Океан наутилуса

Иногда в состоянии вялой полудремы и каждый раз во сне первозданный океан накатывал на него. Холодная вода обдавала босые ноги, ветром доносилось соленое дыхание моря. Из звуков был только шум прибоя и ничего… ничего больше. Ни криков чаек, ни жужжания насекомых – никаких привычных звуков с берега. Он удивлялся этой тишине, смотрел в небо свободное от птиц, на голые, без единой травинки, скалы и понимал: суша была еще мертва. Жизнь, кишащая в воде, еще из нее не вышла.

Сквозь пену и волны он видел обитателей этого океана. Они были словно левиафаны, существовавшие еще до сотворения мира. То закованные в панцирь, то голые и бескостные, то с членистыми ногами, будто гигантские крабы, то с вьющимися короткими щупальцами. Они смотрели на него из воды, и он смотрел на них, но никогда не решался войти к ним в воду.
Возвращаясь из своих видений в наш обыденно-реальный мир, он четко помнил всех увиденных им монстров. Некоторым, немногим, находилось соответствие в толстых книгах описывающих обитателей земли. Это был трудным делом – на животных ведь не написаны их латинские названия, но по картинкам иногда удавалось опознать их.

И все же это было тщетно. Он мог найти лишь отдаленное сходство. Увиденные им существа напоминали многих моллюсков, членистоногих или невесомых кисейных существ, едва отличимых от воды, но определить хотя бы период, к которому относятся гости его снов, он не мог. Лишь одно было ясно наверняка: древний, доисторический, первобытный – все эти эпитеты не подходят к его океану. Он был старше, чем любые кости, которые можно увидеть в музеях, старше, чем камни и горы. Мириады и мириады человеческих жизней – целый безбрежный океан времени отделяет те дни от наших.

Наконец он засыпал на столе, обложенный разными книжками по палеонтологии: от детских энциклопедий до пыльных сугубо научных изданий. Так его часто заставала жена уткнувшегося носом в столешницу между двумя кипами книг. Под его ладонью лежал листок с цепочкой латинских названий и угловатыми рисунками шариковой ручкой.

Он не рассказывал никому о своих видениях, довольно было его странных книг и рисунков – уже за это его считали чудаком. Однажды на день рожденья ему подарили внушительную книгу о древних рептилиях, подарили в шутку, ради издевки.

-Меня не интересуют рептилии, только рыбы и беспозвоночные… и до каменноугольного периода, - на последних словах его уже сопровождал шквал смеха.

Иногда ему и самому все это казалось помешательством. Но он оправдывал себя тем, что оно безобидно, не доставляет особых хлопот ему и близким.

Зарисовки со своих ночных муз он делал с таким усердием и так часто, что, в конце концов, они стали получаться. Карандаш воскрешал из памяти пучеглазых моллюсков, похожих со своими раковинами и щупальцами на отрубленные бородатые головы. Вот он рисует других обитателей древних морей: крохотных панцирных созданий, бегающих по дну, как заводные игрушки. Вот длинная рыбоподобная тварь свернулась уроборусом. А вот грозный хищник – огромный хитиновый рыцарь в два человеческих роста. И снова моллюск – странный гибрид улитки и осьминога.

Потом карандаш показался ему недостаточным средством. Все эти существа были яркими и красивыми, а не серыми как карандашный грифель. Сначала он пробовал пастель, затем перешел на акварель – ему нравилось создавать размытый контур, ведь таким оно и виделось сквозь воду.

В очередной раз выводя на листе своего монстра он подумал, что с таким же увлечением маньяк рисует женщин.

Помимо рисунков и книг его наваждение выливалось во множество других мелких причуд. Так у него на полках лежало множество камней с отпечатками раковин и чертовых пальцев – белемнитов, и разных других окаменелых воспоминаний. Он смотрел на отпечаток раковины, этот объемный негатив в камне, сходящийся к центру по спирали. Так мысли сумасшедшего, двигаясь кругами, сходятся в одну точку. По долгу глядя в эту точку он вновь начинал слышать шум прибоя и чувствовать соленые брызги. Так он мог совсем погрузиться в свое видение, пока какой-нибудь шум или жена, одернув его за плечо, не выводили его из этого состояния.

Потом его вдруг зачаровало изображение наутилуса – миниатюрной копии увиденных им монстров. Много раз повторенный принтером, в разных ракурсах, черно-белый и цветной наутилус украшал все стены его дома, как икона или изображение индуистского божества. Nautilus pompilius– жемчужный кораблик, Переходное звено, живой реликт – так говорили о нем энциклопедии. Это создание показалось ему связующей нитью между реальным миром и океаном его видений. Он вновь и вновь вглядывался в фото яркого наутилуса. Блестящая перламутром красно-белая раковина, бесчисленное множество щупалец, петушиный гребень на носу, глаз выпученный, как иллюминатор. Да, это существо и впрямь было похоже на миниатюрную подлодку. Но его куда больше интересовало сходство с тем, что он видел в своих грезах.

На смену этой мании пришла другая и впрямь граничащая с безумием: ему пришло в голову отыскать тот кусочек моря, который он видел в своем забытьи. Пусть это была почти безнадежное дело, он все равно горячо схватился за него. Сначала поехал с женой на типичный курорт и сразу понял – не то. В видениях были скалы, а не песок. Потом он побывал у северного ледовитого океана, у тихого, у индийского. Везде проезжал десятки километров вдоль прибрежной линии в поисках хоть какой-то зацепки, воспоминанья.
Эти попытки он повторял каждый год, на протяжении нескольких лет, пока на острове Гоа в его голове не раздался щелчок. Он вспомнил давние уроки в школе и понял: вода давно превратила в песок те скалы. Океан мог подняться или отступить, и суша сдвинулась с места. Тот берег, который он видел, может теперь быть дном Марианской впадины или вершиной Эвереста - любой точкой земли или моря.

Угрюмый он сел на камень у берега, удивляясь как такие простые вещи могли вылететь у него из головы, и сидел так долго, что волны стали убаюкивать его. Холодная вода коснулась его ног, а из неба исчезли тени чаек. Силурийский океан снова расстилался перед ним. Прозрачная вода доходила до горизонта, и пращуры современных кракенов кишели в нем. Пройдут целые эпохи, миллиарды раз взойдет и сядет солнце прежде чем первый зеленый росток взойдет на суше, прежде чем бог сотворит из земли человека. Нет, этот океан не просто древнее человека, он древнее самого бога, он и есть тот первородный хаос, который существовал до всего.

Очнувшись, он отправился домой и больше никогда не ездил к морю.

В зеркало он смотрелся редко. Собственное существо мало его интересовало. Зато он постоянно видел свои руки: когда листал книги или рисовал своих левиафанов. Теперь кожа на руках побледнела и стала по-старчески холодной, тонкой, покрылась сетью мелких морщинок, как скомканная бумага. Глядя на свои обескровленные кисти, он понимал, что стал глубоким стариком.

В его кабинете среди акварелей и карандашных набросков висит огромная фотография наутилуса, последнего напоминания о живших тогда существах. Картины его были теперь известны. Ему казалось это естественным – ведь он работал с маниакальным увлечением, как и положено художнику – но не имело для него никакого значения. В нетленность искусства он не верил – даже горы обращаются в пыль.

Во время очередного сна о подошел к океану, и невнятный шепот волн вдруг показался ему понятен. Повинуясь их зову он сделал шаг, оказался по щиколотку в воде, затем по колено, по пояс, по горло. И наконец сделал то чего не решался сделать всю жизнь – погрузился в океан.

Волны шептали о том, что этот океан родил в себе жизнь, что его жизнь, как и любая другая вышла из этих вод, и теперь ей пора в них вернуться.