Из футуризма - в революцию

Известный поэт революции В.В. Маяковский был на Кавказских Минеральных Водах в 1927 году. В тот год до сентября он успел побывать в приволжских городах, на Украине
и Белоруссии, за границей — в Варшаве, Праге, Париже, Берлине — и снова в Харькове, Донбассе, Крыму. На курорт Маяковский приехал не отдыхать, не лечиться. Он говорил,
что здесь собираются люди со всего Союза и, послушав его, они увезут его стихи,
его мысли в самые отдаленные уголки страны.

Где только можно он искал личного общения со своими читателями. Находились люди, твердившие, что его не понимают массы, что надо писать, как все. Быть как все,
и писать как все создатель новых форм поэзии просто не умел. Поэт-трибун хотел,
чтобы все поняли: его стихи с непривычными для тех лет разговорными интонациями
созданы для чтения вслух «не для альбома тети, а для площади...».

Как пишет Е. Польская в своей книге «И звезда с звездою говорит», Маяковский приехал
на Кавказские Минеральные Воды в первых числах сентября из Крыма через Новороссийск. Простудившись в дороге, он добрался до Минеральных Вод совершенно больной.
В кисловодской гостинице «Гранд-отель» для него и его спутников были сняты комнаты.

Тумбы пестрели афишами: «Владимир Маяковский. Разговор-доклад. Новые стихи и поэмы. Ответы на записки». Это была программа его выступлений на юге страны в то лето.
Отложить уже объявленную первую встречу с публикой показалось неловким, и больной поэт
6 сентября выступил в Пятигорске на сцене Лермонтовской галереи. В конце вечера Маяковский, как всегда, отвечал на поданные ему записки. Недружелюбные выпады были,
как и всюду. «Ваши стихи — агитки» кричали с мест «эстеты». «Очень рад, что вы это заметили! Спасибо за комплимент!» — отвечал он сердито и объяснял, что агитировать
за Советскую власть в единственно возможной для поэта стихотворной форме считает для себя обязательным.

В 1927 году Маяковский уже зрелый поэт и опытный агитатор. Но в ранних произведениях поэт определял свое предназначение несколько иначе, как желание открыть "наши новые души" ("Владимир Маяковский").

Первые стихи Маяковский начал писать в Бутырской тюрьме, куда попал в результате своего участия в первой русской революции. Революционные события 1905 года поразили воображение двенадцатилетнего гимназиста. Позднее он писал: «Пошли демонстрации и митинги. Я тоже пошел. Хорошо».

Мечтая об ином прекрасном общественном устройстве, Маяковский с юности мучительно искал выход из того мира своекорыстия, в котором жил. И выход явился — революция. Грандиозное переустройство всего миропорядка, всего мироздания. Юноша с увлечением читает Маркса и Ленина, изучает тактику уличных боев, готовится стать профессиональным революционером. Четырнадцати лет он вступает в партию большевиков и становится «товарищем Константином»
— для своих соратников и «Высоким» — для филеров из полицейской охранки, выслеживавших молодого пропагандиста и агитатора.

Нелегкий удел выпал на долю тех, кто в трудные годы после поражения первой русской революции начинал готовить пролетариат к новым схваткам с буржуазией. Свирепствовала реакция, на подпольщиков обрушивались суровые репрессии — аресты, тюрьмы, допросы, суды... Не миновали они и Маяковского, не по годам рослого, мужественного юношу; едва покинув стены гимназии, он попадает в полицейские застенки.

Три ареста, душные камеры полицейских домов, тесная тюремная одиночка завершили короткий период взросления и формирования характера — гордого, независимого, неукротимого.
О многом говорит такой факт: политические заключенные Мясницкого полицейского дома избрали шестнадцатилетнего юношу своим старостой. Этот прямой и справедливый человек смог завоевать уважение и доверие товарищей. В полицейских архивах сохранилась жалоба: «Владимир Владимирович Маяковский своим поведением возмущает политических арестованных к неповиновению чинам полицейского дома — настойчиво требует от часовых служителей свободного входа во все камеры, называя себя старостой арестованных...
На все мои просьбы относительно порядка Маяковский не обращает внимания...
16 сего августа в 7 часов вечера... Маяковский, обозвав часового «холуем», стал кричать по коридору, чтобы слышали все арестованные, выражаясь: «Товарищи, старосту холуй гонит в камеру», чем возмутил всех арестованных, кои, в свою очередь, стали шуметь».

Охранное отделение поспешило изолировать строптивого юношу: 18 августа 1909 года он был переведен в камеру № 103 Бутырской тюрьмы. Потянулись долгие, томительные дни одиночного заключения. Запрещены были даже общие прогулки.
«Важнейшее для меня время», — скажет поэт впоследствии об этих месяцах. Лишенный возможности практической деятельности, именно в эту пору он попытался заговорить на языке поэтических метафор и символов.

Вспоминая об этом, поэт отнюдь не преувеличивал достоинств первых опытов: «Вышло ходульно и ревплаксиво». Насколько это справедливо, сказать трудно — исписанная стихами тетрадь была отобрана при выходе и затерялась в тюремных канцеляриях, возможно, он чересчур сурово оценил свои юношеские произведения. Во всяком случае, поздняя самоирония не мешала Маяковскому вести отсчет своей поэтической деятельности с 1909 года, со стихотворений, написанных именно в одиночке Бутырской тюрьмы.
Конечно, опыт был еще невелик. Многое молодой Маяковский воспринимал чисто эмоционально, его политические знания еще не сложились в систему взглядов.

С первых шагов в литературе поэта тянуло к созданиям большим, монументальным, способным стать вровень с героической эпохой. На протяжении всей жизни он будет чередовать россыпь лирических стихов с крупными самородками поэм, пьес, киносценариев.

Уже летом 1913 года Маяковский написал пьесу в стихах, предназначенную для сценической постановки. Название нашлось не сразу, на рукописи, сданной в цензуру, кроме имени и фамилии автора, стояло лишь жанровое обозначение — «Трагедия». Цензурное разрешение на спектакль было получено, но после этого в рукопись уже нельзя было вносить никаких изменений, и трагедия стала называться «Владимир Маяковский».

Следующей была поэма. Первоначально уже в названии поэмы — «Тринадцатый апостол» — был неприкрытый вызов. Название пришлось изменить. «Когда я пришел с этим произведением в цензуру, — рассказывает Маяковский, — то меня спросили: «Что вы, на каторгу захотели?»
Я сказал, что ни в коем случае, что это никак меня не устраивает. Тогда мне вычеркнули шесть страниц, в том числе и заглавие...». Второе и окончательное название — «Облако в штанах» — подчеркнуло тональность, в которой проявляется огромное, всепоглощающее чувство любви, выдвинуло на первый план, казалось бы, сугубо личное, интимное содержание человеческой драмы.

В стихах и поэмах, написанных в 1916 году, поэт демонстративно пренебрегает обыденностью, противопоставляя заурядности жизни величественные гиперболы воображения. Этот период раннего творчества у Маяковского связан с пробой сил в среде футуристов. Но «футуризм голой техники», «первобытный футуризм»  не надолго привлек поэта.
В последнем из десяти созданных совместно с товарищами по футуристическим баталиям сборников (начиная с первого — «Пощечины общественному вкусу») Маяковский заявил о смерти футуризма «как идеи избранных».

Правда, заявление это, как и название статьи, где оно содержалось — «Капля дегтя», не было столь уж категоричным. «Да! — утверждал поэт. — Футуризм умер как особенная группа, но во всех вас он разлит наводнением».  Еще более четко эта мысль была выражена на обложке сборника: «Футуризм мертвой хваткой взял Россию». Эту позицию поэта можно трактовать и так, что он, Маяковский, расставаясь с футуризмом, взял от него все лучшее.
Но раздутая репортерами скандальная слава Маяковского как футуриста, ниспровергавшего во время диспутов вместе с классиками и популярных еще символистов, опережала его признание среди серьезной читающей публики. «У меня не покупали ни одной строчки», — вспоминал поэт.

Выбраться из «омута» авангардных начинаний Маяковскому помогает А.М. Горький. Он поверил в поэта, разглядел в нем потенциал нового искусства. Но такое заступничество не прошло для Горького даром, его, живого классика, самого авторитетного в ту пору писателя, со всех сторон упрекали, не стесняясь порою в выражениях, в терпимом отношении к футуристам, чуть ли не в покровительстве.

За выяснением точки зрения Горького на футуризм в целом и на Маяковского в частности к нему обратился «Журнал журналов». Выразив надежду, что эти «несомненно талантливые люди» «в будущем, отбросив плевелы, вырастут в определенную величину», отметив, что
«они не выкидыши, они вовремя рожденные ребята», что «у них нет застоя, они хотят нового, свежего слова, и это достоинство несомненное», писатель сказал: «Достоинство
еще в другом: искусство должно быть вынесено на улицу, в народ, в толпу, и это они делают, правда, очень уродливо, но это простить можно. Они молоды...»

Горький уловил тут одно из главных побуждений, приведших Маяковского в футуризм.
И оказался провидцем, если говорить о послеоктябрьской работе поэта — агитатора, горлана, главаря. Безошибочно оценил он и дарование Маяковского, уверенный, что тот «будет писать хорошие, настоящие стихи».

С Горьким поэт сближался стремительно. Жена писателя М. Андреева вспоминала: «Маяковский писал в это время свои большие поэмы, приносил их к Алексею Максимовичу, почти каждую главу отдельно...» Горький восхищался поэмой «Флейта — позвоночник», говорил, что
«в этой теме, в самом названии обобщена вся лирика прошлого».

В 1916 году Горький помог Маяковскому издать сборник «Простое как мычание». Два программных произведения — трагедия «Владимир Маяковский» и поэма «Облако в штанах» — завершают этот сборник. И ко всему этому сборнику можно отнести отзыв Горького о Маяковском как о «талантливейшем, крупном поэте», как о поэте, который (так записал
в своем дневнике в 1916 году Вс. Рождественский) искал «слияния с народными массами», «поднимая вопросы общественной совести, социальной ответственности»,
нес в себе «ярко выраженное русское национальное начало».

Горький до выхода сборника дважды пытался помочь Маяковскому издаться. Сначала — в «Новом сатириконе», где книга «Для первого знакомства» была ужа набрана, но приостановлена. «Цензура, - вспоминал автор предисловия К. Чуковский, — отнеслась
к ней свирепо». Помешала цензура и публикации в руководимом Горьким журнале «Летопись» третьей части поэмы «Война и мир».

Тоненькая книжка в желтой обложке удовлетворяла эстетическим замыслам автора: ее отпечатали «по-футуристически» — одним крупным шрифтом, без знаков препинания.
Как сообщает Е. Диннерштейн в вышедшем в 1987 году исследовании «Маяковский и книга», печатая «Простое как мычание», поэт также «пытался осуществить при наборе свои принципы издания, однако из этого ничего не вышло. В попытке поэта обойтись без знаков препинания и наборе строчек в разбивку не было и следа футуристического нигилизма. Ход чтения вытекал из порядка следования строк.

Чтобы до конца представить трудности, связанные с выпуском книги, добавлю, что изданию не сопутствовал коммерческий успех. Двухтысячный тираж сборника, вышедшего во второй половине октября 1916 года, не был полностью распродан и через год. Критика встретила книгу упреками в адрес и Маяковского, и Горького.

О ее тоне можно судить по рецензии, опубликованной в газете «День» под заголовком «Мычание»: «В его стиходельческой работе — глубокая тривиальность, сожительствующая с безграмотностью и провинциальной наглостью»; «Изделия стихотворные Маяковского не имеют ничего общего с поэзией, искусством, художеством»; «Необычное
в его стихах стало уже надоедливо пошлым»; «Совсем было поставили крест на творчестве Маяковского, но вдруг его стихи издает издательство, девиз которого: „Сейте разумное, доброе, вечное"... Большой грех на издателе Маяковского».

Во всем, даже в принадлежности к футуризму, отказал Маяковскому «Журнал журналов»: он «не поэт в нашем смысле слова, не драматург, хотя и написал трагедию, не эпатёр буржуазии, несмотря на необычное нежелание ей угождать и нравиться, не версификатор,
не анархист в том смысле слова, который ему мог бы улыбнуться, и, наконец, не футурист, потому что у него нет ничего от футуризма — ни заумного языка, ни нового лексикона,
ни даже непонятности. Он умело талантлив и умеренно ясен...»

Добрые слова нашла горьковская «Летопись» представившая сборник как книгу «наиболее замечательную»: «...теперь ясна стала и значительность Маяковского как поэта, и его место в современной поэзии. Поэт города — со стороны содержания, поэт гиперболы — со стороны приема, Маяковский — „трагик поневоле", мятущийся пленник города...
Его поэзия — продукт городской динамики, глубоко индивидуалистическая по существу, являет, однако, изредка некоторый уклон в сторону поэзии социальной. В его бунте есть что-то от бунта миллионов индивидуальностей, мечущихся по городу».
 
В несколько сокращенном виде напечатано в газете «Кавказская ЗДРАВНИЦА»
от 6 сентября 2008 г.