5. Седой. Моря много не бывает

   Словно, упавший с третьего этажа любовник, отполз июль, незаметно подкрался, поигрывая приближающимся бархатным загаром, август.
    Седого отправили на сбор урожая в колхоз.
Отец сказал: «Нечего бездельничать, я в твои годы ……………..», хотел еще добавить традиционное «Мать, пере-Мать …», но …
Мать добавила: «Хочешь новые джинсы, заработай на них!»
  А в колхозе фигня, а не заработок – деньгами никто и не собирался рассчитываться. Все добровольцы приходящие на сбор урожая уносили по 2 ведра отборных томатов. А куда их девать? Есть и закатывать, закатывать и солить. Много может съесть томатов здоровый человек? А с закатками проблемка тоже обстояла – 3-х литровых бутылей в продаже не было, купить их в разгар сезона на пунктах приема стеклопосуды было вообще нереально.
Два дня Седой собирал помидоры, а потом напросился ремонтировать и сбивать ящики. Дело не хлопотное, главное организовать в мозгу рабочий процесс – стучи себе молотком и попадай по гвоздю. Разложить заготовки так, что бы удобно было брать левой рукой, собрать торцевых стенок три стопки, соединить боковинками, набить дно – на каждый ящик по началу уходило по 20 минут, но работа угнетала призрачным заработком. Скряга председатель платил по 5 копеек за ящик. Арифметика проста – за день не больше рубля, и то если работать, как стахановец. За месяц тридцать, если оставаться подольше.
   В первый же день молоткоударного труда к Седому подплыла дородная тетенька. Ее обширный бюст немыслимого размера колыхался при ходьбе, и Седому казалось, что попади он под удар двух мячей для слоновьего футбола, точно бы на ногах не устоял. Она предложила ему перекусить, развернула прямо на верстаке домашнюю снедь и, опершись локтями на стопки заготовок, свесила эти самые мячи поверх рук. От этого они казались еще больше и Седой, жуя вареный картофель в прикуску с огурцами, салом и вареными яйцами непроизвольно пялился на эти округлости. Пялился лишь потому, что висело это «не мерянное добро» прямо над едой. Говорить было некогда, рот его был занят и на непрерывный поток вопросов хозяйки бюста он отвечал лишь кивками головой.
  Вечером, лежа на пляже в компании трубадуров, Седой разминал устало ноющую правую руку, слушал их бесконечный треп о бабах, и думал о том, что в колхозе много не заработает.
   А на следующий день он уже сбежал "нафиг с того колхоза". Была причина.
Ближе к обеду вновь появилась тетенька, разложила еду и, достав два «шкалика» налила из принесенной бутылки абрикосового самогона. Седой еще не успел принюхаться к содержимому стаканчика, как тетенька лихим жестом опрокинула в пространство между двух румяных щек мутноватую жидкость. От этого движения один шар подпрыгнул выше другого, казалось, он сейчас выпрыгнет из роскошного декольте и накроет домашние пельмешки, малосольные огурчики и тоненькие ломтики сала, заботливо испачканные в магазинной аджике. Тетенька смачно втянула носом с краюхи черного хлеба и, перехватив взгляд парня, в перерывах между хрустом огурчиком, медово улыбаясь, сказала:
- Нравится? «Хрум» Вижу, что нравится. «Хрум» А прижаться хотел бы? «Хрум» Ну, скажи, ведь хочешь? «Хрум, хрум ….»
  Седой, очумев от неожиданности, опрокинул свой стопарь, часть жидкости пожелала вернуться и попала в нос. От этого дыхание перехватило, брызнули слезы, в носу мерзостно защекотало. Еще не проморгавшись, он почувствовал, что свет меркнет перед глазами – это добрых девяносто «с лихтером», проявив удивительную для ее комплекции ловкость, навалилась бюстом на его лицо. Так и не успев вдохнуть, Седой лишь успел заметить пухлые ручонки, дернувшие завязочку на декольте и, … случилось. Два огромных мягких цепеллина смяли лицо Седого в однородную лепешку, горячая, с четкой границей загара, кожа перекрыла доступ воздуха ко рту и ноздрям. Влажные глаза прилипли к потным, колышущимся по его физиономии грудям. Он лишь издал нечленораздельное «Уммгг..» и масса навалившегося тела удвоилась, перенеся вес всего тела через чресла на его колени. Он попытался упереться в атакующую «мадам», но руки, казалось, утонули в мягком безграничном животе. Седой задыхался, утопая в вымени деревенской Данаи, попытался пошевелить ногами, а в ответ разгоряченное то, что находилось между ног насильницы, накрыло его живот, от чего все тело парня покрылось обильным потом. На какой-то миг глаза увидели свет и крупным планом несуразно маленький сосок, по отношению к размеру орудия насилия. Седой нашел единственный в этой ситуации выход – изловчился и, цапнул зубами за этот точащий сосок. Тетка дико взвизгнула, отпрянула и вскочила на несокрушимо устойчивые ноги. Уже вскакивая с ящиков, на которых сидел, Седой краем затуманенного взгляда увидел грабле-подобную ладонь летящую к своей физиономии и моментально пригнулся. Штабель ящиков, на которые он опирался спиной, рухнул под ударом руки-кувалды. С диким воплем женщина-монстр, тряся ушибленной рукой и висящими почти до пояса обнаженными шарами, на какое-то мгновение повернулась к нему спиной, и Седой не теряя времени, нырнул под верстак, оттуда напрямик к выходу из мастерской.
   Как добежал до лесополосы, по которой было минут тридцать ходьбы до пансионата, он уже не помнил. Лишь оказавшись в редкой тени акаций, присел на выгоревшую траву и, наконец-таки перевел дыхание. Виски стучали, во рту пересохло. Сердце тарахтело, как колхозный трактор с пробитым глушителем. Годами позже, Седой, вспоминая это свое «сексуальное» приключение, выведет для себя стандарт женской груди – не больше, чем помещается в его руке. Огромная женская грудь теперь у него ассоциировалась с кошмарным сном, который хочется поскорее забыть.
   Вечером лежали на пляже, трубадуры шутили по поводу «неудавшегося» секса в колхозных мастерских. Кто-то уже растрепал. Не важно кто – помогать в тот день ходило несколько человек. Пытаясь забыть случившееся, Седой, не притрагивавшийся к вину больше месяца, схватил бутылку Агдама и сделал несколько глотков. Вкус дешевого вина ему вдруг невероятно понравился. Наверное, надолго для него плохое пойло, будет ассоциироваться с потной, разящей самогоном пышногрудой колхозницей.
   Вечером, уже после танцев у палаток разожгли костер. Отмечали день рождения Гитары – он отправился за вином в поселок и принес не то что много, а очень. Барабан жарил на вертелах купленных (а может и не купленных) трех уток, напичканных раннеспелыми яблоками. Седой, глядя на пламя, слушал Аккордеона. Тот прикидывал, где и на чем в короткий срок можно заработать четырнадцатилетнему парню.
  Неожиданное и простое решение подсказал изрядно захмелевший Труба, высунувшийся из палатки:
- Бычков лови. Лови и суши. Вон они - на рынке, от двух до трех рублей за десяток. Соль, солнце – дармовые, наживка – креветки. Можешь и червей поискать.
- А сушить где? – Седой уже «подсел» на идею.
- Я в поселке видел, - встрепенулся вдруг Барабан, - У мужичка на крыше бычки вялятся, крыша шиферная … она ведь раскаляется сильно, значит, быстро сохнут. Но я бы в марлю все-таки прятал.
- Есть еще вариант, - Аккордеон затянулся сигаретой и, подмигнув, продолжил, - Труба вытяжной вентиляции на кухне. Вешаешь туда, воздух теплый, муха в струе воздуха не сядет.
   Снова высунулся из палатки Труба:
- С тебя первые двадцать бычков и я тебе прямо сейчас расскажу, где в жару червей найти …
   Утром следующего дня Седой уже прыгал с камня на камень, прочесывая щели и ложбинки дикого пляжа в поисках бычков. Ловил на утиные желудки, Барабан специально отложил в комплекте с сердечками. А еще Труба предложил рыбу прикормить - кости после пиршества поместить в капроновый чулок вместе с камнем, для огрузки, и попытаться приманить рыбу, оставив на ночь в облюбованной Седым бухточке.
   Счет уже пошел за третий десяток крупных ротанов. Он стоял на удачливом рыбном месте и, щурясь от взошедшего солнца вспоминал детали ночной попойки. Он был трезвым, когда около часа ночи палаточный лагерь осветили фары автомобиля. Приехали еще отдыхающие, семья с нулевым приростом населения – муж, жена, сын и дочка. Дочка Седому сразу приглянулась, хотя и видел он ее всего минут пять. Их сразу поселили на свободные места. Это были знакомые директора пансионата. Отец семейства, узнав по какому поводу гулянка, презентовал Гитаре большую оплетенную лозой бутыль с вином, которую прикупили по дороге в Молдавии. Мужик оказался интересным, хорошо играл на гитаре, знал кучу свежих анекдотов и собирался жить в палатке рядом с автомобилем.
Уже на четвертый день у Седого появился рынок сбыта вяленых бычков. Новый сосед по палаточному лагерю предложил сходную цену – по два пятьдесят за десяток любого размера. Он и так собирался закупать бычков в добавок к тем, которых наловит сам. К тому же вялить рыбу Седому не приходилось, запасливый мужик привез с собой каркас из алюминиевого уголка, вместе с Седым они закрепили марлю, оставив узкую щель (для доступа внутрь получившейся сушилки). Теперь всю пойманную рыбу Седой бросал в ведерко с тузлуком, а утром вместе с отцом семейства вывешивали для просушки.
    Но совсем не деньги интересовали парня. Повалявшись четыре дня на пляже, отец с дочерью присоединились к добыче бычков. Она была на два года старше. Ее звали Женя. Стройная точеная фигурка теперь все время была у него перед глазами. Седой днем любовался внеземным созданьем, а ночью голову заполняли невероятные фантазии.
   Ее отец живо заинтересовался нетрадиционным способом ловли бычка и, молчать на рыбалке Седому почти не приходилось. Он рассказал, что наблюдал за поведением рыбы, ныряя с маской. Неожиданным открытием для отца девушки было то, что наживку Седой не опускал на дно, а позволял волне гонять крючок с небольшим грузилом между камней. Бычки реагировали на приманку гораздо быстрее, поклевки были жадными и всегда эффективными. Все, что рассказывал Седой, вечером уточнялось и записывалось в толстую тетрадь. Седому это не то, что льстило … Скорее он был обескуражен. Впервые взрослый человек без тени смущения расспрашивал его о способах ловли, повадках рыбы и все конспектировал. Его дочь, сын и супруга принимали живейшее участие в вечерних посиделках. Даже не верилось, что в четырнадцать лет мальчишка может стать центром внимания совершенно чужой семьи. Масла в огонь подливали трубадуры, припоминая за общим костром, то или иное происшествие с участием Седого. Это смущало, но все же, было приятно. Седой не зазнался. Он скромно умолкал, как только чувствовал, что интерес к его рассказам утихает.
   К концу недели родители Жени собрались на два дня в Ильичевск. Женя наотрез отказалась ехать. Мать ее бесперебойно тараторила, находя все новые доводы в необходимости присутствия Жени в поездке, а отец лишь усмехался в пышные усы. Утром, в день отъезда Седой уже взял спиннинг и собрался на камни, как его окликнули. Отец Жени положил ему на плечо тяжелую руку и глядя в глаза, спросил:
- Молодой человек, я могу на два дня оставить вам свою дочь?
Официальное обращение и высокомерный тон открыли вдруг в Седом ему до этого неведомое чувство ответственности. Он, не отрываясь, глядя прямо в глаза взрослого мужчины, кивнул и подтвердил коротким словом – «Да!» Уже через пять минут Седой и Женя почти вприпрыжку спешили на камни. Автомобиль ее родителей нагнал их у самого пляжа, и они ответили взмахами рук, на сигнал клаксона.
   В то же утро Женя, обхватив колючую голову Седого, прильнула к его губам. Они оба потеряли равновесие и плюхнулись в воду. Рыбалки в тот день не получилось, к вечеру губы распухли. Еще у Седого сильно болело в паху.
   Следующий день был не проще и не легче. Даже мать Седого стала проявлять беспокойство и вечером пришла убедиться, что ее отпрыск спит в палатке трубадуров.
  А через дней десять лагерь сворачивался вместе с пансионатом. Женя, улучив момент, когда никто их не видел, схватила Седого за руку и рванула в сторону виноградника. Помня падение с камня, они опустились на колени и минуты две их губы были чем-то единым, близким и родным.
  Когда она уехала, он ушел на пляж и провалялся там весь день. Лишь к вечеру, пришедшие трубадуры разогнали тоску. Вернулись в пансионат вместе. Последний костер, последняя попойка. Седой выпил немного и старался внешне казаться веселым, но студенты прекрасно понимали, что творится в душе у мальчишки, и не доставали разговорами. А утром уже было не до душевных переживаний. Полдня, как в улье с пчелами. Успокоиться удалось лишь в поезде, где музыканты откупорили первую бутылку через десять минут после отправления, а Седой уснул минутами позже.
 
   Шок. Именно так и не иначе можно было назвать его состояние третьего сентября. Он приехал домой второго, опоздал в новую школу, в новый класс. Опоздал на первый урок. Вошел, шокировав чрезмерно короткой стрижкой и одноклассников, и учителя. Но и сам был шокирован – за первым столом, сразу возле двери сидела июльская подружка, именно та, которая прятала его под кроватью. На том уроке он просидел минут пять, как сразу попросил разрешения выйти.
  Нервно курил за углом школы до тех пор, пока не прозвенел звонок на перемену. И уже идя по коридору в класс, Седой столкнулся с тремя парами глаз, наверное, не менее круглыми от удивления, чем у него самого. У окна стояла Женя, а рядом еще две девушки – та, которая пострадала от укола ската и ее подруга. Оказалось, что они учатся в одном классе.
Блин ….
Бывает же … ))))