Дорога в Никуда. Гл 2. Цирк-шапито - 15

XV
1/IX – 1967
АБАКАН
Майе Доманской

                Здравствуй, мой дорогой и далекий теперь друг!

Никак в голове не укладывается, что ныне ты красноярская, а не абаканская. Мы с тобой познакомились в Абакане, в Абакане дружили, в Абакане делились душевными и сердечными переживаниями, рассуждали о музыке и перемывали косточки общим друзьям и знакомым. Как это: Абакан – и без твоих южных глаз?

Вспоминаю наше знакомство с тобой и целой стайкой канских пичужек-скрипачек. Ты была самой «пожилой» – закончила десять классов, а они – всего по восемь. Вы поступили в Абаканское музучилище, в августе отбыли колхозную повинность, а в сентябре решили отпраздновать замечательное событие – свое поступление. Так как из мужчин-старшекурсников вы имели честь состоять в знакомстве только с Валеркой Хорунжим (второй курс! не шутите!), то пригласили его, а Валерка привел с собой некую личность, неопределенную, и для вас загадочную, некоего Печорина, разлива абаканского соковинзавода (провалиться бы тому окаянному соковинзаводу: однажды налакался его продукции и чуть богу душу не отдал), уже «пожившего» и всего из себя разочарованного жизнью.

Скинулись по рупчику-другому на все, что необходимо для рос-кошного банкета, наварили картошки и – понеслась! Пировали при свечах, пели под гитару, а Лилька Сорокунова, отчаянно труся, стро-ила Онегину глазки, как и он ей. Выпивать рюмочки они сговорились строго «по руке»: пьют, а сами смотрят друг дружке в глаза.

Отправились в кино, Чайльд Гарольд непринужденно цепляет Лильку под руку; она обрадовалась, но во время сеанса испугалась собственной смелости и чрезвычайно величественным жестом детскую свою ручонку отняла. Одарила странным взглядом (надо же поинтересничать!), напустила арктическую холодность и неприступность и отстранилась!
Внезапной Лилькиной холодности простить так и не смог и когда она, как бабочка принаряженная, с зонтиком в руке плыла по аллее перед училищем, жестоко «мстил» и дразнился: «Вот идет зонтик с Лилькой Сорокуновой!»

«Минувшее зажгло свои воспоминанья…»

Ночевали у вас, в сенях, на жестких не то топчанах, не то лавках. А утром я не пропускал вашу ватагу на огород, дабы не потревожить кое-кого, упрятавшегося в некое одноместное строение.

…На глазах слезы накипают: через три часа идти играть на представление, недели через три ехать из Абакана в чужую и далекую страну. Что я забыл в Средней Азии? И увижу ли тебя теперь хоть когда-нибудь?

В цирке принят на постоянную работу, все абаканские знакомые в восторженном ужасе пялят глаза и восклицают: «Ты устроился в Московский цирк?! Вот это да!!!» Идиоты. Одна Вера Филатовна в истерике, да директор училища при встречах с сожалением посматривает на своего бывшего студента.

Цирковой Карабас-Барабас во время оформления документов утробно урчал, до того ему личность нового оркестранта не нравилась: подозрительный паспорт, нет трудовой книжки, вдобавок, пронесся ураганный слух (это из-за черного свитера, черного плаща и черной бороды), что свалившийся на цирковое шапито музыкант беглый монах. Силовые акробаты Зуев и Тертичный вообще почтительно-иронически именуют меня «батюшкой» и в открытую восхищаются иконописным образом того «батюшки». Чуют правду: нет мне места в этом мире и никогда не взойдет моя заря. Хорошо хоть дирижер и оркестр стоят горой: я все повыучивал, каждый день занимаюсь на саксофоне, да еще (честно сознаюсь!), ради упрочения своего авторитета, притащил в цирковой музыкантский вагончик гитару и в антрактах услаждаю слух циркачей. Никому и не снилось, что на гитаре можно так играть.

С тех пор, как услышал ленинградского саксофониста – потерял покой. И саксофонист он не чета мне – он даже в ленинградском цирке работал, а главное – саксофон, или чешский, или немецкий, не уточнял. С хорошим саксофоном… Это мы бы еще посмотрели! Заниматься-то я умею. Едва ли цирковые оркестровые партии труднее «Рапсодии» Листа. И вдруг появляется возможность купить в Абакане хоть не новый, но хороший саксофон! Вот только где взять четыреста рублей?..

Майя, пришлось пойти на жесточайшее унижение: позвонить матери и попросить взаймы. Если бы помирал с голода – не попросил бы, лучше на помойках бутылки собирал, но саксофон… Деньги получил, а предварительно – весьма «теплые напутствия» по телефону. Пересказывать не буду. Единственное утешение: играю, а по жилам словно не кровь катится, а горячее масло, такая легкая механика и так легко дуть!

Приятель Вовы Штана трубач Миша, заскорузлый тихий алкаш, маленький, серенький, одутловатый человечек, с маленькими, тусклыми оловянными глазками, сидит сейчас трезвый, тише воды, ниже травы. Поговаривают, что это он просверлил амбразуру в Вовином кумполе, Миша, естественно, слезливо отнекивается своим любимым лексическим оборотом: «перестань сказать!» Миша купил у меня за пятерку трубный мундштук, а я его, тоже за пятерку, зачем-то купил в Ермаковском у Сэма, вернее – Сэм вынудил помочь ему этот мундштук пропить.

С гитарой вышла целая комедия. Наш первый альтист, татарин Габдулхак, как услышал, так аж юлой завертелся: «Да плевать нам на оркестр, здоровье гробить! Сделаем номер музыкальных эксцентриков – вышли, десять минут попридуривались и те же деньги, если не больше!» Я киваю головой: да! да! сам же думаю – только свяжись с такой жилой!..

А другой татарин, тромбонист Юсуф, давай то и дело тянуть ее к себе: «Я музыкальное училище закончил по классу домры и тромбона… Я гитару в совершенстве знаю! Какая, какая здесь нота на первой струне?.. Это я в консерватории учился на тромбоне, а гитару в совершенстве… Какие тут ноты на струнах?!»

Вообще, странные братья-мусульмане: водку жрут и салом закусывают, аж за ушами трещит. А Равиль, первый трубач, еще и потаскун жутчайший – прямо в вагончик притаскивал три четыре штуки, с одной я вроде даже чуть знаком. По неофициально обнародованной под шапито статистике, им уже осчастливлено два десятка абаканских мессалин. Остается только затылок чесать: воображал себя изрядным Дон Жуаном, но о проворстве такого масштаба даже не подозревал! Из Кызыла (там они до Абакана гастролировали) привез жену не жену, подругу не подругу, не поймешь, а в Абакане регистрирует фиктивный брак с Симкой Феоктистовой, чтоб та на законных основаниях могла не ехать по распределению, а свалить с цирком. То ль жена, то ли подруга по этому поводу зубами песок перетирает и из себя выпрыгивает. А может, это у него повод не регистрироваться с ней. Короче – цирк.

Мне тут неприличный анекдот рассказали, одну четверть его можно изложить в смягченном варианте: «Разве это цирк? Это же публичный дом, а не цирк! Вот у меня публичный дом – вот то цирк!!!» Остальные три четверти, к сожалению, ни смягчить ни отредактировать для исполнения перед дамами невозможно. Равиль очень красивый, красивее меня, татарин, а глаза большущие и ярко-голубые. Осанка, фигура!.. Немудрено, что дамы визжат и плачут. И взгляд у него простой, ласковый и открытый.

Отвлекся. Возвращаюсь к музыкальным эксцентрикам. По необ-разованности считал, что цирковые музыкальные эксцентрики – му-зыканты редчайшей одаренности, что они профессионально играют на пяти, шести, а то и поболе, музыкальных инструментах. Как я, только на два-три порядка повыше. Вот дурак был! Оказалось, вый-дет акробат на пенсию или сломает ногу, то выучит на трубе или сак-софоне пару жалких мелодий, насобирает кучу детских свистулек, ду-док и гармошек, сообразит дурацкий сценарий с клизматическими слезами фонтаном, сошьет клоунский костюм и – готов номер. Му-зыка в музыкальном номере отсутствует принципиально. Так что зря педагог чихвостил, утверждая, что мне место в цирке. Какой никакой, но я – музыкант и таковым останусь, пусть странный и без диплома.

Жонглировать – вот бы научиться! Что-то в этом есть от музыки. Наверное – ритм. Как ничего толком не сыграешь без чувства ритма, так и не обойдешься без него если жонглируешь. Жесточайший ритм! Чуть перебросил кольцо или булаву – и все сыплется на ковер. Пытался подъехать на хромой козе к Изатулину, с самым нейтральным светским трепом, но он, непонятно что, пробурчит в ответ, блеснет очками  и, как устрица, замкнется в свою скорлупу. Странный человек. Его музыкальную эксцентриаду терплю, потому что не она главная: он эквилибрист, клоун (здесь их почему-то называют коверными) и жонглер. Если посчитать – на нем половина представления.

Майка, а я влюбился! Ты только не подумай ничего: чувство абсолютно безнадежное и платоническое. Вот слушай. Есть у нас номер – акробатический этюд, Лидия и Алексей Жураховские (муж и жена, разумеется). Я такой красивой женщины, как Лида, никогда не видел (всякие фото – не в счет). Темноволосая, белокожая, глаза восточные, большие и темные. Фигура – просто роскошная, мало того, что от природы, еще и тренированная, либо гимнастикой, либо балетом, не знаю. Номер у них – точно цирковой балет, рассказывать не берусь, потому что невозможно. Когда она проходит рядом, лишаюсь дыхания, а сердце то вообще пропадет, то выпрыгивает из груди.

Стою раз перед представлением у лестницы на оркестровку, а она подошла, взялась за поручень и давай ноги перед работой разминать. Как махнет ногой – так ступня выше головы взлетает. А ноги до чего ж красивые! И все это откровенно перед самым моим бедным носом мелькает! Я растерялся: или стоять, как стоял, или отвернуться? Вроде бы и так: чего глазеешь на голые женские ножки, к тому же еще и чужие? а может и по другому: отвернулся? ну, дурак, рыбина, вообще – не уважаешь!.. Пойди их пойми, цирковые нравы.

Вот только глаза у нее… Майя, они мертвые. В них прячется неизмеримое, скрытое отчаяние. Она смотрит на тебя и не видит. (Это маленько за живое задевает: не привык, чтоб девушки и женщины рассматривали через меня окружающий ландшафт!) Но один раз был вознагражден сполна: сижу в конюшне и потихоньку играю на гитаре музыку из «Грушеньки», она раз прошла мимо пус-того места, другой раз, как вдруг остановилась, повернулась и слуша-ет, взгляда с гитары не сводит. А в глазах такая тоска нечеловеческая плещется… Долго слушала, потом отвернулась и ушла.

На училище писать не хочу. Лучше до востребования. Но главпочтамт (как вспоминаю) от училища далеко, сообщи, какое там рядом почтовое отделение. Как же это мы – с мая месяца не виделись, и когда теперь увидимся?.. Ладно, разнылся.

Пиши мне, ради всего святого. Читаю твои сумбурные письма и снова вижу тебя.

«Танцорок» написал не в Ермаковском, а очень давно. Как-то взялся и нацарапал по стихотворению на каждую прелюдию Дебюсси. Какие-то сжег, какие-то переделал в прозу.


Пиши! До свидания.


Твой Вадим. 
ДЕЛЬФИЙСКИЕ  ТАНЦОРКИ


                Уснули у моря лазурного Дельфы…
                Пестрели ночные цветы, словно эльфы,

                В пустых анфиладах в полумраке храма
                Мерцали жемчужные брызги фонтана,

                Резные колонны Атланты держали,
                Смолистые факелы тускло пылали.

                Танцорки кружились меж серых колонн,
                Невидимой арфы звучал перезвон,

                Мелодией плавной струился авлос,
                Печальное эхо от стен отдалось.

                Танцорок бесшумных неверные тени
                Сливались с холодным гранитом ступеней,

                Недвижно фигуры суровых жрецов,
                Гадающих в храме о судьбах веков,

                Зловеще чернея в зыбучем багрянце,
                Следили за мерным, причудливым танцем…