиянием тысяч огоньков. Огоньки летали внутри него, и как показалось Черненко, складывались в определенный рисунок. Из шара на них смотрело расплывчатое лицо известной предсказательницы.
   
    Ванга: Зачем пришел, Петр Геннадьевич Сталезуб, генерал КГБ?

    Сталезуб: Откуда ты знаешь меня?

    Ванга: Попробуй догадаться. Я бабка Ванга – известная предсказательница. Ведаю прошлое, настоявшее и будущее.

    Сталезуб: Здесь не место иронии

    Ванга: По-моему, так очень даже место.

    Сталезуб: Не будем пререкаться я пришел узнать у тебя про Иисуса.

    Ванга: Попробуй начать с Библии.

    Сталезуб: Я не о том, я о ритуале.

    Ванга: Ах, вы, вероятно, пришли ко мне с человеком, который понял, что не предавал Иисуса. Я ждала вас. Эх, сложно все-таки, знать будущее, никаких приятных неожиданностей. Но оставим лирические отступления. Что именно ты хочешь знать?

    Сталезуб: Хочу знать, что за ритуал такой! Откуда берется Иисус? Куда он потом уходит вместе с телом вождя, и чем нам это все грозит! Докладывай!

    Ванга: А, мне, все же больше нравится дружеская неторопливая беседа, нежели все эти ваши номенклатурные сношения. Ну не буду я тебе официально докладывать ничего. Во-первых, тонкие материи требуют серьезного подхода. Появление Иисуса он захотел - мне, что формулу написать? Знаешь что, генерал - наш мир имеет вполне достойный запас непредсказуемости для каждого – и поэтому когда и откуда выпрыгнет этот самый Иисус, ни мне, ни кому бы то ни было еще, не ясно. И это самое прекрасное, что может быть. Скажем так, просто есть некий запас Иисусов, вот их я и использую. Но давай обойдемся без физики, и метафизики, а поговорим, как друзья. То есть в не напряженной атмосфере. Представь, что я добрая сказочница. А все, что я говорю просто так и есть, без лишних сомнений. По рукам?

   Сталезуб: Говори, Ванга. Друзьями мы не будем, но сказку, я стерплю.

   Ванга: Ну, вот и чудно. С чего начнем?

   Сталезуб: Что это за ритуал такой извращенный - обмани Иисуса, откуда появилась такая ересь в нашем коммунистическом обществе?

   Ванга: Как ты выразился, ересь, появилась прямиком от Владимира Ильича Ленина. Видишь ли, этот человек сыграл в моей жизни главную роль. Когда я была еще маленькой девочкой, то встретила его на прогулке. Он тогда уже был важным человеком, и главой государства. Но вот кровь, пролитая им, отмерила срок его жизни. Ему оставалось около года. Я тогда собирала грибы в лесу. Что именно в этом лесу делал Ленин, я не знаю. Мне он сказал, что сбежал от всех этих мудаков, на выходные. Он сразу увидел во мне прорицательницу. Ведь я тогда об этом даже не подозревала. В течение трех дней он развивал во мне этот дар, с помощью таинственных методик, которыми владел только он.

   Сталезуб: Великий человек!

   Ванга: Великий и мудрый. В последний день, он дал мне выпить своей крови. Он нацедил целый стакан, и чтобы мне не было горько, купил банку соленых огурцов. Вместе с огурцами по моим жилам и побежала кровь Ильича. Тогда я окончательно прозрела. Однако вместе с чудесным даром, Ленин попросил меня о важном деле. Он уже тогда сомневался, что советская власть укрепится на столько, чтобы весь мир уверовал в коммунизм. Так же он опасался свержения режима. Поэтому им был разработан план конца света. Этим своим гениальным замыслом он, как бы, убивал двух зайцев. В России сохранялась советская власть, а я как предсказательница точно знала дату апокалипсиса, в связи с чем, мой авторитет, в магическом мире, существенно возрастал. Я ему была за это очень благодарна.

    Сталезуб: Благодарность Ильичу, наше общее дело, Ванга. Так в чем же заключался его гениальный план.

   Ванга: В общем-то, он был достаточно прост. Начинался он с выборов главы государства. Чтобы избежать всяких демократических веяний, решено было проводить их с помощью Иисуса. Общую суть ты уловил. На вызов Иисуса понадобилось определенное количество  времени, но в итоге мы своего добились. Вызванный Иисус должен был быть предан или обманут самым изощренным способом. Тот кто, этого достиг, мог править до конца жизни. Такому повороту избирательной системы, очень даже способствовала атеистическая идеология Советской России. Так что все было, так сказать, чики-пуки. Во-вторых, нами был создан специальный отсек для генсеков.

   Сталезуб: Отсек для генсеков?

   Ванга: Да, это огромный резервуар, или точнее комната, ближе к центру Земли. В этом отсеке и была основа апокалипсиса. Как только прошлый генсек уходил с поста его оживлял Иисус и уносил в этот резервуар, там он, вечно живой, проводил время в легких забавах. В это время правил его преемник и так по очереди. Чтобы преемник не правил слишком долго, в нашем плане значилось, что, начиная со Сталина, срок их жизни на посту начинал уменьшаться сначала в арифметической, а затем уже и в геометрической прогрессии.

  Сталезуб: Но зачем Ильичу все это понадобилось?

  Ванга: Все очень просто. Ты забываешь про вторую часть плана. Первая, это сохранения Советской атеистической власти силами Иисуса. Ну, резонно предположить, что власть, где он хоть чуть-чуть приложил руку, не будет свергнута. Вторая же часть – собственно конец света. Так вот, осуществится он, должен был очень просто. Отсек для генсеков предполагалось набить под завязку. Такое скопление мудаков в одном месте, имеет очень большой вес, в том числе и негативной энергии. Ну и далее. Как только за последним генсеком захлопнут дверь все начнется. Их энергетический потенциал, перевесит потенциал ядра Земли. В результате планета сходит орбиты, и наступает апокалипсис.

  Сталезуб: ****ец!

 Обычно Сталезуб тоже не матерился. Но и его восприятие реальности сегодня серьезно пошатнулось.

  Сталезуб: То есть для быстрейшего осуществления конца света срок правления генсеков сокращали стремительно. И поскольку бы они правили?

  Ванга: Ну, сначала по году, потом по половине. В итоге срок пребывания в кабинете сократился бы до нескольких месяцев, дней. А в финале можно было их выстраивать в очередь. Зашел, умер, следующий. Отсек бы наполнялся стремительно и конец света, по всем расчетам должен был произойти уже в середине 21 века. Бах, и нет планеты- все к чертям улетело с орбиты. Но как всегда в таких задумках, есть фактор непредсказуемости.

  Сталезуб: То есть человек, узнавший, что он не предавал Иисуса?

  Ванга: Именно так. Человек, осознавший это не станет обманывать Иисуса, так как ему понятна вся мера гнусности и ответственности. Своим поступком он разорвет круг преемственности власти. Тем самым посеет зерно сомнения в истинности советского государства. И в этом случае план Ильича может, не осуществится. Если же он успеет рассказать обо всем еще кому-либо, то этот «кто-либо» обязательно вступит на высший пост. Ну а там, пройдет порядка шести лет, и Советская власть рухнет, обрекая человечество на долгие мучения на этом шарике. Так как, я забыла сказать, что с вероятностью в пятьдесят процентов, после конца света все окажутся в нирване.
 
   Сталезуб: И что же делать? Мы ведь не можем за шесть лет потерять, все приобретения? Мы не можем этого себе позволить! Что делать, Ванга?

   Ванга: Убей, Черненко!

 Этот голос прозвучал исключительно в голове Сталезуба, а потому сам Константин Устинович, его слышать не мог. Сталезуб напрягся и тоже ответил мысленно.

   Сталезуб: Я не могу Ванга! Он же мой друг! Так с друзьями не поступают! Я должен ему помочь.

   Ванга: Послушай, Сталезуб, твой друг это советское государство! Твой друг это советский народ и его вечно живой лидер Владимир Ильич Ленин. А тот человек, к которому, ты оказался так невзначай привязан – это реальная угроза советского государства. Если уж, на то пошло, он преграда для нирваны. Из него миллионы людей никогда не обретут вечного покоя. Его можно простить, если это западные плутократы, но мы говорим о миллионах, советских людей! Они достойны нирваны! Петр Геннадьевич поймите, нирвана это почти, как коммунизм. Это, не побоюсь такого сравнения, лучше коммунизма! Убейте его и все дела!

  Сталезуб: Офицерская честь, Ванга не позволит мне убивать друзей не на задании.

  Ванга: Возможно, генерал, вы на самом ответственном своем задании. О таком задании мечтали и молодой Фрунзе, и пожилой Жуков, и вся гимназия пионеров-героев, сложивших свои молодые головы под немецкими пулями! И товарищ Андропов об этом тоже мечтал, уж я то знаю. Хотя впрочем, Сталезуб, ты ведь можешь его и не убивать!

  Сталезуб: То есть?

  Ванга: Отведи его к другим вождям. Иисуса там нет, тебе некому помешать. Просто заведи его в отсек для генсеков и запри дверь. Можешь даже попрощаться, если будет такая надобность.

  Сталезуб: А маска для нирваны?

  Ванга: Он останется в отсеке, а оттуда он не сбежит ни в какую нирвану. Тут уж Ленин постарался, все проверено. Кстати ты и Ленина там увидишь. Только долго с ним не разговаривай.

  Сталезуб: Ленина?

  Ванга: Самого настоящего Ленина. Чем ты слушаешь? Я же говорю – они не умерли, они ждут конца света.
 
  Сталезуб: Ну, если другого выхода нет…

  Ванга: Нет, Сталезуб. Веди Черненко в отсек! Ты спасешь нас всех.

 Сталезуб повернулся к Черненко. На Константина Устиновича направлял пистолет его лучший друг. Такого исхода будущий генсек никак не ожидал. Сталезуб подошел ближе, взял Черненко за плечо и поставил перед собой. После прислонил дуло к затылку и начал подталкивать вперед, туда, где комната сходилась как линия горизонта. Черненко все понял, когда посмотрел на улыбающееся изображение Ванги, но промолчал. Он понимал, что генерал КГБ всего лишь, спасает родину.

    Шли, на удивление недолго. Время замерло, и казалось, начало трескаться, как скорлупа переваренного яйца. Впрочем, так казалось только Черненко. Мысли генерала КГБ витали в других сферах, он лишь подталкивал вперед своего бывшего друга. Внезапно Черненко ударился лбом о люк. В комнате было темно, и приближение стены увидеть было крайне сложно. А то, что это именно люк, Черненко понял по характерному гулу. Примерно так гудят люки в подводных лодках.
   
    Сталезуб: Открывай вентиль.
 
    Черненко:  Петр Геннадьевич

    Сталезуб: Не надо, Костя
   
    Черненко: Я только хотел сказать, что вовсе на вас не сержусь. Кто ж мог знать, что с этим Иисусом все так обернется. Я прощаю вас.

    Сталезуб: Крути вентиль, Костя!

 Черненко повернул вентиль. Люк со скрипом отполз в сторону, и они зашли в просторный зал. Он был не настолько уж и велик, как рассказывала Ванга. В зале росли деревья, среди которых резвились бывшие вожди. Хрущев с Андроповым дрались на кулаках. И как только зашли гости, Андропов получил в морду, так как отвлекся. Сталин пил коньяк из горла, лежа на спине. А невдалеке сидел Берия и кидался в него мандаринами. Сталин лишь хихикал и продолжал пить. Черненко не увидел ни Маленкова, ни Булганина, резонно решив, что те на вождей тянули слабовато. В центре сада в позе Лотоса сидел Ленин. Он слегка парил над землей. И казалось, что от его блестящей лысины идет какое-то не здешнее сияние. Ленин замер и ни на кого не обращал внимание. Замер и Сталезуб, уставившись на Ильича. Ствол у затылка больше не подавал признаков жизни и Черненко отошел немного в сторону.

   Голос: Костик, это ты что ли? Уже умер, никак?

Черненко повернулся и увидел стоявшего рядом Брежнева. Брежнев выглядел прекрасно. На его лбу больше не красовались ужасные шрамы, а маска голема была скомкана и торчала из кармана. Брежнев бережно взял его за руку и стал интересоваться все происходящим. Сталезуб так и стоял с поднятым пистолетом. Его взор блуждал по всем изгибам лысины Владимира Ленина, и ничего происходящего вокруг он не замечал. Черненко вкратце рассказал Леониду Ильичу все, что с ним произошло.
    
    Брежнев: Тебе надо уходить, Костик. Этот план мне совсем не нравится. Ну что за бред с концом света, в конце концов. И фанатик это Сталезуб, мне тоже не нравится. Пошли быстрее пока он в Ленинском трансе. Это у Ленина особенность такая – харизмой своей всех в ступор вводит. Как начала медитативные техники осваивать, то вообще караул. Я то немножко привык. А вот людям, неподготовленным тяжко приходится. Давай к выходу.

   Брежнев потянул Черненко к выходу. Но тут сыграла свою роль, железная воля Петра Геннадьевича. Генерал очнулся, в мгновенье ока он оценил ситуацию. Поняв, что пленника уводят, он выстрелил. Выстрел эхом прозвучал в тишине отсека, и люк мгновенно захлопнулся перед носом Черненко. Сталезуб выстрелил прямо в него. Но тут прыгнул Брежнев. Своим телом генсек загородил друга. Пуля попала ему в плечо, и тот упал.
   
     Брежнев: Ну, уж нет, сучий выродок, ты мне здесь свои порядки наводить не будешь!

 Закричав, Брежнев кинулся на Сталезуба. Завязалась борьба за пистолет. Леонид Ильич был физически слабее, но у него были острые зубы. Ими он и вцепился в руку генерала. Петр Геннадьевич не ожидал такого от Брежнева, потому от неожиданности пистолет выпал и вновь выстрелили. Пуля медленно полетела к стене ушла в нее. Тут же в отсеке, что-то треснуло, и в стене открылся портал.

    Брежнев: Беги, Костя, этот портал скоро закроется. Беги, я их задержу! Ты правильно сделал, что не предавал Иисуса. Иисус - хороший парень!
 
   Брежнев ловко кувыркнулся вперед по земле, схватил пистолет и выстрелил в Сталезуба. Сталезуб схватился за раненное колено и упал. Брежнев кинулся за Черненко, прикрывая его отход.
 
 Черненко бежал, истошно дыша туманом сансары. Краем глаза он видел, как приподнялся с земли Сталин. Он заметил Андропов с Хрущевым уже бегут в его сторону, а Берия метит крупным мандарином ему в затылок. Он знал, что стоит остановиться, как эта свора генсеков разорвет его на мелкие кусочки. И тут ожил Ленин. Фигура в позе Лотоса подлетела над землей и стала закладывать вираж в сторону бегущего, что было мочи, Константина Устиновича. Брежнев бегущий следом остановился и начал стрелять. Ленин успешно уходил от, чересчур, медлительных пуль. Хотя однажды, как показалось Черненко, он чуть не был сбит. Ленин летел слишком быстро, Черненко понимал, что к порталу ему не успеть. И тут Брежнев метнул в вождя мирового пролетариата уже бесполезным пистолем.
   
    Ленин: Фани Каплан!!!

 Черненко прочитал в глазах Ильича бескрайний ужас. И тут же из портала выпрыгнула огромная черная фигура и кинулась на летящего в позе Лотоса Ленина. Ленин изрыгнул из глаз две красные молнии, но черная тень увернулась. Подпрыгнув, Фани Каплан, зависла над землей. А затем полетела к Владимиру Ильичу. Они сцепились в смертельной схватке. Черненко слышал, как хрустели кости, но только не мог понять, чьи именно. Везде стоял ужасный вой. Андропов, с Хрущевым осознав, что беглец уходит снова сцепились в драке. Берия пытался разбить лоб о самый крупный мандарин. А Сталезуб выл от бессильной злобы, а когда не выл, то ел землю. И тут Черненко заметил, что Брежнев осел на землю.

    Черненко: Что с вами, Леонид Ильич?

    Брежнев: Да ничего серьезного, Костик. Этот твой паскудник ранил. Кровь уже не идет. Видишь, в плечо попало. Пройдет скоро, ты иди, портал закрывается.
 
    Черненко: А вы?
 
    Брежнев: А я останусь здесь и отдам себя на волю Иисуса.

    Черненко: Но его нигде нет!

    Брежнев: Для нас, его и раньше не было. Хотя впрочем, какая теперь разница. Иди, и чем бы не закончилась эта история, я буду здесь и дождусь ее завершения. Беги Костя!

   И Черненко побежал. Последние метры, он преодолевал с огромным трудом. Однако, напрягая последние усилия, он, все-таки прыгнул в закрывающийся портал. Его поглотила серое вещество. Такое ощущение, что провалился в овсяный кисель, подумал Черненко, и тут же выпал на солнечную мостовую. То, что это прошлое Черненко понял сразу по фасонам одежды и обилию радостных лиц. Вероятно, еще до войны, предположил он. Усталый Черненко сел на лавочку и вдохнул маслянистый туман сансары. С последним вдохом туман закончился, и несостоявшийся вождь выкинул использованный баллон в урну. Очень хотелось спать и есть. Обычные человеческие желания нахлынули на Константина Устиновича, вместе с осознанием всего произошедшего за эти несколько часов. А может быть несколько десятилетий, он уронил голову на колени и уснул. Очнулся Черненко оттого, что его тормошит за локоть маленький мальчик. Сорванцу было лет шесть-семь. Он сидел в маленьких шортиках на скамейке и с интересом смотрел на старого коммуниста в непривычной одежде.

      Мальчик: Дяденька, а что же вы спите не в кроватке.

      Черненко: Далеко до кроватки мальчик. Очень далеко.

      Мальчик: Вы поэтому такой грустный?

      Черненко: Да, наверное.

  Черненко подумал, что сейчас ему чертовски одиноко. Странно, что единственный человек, которому он может все высказать, это маленький мальчик. Может оно и к лучшему, предположил Черненко.

     Черненко: Ты знаешь мальчик, я вот тут решил, что не предавал Иисуса.

     Мальчик: А кто такой Иисус?
 
     Черненко: Да, дяденька один. Ну, как тебе объяснить, кто-то вроде Старика Хоттабыча, только еще старше.

     Мальчик: Что совсем старенький? Стареньких дедушек нельзя обижать, мне это мама говорила.

     Черненко: Твоя мама, правильно говорит. Вот и я так решил, правда, что из этого получилось, не знаю.

     Мальчик: Ну, раз вы его защитили, то вы же герой дяденька

     Черненко: Возможно, мальчик, возможно.

   И Черненко не заметно для себя, рассказал мальчику все, что с ним произошло. Ребенок, возможно, не понял и половины. Но, уходя, он сказал, что ему очень понравилась сказка, но уже пора бежать домой. Ребенок убежал, а Черненко так и остался сидеть на лавочке. Он почувствовал, что уже начал таять. Туман сансары выходил из его тела, и фигура странного старика в сером пиджаке и стоптанных туфлях, начала медленно растворяться. Так же медленно как темнота опускалась на аллеи и дорожки летнего парка. Потом в темноте еще можно было разглядеть нечеткий контур на скамейки. Однако на утро и от него не осталось никаких следов.

      В это самое время в его времени, ученые мужи долго ломали голову, как заставить говорить сахарную куклу. Нужно было тянуть время, а объяснить широкой общественности и, прежде всего номенклатуре, что Черненко, мол, бесследно исчез, не представлялось возможным. Поэтому следующий год с небольшим, Советское государство, номинально возглавлял леденец на палочке. А что было дальше, это известно всем. И вероятно произошедшее еще долго будут изучать историки. Если конечно в один прекрасный момент не узнают о высадке в районе Байконура огромной гиперкосмической жабы, по имени Федотий Яковлевич, и не переключаться на это.

   А в том времени, где растворился Черненко, маленький мальчик опаздывал на обед. Бежать ему было, впрочем, недалеко, и, миновав три дома, он оказался у родного подъезда. Быстро-быстро вбежав по лестнице, он постучал в дверь. Дверь открыла мама.

    Мама: Ну, где же ты бродишь. Ужин стынет.

    Мальчик: Мама я тебе такое расскажу! Мне тут дедушка сказку рассказал! Я его в парке встретил, старенький такой был. Говорит спас, кого-то вроде старика Хоттабыча!

    Мама:  Очень интересно, и кого же спас твой загадочный дедушка!

    Мальчик: Он сказал, что никогда-никогда не обманывал Иисуса.

    Мама: Сережа иди сюда быстрее.

  Из соседней комнаты вышел отец мальчика, и быстро объяснил, чтобы он не выдумывал всякого. А еще лучше чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах, ни рассказывал, ни о каком Иисусе, никому из соседей. Мальчик, сказал, что обещает. А так как, он обычно, не врал, то родители ему поверили.

    Отец: Вот и правильно сынок, сын Сергея Горбачева врать не должен. Ну, все Мишка, пошли, ужин стынет.

   И родители  повели мальчика ужинать. А вечером он пошел спать. Правда, историю, рассказанную странным дедушкой, он не забыл, а помнил до конца жизни.


    Хлопок девятый ( УМЦ ! )

  Тишина выразительно звенела. Мальчик сидел в яйце. Яйцо заскрипело и треснуло. Маленькими шажками оно хрустело. От трещинки к трещинке продвигалось неминуемое окончание его маленького мира. Вместе с тем, как опадало стекло, он взрослел. Каждая песчинка, когда-то расплавленная лучами солнца, возвращалась к своей начальной сущности. Яйцо рассыпалась, как мозаика из тысячи высохших частей, которую случайно подняли с плоской поверхности. Мальчик встал и обнаружил, что постарел: на куче песка сидел седобородый старец. Напротив, на пригорке из шариков пенопласта сидел маленький мальчик с огненно-рыжими волосами. Мальчик заливисто хохотал. Пенопласт хрустел в такт его движениям. Оба начали говорить одновременно. И оба оказались Данилами. Только у одного фамилия была Хармс а у второго Ювачев. Вскочив каждый со своего пригорка, они кинулись на встречу друг другу. И встав лицом к лицу, начали припираться. Понять, кто какую партию в разговоре исполняет, было решительно невозможно, поэтому временно перейдем на стихотворный диалог.
               
              - Скажи, как мне пожалуй ты,
                Что за нюансы пустоты

              - Хлопки минули все мосты,
                Где развели, где поломали.

               - Минуло девять, что с того?

               - Так ты не понял ничего?

               - Да я не понял ничего

               - Тарам! В десяточку попали!

               - И что же дальше?
 
               - Пустота!
                И от усов и до хвоста!
                И от винта и до винта!
                И до веселого куплета!

                - К чему же этот был рассказ?

               - К тому, что каждому из нас,
                Увидеть мутный унитаз,
                Поможет вождь авторитетов.

                - Не слишком ли полно байды
                Я не направлюся туды.
                Как будто славные деды,
                Не завещали нам трудиться,
                Лелеять порево и кнут,
                И красоту!

                - О ты ли, Брут!?
                Там  где Магнолии растут
                Весьма непросто пригодится!

                - Сейчас изменим строки у куплета,
                Попробуй, мне немного пояснить,
                К чему нужна нам ахинея эта?
                И мысль прекрасную нам как в нее вгнездить?

                - Меняя рифму, постараюсь
                Я с вами вежлив быть, мой друг.
                Коль в недрах плюшевых покаюсь,
                То как анализ расплескаюсь,
                Чтоб все почуяли вокруг.
                Тогда! Тогда, мой запах твердый,
                Вы, обоняете с утра!!!
                К чему оно? Иль вы упертый?
                Иль мусора стояли ведра,
                Еще так полные вчера?
                К чему вонять когда не просят,
                В пакете мрамором тряся?
                Ведь если ветром не уносит
                А, словом на земле поносит,
                То вы, простите, порося.
 
                - Мораль понятна, хули толку?!

               - Финал достойный королей,
                Сейчас же рукопись на полку
                Пойду, надену треуголку!
                Аустерлиц мой, ждет - скорей!

      Обнявшись, мальчик со стариком полезли вверх по восковым стенам. Они отталкивали муравьев в стороны, цеплялись пальцами за вязкое месиво, но не сдавались. Опершись ногой на плечо старика, мальчик сорвал с неба луну со звездами, и кинул вниз. Жалобно кривляясь, картонное светило, с легким шарканьем приземлилось на пенопласт. Теперь они лезли по потолку, как скалолазы, цепляясь, за неизвестные щели и кольца. Сила притяжения на мгновение, казалось, задумалась, и того мгновения было достаточно. Старик потянул руку и нащупал металлический круг - там обычно всходило солнце. На месте круга оказался ржавый вентиль. С хрипом и хрустом вентиль поддался. Люк отпал в сторону - из круглого отверстия пахнуло чем-то непонятным, как будто хлорку смешали с шоколадной крошкой. Не обращая внимания на запах, старик с мальчиком выпрыгнули наружу.
    Они вылезли из небольшого отверстия в земле. И тут же заметили, как к ним бегут несколько десятков генералов.
   - Ваше, величество, какие будут приказания?
   Наполеон поправил треуголку и быстро раздал необходимые приказы. Все разбежались по войскам. Остался один престарелый маршал, и маленький мальчик, напоминающий квадратного кролика. И тут Наполеон заметил, что под его ногами, на самом деле, огромное звездное небо. Ни травы, ни деревьев, лишь звезды, сплетения космической пыли, и бесконечные галактики. Он стоял на нем, а под ним была целая Вселенная.
    - Что это, фельдмаршал? Там же небо?
    - Оно всегда там было, ваше величество.
  Не найдясь, что ответить, Наполеон пошел в ставку. Небо под его ногами загадочно гудело пустотой.
   
   
                Артур Matway Матвеев ( две недели мая 2009 года)