Надзиратель Пол

В первый год моей жизни в Мельбурне, мне пришлось поработать на корейской фабрике по изготовлению супа из  бычьих хвостов. Надзирателем (а supervisor) там состоял некий Пол, которого я вспоминаю, мягко говоря, без особого удовольствия. Это был откормленный бугаёк с заплывшим от жира физиономией, с которой не сходила кривая презрительная ухмылка. Я стараюсь избегать в своих воспоминаниях нелестных характеристик, но этот тип застрял у меня в печенках.

Стоит мне представить колоритный образ Пола, как тут же в ушах звучит его ехидный окрик: «What are you doing?» – «Чем ты занимаешься?». И от этого мне и сейчас становится дурно. Это был идеальный экземпляр цепного пса, который сквозь щёлки глаз замечал всё, что делается вокруг. Были моменты, и довольно часто, когда я был готов, отдать дневной заработок, если бы мне такое предложили, за наслаждение съездить Полу по харе.

Он был груб со всеми и это был его стиль общения. Однажды на фабрику пришла его жена, симпатичная кореянка, и, стоя в дверях, позвала его. В ответ он, рисуясь перед нами, заорал: «Shut up!» – «Заткнись!» и презрительно расхохотался, призывая нас оценить его шутку. Подхалимы захихикали.

Никто его не любил, ни работники, ни начальство. Как-то, через два года после описываемых событий, я случайно встретил бывшего директора фабрики Якоба, с которым был в неплохих отношениях. Мы разговорились как старые приятели и он упомянул недобрым словом Пола, надеясь на моё понимание. Я, конечно, его понял, но промолчал. У меня напрашивался вопрос: «А почему вы его держали?», но в данном случае он был неуместным, так как и без того было ясно, почему. Такого исправного надзирателя, да к тому же прекрасно знающего производство, - следует признать для справедливости, – надо было ещё поискать.

Меня Пол невзлюбил, по-видимому, ещё до встречи со мной. Дело в том, что моим протеже был человек по фамилии Хван, который после директора числился вторым человеком  на фабрике. Пол был с ним на ножах. Доходило до открытых конфликтов. И я где-то понимал неприязнь Пола. Хван имел какую-то высокую общественную позицию в местной корейской диаспоре, но какую должность он занимал и какие функции выполнял на фабрике, для меня было неясно. Он был человеком доброго сердца и у меня до сих пор сохранилось к нему чувство благодарности за поддержку в трудное для меня время. Но, тем не менее, я вынужден сказать, что на фабрике он попросту бездельничал, проводя большую часть времени в администраторской на втором этаже, где было чисто, светло и смрадом в нос не било.

По-видимому, до моего первого явления на фабрике Пол уже прослышал, что должен подойти некий «рашен», бывший доктор, который будет спрашивать работу. Как назло, он был первым, кого я там встретил. На самый важный в ту пору для меня вопрос о работе он не без злорадства ответил: «No job!», что в переводе на русский означает «пошёл на...». Я и пошёл прочь, не солоно хлебавши.

На следующий день с помощью моего друга из Ташкента Бориса Хвана и его австралийского родственника Хвана всё утряслось, и я стал работником фабрики. Это разозлило Пола и он стал дышать по отношению ко мне явно не без пристрастия. Он кидал меня на самые тяжёлые и грязные участки работы, но я с честью справлялся с заданиями, чем приводил в восторг своего покровителя Хвана, который не мог нахвалиться своим протеже.

Даже директор фабрики мистер Якоб спускался из своего кабинета на втором этаже полюбоваться как диковинный «русский доктор» перебрасывает двухпудовые ящики с места на место – благо, моя спортивная молодость помогла. «You аrе a doctor. Why are you working so hard?» – «Ты же доктор. Почему ты так хорошо работаешь?», – спрашивал он, одобрительно похлопывая меня по плечу.

Работа на фабрике мне пришлась по вкусу. Она в лучшую сторону отличалась от предыдущей работы у Чарли, когда я занимался циклёвкой деревянных полов, Это была единственная работа, с которой я ушёл по собственной воле, не выдержав физических нагрузок. Дело в том, что я довольно легко и даже с удовольствием перетаскивал, перекидывал и передвигал тяжести, рубил и резал, то есть делал любую работу, связанную с разнообразными размашистыми движениями и, главное, стоя на ногах.

Но только не на корячках и не в одной позе часами, как это приходилось делать у Чарли. У последнего я вынужден, держа на весу тяжёлую шлифовальную машину, целый день находиться в полусогнутом состоянии. К тому же пыль от полов была такой ядовитой, что без маски нельзя было выдержать и полчаса. В обеденный перерыв организм ничего не принимал, кроме молока. Я на этой работе даже курить бросил. Вынужденно, так как физически уже не мог переносить табачный дым.

Особенно трудно было для меня, ползая на корточках, утапливать гвозди в половых досках перед циклёвкой, разбивая в кровь кулак с зажатым в нём долотом. Мой земляк Борис Хван и Чарли делали это без особых усилий, прыгая по полу как кузнечики. Для меня же такая акробатика было сущей пыткой.

Борис предложил мне пользоваться тележкой на колёсиках, сидя на которой, можно было передвигаться и забивать гвозди, но и это мне мало помогало. Катаясь на этой доске, я вспомнил из своего послевоенного детстве, как один безногий инвалид передвигался на такой же колясочке на подшипниках, отталкиваясь от земли руками. Впрочем, более приятных воспоминаний у меня тогда и быть не могло.

Короче, после работы у Чарли мне любая другая работа казалось прогулкой. И Пол напрасно старался, думая, что доконает меня. По мере того как дифирамбы в мой адрес со стороны начальства крепчали, Пол всё пуще свирепел. Его презрительный прищур преследовал меня по всей территории фабрики. Любые мои просьбы и предложения даже не в личных, а производственных интересах он отвергал сходу, не вникая в суть. Поистине, избавь нас Бог от милости и гнева господ.

Однажды мне досталась трудная задача распиливать на машине реберные лоскуты на узкие полосы. Когда имеешь дело с плотным замороженным куском, дело идёт гладко, а тут оттаявшие лоскуты болтались под ножовкой как половая тряпка, и работа шла медленно. Пол сначала издалека наблюдал за мной, потом что-то стал кричать, требуя ускорить работу. Но я и так делал всё, что было в моих силах. Наконец он с рассерженным видом подскочил к станку, и, оттолкнув меня, принялся показывать, как надо работать. Я, униженный, стоял в стороне, втайне желая Полу «удачи».

Вряд ли Бог услышал мои пожелания, – у него, как я полагаю, есть масса дел поважнее, чем вмешиваться в людские дрязги, – но кто-то рангом пониже всё-таки внял моим молитвам. Пила под темпераментным напором Пола не выдержала и лопнула с оглушительным звуком. Неудачи других мне никогда не доставляют радости, но этот случай я вспоминаю не без чувства злорадного удовлетворения.

Но этот промах Пола был скорее исключением, чем правилом. Истины ради следует повторить, что он умел работать и знал производство. Как-то приехало очень высокое начальство из Сеула, и тут Пол развернулся во всей своей красе, демонстрируя работу на всех звеньях технологического процесса. И делал он это классно.

По-видимому, у Пола была хорошая репутация в деловых кругах. Когда фабрика была под угрозой закрытия, он заявил, что ему эта угроза до фонаря, так как он уже имеет выгодное предложение работы в Сиднее. Вскоре он действительно ушёл с фабрики.

За две-три недели до ухода он заметно изменился в своём поведении, Вроде как подобрел слегка, хотя слово «доброта» как-то не очень вяжется с обликом Пола. Он стал мягче и приветливее относиться ко мне. И даже однажды осадил молодого салажонка, когда тот стал неуважительно катить на меня бочку. А когда уходил, Пол тепло попрощался со мной, на удивление дружески обняв  и пожелав удачи.

Такова уж людская природа: однозначно плохих или однозначно хороших людей не бывает.