Поворот

***
Матросы, в ночь на 14 мая стоявшие вахту у адмиральской каюты, уже привыкли к постоянным выходкам своего командующего. Поэтому им было безразлично, что он кричал чинам своего штаба и вызванному к нему вахтенному офицеру. Повод для разноса адмирал всегда находил легко, да и кричать у него получалось недурно. Матросы думали только об одном – чтобы его высокопревосходительство не вырвался из каюты и не отправил бы их в лазарет ударом трубы или бинокля. Однако если бы они прислушались, то сильно удивились бы и задумались.

- Где эта баба Свенторжецкий? – орал адмирал на своего флаг-офицера. Клапье-де-Колонг только молчал и обливался потом. Вместо него говорил вахтенный:

- На кормовом балконе мы нашли его личные вещи и записку, - адмирал выхватил нелинованный лист из рук мичмана.

На минуту в каюте воцарилась тишина. Рожественский читал и всё никак не мог поверить, что это написал чин его штаба, которого он сам подбирал на должность. Свенторжецкий писал коротко и ясно: «Я не хочу быть бездеятельным наблюдателем разгрома эскадры. Я боюсь себе представить, что ей предстоит не только бесславная гибель, но, возможно, и плен. Мне всё больше кажется в последние дни, что адмирал безволен настолько, что в решающую минуту отстранится от командования. И не побрезгует даже белым флагом. Но поднимать его буду не я».

Рожественский разметал записку в мелкие клочья и одним взглядом выгнал всех из каюты вон.


***
В это же время другой человек, облечённый не меньшей, чем Рожественский, властью, сидел в кресле у алюминиевого стола и сосредоточенно думал. На нём не было тесного мундира и ботинок. Вместо этого он запахнул своё грузное тело в кимоно, погрузив босые ноги в пушистый ковёр. По лицу его ничего нельзя было сказать. Характером он был похож на своего визави, но лишь настолько, насколько японец может быть похож на русского. В японском флоте Хейхатиро Того считался не слишком выдержанным человеком. Иногда он мог даже растоптать фуражку с золотой хризантемой, не особенно тонким намёком во время угощения уязвить подчинённого. В бою мог не проявить должной решимости – и потерять контакт с противником в самый выгодный момент, как 28 июля, а мог, наоборот, зарваться и понести ненужные потери, как когда-то в бою при Ялу. Того заменял этот свой недостаток английской педантичностью, но получалось плохо. По крайней мере, «Ясима» и «Хацусе» были обязаны своей гибелью именно его педантизму.

Того был мрачен. Судьба флота, которому он посвятил всю жизнь, висела на волоске. Когда-то, четыреста лет назад, Япония уже пыталась стать морской державой – но корейский адмирал Ли Сун Син не оставил ей шансов, даже погибнув в бою с японским флотом. Теперь его страна предпринимала новую попытку. Флот был молод, у него ещё не было традиций, а самураи служили в нём с меньшей охотой, чем в армии. Многие офицеры были из третьего сословия, и на них нельзя было положиться так же твёрдо, как на потомственных буси.

Как назло, в последних двух войнах работа флота была не так заметна и не так высоко оценена, как она бы того заслуживала. И в Вей-хай-вее, и в Порт-Артуре флот врага был окончательно уничтожен не корабельной, а осадной артиллерией. Этот эффектный штрих отнял у флота много славы, а многочисленные неудачи прошлого года укрепили иных в скептическом к нему отношении. Конечно, для народа всё было иначе, но хозяева концернов смотрели на вещи более трезво. Если он, Того, в ближайшее время не добьётся решающей победы, то весь триумф достанется армии, сражающейся в Манчжурии (в общей победе он не сомневался). Будут ли тогда строиться новые корабли? Будут ли открываться новые морские училища? Пойдут ли самураи во флот? Всё это зависело теперь от него.


***
Рожественский метался в бешенстве и тревоге. Вчера - уже вчера - днём адмирал узнал о смерти Фелькерзама. Он сильно затосковал от этой ошибки, именно от ошибки, потому что младших флагманов он подбирал себе сам. Подбирал по очень простому принципу – его подчинённые не должны были разделить с ним его славу. Фелькерзам был стар и толст, матросы относились к нему свысока и звали Филькой (Рожественский звал грубее – «мешок с навозом»). Энквист был не менее стар, а особенно здорово было то, что он уже давно не плавал – был в Николаеве градоначальником. Небогатов был известен только как хороший моряк. А он, Рожественский, был героем турецкой войны, смелым публицистом-разоблачителем и одним из отцов-основателей болгарского флота. Никто из его флагманов не был лидером, даже выдающейся внешностью не обладал. Такие люди не могли помешать ему пожать плоды победы. Дубасов, Чухнин, даже Вирениус – эти, наверное, были бы для него опасны. Но вот чего Рожественский не ожидал, так это того, что его адмиралы, не принеся вреда, не принесут ему и пользы.

Несмотря на такое отношение, Рожественский доверял Фелькерзаму, и собирался отдать приказ о передаче ему командования в случае своего выхода из строя, хотя на последнее он всерьёз не рассчитывал. Однако смерть старика спутала карты. Энквист не был моряком, а Небогатова Рожественский видел лишь однажды за все плавание. Поэтому, не сообщив по эскадре о смерти Фелькерзама, он отдал другой приказ: после выхода флагмана из строя колонну поведёт следующий мателот. Хотя такую ситуацию Рожественский допускал лишь гипотетически…

Да. А теперь этот дурак Свенторжецкий покончил с собой! Впереди японцы, а на эскадре уже два трупа! Да ещё посмел обвинить его, его! – в безволии. Чем, как ни его стальной волей держалась эскадра, что ещё могло вести этих стариков-якобинцев типа Юнга или Серебренникова и их разболтанные команды?!


***
Того немного изменил позу и стал в последний раз проверять свои выкладки. Он уже отдал все нужные инструкции и только ждал сообщений своей разведки. Пары были разведены. Он знал, что русские будут двигаться медленно – ведь с ними идёт конвой. Это значит, что ему придётся быть нападающей стороной. Он не сомневался в том, что в начале боя будет находиться в самой выгодной позиции – разведка и скорость обеспечат это его флоту. Он отрежет русских от Владивостока и атакует их с левого борта.

Здесь для Того открывались две перспективы. Можно было, конечно, ударить наверняка и вклиниться в русский кильватер между флагманом Небогатова (перед ним нельзя, этот корабль снабжён тараном) и его мателотом. Русскому авангарду и центру пришлось бы разворачиваться и терять время. Русский арьергард, состоявший из очень маленьких кораблей, был бы уничтожен мгновенно, и охраняемый старыми крейсерами караван был бы захвачен крейсерами адмиралов Уриу и Дева. Даже если остальные русские броненосцы и прорвались бы потом во Владивосток, они без угля, масла и запасных частей быстро утратили бы там боеспособность. Задача была бы решена, но слава флота, залог его великого будущего, померкла бы от половинчатости результата.

Того хорошо помнил слова Нельсона, который считал, что русских можно спокойно атаковать и в авангард, поскольку они всё равно не извлекут из этого выгоду. Он сам склонялся именно к такому образу действий – сначала разгромить авангард, потом – остальные корабли, которые останутся без вождества и управления. Это может стоить ему жизни, но это нужно сделать.

Того сильно подбадривали успехи японской контрразведки, благодаря которой русские имели неверную информацию о числе и силе его судов. Русские не знали, что в строю будут стоять все броненосные крейсеры, они не знали о том, что башенная артиллерия его броненосцев имеет орудия того же поколения, что и корабли типа «Бородино». Они не представляли, под какой град снарядов попадут!

Но ещё больше его вера в победу укреплялась, когда он вспоминал о неразорвавшемся русском снаряде, упавшем к его ногам 28-го июля.


***
Рожественский тем временем отчаянно пытался успокоиться. Он раз за разом повторял про себя детали своего гениального и простого плана. Плана, о котором он никому и никогда ничего не говорил. Даже позже, на суде, он будет отрицать, что хоть как-то планировал действия эскадры на случай боя.

Итак, японский флот невелик – в нём всего четыре броненосца, в линию с ними будет поставлено ещё пять-шесть броненосных крейсеров. Против девяти-десятивымпельной линии Того он, Рожественский, будет иметь дюжину вымпелов. Причём, каждый его вымпел, начиная с пятого, будет иметь огневое превосходство над противником. Против восьмидюймовок японских броненосных крейсеров будут стоять десяти- и двенадцатидюймовые пушки наших броненосцев, имеющих ещё и более толстый броневой пояс. Кроме того, пушки шести русских броненосцев лучше, чем четырёх японских – они длиннее на пять калибров, заряжаются при любых углах наведения и имеют сверхэффективные бронебойные снаряды.

Но и это ещё не всё! Русские корабли забронированы по-разному, но он, Рожественский, сделал гениальный ход – он одновременно обеспечил их огромным количеством угля, которое они доставят во Владивосток, и, складировав его в помещениях над ватерлинией, создал защиту не хуже броневой. Не беда, что броневые пояса ушли под воду – они спасут от подводных пробоин, – а мешки с углем сработают не хуже броневых поясов и палуб.


***
Того продолжал представлять себе свой решающий манёвр. Что это будет? Поворот все вдруг? Или поочерёдно? Или серия поворотов? В какой момент его власть над эскадрой кончится, и он сам станет лишь её частью? Нельсон при Трафальгаре очень хорошо понимал это. Когда его корабли пошли двумя колоннами на прорыв, они уже не нуждались в приказах своего командующего. Они нуждались лишь в том, чтобы он разделил с ними все тяготы боя, и Нельсон принял эту цену.

Адмирал снова изменил позу. Он может погибнуть, это несомненно. Но он мог погибнуть уже дважды. Одиннадцать лет назад, когда повёл свой слабый вспомогательный крейсер на китайские броненосцы, и уже почти год назад – когда горячий вращающийся снаряд с развороченным дном застрял под мостиком, с которого он, Того, командовал боем. Говорят, у русских есть поверье, что на третий раз смерть всё-таки настигает даже самых удачливых…


***
Рожественский ходил по каюте, яростно двигая челюстями. Мысли были ясные и сто раз проверенные, но они не успокаивали. И всё же он продолжал вращать их в сознании.

Когда покажутся «собачки», он не будет срываться в погоню за японскими разведчиками, он не будет мешать японцам обнаружить себя. Он сделает примерно так, как французы под Меноркой. Он заставит Того нападать на себя с меньшими силами, нести потери, а затем в удобный момент, как Нельсон, одним поворотом превратит бой в свалку, в которой японские корабли будут расстреляны с дистанции пистолетного выстрела.

Если же японцы не покинут строй и будут вести бой на дальних дистанциях, он поступит так, как хотел поступить с англичанами при Гибралтаре, когда заявил, что из 24-х английских броненосцев будет драться только с четырьмя. В таком случае он бросит Того вызов: первый отряд Рожественского против эскадры самого Того, четыре на четыре.

Тем временем его крейсеры и небольшой конвой, везущий в слабо оборудованный Владивосток уголь, масло, запасные части, боеприпасы, станки и рабочих, отправятся по назначению. И с победой он вернётся уже в изобилующий всем необходимым порт. Здесь он не задержится: поскольку японцы будут разбиты, команду примет адмирал Бирилёв – ему всё равно уже нечего будет делать.

А главное, самое главное, что эту победу он одержит в годовщину коронования императорской четы, 14-го мая.


***
В случае смерти Того волновало только одно – его семья. Он не сомневался, что микадо позаботится о ней, но ему было жаль расставаться с женой и детьми. Конечно, всегда можно было прибегнуть к старому средству, но их самоубийства он не хотел тоже. Того вспомнил, как в июле прошлого года досталось семье адмирала Камимуры, его второго флагмана. Пока отец отчаянно искал русские крейсеры в японских водах, его дети подвергались нападкам и оскорблениям, в окна его дома летела всякая дрянь. Если бы он тогда не справился, не потопил «Рюрик» и не загнал бы два других крейсера в их берлогу, как знать, не пришлось ли бы его жене браться за свадебный подарок.

Конечно, смерть его семьи имела бы совсем другой характер. Они просто отправились бы с ним вместе в странствия по загробному миру и переродились бы вновь – друзьями или родными. Но он не хотел даже этого. Нет, его жена слишком молода, а о детях нечего и говорить. Как было бы хорошо увидеть их сразу после боя, если он, конечно, выживет. Нет, он строгий отец и не будет показывать радости. Радоваться будут они – не всякий день отец возвращается с победой. Но в душе они будут чувствовать, насколько он сам рад и счастлив, и от этого сами будут ещё счастливее. Того вдруг улыбнулся и провалился в лёгкую дрёму – ведь уже трое суток он почти не спал.


***
Рожественский решил сменить направление мыслей. Сначала он вспомнил о доме. Жена: толстая глупая баба, её очень было весело загонять после обеда под стол – с матюками и рукоприкладством. Куда весь аристократизм девается. Ну её жену, к чертям собачьим. О дочери Рожественский думал гораздо дольше. Елена Зиновьевна была такой же статной, как и отец, и имела столь же сильный характер, перед которым сам Зиновий Петрович всегда склонялся. В присутствии дочери он никогда никого не побил и не оскорбил – она бы ему не простила. Жаль, что женщин не берут на царскую службу, ей богу – жаль. Племянники – этим до Елены далеко. Вырастут такими же дураками, как офицеры его эскадры. Жаль, что женщин не берут…

Как это не берут, а сёстры милосердия? Тут Зиновий Петрович растянулся в улыбке и, расправив плечи, присел на диванчик. Ах, Наталия Михайловна, Наталия Михайловна! Как было бы здорово сейчас заиметь вас в эту вот каюту, на этот вот диванчик, и так уже вами пропахший. Но это будет потом, после победы. Как победитель он сможет потребовать больше, чем обычно, от её сочного тридцатилетнего тела. Рожественский перестал двигать челюстями и блаженно забылся.


***
- Какие флаги несут корабли противника? – спросил Того своего флаг-офицера.

- Стеньговые – это означает, что они намерены драться.

- Не только, - добавил флагманский штурман, - их ещё поднимают в случаях торжеств, связанных с русским императорским домом. Наш разведчик докладывал, что они несли стеньговые флаги уже утром, хотя наших кораблей ещё не видели.

- Да, сегодня годовщина коронации, - вяло заметил Того, - что ж, поднимите сигнал нашему флоту, - сигнальщики бросились к ящикам с флагами и застыли в готовности.

- От этого боя зависит судьба империи, - чётко проговорил адмирал.

Тем временем ситуация начала проясняться. Хотя, проясняться – это сильно сказано. Русские шли каким-то непонятным строем. Отряд самого Рожественского болтался слева от эскадры, два других шли в кильватерном строю, но с разными дистанциями. В хвосте столпились крейсеры, всемером охранявшие четыре транспорта. Ещё два крейсера стали заметны за отрядом Рожественского.

Того задумался. Его эскадра выходила на противника, как он и хотел – отрезая его от Владивостока с левого борта. Но вот русские… Охватить такой рассыпанный строй было трудно. Того постепенно стал склоняться к мысли об ударе по арьергарду. Это облегчалось и диспозицией первого отряда русских броненосцев, который не успел бы нанести удара по концевым кораблям его колонны, вклинься они в русский кильватер.

Офицеры с ожиданием смотрели на своего командующего. Того уже почти решился, как обстановка вдруг изменилась: русские попытались перестроиться в одну колонну, и полностью смешали строй. Лезть в груду плохо управляемых кораблей – всё равно, что в стадо бешеных слонов: не специально, так нечаянно растопчут.

- Русские сами облегчают нам задачу. Готовьтесь к охвату эскадры противника, – сигнальщики снова стали выхватывать флажки из ящика.

С «Князя Суворова» раздался залп. Снаряды легли недолётами.

- Отвечать с тридцати пяти кабельтов!

Русские тем временем приходили в порядок, кое-как стреляя по японцам. Того оставалось принять последнее решение: как выполнить охватывающий манёвр, к которому флот уже был готов. Если повернуть все вдруг, то нужна будет серия поворотов, иначе угол между курсами двух эскадр будет слишком острым, и придётся опасно сближаться почти без шансов прорезать строй. Если повернуть последовательно, то какое-то время корабли, ещё не совершившие поворот, не смогут стрелять. Те же, кто будет проходить точку поворота, попадут под сосредоточенный огонь. Но зато один поворот позволит перерезать курс русской колонны, и либо русские отклонятся на восток, либо будут снова дезорганизованы. Последовательный поворот сулил большие жертвы, но и больший барыш. Всё, или ничего.

- Эскадре поворачивать последовательно…


***
Рожественский очнулся в очередной раз оттого, что в дверь каюты постучали. Он с трудом сел на койке: ноги были изранены, а колени болели от многочасового стояния на них в рубке «Суворова». Вошли Клапье-де-Колонг, Семёнов, Баранов и четыре офицера, которые должны были стать заложниками на японском миноносце. Ещё вчера адмирал с удовольствием оскорбил бы каждого из них, но сейчас в нём, сидящем в чужой каюте в одной ночной рубашке, проснулось отеческое чувство. Он обнимал и целовал каждого, чуть не плача. Все ушли крайне растроганными. Рожественский снова уснул.

В кают-компании тем временем собрались его флаг-офицеры и офицеры миноносца. На разные голоса они доказывали самим себе, что поступили правильно. В конце концов кто-то из мичманов вспомнил французского адмирала де Грасса, которого Родней взял в плен в бою у островов Ле Сент.

- Де Грасс был храбрец, - вставил Клапье-де-Колонг, - и всё же сдался, когда исчерпал средства к сопротивлению.

- Да, - неожиданно в разговор вступил другой мичман, - только Де Грасс потерял пять кораблей, а Рожественский сорок. Де Грасс решил судьбу войны за независимость американских колоний в пользу своих союзников, а уж потом сдался в плен. А чью судьбу, кроме нашей, решил Рожественский?

Мичман вышел. Кают-компания оцепенела, но продолжалось это недолго. Зиновий Петрович спал.