Суициды Суок

И вот ведь как назло, именно сейчас, когда в голове наконец выстроилась логическая пирамида, замкнулась цепь событий, ведущих к  г л а в н о м у  решению, и стало понятно, как действовать, именно сейчас будто разорвало сенсорные каналы, и весь несправедливый мир хлынул туда со всеми своими восторженно-летними красками, сочными, дразнящими запахами, нежными мелодиями, зализывающими душу, с многочисленными фрагментами подлинной, гениально организованной красоты, со всей своей дурацкой гармонией, которую Суок категорически уже отвергла.

Теплый ветер вел нарядных прохожих по Сретенке, трепетали белые цветы в подвесных корзинах, плыли белые, надутые до огромных размеров, облака над Склифом, малоэтажная Москва притворялась идиллически спокойным европейским городком. Рев сирены раз-резал воздух, разлетелись суетливые голуби и обрывки газет с дурными новостями, чумазые завсегдатаи лавочек как по команде перевернулись на другой бок. «Вот, вот, - подумалось Суок, - это мое будущее». Она стояла лицом к Сухаревской площади и, застыв, смотрела, как бешено неслись чьи-то жизни по Садовому кольцу. Что-то пушистое махнуло по ноге. Внизу шевелилась маленькая белоснежная собачья старушка с провисшим брюхом и болтающимся поводком и тоже смотрела на несущиеся машины безразличными, выгоревшими глазами.  «Дуня, Дуня», - заскрипело где-то рядом, и обе старушки, тяжело ступая, побрели через сквер. «Или вот это. Все равно ни к черту.»

Она вдруг вспомнила семью бездомных, по-родственному похожих дворняг, рыжими пятнами греющих еще зеленые прибольничные лужайки в те теплые дни прошлогодней осени, когда Ваня, всегда торопясь, навещал ее. В его полувзглядах, полужестах уже тогда  читалась отчетливо осторожная, брезгливая жалость. Он спешно уходил, а собаки оставались с ней, все понимали, смущенно поглядывали умными глазами, зевали, подбирались поближе…

Сначала Суок задумала утонуть, и это было просто, потому что за всю свою жизнь она так и не научилась хоть как-нибудь строить взаимоотношения с водой. Но выбраться этим летом из раскаленной столицы не удалось, а захлебываться в крошечной квартирке в крошечной ванне казалось ей невозможным, ведь, во-первых, чтобы никого не позорить, надо было бы все обставить как несчастный случай, во-вторых, попробуй-ка сам себя утопи в ванной – гадкий инстинкт самосохранения в такой ситуации не победить. А мысль о  Москве-реке даже не приходила ей в голову. Тонуть надо где-нибудь… в Венеции, к примеру. К тому же она вспомнила, как последний раз заходила в холодную воду всего лишь с целью окунуться, а как трудно ей это далось. По-настоящему теплая и приветливая вода безуспешно ждала ее вновь на приморском курорте, эта встреча была единственной в ее жизни, но все же была, и помнилась, и до сих пор ощущалась каждой клеткой кожи и души – засыхающей, будто медленно умирающей без моря, но трогательно хранящей – и тепло, и ласковые прикосновения. Холодной же воды она боялась панически и избегала сезонных купаний.

«Полететь» бы она, наверное, тоже не решилась.  «Ну, выйду я на балкон, вскарабкаюсь как-нибудь, перешагну. Ступить сразу мимо тверди – не смогу, можно на руках повисеть, потом отпустить, когда уже устану сомневаться, вообще устану…» Решение-то решением, а малодушная природа требует помощи. Где взять смелости, чтобы самому перейти грань? Про то, что грех, она не думает. Не верит, как выяснилось. И живет ведь с этим, живет, как все.

Таблетки? В таблетки Суок тоже не верит. Не помогают они ей даже в основном своем предназначении – лечить. И еще она знает, потом, если что – психушка, а не несчастный тебе случай. Вот и присмотрела, трусиха, вариант с транспортом. Мало ли сумасшедших гоняет по улицам? Только вот ведь какая незадача – где ни вынырнет Суок из подземки (подземка ей тоже не подходит) для решения своего больного вопроса, так и оказывается у больницы со скоропомощным профилем. Зачем? На всякий случай?

Пора подумать о причинах, что выстроили чудовищного Хеопса в ее голове. Пубертатная любовь? Что вы. Она из тех, кому уже давно «за». Одиночество? И да, и нет. Во всяком случае, есть за что зацепиться. Замужем. Взрослые дети. Неурядицы в семье? Кто знает? Муж непьющий, работящий, понимающий. На работе какой-нибудь безвыход? Да нет ее больше, этой работы неблагодарной. И не надо. Дома дел невпроворот. Будто нет видимой причины у Суок. Есть только страхи: что впереди – болезни, безумие и неприютность большого города, растущий ком внутри – брошена, брошена? Нет только сил противостоять даже предсказуемым невзгодам, нет сил бежать в упряжке, не сбиваясь с шага, заглядывать в мутное будущее, в обреченные глаза близких, в собственную немощь, бессилие, приобретаемое (вот ведь) уродство. Есть только непреодолимое желание – уйти первой, и еще – чтобы кто-нибудь помог, потому что сил душевных нет и на это, ведь жизнь удивительно прекрасна, но не твоя собственная, уже никчемная, несостоявшаяся и единственная, а жизнь вообще – та, что спешит по улицам и засыпает в лунном пейзаже, та, что каждый день дарит открытия и дает бесплатные уроки,  что прячется в огромных животах молодых женщин и вопросительно смотрит бездонными детскими глазенками, и наполняет чувствами – любви, благодарности, сострадания, единения…

Тебе кажется, что предел наступил, что ты больше не вынесешь своей ноши, и родители тяжело болеют, и сердце шалит, и дети вытворяют бог знает что, и средств не хватает, и соседей видеть не можешь, и у знакомых беда за бедой, и…

Суок зажмурилась. Перед глазами стояла  подруга, чистый, добрый человек, много-много лет назад в автомобильной аварии в одночасье лишившаяся всего – семьи, опоры, будущего, и так и не осмеливающаяся спросить у  с в о е г о  Бога, за что она избрана, и почему же, почему, когда жизнь наконец стала налаживаться, трагедия повторилась. Суок открыла глаза. Подруга все еще стояла, смотрела с укором и какой-то невыразимой светлой болью, смотрела перед собой, будто что-то увидев там, впереди, будто на что- то надеясь…

Эх, Суок, Суок, так и не повзрослевшая тряпичная кукла с седой косичкой, ведь ты еще помнишь себя юной, гибкой, быстрой, с огромными безмятежными глазами (откуда прозвище-то?), ведь не решишься ты перекусить эту струну, эту нить-пуповину, что связывает тебя с нами, так что и мучиться, и дышать, и чувствовать тебе каждый шаг и дальше, и не знать судьбы своей, и как она распорядится твоей жизнью, и жить…