По сю сторону принципа удовольствия

А.А. Воронин
По сю сторону принципа удовольствия


Разные есть определения общества, «в котором мы живем»:
- экономические (аграрное, индустриальное общество, капитализм, потребления, информационное общество, постиндустриальное и т.д.)
- культурологические, оценочные  – традиционное, цивилизованное, модерн  постмодерн, Abendland - вечерняя страна, кризисное или больное  общество, цивилизация в оппозиции к культуре - и т.д.
- исторические типологии Конта,  Данилевского, Шпенглера, Тойнби, Гумилева – разные культурные паттерны в основе каждого из них.
Каждое для чего-то нужно, но и для чего-то недостаточно, но из каждого тянутся свои цепочки следствий.
Если рассуждать о том, что происходит здесь, сегодня и с нами, ad hoc типология может быть дана на таком основании, как базовая ценность обществ. Аксиологическая типология. Не буду ее сейчас обосновывать – не о ней речь. Получаются исторически сменяющиеся ценностные системы, складывавшиеся на а) выживании (варварство), б) господстве (рабовладение и феодализм), в) вере (средневековье), г) труде (новое время) и д) богатстве (капитализм). А нынче мы живем в эпоху удовольствий. Это архетипическая основа, лежащая в основе всего общественного уклада – от экономики и политики до сфер приватной жизни, искусства и досуга. Это базовая личностная ценность – хотя мало кто открыто в этом сознается. Еще сказываются рудименты самоотверженного труда, ради чего-то, что находится выше повседневности – коммунизма в России или спасения души – в Европе. Скажем условно – на Западе.
Это небезопасно в России – ценность удовольствия приемлема для богатых трудоизбыточных стран, где нет необходимости вкалывать от зари до зари, чтобы сносно жить. Наоборот, острейшей проблемой там становится – а чем заполнить досуг, обеспеченный высоким уровнем жизни, при том, что производство не нуждается в массе рабочих. Кризис ценностей на Западе – это поиск позитивной ценности жизни, не отданной нацело труду. Но уже на колоссальном потенциале общественного богатства, созданного поколениями людей.
У нас совершенно другая картина. Коммунистический миф , если говорить честно, рухнул еще в 70-80 годах, задолго до перестройки и нового мышления. Девальвировалась на только ценность будущего, но и ценность настоящего – стало ясно, что принесенные жертвы оказались напрасными. Людям нечем стало жить. Отсюда – энтузиазм демократизации начала 90-х гг. Но как только стало ясно, чем обернулись реформы, что они очень далеки от ожиданий советских людей, как и Союз распался, и рухнула еще не окрепшая ценностная пирамида, на макушке которой стоял идеал вполне достижимого счастья, построенного своими руками.
Взамен – может быть не так уж и наивно, как может показаться, были запущены – совершенно сознательно, но без просчета возможных последствий, - это как всегда, - два идеологических «проекта», как сейчас модно говорить.
С обложек глянцевых журналов, экранов телевизоров, и вообще силами масскультуры ценность удовольствия перекочевала непосредственно под черепные коробки огромного числа наших соотечественников, потеснив и мораль, и нравственность, и веру-надежду- насчет любви не так просто, но во всяком случае то, что вчерашним днем казалось незыблемыми устоями общества. А почва, на которую ложится эта ценность в голове европейца и русского – совершенно разные. Европеец наслаждается в пределах либерального приватного пространства, соблюдая заповедь «граница моей свободы – это свобода другого человека». Русский наслаждается под лозунгом «а пошло все на хрен», «оторвать украдкой, пока не схватили», «не отнимешь – отнимут у тебя». То есть работа этой ценности совершенно иная в России, нежели  в Европах. Удовольствия на Западе – функционально, в России – деструктивно, так как ведет к насилию, неуважению прав Другого, внеправовому стяжанию ресурсов. Нелепо спрашивать у нашего нового русского – а совесть тебя не мучает?
  Второй «проект» - национальная идея, в которой две доминанты – государственность и православие. Государственность обернулась тиранией бюрократов, госчиновников, мздоимцев, которые установили свои правила жизни для всех без исключения сфер общественной жизни. А на приватную, личную жизнь стремится распространить свое влияние церковь. Нетрудно понять, что ни национально-государственная идея, ни религиозная экзальтация не способны создать позитивно-продуктивную мотивацию человека ни к труду, ни к творчеству, ни к гражданскому поведению. Наоборот, замечу в скобках, флирт государства с православием разыгрывается под недоуменные взоры мусульман, протестантов, католиков – и ехидные – иудеев.
Ценность удовольствия в этих условиях – ценность сугубо деструктивная. Она выводится из контекста «отложенного вознаграждения» и превращается в то, что мы с тоской и болью видим в нашей печальной практике. Будущее так и не обретает четких контуров, прошлое неинтересно, настоящее превратилось в единственно интересное и «стоящее» – но какое настоящее! – Вот в чем вопрос.
Это сиюминутность, наплевательство на все, что за рамками моего и вот этого каприза, «здесь и теперь и побольше», нежелание предусмотреть последствия и согласовать с соседями свои поступки. И полная невинность по части рефлексии, морали, вкуса, и даже приличий. Иными словами, дистанция от «хочу» до «могу» сократилась до предела.
Падение нравов – мотив вечный. Нравы только и делают, что падают и падают, - видимо, тут какая-то загадка верха и низа – не наше дело, не сейчас.  Вот что важно – это вполне вписывается в мою тему - удовольствие, в отличие от наслаждения – вещь приниженная, если вообще не низкая. Наслаждение хорошо описано Эпикуром, Хайямом и прочими классиками до- и христианской, исламской и безбожной культуры,  повторять не стану. Наслаждение имеет внутри себя градацию низкого и высокого, а удовольствие – нет. Это просто срочное удовлетворение самого простого движения с позволения сказать «души» - недоразвитой, и никогда не разовьющейся, потому что развиться душа может через паузу между «хочу» и «могу». В этой паузе – и зрелость, и выбор, и разум, мудрость, и рефлексия, и Другие – да вся культура именно в этой паузе. Там, где быстренько получают удовольствие – от алкоголя пивком, от зрелища кинцом, от еды бигмаком, от любви – гм, промолчу, - там нет места не только нравам, приличиям, но и спросу на таковые причуды. Засилие матерщины, превращение ненормативной лексики в нормативную – следствие не моды на лагерный жаргон, а тяги к низкой, но энергичной выразительности языка – другой просто нет, о ней никто не слышал и слышать не желает.
Полная и неслучайная параллель – с новой манерой выпивать. Массовый пивной алкоголизм – вовсе не следствие рекламы пива, или огромного предложения на пивном рынке – это вторичные явления. Первично здесь состояние духа, если позволено так выразиться – поддать пивка, причем публично, не зазорно в 9 утра по пути на работу, в метро, да где угодно. Потому что «мне вот хорошо, чуть-чуть под шефе, а вроде и незаметно, можно сделать вид, что, мол, нет, ни в одном глазу, а на последствия мне плевать» – хоть за рулем, хоть за станком, хоть за кафедрой. Свой каприз дороже всяких социальных увещеваний – а хоть бы и юридических. Городская распущенность, какое-то новое дикарство – того же поля ягода, что-то не припомню, чтобы раньше на лавках сидели верхом на спинках, ногами на сиденье – из соображений гигиены, видите ли, или так бесцеремонно толкали того, кто на ходу, или так вызывающе матерились… Радикальные молодежные банды, вроде скинхэдов или готов, или фашистов, или националистов, убивающих иностранцев, да и бросающих дерзкий вызов всем обывателям – прямое следствие установки на «наше благоденствие», на мое самочувствие, на «наше» ueber Alles, замещенная агрессия в ответ на вызов Удовольствия, на которое якобы покусились чужестранцы. Заметим, что Удовольствие для них – не в получении конфетки, а в выплеске агрессивности, в насилии, в самоутверждении – повторю – в замещенной сфере, ибо подлинной они и не нюхали. Иноземцы, иноверцы, иностранцы и инодумцы – вот кто, оказывается, виноват во всех наших бедах и плетет коварные заговоры против «наших», которые просто сегодня из скромности не надели на улицу нимб святой.
Крайне суженный диапазон представлений, колоссальная внушаемость, болезненная стадность, отсутствие критериев высокого и низкого - вот в чем мерзость массовой культуры, которую умные люди называют попкультурой, и которая после присвоения звания заслуженного артиста России Б. Моисееву окончательно превратилась в жопкультуру – со всей ее фальшивой красотой и вульгарной звездностью. Вся беда в том, что для предметов, их свойств и отношений нашей повседневности иных слов и не подберешь.
Вывод мой грустный: уже случилось то, что не должно было случиться – произошел слом в самоопределении и самоорганизации культуры, в ней перестали воспроизводиться различия «низа» и «верха», в ней – отнюдь не случайным образом – взяли верх тенденции, губительные для будущего страны. Культурные фильтры, консервирующие  стабильность общества, обеспечивающие его преемственность, сломаны. Не все, но многие. Какие и насколько – надо изучать. Такой, например, механизм самолечения культуры, как контркультурные движения, выродились  у нас в варварство и дикарство городских вандалов, вообще выпавших из культуры. Инновации, легко пропускаемые в «тело» культуры – это масскультовые суррогаты импортированных потребительских стандартов. На этой почве – точнее говоря, как раз почвы-то и нет,  на этом фоне - сфера личного самоопределения настолько аморфна, что надо быть духовным исполином, чтобы выстоять и не рассыпаться на фрагменты «качеств» и «характеристик», по отдельности или пучками транслируемыми масс-медиа или образовательной системой. И выхода из этой ситуации пока не видать – никому из бюрократического класса никогда и в голову не придет, что порядочность, нравственность, достоинство, глубина, красота – это самое важное в стране, от них, от этих немодных добродетелей и прибавляется слой масла на бутерброде. А осилить бюрократа пока не удается никому, - а ведь именно государственная бюрократия, если говорить прямо, и есть руководящая и направляющая сила, ум, честь и совесть нашей нескладной современной эпохи.