Как пахнет ветер

Детство – это не возраст, это особый, параллельный мир, который даже самые умные взрослые, как бы ни старались, никогда не смогут постичь до конца. Казалось бы, парадокс, - ведь они сами были когда-то детьми. Были. Но они так старались поскорее убежать в другой, взрослый мир, что растеряли по пути, а то и просто безжалостно выкинули, как ненужное, многое из того, без чего там, в детстве жить никак невозможно: способность удивляться мелочам, слышать, как звенит по утрам небо, видеть то, чего вроде бы и нет, но оно есть, надо только внимательно – внимательно присмотреться… Они разучились разговаривать с каплей росы на листке сирени, забыли, как пахнет ветер, и облака в небе для них стали просто облаками. А в детстве не бывает просто облаков. По небу мчаться белые кони, скачут белые зайцы, плывут белые корабли, летят печальные белые птицы, сами собой строятся сказочные замки. Там ещё много чего есть, только взрослые, занятые своими делами, всё реже и реже поднимают глаза вверх. Иногда они начинают тосковать по детству, это называется «ностальгия». Какое печальное слово. А ещё печальнее то, что все дороги ведут в юность, в зрелость, в старость, а в детство – ни одной, даже маленькой тропинки…

ЛЮСЬКИН МИР
Захудалая по теперешним меркам деревня была для Люськи центром Вселенной, ничего лучше и краше её не было в целом свете, хотя, конечно, свет в то время ограничивался для Люськи ещё парой деревень, да областным центром, где жила её крёстная.  Всё равно ничто не могло сравниться с родной деревней, где было всё её, Люськино – берёзовый колок прямо за огородом, кукушкины слёзки в потаённом лесном закутке, Сетюхино Поле, куда бабушка водила её за клубникой.

Да мало ли ещё всего, дня не хватит обойти «хозяйство».  Одним из самых любимых Люськиных мест был амбар. Там стояли большие деревянные лари, где хранили муку и зерно, там можно было покопаться в старых вещах и отыскать что-нибудь нужное для себя, а главное в амбаре стояла бабушкина деревянная самопряха с резными спицами. Если нажать ногой на педаль и как следует раскрутить колесо, спицы исчезали, вместо них появлялся сплошной сверкающий и гудящий круг. Солнечный луч разбивался об него на тысячи осколков, которые потом сливались вместе и превращались в одно большое солнце. Так хотелось дотронуться до него! Люська уже протягивала руку, но непременно за спиной раздавался голос бабушки Сани:
-Не вздумай сунуть палец, отломит нашто! – говорила она. – Чего тебя примылило к этой прялке? Заняться больше нечем? – Бабушка останавливала самопряху и поющее солнце снова становилось просто деревянным колесом.


Заняться было очень даже чем. Уже несколько дней Люська не навещала ласточек, которые слепили себе гнездо над входом в пригон. Ласточка, в отличие от воробья, была в деревне птицей неприкасаемой. Считалось хорошей приметой, если ласточки селились на подворье. Разорить ласточкино гнездо – великий грех. Это знал даже самый маленький. Ребятишки наблюдали за птичками со стороны, стараясь не напугать их. Нынче Люське несказанно повезло – она нашла на земле, под гнездом, две половинки голубенькой скорлупки, которые ласточка выбросила из гнезда, когда выпарились птенчики. Остальную скорлупу, конечно же, успели склевать курицы. Сегодня Люська не услышала знакомого писка из гнезда, не видно было и взрослых птиц. С рёвом она бросилась к бабушке:
-Баба! Птенчиков нету! Наверно, кот сожрал.
-Хватилась! Летать научились твои птенчики, пока ты днями-то по деревне свищешь.
-А ты не врёшь? – хлюпая носом, недоверчиво спросила Люська.
-Это что же за ребятёнок такой, а? Когда я тебе врала? Огрею вот по лыткам голиком, будешь знать!


Бабка, конечно, только стращала. Она без ума любила внучку, которую дочь оставила на её попечении в шестимесячном возрасте, уехав работать в большое село. Мать не могла взять Люську к себе, потому что сама жила на квартире, но при любой возможности она приезжала в деревню повидаться с дочкой и родителями. Отца у Люськи не было. Нет, быть-то он, конечно, был, только расстались они с матерью ещё до Люськиного рождения. Так и росла девчонка у бабушки и деда, которого по примеру матери и тёток называла тятей.
Авторитет деда в семье был непререкаем. Он никогда не кричал, не ругал детей, не шумел, как порой бабушка, но уважение к нему было настолько велико, что никому и в голову бы не пришло ослушаться тятю, тем более, сказать ему грубость.


… Люська ещё немного побродила по двору, зашла в огород, выдернула за кудрявую косу из грядки морковку, разочарованно наморщила нос – тонюсенький жёлтый хвостик, такой даже и не распробуешь как следует. Не пора ещё морковке. Только лук-батун уже переспел и выпустил жёсткие дудки с шишками. Но разве это овощ? Только и годится на то, чтобы попить для интереса через его дудку воды из ковша, или стукнуть шишкой  по голове соседского Тольку. Нет, в огороде ещё скучно.

Вспомнив про Тольку, она побежала к соседям. Хорошо, если бы Алиска, Толькина старшая сестра, была ничем не занята, уж она бы, непременно, придумала что-нибудь интересное, или почитала бы сказку из своей толстой книжки. Но Алиске чаще всего некогда. Мать целыми днями на ферме, а на Алиске дом, огород и непоседа меньший брательник, за которым нужен глаз да глаз. На этот раз она полола грядки, а Толька с дружком Санькой играли во дворе в ножички. Люська немного понаблюдала за игрой мальчишек, ей опять стало скучно, к тому же сильно захотелось есть, и она вприпрыжку понеслась к дому.


После еды её разморило, она задремала прямо за столом. Ласковые бабушкины руки подхватили её и, укачивая, понесли куда-то… Сквозь сон Люська слышала мычание стада, вернувшегося с пастбища, звон бабушкиного подойника, но проснуться уже не было сил, да не очень-то и хотелось – тогда бабка непременно будет поить её парным молоком, которое Люська терпеть не могла. Лучше уж спать дальше, до самого утра…