Пауза

     Есть необъяснимое волнение – сойти на незнакомой станции. С лёгким шипением захлопываются двери электрички – и вот, я один на перроне. Несколько пассажиров где-то впереди и сзади не в счёт. Они только усугубляют чувство одиночества. Почему-то абсолютное безлюдье не столь его обостряет, как вот эти человеческие фигурки, исчезающие из нашего поля зрения. Они словно кричат: "У нас свои дела. Нас ждут друзья, родственники, знакомые. Мы спешим." Нет, они не кричат, они молча уходят, но я знаю, что их ждут. Может быть, поэтому мне хочется остановить кого-нибудь: "Подождите!" или вцепиться в рукав, умоляя: "Возьмите меня с собой." Это, как в аэропорте – самолёты с грохотом и свистом ныряют в воздух, но билета нет, и остаётся только смотреть им вслед и вздыхать.

     В наш век обилие впечатлений или, как говорят специалисты, наличие большого потока информации оказывает значительное воздействие на наш характер, на смену наших настроений, на наши мысли. Трудно сказать однозначно – хорошо это или плохо. Однако, мы привыкаем. Даже считаем это завоеванием нашего века. Но, оказавшись случайно где-нибудь без оглушительного радио, без газет, без почты, телеграфа и мобильного  телефона, мы первое время пребываем в состоянии человека, внезапно перенесённого из ярко освещённого киношными юпитерами помещения в полутёмный чулан. Первое мгновение доставляет нам сплошные неприятности, мы чувствуем себя оторванными от мира звуков, от той видимой причастности к событиям всепланетного масштаба, а в нашем сравнении – вдыхая застоялый воздух чулана, замирая в растерянности, потому что любое движение может кончиться для нас печально (кто знает, что сулят пустые кадки, крынки и прочее, коварно поджидающее нас в темноте). Но вот, проходит столбняк неожиданности, и вдруг мы начинаем различать в этой глуши отдельные звуки – сначала шум ветра в кронах деревьев над головой, потом далёкий лай собак и, наконец, слышим слабые всплески воды в ручье, который оказывается по соседству. Мы с удивлением обнаруживаем, что и так можно жить. Мы прозреваем, мы видим притаившуюся кадку, расставленные хозяйкой крынки, ящики, полочки, выступы, углы – и темнота словно исчезает, растворяется, превращаясь в приятный полумрак. Сквозь щели в стенах сочатся белёсой влагой лучики света, и нам уже не нужно отчаянно шарить перед собой руками, опасаясь столкновения – выход перед нами...

      Но нужно ли выходить? Необходима ли нам встреча с резким, колющим светом юпитеров, от которого слезятся и быстро снашиваются глаза? Может быть, мы проживём без радио и телеграфа, без телевизора и отдельной квартиры со всеми удобствами, без волнений от наших успехов и неудач в шумном суетливом городе, без концертов в зале Чайковского и отпусков в Анталии? Но ведь зато и без глупых начальников и слишком умных подчиненных, без хождений в службы ЖКХ с заявлениями о вечных неприятностях в этом хозяйстве, без утренней давки в автобусе и без ссор с соседом, включающим громко телевизор. Как мы завидуем нашему пещерному предку, который не знал, что такое бессонница и стресс! Но, впрочем, он не знал и настоящей дружбы, не знал любви, ему был ведом только страх, страх перед хищником – зверем и человеком. Нет, пожалуй, выходить надо. Но, наверное, не сразу, а дав отдохнуть своим глазам, телу, душе...

     Однако, я ещё только сошёл с электрички на незнакомой станции. Допустим, это произошло в тёплый солнечный день. После жарких плеч соседей по вагону меня обдаёт приятной прохладой лёгкого ветерка, грудь моя непроизвольно вздымается всё выше и выше, словно хочет вобрать в себя столько воздуха, что в городе его хватило бы на целый час, а всё существо моё наполняется глупым восторгом горожанина, который вырвался, наконец, на природу. Глупым – потому, что такой восторг равно приемлет и найденный ландыш и буйное море – какие удивительные жёлтые волны гонит ветер! – резеды, заполонившей капустное поле.

      Начинается радостный процесс узнавания – вот этот пешеходный мостик такой же, как построенный в Сходне, а навес над платформой – совсем как в Реутово. Детали знакомые, а в целом – неизвестное. Знакомая неизвестность. И она радует, манит, рождает любопытство.
Какое-то седьмое чувство подсказывает, что любопытство моё вряд ли будет удовлетворено, как, например, фантастическое желание проплыть по загадочной Рио-Гранде-дель-Норте. А может быть, и не седьмое, просто где-то в уголке сознания царапается зверьком мысль о том, что я пытаюсь убежать от того необходимого, но, возможно, неприятного свидания, что меня уже ждут, что мне нужно торопиться.

      Но я гоню эту мысль, это чувство, и брожу по платформе с видом человека, имеющего в запасе вечность, прислушиваюсь к звукам, разглядываю подробности. Лязгает железо – это тепловозик тасует вагоны на соседней ветке. Над моей головой раздаётся щелчок, и на меня обрушивается голос женщины-диспетчера, которая умоляет какого-то Ванечку зайти в диспетчерскую. И рокот её голоса, вырывающийся из колокола громкоговорителя, некоторое время ещё звучит удаляющимся эхом за пристанционными деревьями. Что там, за ними? Поле или деревенька в пять домов? Читаю название станции, большие, выкрашенные серебристой краской буквы: АЛЕКСЕЕВКА.

      Кто-то здесь родился, вырос, для него она – синоним Родины, а мне это название не говорит ни о чём, как та же Рио-Гранде-дель-Норте. Я никогда прежде здесь не был, и вряд ли ещё когда-нибудь буду, да и сейчас я уже не здесь – ноги сами привели меня к расписанию, чтобы я посмотрел, когда идёт следующая электричка.

      Но всё-таки я не зря оказался здесь, ведь что-то толкнуло меня выйти именно на этой остановке. Да если бы и на какой-то другой. Ну, увидел бы я что-нибудь другое, прочёл бы иное название. Однако, дело не в названии. Просто мне необходимо было остановиться, осмотреться. Когда вся жизнь в беготне, суете, спешке, некогда замереть на миг, некогда подумать или, хотя бы не думая, посмотреть по сторонам.

      После такой паузы по-иному начинаешь воспринимать и беготню, и суету, и спешку. Да и на себя уже глядишь по-иному.

      ...До электрички – три минуты. Где-то неподалёку, за деревьями, надсаживается трактор. Гул его мотора то стихает до еле слышимого шёпота, то вдруг становится гневным и горячим – трактор сердится.  На сером асфальте перрона  деловито скачут городские воробьи. Они торопливо, наперегонки подбирают рассыпанные кем-то семечки.

      Рельсы прочерчены голубыми прямыми линиями и уходят вдаль, но, не дотянувшись до горизонта, исчезают в вишнёвом мареве. Там, где они уже почти неразличимы, я замечаю электричку, она приближается, всё чётче и чётче проступает ярко-красная полоса на бампере (или как это место называется у электричек?), а вот, и первые вагоны проносятся мимо меня.

      С шипением захлопываются за мной двери и словно отрезают все наружные звуки: и перекличку воробьёв на платформе, и трели тракторного мотора. Резко набирая скорость, поезд всё дальше увозит меня от незнакомой станции. По-прежнему – незнакомой.

      Я сажусь на скамейку и постепенно вхожу в привычный мир обыденной суеты. И, по мере того, как всплывают в памяти недоделанные дела и заботы, спешные и не очень, воспоминание об этой высадке на незнакомой станции тускнеет и даже совсем исчезает. Остается лишь чувство какого-то подъёма, вдохновения, которое так необходимо, но которое постепенно гасится серой повседневностью...