Дорога в Никуда. Гл 1. Вдоль Усинского тракта - 2

II
29/V – 1967
ЕРМАКОВСКОЕ
В. Ф. Бондаревой

                Здравствуйте, Вера Филатовна!

 «Расстались гордо мы…» Но никак не годится чтоб мы с вами эдак вот глупо расстались. Давайте поговорим.

 Я не оправдал ваших надежд. Не оправдал надежд еще кучи народа. Все умные: не будь строптивым, не делай это, не делай того, подучи для близиру и спихни на троечку, не занимайся разными глупостями, стисни зубы и не реагируй на партийную училищную сволочь. Фиг вам всем! «Не снимет колпака философ пред Мидасом». Мидас хоть вроде как царь был, а Максим Перепелица кто?

 Мог бы гордо ответить перед тем, как хлопнуть дверью: не хочу! Отвечу честно: не могу. Восемь лет, как бьюсь об лед жизни в полном одиночестве, до сих пор не понимаю, как меня не прирезали в босяцком Черногорске, как сам кого не прирезал, как в каталжку не попал, как по пьяне не погиб.

 Отец и мать устраивают свои личные жизни, дети им не нужны. Вру, скажете?! Вот: первый раз приехал в Ермаковское недели три назад, так как надо было сначала разузнать, есть ли работа. Работы оказалась тьма и, счастливый, вернулся в Абакан, чтобы получить письмо от сестры. Это письмо!..

 Сломя голову бросился в Красноярск, боясь прилететь на похороны самоубийцы. Папаше нашему настоятельно приспичило жениться (или беспрепятственно тягать в квартиру баб, слабых на передок) и он затеял кампанию по выживанию дочери из дому. Кампания продвигалась весьма успешно: еле узнал сестру. Два дня, как мог, утешал ее и, между прочим, брякнул: «Да ты поезжай на Север, к матери!» С ней истерика: «Я ей не нужна!! Я ей мешаю жить!!» Никогда не пробовал, но представляю, как тарахтит будильник в пустом ведре, вот так и в голове затрещало: некоторое время назад сам просился пожить у нее год, чтобы хоть как-то отойти душевно и физически.

 Ведь что такое остаться мальчишкой, одному, в полууголовном городе?! Вот они, университеты: дворы и подворотни, украсть там считалось за доблесть, уличный мордобой – за лучшее из зрелищ и достойнейшее мужчине занятие. А отсидевшая срок шпана и ворье нам, босоногой пацанве, являлась недостижимым идеалом, образцом для подражания и самосовершенствования. Мать отрезала: мне не нужен сын без диплома! Это был жестокий удар, но эхо удара оказалось еще горше.

 А что было за два года до краха моей нынешней «карьеры»? Я тогда решил, таки, посвятить себя балалайке (послушался голоса разума!..) и перевелся сдуру в Красноярск (там же родня есть – отец!), а сестра закончила школу и тоже уехала с Севера к папеньке, чтоб не мешать маменьке и ее мужу. А муж появился после того, как они с папенькой (по выходе его из тюрьмы, где он обретался шесть лет за учиненную из пистолета пальбу по двум гражданам, возжаждавшим его поколотить за какую-то шлюху) вроде твердо договорились продолжить прерванную совместную жизнь. Вдобавок, маменькин муж оказался чистопородным евреем, а мой папаша всегда отличался густопсовым зоологическим антисемитизмом. И вот мы, два цыпленка, свалились на его голову. У меня рука никогда не поднимется написать о всех гнусностях, что были выплеснуты нам в душу. Жили в барачной комнатушке, в жуткой и грязной нищете, половина барака – бывший уголовный сброд. Я держался только на крепчайшем индийском чае, почти чифере.

 Через полгода не выдержал, уехал обратно в Абакан, но уехал, считай что, развалиной: на меня накатывались (и сейчас накатываются) приступы тоски, с которой ничего не могу поделать. Инструмент свой я, в конечном счете, возненавидел. И какие такие надежды должен оправдывать человек, вся жизнь которого – сплошное унижение, у которого нет своего угла, где бы он мог всего лишь отлежаться, для которого слово «семья» является синонимом «собачьей драки»? Мне было пять лет, но как вчера помню: отец гоняет мать с дробовиком, палит во дворе и на огороде, потом вытряхивает из комода ее платья и рубит все тряпье топором. Где-то, когда-то прочитал: «единственные люди, которым мы никогда и ничего не прощаем – родители». Может потому, что грязная изнанка жизни впервые открывается нам с их подачи. Быть может, когда снизойдет мудрая зрелость, позабуду всю ту духовную низость, которой причастился с их помощью, сейчас же у меня не душа – сплошная рана, даже кровь еще не начала свертываться.

 Кто может указать путь человеку, перед которым глухая стена? Почему он должен оправдывать чужие надежды, не имея ни малейших своих? Я одинокий волк, одинокому – горе, а к какой стае примкнуь? К комсомольской? Уголовной? Отирался, отирался с краешка той и другой, ни та ни другая не пришлись по душе.
А то, что Далматов по вашему Дон Жуан… Во-первых, я не виноват, что нравлюсь девчонкам и кое-кому постарше (тем в особенности), во-вторых – лучше бы поменьше нравился вашей сестре, может, поменьше бы выслушал оскорблений и издевок от брата нашего. Как будто кого обокрал! В-третьих, уже лет в четырнадцать сообразил, что большая часть россказней о дон жуанских похождениях – всего лишь озвучивание трепливым языком своих собственных ночных бдений. Это к тому, что мнение о чужом дон жуанстве такое же преувеличение, как болтовня о своем. И что могу с собой поделать, если втюрившись теряю всякое соображение? Не вы ли меня, однажды, чуть не на плече тащили к себе домой, с горя напившегося и без удержу рыдающего? Где-то читал, что древние греки слез не стыдились, это сейчас слезы у мужика позор на всю Европу.
Если вы не очень сердитесь, то напишите. Очень буду рад вашему письму. Привет Валерке Хорунжему, так его не хватает. Он в любой ситуации может владеть собой  и это его умение часто охлаждало мою бесталанную голову.


До свидания.


                Вадим Далматов.


 P.S.
 У деда с бабкой, у которых живу, на редкость паскудный дворовый пес: никак не желает признать меня за своего – тявкает и тявкает, аж закатывается в истерике. Уж и разговаривал с ним, и кусочки ему подбрасывал – бесполезно. Наверное чует, что перед ним существо из другого мира.


 
 P.P.S.
 Ермаковские дремучие леса нагнали некоторое мрачное вдохновение, одним из плодов которого делюсь с вами. Если бы не вы – никогда бы не заблистала для меня величайшая жемчужина русской литературы: Тютчев, если бы не вы – не перемарал бы я столько бумаги своими виршами. Стерпите уж и эту!


                ФАЭТОН

 Во мгле времен меж Марсом и Юпитером кружился Фаэтон, пятая планета. Под светом холодного, кровавого и скупого Солнца накатывались там на угрюмые берега волны темных фиолетовых океанов, синели вечные льды на макушках гор, росли невиданные фантастические леса.

 И гул небесных тел не предвещал гибели пятой планеты: мудрецы-философы искали смысл жизни, самонадеянные архитекторы возводили города, мудрецы-властители казнили и миловали, беззаботный люд любил, страдал и надеялся.

 Но могучий гигант Юпитер однажды шутя разорвал пятую планету и что осталось от цветущего, надменного мира? Хаос обломков, груды щебня и пыли, полоса астероидов там, где когда-то кружился Фаэтон.