Моя жизнь в киноискусстве

       Начну издалека. После окончания Техноложки я по распределению должен был поехать в Среднюю Азию на двухгодичную службу в чине лейтенанта. Другие распределения по гражданке были хуже, и срок отработки был три года, которые требовалось обязательно отбыть по месту распределения, если не пробьешь свободного диплома, а это было проблематичным. При моей свободолюбивости сокращение обязаловки на целый год было для меня вполне приемлемым, поэтому я с легким сердцем и прибыл в Бухару. Конечно, пришлось испытать все ужасы «дедовщины», меня как самого молодого лейтенанта посылали за пивом или портвейном, но через пару месяцев я благополучно перешел в «деды» в связи с прибытием из Москвы другого двухгодичника, на которого автоматически перешли мои  эти нелегкие обязанности.
        В общем, в апреле 70-го я прибыл в часть, и сразу перед нами замаячила интересная перспектива. Это был год, когда цитадель социализма  после длительного перерыва посетила холера. Больше всего она затронула Астрахань, но некоторые районы Средней Азии, в частности Каракалпакия, тоже требовали проведения карантинных мероприятий. А служил я в химическом батальоне, который сам Бог велел использовать для таких целей. Поэтому для нас маячила командировка в оцепление. Конечно, условия там предполагались почти адские, жара, грязь, отвратительная вода, но главное Родина зовет, а еще суточные в размере 12 рублей пятьдесят копеек очень согревали душу. Плохо ли утроить свой месячный доход? В 70-м получать более пятисот рублей, это было более чем прилично.   
         Но все наши мечты, а я был не одинок, развеялись, когда в мае наш батальон загнали на съемки фильма «Гибель черного консула». Снимал этот фильм не «Пармаунт» и не «Метро Голдвин Мейер», а наш родной «Узбекфильм». Была такая киностудия. В год она снимала с десяток фильмов о счастливой жизни узбекского пролетариата и крестьянства. В каждом фильме присутствовала борьба молодых производственников со старыми ретроградами, и обязательно был дедок-аксакал, который мечтал дожить до коммунизма.  Этот фильм был про героев революционной борьбы, которой, скорее всего, не было, а была просто резня кланов с победой более наглых и жестоких, одних бандитов над другими. Место действия - Бухарский эмират 1922 год. Фильм, конечно, мура, но его заметно скрашивало мое непосредственное участие в съемках. Отмечаю этот факт при своей природной скромности. Но и отмечу, что роль моя была не самой главной в этом фильме.
        В первый день съемок костюмерша Света (вот даже до сих пор помню ее имя) обрядила меня в мундир штабс-капитана Белой гвардии, привесили шпагу и маузер. Вид, абсолютно геройский, несмотря на то, что я играл врага революции. Другими словами самую, что ни на есть контру. Немножко льстило и то, что я из лейтенанта стал сразу штабс-капитаном. Правда, я обратил внимание на то, что мои коллеги не торопились переодеваться для участия в съемке, но списал это на их застенчивость. Через полчаса я понял, насколько они были мудры, а я, дурак, купился на эти побрякушки. Я не учел того, что в мае в Бухаре уже с утра было 37 в тени, а мне предстояло весь день проторчать на этом пекле без всяких укрытий в толстом суконном мундире, обвешенный железками, до которых было просто невозможно дотронуться. Попытка вернуть свой мундир назад не увенчалась успехом, Никто не возвращал мне мою родную лейтенантскую форму, а оказаться голым, в одних плавках, в центре восточного города было неэтичным. Целый день мы маршировали около разрушенной крепостной стены, обливались потом и мучались от жажды. Отцы командиры даже простое питье не организовали.
     А мои мудрые коллеги в это время сидели в тенечке, периодически попивали отвратительное, но прохладное пиво или что покрепче и, правда, всячески ободряли меня бедолагу. Им казалось, что этим они поддерживают меня. Но меня еще согревала мысль, что я за свой адский труд в массовке получу четыре рубля за рабочую смену, а это целых три бутылки портвейна и еще на сдачу – плавленый сырок со слезой. И я, представлял, как широким жестом я выставлю на стол угощение, и ребята еще пожалеют, что не поступили, как я. Человека, который страдал ради суровой офицерской дружбы.
     Вот такие мысли крутились в воспаленном, кипящем мозгу. Последний удар я получил в конце дня, когда вместе со мной по четыре рубля получили все офицеры части. А чем они занимались, весь день я уже описал. Вместо героя дня я превратился в рядовую шестерку, которую взрослые конкретные пацаны снисходительно допустили в свой круг. Правда, ребята за столом для моего утешения говорили, что я очень здорово играл перед камерой, сравнивали меня с ранним Грегори Пеком или поздним Марлоном Брандо, но я, конечно, понимал, что они несколько завышают уровень моего актерского мастерства.
      Одного дня мне хватило, чтобы поумнеть. На следующий день, когда костюмерша Света двинулась ко мне с кителем, я проворно отбежал от нее, Она ко мне, я от нее. Ситуация напоминала сцену в курятнике, когда шустрый петушок (Света) вознамерился осчастливить молоденькую курочку (Вася), а она будучи благовоспитанной девицей в целях спасения своей невинности убегает от насильника. В курятнике чаще всего петушок догоняет курочку, конечно, если у него были серьезные намерения, а в нашей ситуации курочка оказалась шустрее, и поэтому на этот съемочный день я остался в своей лейтенантской форме. Так же весь день, пока солдатики маршировали, сидел в тенечке и умеренно попивал пивко, заработав за это четыре заветных рубля для вечернего банкета.   
        Бывало, что днем приходилось, не только умеренно, а несколько больше принимать на грудь, это как душа пожелает. Как-то командир части застал меня  после  неумеренного приема сидящим в кабине автомашины.  Ему хотелось, что бы я не сидел без дела, а командовал солдатиками. Но я при полном сознании  ни как не мог выполнить его пожелания. Мозги работали, а ноги нет. Мне искренне было жаль его за то, что у него такие безответственные офицеры, имея в виду себя, но встать и двигаться, не мог и только глупо улыбался.
         В дальнейшем, чтобы не травмировать легкоранимые души начальства, мы привозили солдатиков на съемки, а после этого сматывались подальше. Вечером самый трезвый из нас собирал у всех офицерские удостоверения и шел получать ежедневную мзду от орденоносной киностудии. Это даже всех устраивало, потому что мы никому не мешали и не путались под ногами, а самое главное то, что не подавали солдатикам дурной пример.
        Вот так быстро закончилась моя кинематографическая карьера. Когда просматривали фильм, я засек время своего присутствия на экране. Насчитал четырнадцать секунд, но без моего участия фильм вообще не смотрелся. Это совершенно точно.  Конечно, если бы я продолжил участие в съемках, то глядишь, и дослужился бы до роли со словами, например, «кушать подано». Или покричать с экрана Урррра! Но, что сделано, то сделано. Надо было бы вспомнить, что «Искусство требует жертв», а не капризничать – жарко, видите ли,  ему. А так понятно,  что из-за моих капризов советский кинематограф понес невосполнимую потерю.