Пятьдесят поцелуев

ПЯТЬДЕСЯТ  ПОЦЕЛУЕВ


Самые непостижимые и таинственные явления, которые могут произойти с человеком на этом свете: рождение, любовь, смерть и безумие. То, что не объяснишь ни физикой, ни лирикой, а  коль попытаешься, так все равно запутаешься. Никто не знает, как все это с нами происходит, и живут люди, как могут и как получается.
Дарья Николаевна – теперь уже пожилая женщина - родила и вырастила сына и дочку. А дочка принесла ей внука. И больше у них никого не было – ни теток, ни дядек, ни сестер, ни братьев, ни сватьев, ни свояков. Дарья Николаевна старела, отдавая последние силы семье. Дети ее тоже не молодели  и жили трудно. Внучок только радовал – умный мальчик такой уродился, ни в мать дурочку, ни в отца пропойцу, который затерялся где-то на больших и маленьких дорогах.
По ночам старуха прислушивалась - бьется ли у нее еще сердце – утром надо было собрать сына на работу, а днем посидеть с внучком, которого ей привозила дочь. Самой Дарье Николаевне уже трудно было за ним ездить, хотя и всего-то через пять остановок по городу. А сердце вело себя очень странно, иногда так принималось колотиться под истлевшей грудью, что старуха  отдергивала руку в испуге. Шептала : «То шаришь, шаришь – не найдешь, на какую сторону запало, а тут такой бой!  К чему бы?»
Сны после такого сердечного боя  приходили тяжелые. Вот видит однажды Дарья Николаевна большой храм. Будто знакомый, а будто и нет. Входит в него и покупает  целую  горсть свечей – чтобы на канун поставить по всем усопшим, и за здравие детей  чтобы хватило. А свечи-то тонкие,  словно из лески, и чтобы зажечь, в них снизу дуть надо.  Взялась Дарья Николаевна дуть в эти свечи, а они загораются, как бенгальские огни, пламенем брызжут и руки жгут. Стала она по храму ходить и свечи ставить. А до самой большой иконы дотянуться не может. Тут выглядывает из-за нее батюшка в черном одеянии и говорит: «Давай, я тебе помогу». И берет у нее свечу, ставит в уголок. И так весь храм Дарья Николаевна обошла, везде свечи поставила, а  для одной иконы – Божьей матери с младенцем, куда она всегда свечу ставила, прося  здоровья для своего болезненного сыночка, не хватило свечки. Пошла она дальше, и вдруг видит – через весь храм высокая лестница под оранжевым ковром, а по нему течет святая вода. Да такая теплая, что Дарья Николаевна разулась и босиком в эту воду встала.  Видит, а внизу  молодой мужик в одних трусах на этой лестнице святой водой моется. Подивилась она, а тут ей бахилы подают – ну точно такие, прости Господи, как в абортарии, когда баб на раскорячки кладут. Надела она эти бахилы, хорошо в них, тепло и сухо. Только одна-то бахила оранжевая, а другая -  пятнистая,  как  гимнастерки у солдат.
Вскочила Дарья Николаевна сама не своя, пошла сыну завтрак готовить. А  все про сон думает. Храм во сне видеть – к терпению. Да еще свечи для Божьей  матери у нее не хватило. К чему бы это?
Проводила  старуха сына на работу, села и задумалась. А тут дочь звонит по телефону, говорит – малого везет.
-Ты знаешь что,- вдруг сказала Дарья Николаевна,- ты побудь  полчасика  тут с ним одна, а я сейчас в одно место схожу. Я быстро…
Бежит она по улице к храму, который во сне видела, а сама уже догадалась – повестка в армию ее сынку придет. Ему  то по учебе, то по болезни все отсрочку давали, а теперь,  видно, загребут, проклятые. Ведь  бахила-то на ноге у нее  была солдатская! Значит, одной ногой он уже в армии. И Божья мать ее свечу не приняла. Ах ты горе какое!
В храме Дарья Николаевна накупила свечей. На канун поставила одну тоненькую, но  за упокой молиться записала  длинный список своих усопших. А за здравие попросила вписать только  внука Федюшку, дочку, сына да себя, в последнюю очередь, конечно. Обошла  старуха храм,  истово молясь, ставила свечи перед Николаем Угодником, перед всеми Божьими матерями, какие только в храме были на иконах, а Иисусу поставила  самую дорогую свечу – за сто двадцать рублей. Потом встала на колени  под распятием, склонилась и начала молиться. А потом плакать. Горькие предчувствия одолевали Дарью Николаевну. Эта солдатская бахила на ее ноге во сне не давала ей покоя. Она  просила  Господа, всех святых и Угодника спасти ее мальчика от армейской кары. Намолившись и наплакавшись, отправилась она домой. А  калитку строители, ремонтировавшие  ограду вокруг храма, заперли, оставив выход лишь в ворота. «Беспорядок,- подумала грустно Дарья Николаевна,- и куда святые отцы смотрят? Не пойду в ворота, рано мне детей одних оставлять…» Она  уверенно двинулась к калитке, перед которой  дорогу преградила ей церковная побирушка и заворчала: «Здесь не велено ходить, ругаться будут…». Дарья Николаевна дала ей рубль и сказала, с силой отодвигая  задвижку на калитке: «Бог заругается, если правило-то нарушить! Через ворота только покойников носят». И вышла, как положено живому человеку, через калитку.
Дома дочь расстроилась, услышав рассказ матери про сон, как ей не хватило свечи для Богоматери, но, узнав, что  Дарья Николаевна  моментально исправила эту ошибку,  обрадовалась и убежала на работу. Вечером она забрала Федюшку, и Дарья Николаевна заметила, что опять дочь навеселе.
Она уже лежала в постели и только хотела отыскать, с какого бока у нее сегодня телепается сердце, как раздался телефонный звонок. Дарья Николаевна взяла трубку и услышала, как плачет в нее звонким хрустальным голосочком Федюшка: «Бабушка, бабушка,- кричал он,- меня мама домой не пускает, дверь не отпирает!» Рядом  что-то бормотал  чужой голос.  Дарья Николаевна смотрела на черноту ночи за окном, спускала бретельку ночной сорочки с плеча и  повторяла: «Ты где? Ты с кем? Стой на месте…» Она хотела было уже вызвать такси и мчаться спасать внука, но все-таки позвонила дочери. И та взяла трубку! Видно, соседи и все, кто спасал Федюшку там, рядом с его квартирой, добудились-таки эту  бысстыжую. «Ты почему ребенка домой не пускаешь,  что творишь?»- только и сумела сказать Дарья Николаевна, на большее у нее не хватило сил. «Ну, задремала, что такого?»- невозмутимо сказала дурочка дочь.
Испуг Дарьи Николаевны был так велик, что она не сомкнула глаз всю ночь. А вечером следующего дня сын сказал ей, что был в военкомате, и отсрочки ему больше не дают.
Утром старуха ходила по квартире, как опущенная. Она смотрела на  свои иконы и спрашивала Бога, за что он отвернулся от нее? Ведь она поставила свечу Божьей матери, хотя и забыла об этом во сне. Но она исправила свою ошибку и еще омыла ноги в святой воде. Как же так? С икон смотрели на нее строгие лики. И вдруг Дарья Николаевна все поняла: в этом  сложном деле ее отношений с Господом ей дорогу перебежала ее беспутная дочь, которая, как обычно, по пьянке  могла сорвать  любое важное дело. Бог услышал  Дарью Николаевну. Но отмолила-то она, выходит, не сына, а своего внучка Федюшку, который мог пропасть прошлой ночью, оказавшись бездомным. А мальчишечка остался цел и невредим. «Спасибо, господи, и за это!»,- прошептала Дарья Николаевна и легла на постель.
Она еще хотела о чем-то подумать, но забыла. Был в ее сознании последний момент, когда она  ощутила, что вокруг  наступает  пустота. Ничего нет. Но этого она уже не поняла. Старуха  вдохнула  свежий прохладный  ветерок из приоткрытой балконной двери. Ветерок принес запах бензина от стоявших под окном машин. Дарья Николаевна дышала  прохладой, перемешанной с бензином. И вдруг быстро встала – или ей показалось, что она встала быстро. Но это уже было неважно -  на самом деле или нет, быстро или медленно. Главное – она вспомнила, что  сегодня, в этот теплый зимний день ее ждет у оврага  Гера на лыжах. Старуха воровато оглянулась – нет ли поблизости матери, которая может заставить ее сесть за уроки и не пустить к непутевому Гере в овраг. Она заглянула за занавеску, где всегда  прятала лыжи – они были там, как обычно. Потом стала сосредоточенно разбирать тряпки на диване – не могла найти свой лыжный костюм. Время шло, старуха понимала, что опаздывает непоправимо, Гера уйдет, а ведь  он должен ей пятьдесят поцелуев!
На прошлой прогулке среди сумрака  старого зимнего ельника они поспорили – кто кого перецелует.  Первой начала она и терзала Герины сладкие губы пятьдесят раз, пока  из нижней губы у него не пошла кровь. Он прижал к поцелуйной ранке снежок и сказал: «Ну, теперь моя очередь!» Но она  сорвалась с места и  кинулась вперед по лыжне. «Чем целовать-то будешь?- кричала весело, задыхаясь,- губы, небось, задеревенели…» «Ну да, - удрученно сказал Гера,- но завтра выздоровеют, и я тебя перецелую!» «Вот завтра и посмотрим!»- крикнула она, стараясь поскорее выскочить из темного ельника.
А теперь он стоит там и ждет ее, с зажившими  за ночь губами… Старуха взяла  лыжи, прижала их к себе и  вышла из квартиры, даже не прикрыв дверь, чтобы не услышала мать.
Она шла по улице, шлепая домашними тапками и задевая лыжами прохожих. Ей надо было доехать на трамвае под номером девять до засеки, где они, обычно встречались с Герой. Она дождалась своего трамвая и взобралась на подножку  и втащила за собой лыжи. Встала сзади у перекладины, чтобы никому не мешать. Она знала, сейчас ее начнут задевать молодые люди, которые не могли пропустить девушку в спортивном костюме с лыжами. Конечно, они понимали, что она едет на свидание в старый темный ельник, и им хотелось  поехать за ней, но у них не было лыж.
Трамвай доехал до конечной остановки. К радости старухи, ее никто не окликнул, не увязался за ней. Она вышла  на свежий зимний воздух и быстро пошла в сторону леса, где виднелся силуэт Геры. Но чем быстрее она шла к нему, тем он отдалялся все дальше и дальше. Наконец, она устала и крикнула: «Остановись!  А то не будет тебе никаких поцелуев!» Но он крикнул, как всегда: «Догоняй!» И его стройная высокая фигура унеслась под тяжелые лапы старых елей.
Старуха в домашних тапках брела по траве, спотыкаясь о кочки, и тащила за собой лыжи. Она смотрела на свои  стройные ноги в спортивных  брюках, в лыжных ботинках и шептала: «Ну погоди, я тебя догоню, я тебя зацелую…» И вот, наконец, она увидела Геру. Он стоял в самом низу глубокого оврага,  с боков которого торчали огромные  острые камни. Он смеялся и ждал ее, раскинув в стороны руки. Он всегда так ловил ее внизу с горы и сразу целовал. Старуха  радостно вздохнула прохладный свежий зимний воздух, пропитанный  хвойным ароматом, подошла к самому краю оврага… Гера стоял внизу, раскинув руки и  шептал ей : «Ну же, давай, я жду! Я тебя все равно перецелую…» Она, широко раскрыв глаза и весело улыбнувшись,  бросилась вниз. Лежа на дне оврага в объятиях Геры, то и дело облизывала соленые губы и тихо жаловалась : «Осторожно, осторожно, ведь мне так больно… Уже пятьдесят первый поцелуй. Ты меня перецело…»