Переселение

- Вчера Лукашины уехали, – тихо и горестно сказала Антонина, выставляя на стол расписную фарфоровую сахарницу. - Не зашли. Уехали без слов, прощаний...
- Как уехали? – не поверив своим ушам, передёрнулся Симкин, - я недавно Петра видел.

Антонина хотела ещё что-то сказать, но губы её скривились, она торопливо прикрыла рот рукой.
- Да все уже уехали! Все! Только вы ничего не видите! – громко закричала из комнаты их старшая дочь Нина, - досидимся здесь – из собственного дома выгонят! Да мы с Машкой старыми девами останемся, русских тут уже нет!
Симкин не донёс до рта чашку с чаем, поставил её на стол, задумался. Мрачная тень накатилась на изношенное загорелое лицо.
Не хотелось верить в неотвратимость переезда, ох, как не хотелось. Временами казалось, что ещё остаётся шанс удержаться здесь. Что всё обойдётся, наладится. Но нет, круто жизнь переменилась. Каждый стал сам за себя, и надеяться больше не на что. Пора определяться.

А решение только одно – оставлять землю, на которой прожили двадцать с лишним лет, уезжать! Сейчас русские уезжают, будто пропадают, без прощаний, отходных. Жили рядышком не один год, и всё, никого нет.
Симкин догадывался, почему тихо уезжают. Не хотят, чтобы бегство видели. На новом месте переселенцев не жалуют, уже проверено. Ни работы, ни почёта. Здесь был директором – там будешь сторожем. Кому надо, чтобы друзья знали про позор на старые головы?

Нажитое долгими годами жалко бросать… Симкин порывисто поднялся, встал на пороге зала, нежно прислонил к гладкому косяку грубую ладонь. Дом - красавец. Сам строил, знает, как каждый кирпич лежит. Двор – тоже загляденье. Огород, сад, мощёные дорожки - словно в раю. А там: абрикосы, яблони, виноград, дыни. Всё растёт в этом благодатном крае…
И дочерей до этой заварухи мечтал на ноги поднять, замуж хорошо выдать… Они уж и выросли – обе невесты. Нина домовитая, рассудительная – любой парень будет уюту с ней рад, а младшенькая Маша, ещё суетливая, восторженная. Не обломали пока перемены… будь они неладны…

«Какая жизнь была, какие планы! – горько сжалось у Симкина сердце, - а теперь остаётся только одно – бежать! Ещё вопрос - куда? Россия велика, а нигде не ждут».
Антонина, сдерживая слёзы, с надеждой смотрела на него. Это он - молодой инженер Геннадий Симкин, когда-то привёз сюда несмышлёную саратовскую девушку. Покорил сердце высокий, ладный парень, горящий по работе в дальних краях. Ни минуты не сомневаясь, поехала она с ним. Здесь, в Узбекистане, они нашли и гостеприимную землю и хороших друзей. Тогда не делили ничего – на всех была одна страна. А всё, что зависело от них, сложилось удачно: хорошая работа, уютный семейный очаг. Здесь родились и выросли две дочки, на которых они смотрели, да радовались.

Но видно, есть на свете что-то такое, что не зависит от простых смертных. Есть страшные силы, что подобно безудержному урагану срывают людей с насиженных мест и жестоко ломают им судьбы. Кто рождает эту силу Бог или человек? Не осмыслить. Если Бог, то почему он такой безжалостный? А если человек, то кто даёт ему такое могущество, что вздымаются по его воле целые народы и превращаются в зверей люди? Страшно всё это.

Симкин тяжело обхватив высокий лоб, молчал, лишь нервно подёргивались мышцы то на шее, то на лице. Ещё пять лет назад главным инженером на комбинате работал и ничего не боялся, а ведь сотни людей за спиной были. Потом как чужестранца потеснили его с высокой должности, нимало не смущаясь корявыми объяснениями. А сейчас три самых дорогих человека за ним - три беззащитных женщины. Нет! Тянуть больше нельзя, потом не простит себя, если что-то случится.
- Что ж, мать, пора и нам отсюда выбираться, - произнес Симкин то, что в головах его семейства уже прокрутилось не раз.
- Дожились, Господи! По свету мотаться на старости лет! – вдруг заплакала Антонина, всплеснув руками.

Она поняла – муж так решил, и назад ходу больше нет.
- Мамочка! Не плачь! – бросились к ней дочери, - мы же все вместе будем! Давно надо было уехать. Уже забыли бы этот Узбекистан.
- Ну, и куда переезжать будем? – обвел тягостным взглядом семейство хозяин, - Россия-то большая, а где нам место найти? Ведь у нас и родни близкой нет.
- Да хоть куда! – запальчиво выкрикнула младшая, - лишь бы отсюда!
- Не Рокфеллеры наобум ехать… - раздумчиво продолжил Симкин. – Надо своими глазами поглядеть, куда пристроиться. Дом дорого не продать, потому в село придется ехать. Ну, может на первое время, - виновато посмотрел он на дочерей.
- Вот и поезжайте с Ниной, - подхватила Антонина, - посмотрите Россию, и где вам понравится туда и поедем. Я куда угодно согласна, лишь бы к своим.
- Всё. Завтра увольняюсь! – выдохнул Симкин, - давай, мать, бутылку. Помянем старую жизнь.

Антонина взяла из холодильника начатую пол-литру и, поставив её на стол, едва не зарыдала в голос:
- Господи! За что всё это нам? Куда же ты смотришь, милосердный, наш?
-  Антонина! Без рёву мне! - оборвал её муж, - Не знаю, куда Бог твой смотрит, а нам только в Россию дорога! Чай, встретит матушка, не прогонит, не обидит. Симкин размашисто плеснул водки в пузатую рюмку, резко опрокинул в рот. – Нечего по старому причитать! Крест теперь на этой жизни! И не наша в том воля.

                ***
Помотавшись три недели по относительно недалёким российским краям, Симкин с дочерью благополучно вернулись.
- Село большое, хорошее и дом приглядели неплохой! – радостно тараторила Нина матери и сестре, едва переступили порог. Сам хозяин был посдержанней, мыслями уже в предстоящих нелёгких заботах.
- Не пропадём, мать, - расцеловал он свою драгоценную половину, - живут люди, глядишь, и мы приживемся.

Но Антонина за радостью встречи разглядела в глазах супруга затаенную тревогу.
- И там, будто Мамай прошел, - ничего не стал скрывать Симкин от жены, - разруха, нищета, как в гражданскую. С работой тяжело, всё дорого. Дом конечно, с нашим не сравнить, - грустно покачал он головой.
Антонина охнула, сильно сцепив себе пальцы, и на глазах её появились слёзы.
- Родная, не плачь, - ласково обнял жену за плечи Симкин, а у самого запершило в горле. – Устроимся. Мы ещё не старые. Кирпич с собой возьмем дом обложить, будет как новенький. Дворовые постройки соорудим, хозяйство разведем, проживем. И козы у нас породистые, там таких близко нет. Всё хорошо у нас будет, Тоня, - ласково потрепал он её по щекам, как в молодости. – Посмотри, дочки наши на выданье! На Нинку уже один жених в деревне заглядывался!
- Дай-то Бог! – сразу оживилась Антонина и, перекрестившись, вытерла слезы.

***
Легко сказать «переехать»... Одна лишь забота – дом продать –  сколько заняла хлопот. Цену, словно в насмешку, давали мизерную. Симкин горячился, размахивал руками перед покупателями, водил их по дому и разъяснял, что стены у него толщиной в полтора кирпича, что окна утеплены и зимой не продуваются, что планировка очень удобная, что и подвал в доме добротный. Он тыкал в пол и потолок, в окна и стены, подробно рассказывал, как всё ладно подогнано, но неизменно натыкался на отчуждённые восточные глаза.
- Дом хороший, а хочешь много. Никуда ты не денешься, продашь и за две тысячи. Дороже тебе никто не даст.
Симкин отказывал, а потом метался по дому и кричал, стуча кулаками по подоконнику – «задаром я свой дом не отдам! Год буду продавать»!

Жена и дочери подавленно молчали, не знали, что делать. Планы рушились. Симкин каждую неделю звонил в алтайскую деревню и просил ещё подержать для него дом. Отчаяние подбиралось ко всем...

Спасение пришло, откуда не ждали. Однажды, когда уж наступила осень и Симкин было настроился здесь зимовать, во двор зашёл мужчина лет тридцати трех – тридцати пяти, узбек с короткими, чуть седоватыми волосами, одетый в отутюженный серый шерстяной костюм.
- Здесь дом продают? – спросил он Симкина, возившегося на грядках, среди пожухлых кустов малины.
- Здесь! – выпрямился Симкин, и лицо его вдруг расплылось в улыбке. – Рустам! Сколько лет, сколько зим! Проходи, проходи в дом. Гостем будешь дорогим.

Разговор продолжился за чашкой чая. Покупатель обошёл весь дом, заглянул в каждый угол. Симкин был рядом и с ещё большим вдохновением рассказывал, как всё ладно у него сделано.
- Дом, как игрушка. Сам строил. Сто лет ещё простоит. Хватит и детям твоим и внукам. Я ведь халтуры не терплю, ты знаешь.
- Знаю, Геннадий Васильевич! И цену хорошую дам. Только никому об этом не говорите, а то меня не поймут. Я добро помню. Ведь за то происшествие меня все ели, и свои же первые. А вы не побоялись вступиться, даже в министерство звонили.
 
- Я всегда людям помогал, да вот видишь, как обернулось... Никому такого не пожелаю… - у Симкина дрогнул голос от волнения, но он быстро справился с собой. - Спасибо, Рустам, что не забыл ничего. А тебе дом счастье принесет. И мне спокойней, что мой очаг хорошему человеку перейдёт.
- В каждом народе и люди есть и скоты, - тихо сказал гость и, пожимая руку хозяину, добавил, - деньги через две недели будут.
- Собрались зимовать, да дорога выпадает, - подвел итог на семейном совете Симкин. - Плохо в зиму уезжать, но выбора нет.

***
- Этот вагон вам отписан, - сцепщик - худой невзрачный узбек с грязным лицом и в замызганной спецовке, небрежно махнул рукой в старую теплушку. Симкину сразу бросились в глаза две выдранные доски и большие щели.
- Да ты что? – чуть не заплакал он, - дружок, ведь на дворе зима. Мы с такими щелями как тараканы вымерзнем!
Узбек равнодушно подёрнул плечами и словно не слышал ничего, сказал, тыча рукой на высокую платформу в тупике.
- Вон туда поставят.
«Ну, нет! – решил Симкин, - надо к дежурному по станции. В такую развалюху грузиться нельзя. И замёрзнем, и снегом вещи забьёт».

Дежурный по станции не дал переселенцу всё высказать, а сразу яростно затряс головой, давая понять, что он ничего менять не будет.
- Да ты пойми! Ведь мы там сами поедем, люди всё-таки! – взмолился Симкин.
Когда-то в бытность инженером крупнейшего комбината, его слово имело власть, его здесь слушали, помогали. Сейчас железнодорожник молчал, не желая ничего объяснять. Но Симкин понял всё. Вагон уходил в Россию, и никто туда хорошую теплушку не даст.
«Ладно, мало вам осталось пить нашу кровь! – утешился он. - Придумаю что-нибудь. Дырки досками закрою, а кирпичом вдоль стен кладку выложу, будет навроде комнаты, и ветра меньше и холода. Одно страшно, если дёрнут состав хорошенько, засыпать нас может этим кирпичом. Ну, да не буду слишком высоко поднимать».
 
Грузились долго. Правую сторону вагона обустроили под жильё, левую под вещи. Козам отгородили загончик напротив входа. Аккуратно сложили вдоль стен кирпич. Он был не абы какой, а облицовочный. Доставал Симкин в пору начальственной должности. Думал дочерям дом на две семьи построить. Уж и представлял его – красивый, двухэтажный, из красного глянцевого кирпича. Много чего успел на дом запасти. Балки металлические тут, доски. Теперь всё, что можно, увозить надо. На новом месте, ох, как, пригодится. Приживаться с нуля придётся.
После укладки кирпича он отгородил досками две комнатки. Дальнюю, глухую, с одним входом – под спальню, и её тотчас дочери утеплили коврами и пуховыми одеялами.
 
Узбек-сцепщик нагло пялился на всё, что грузили. По его сморщенному шершавому лбу было видно, что он напряжённо выискивает, к чему бы придраться. Когда подошла вторая машина со стройматериалами, сцепщик не выдержал.
- Кирпич, однако, не домашние вещи, - как можно строже заявил он Симкину, - нагрузка на вагон большая будет. Больше нормы.
- Какая тут нагрузка? – зло спросил Симкин. Уж кто-кто, а он в нагрузке понимал лучше, чем сто таких сцепщиков, - в вагон шестьдесят тонн грузят, а здесь всего полторы машины кирпича.
- Кирпич весь вагон попортит, - упрямо твердил узбек, уставив на Симкина узкие, безжалостные глаза.
- Вагон уже невозможно попортить, рухлядь на колесах!.. – Симкин огрызнулся, присовокупил матерное словечко. - Да и он вообще без возврата уходит. В России останется. Понял? Вам уже без разницы, попорченный он или нет!
- Узнать надо про кирпич, - никак не желая отлипать без «навара», сцепщик придумал новый предлог, - может, ты его украл. Отсюда все вещи везут, а не кирпичи. Вот вещи и грузи.

Симкин понял, что тот не успокоится, пока не получит деньги.
- Ну, хватит тебе пятьсот сумов? – спросил он, запуская руку в нагрудный карман.
- Ещё машинисту надо, – не растерялся сцепщик, - столько же.
«Никуда не отъехали, а уже деньги тянут», - огорчился Симкин, скрытно отсчитывая в кармане две бумажки.
Узбек, получив ни за что, ни про что тысячу сумов, довольный заскочил в тепловоз. У Симкина отлегло на сердце – хоть не будет стоять над душой, так пялится, будто его вещи увозят. Быстрее бы вас не видеть. А тут ещё морозы, как на грех, влупили небывалые – первый раз такие за всю их здешнюю жизнь. Ночью двадцать точно будет. Как всё не вовремя! 

- Антонина, водку далеко не прячь! – крикнул он жене, заметив, что та понесла в вагон две большие сумки с провизией. - Без неё мы околеем.
Оставлять Симкин ничего не хотел: ни из скарба, ни из скотины. Смутное время на дворе, что здесь, что в России, потому всё сгодится. И сено в тюках закатили, им обложили стены прихожки. Лишнее тепло не помешает и для коз корм. Зиму-то жить на новом месте.
Наконец, к позднему вечеру всё было погружено. Антонина с дочками оглядели заплаканными глазами последний раз станцию, так и не понимая- то ли радоваться, то ли печалиться. Они долго желали перемен, но теперь, когда те неотвратимо надвинулись, стало страшно. Страшно оставлять обжитую землю, страшно отправляться в неизвестность…

Антонина встала на мостик, ведущий с платформы в теплушку, размашисто перекрестилась и низко, в пояс поклонилась.
- Прощай, землица родная! Не по своей воле бежим!
Симкин, одетый в серую фуфайку, обутый в новые валенки, забросил в теплушку четыре доски, служившие помостом и строго наказал:
- Закрывайтесь от беды подальше и сидите тихо!
Захлопнув тяжелую, разбитую дверь, он пошёл искать маневровый тепловоз.
- Всё, погрузились. Можно в состав цеплять, - сказал Симкин, поднявшись в кабину по железным ступенькам. Но машинист сделал вид, будто не слышит его.
- Подцеплять можно! – повторился Симкин.
- У нас и без тебя работы много, - не оборачиваясь к вошедшему, грубо отрезал машинист, - если хочешь быстро давай тысячу, а то только через день подцепим.

Симкин трясущимися от негодования руками полез в карман телогрейки и, еле сдерживая себя, протянул вымогателю цветастую купюру. Узбек небрежно взял деньги, и словно ничего не произошло, заварил себе чай. Симкин мялся рядом и, не в силах смотреть на машиниста, глядел в окно, с тоской представляя себе, что семья сейчас сидит в холодной теплушке, а от него больше ничего не зависит.
«Терпи Гена – советский специалист! – сдерживая злобу, остановил себя Симкин. - Вот она - дружба народов, тебе ещё сполна долг отдадут! Не унесёшь, всю благодарность-то»!

Наконец, машинист, насладившись властью и чаем, потянулся к рычагам. Через десять минут ныряний тепловоза туда-сюда по станции, теплушка была пристроена к небольшому товарному составу, держащему путь в Казахстан.
Симкин залез в холодный вагон и в последний раз глянул в темноту, представляя за ней и город, и комбинат, и свой бывший дом. В этот прощальный морозный вечер ему представились абрикосы в розовом цвету, нескончаемая зелень вокруг и жаркий воздух, к которому он уже привык. Ничего этого больше не будет…
Яростно стукнула тяжёлая дверь. Руки Симкина мотали на проушины упрямую проволоку, а по щекам сами собой текли слёзы и холодили лицо. «Негоже мне перед женщинами» - обругал себя за слабость Симкин и вытер глаза платком. Он постоял ещё чуть-чуть один, глубоко вздыхая и успокаиваясь.

Наконец, все четверо задраились в тёмной спаленке, словно в подводной лодке. Теперь оставалось только ждать. Горела дрожащим пламенем свеча, поставленная в большую миску; сутулые ломанные тени беспокойно метались по ковровым стенам и не скрывали тревоги и угрюмости своих хозяев... Дочери по просьбе отца достали укутанные в полотенца бутерброды, которые сохранили прощальное тепло навсегда оставленного дома. Симкин вытащил бутылку водки, налил себе полный стакан и по чуть-чуть плеснул жене и дочерям.
- Простите меня, дочки мои…и ты, Антонина, прости…- поперхнулся он и замолчал, пережидая, когда отпустит сухой ершистый ком в горле. Но ком не отступал, не пропадал, а лишь ужимался, едва позволяя протискиваться словам. – Что… как бродяг… в холодной теплушке… со скотиной. Не чаял я ни вам, ни себе такой судьбы. Что впереди ждёт – не знаю. Даст, Бог, может лучше будет, к своим всё же едем.
От невыносимой обиды Симкин размашисто стукнул стаканом по кружке жены, и большими глотками стал вливать в себя водку, словно пытаясь найти в ней что-то спасительное.
Антонина зарыдала и затрясла плечами.
- Господи! За что?!
Нина и Маша всхлипывали, и как могли, утешали плачущую мать.

Прошло несколько часов, прежде чем морозный воздух огласил пронзительный свисток. Звонкий удар волной разлетелся от тепловоза к хвосту поезда, сотрясая вагоны. Дёрнуло и их теплушку. В вагоне что-то упало и глухо стукнулось о грубый дощатый пол.
- С Богом!
«Господи! Лишь бы не замёрзнуть! Лишь бы дочек не заморозить! Услышь нас, Господи»! – первый раз в жизни обратился к Богу Симкин, проваливаясь в тяжёлый, полупьяный сон. Антонина загасила свечу. Прижавшись друг к другу, семья Симкиных скоро заснула.

На другой день первым проснулся глава семейства. Колёса мерно выстукивали дорожную дробь, а вагон болтало из стороны в сторону. Вылезать из-под тяжелого слоя шуб и одеял не хотелось, но надо было. Он нащупал миску со свечёй и спичками. Когда вспыхнул огонёк, Симкин не узнал жилища - пар от их дыхания убелил всю каморку. «Словно столыпинские переселенцы», - подумал он, потеплее укутывая спящих дочерей и ужасаясь, что двадцатый век своей цивилизацией так ничего для простого человека не изменил. «Только бы в дороге никто не заболел», - резанула его сердце тревожная мысль, потому как с такой бедой он бы уже не справился.

Козы за перегородками словно почуяли хозяйское пробуждение, и оттуда донеслось их жалобное блеяние. Потом настойчивое.
- Пора коз доить, Тоня, - толкнул он в бок жену.
Антонина с безропотностью вылезла из-под одеяла и пошла к козам. Симкин принялся за примус, который предусмотрительно купил в дорогу. В нем только и спасение: и еда, и чай, и тепло хоть какое-нибудь.
- И что же этот вагон теплушкой называется? – воскликнула Маша спросонья, недоумённо глядя на пламя свечи - ведь здесь совсем не тепло!
- К ней две буржуйки полагаются, - разъяснил недоразумение отец. - Если их топить, то будет тепло. А так…
- А почему нам хотя бы одну печку не поставили?..

Через час хлопот в тесноте и неудобстве все были сыты. Делать было нечего, и семья вновь сбилась в кучу под одеялом. Спать никому не хотелось, старшие Симкины стали вспоминать, как двадцать три года назад они приехали в Узбекистан, как гостеприимно встретила их азиатская республика. Сейчас им казалось, что всё это было в какой-то другой жизни, или даже на другой планете.
Скоро поезд остановился на небольшой станции, яростно продуваемой степным ветром. Остановился и замер на несколько часов.

«Так мы неделю будем ехать!» - расстроился Симкин. Не было ему новостью, что товарняки в пути подолгу стоят, но мёрзнуть лишнее время никак не хотелось.
Это была первая граница. Скоро в дверь раздался такой сильный стук, что в теплушке все вздрогнули. Откинув полог, Симкин торопливо побежал открывать дверь. На снегу у входа нетерпеливо топтались и смотрели на него снизу два узбека в форменной одежде.
- Документы!
Симкин протянул заготовленный пакет. Таможенник с круглым, лоснящимся лицом, судя по всему, старший наряда, взял его и принялся листать паспорта.
- Наркотики, оружие везёте? – строго глядя раскосыми глазами, спросил он.
«Они ещё про наркотики спрашивают?» - усмехнулся про себя Симкин, но развёл рукам.
- Какое там! В Россию перебираемся. Домашние вещи, да козы.
- А коз-то для чего потащили? Жалко оставлять было? – нехорошо прищурился другой узбек с шершавыми, обветренными щеками.
- Жалко, привыкли уж к скотине, - смешался Симкин, - да и чем семью на новом месте кормить? Ведь ни кола, ни двора. Глядишь, и козы сгодятся.
- Ну, давай, показывай, что везёшь, - плотный, словно бочонок, таможенник тяжело ухватился за поручень и, кряхтя, залез в вагон.
Симкин отступил в глубь теплушки и с тревогой посмотрел на него.
- Много чего везёшь, - протянул старший наряда, озабоченно повертев головой по сторонам и  подсвечивая в темноту сильным фонариком. Пнув тюк сена, он приподнял полог из старого клетчатого одеяла, и заглянул в обустроенную прихожку.
- Там жена и дочери, - упредил вопрос Симкин.
- Шухрат, просмотри здесь! – крикнул старший, а сам стал внимательно осматривать домашний скарб.

Шухрат тоже залез в вагон. Бесцеремонно выстуживая маленькую комнатку Симкиных, он потребовал всем выйти, и пристально смотрел на девушек. Тем временем, старший наряда рылся среди коробок и тюков.
«Если всё проверять - дня не хватит» - испугался Симкин, и сказал, пытаясь убедить таможенника.
- Да что у нас искать? Переселенцы мы.
- А что, вас кто-то гонит? – вдруг развернулся к нему толстяк. Симкин молчал, не зная что сказать. Узбек уставился на него, держа гнетущую паузу.
- Хозяин, может, козу нам подаришь? – вдруг спросил он, нехорошо улыбаясь. - На память.
Симкин понял, что отказать нельзя – себе дороже выйдет.

- Только самую молодую давай! – не дожидаясь согласия, скомандовал второй.
Симкин, стиснув чуть не до боли зубы, молча соорудил сход из двух досок. Самая молодая коза, почуяв на своей шее верёвку, заблеяла и отчаянно заупиралась перед дверью, выставляя вперед хлипкие ноги. Таможенник с шершавым лицом сильно дёрнул её на себя и выволок из теплушки. Старший наряда сунул Симкину документы и молча прыгнул вниз.

Впереди была ещё не одна граница, и их тревожили не один раз. Таможенники вели себя словно братья-близнецы - одинаково громко стучали в двери, одинаково бесцеремонно сновали по вагону и запросто заглядывали в узлы и коробки. «Наверное, не каждый сможет таможенником работать, - думал Симкин, наблюдая за ними - хоть это и служба такая, а что-то неприятное в этом есть. Я бы не смог» - заключил он после последней проверки на российской границе, когда ему прямо сказали, что не худо бы переселенцам отметить прибытие на Родину. Праздник в честь возвращения семьи Симкиных наряд скромно оценил в полсотни долларов. Хорошо, что стражи границы не могли прочесть его мыслей, а то не отделаться бы Симкину от дотошных досмотров малой ценой.

Он успокаивал себя тем, что наконец-то они въехали в долгожданную Россию, где должны закончиться все страхи и унижения. Путь до небольшой сибирской станции Бийск теперь представлялся ему быстрым и спокойным. Но на первой же российской станции вагон остановился, словно умер. Надвинулась ночь, и на беду мороз усилился. Сон у всех был беспокойный. Сам Симкин часто просыпался от холода и с надеждой прислушивался – не стучат ли колеса? Но к большому разочарованию было тихо.

Наконец, на рассвете, которого они не могли видеть, заскрипели замёрзшие тормоза, нехотя отпуская колёса, и поезд тронулся в путь, на север.
Ветер вновь ворвался в щели, нагоняя холод со всех сторон. Дочки стали замерзать. Симкин выгнал их из-под одеял, и заставил бежать на месте. Маша заплакала.
- Давайте! Давайте, девочки мои милые! – со слезами на глазах подбадривал их отец, топая ногами тут же, рядом - одеяло тепла не даёт – оно только держит. Сейчас вы прогреетесь, чаю попьёте, и тогда в постели тепло будет.
Дочери, одетые в кофты и гамаши из чистой козьей шерсти неуклюже вскидывали ноги и размахивали руками, боясь упасть.
- Всё! Хватит! – скомандовал Симкин через десять минут. – Потеть тоже нельзя – можно простудиться.
- Господи! За что напасти эти нам? За что? За какие грехи? – не выдержав, заголосила Антонина, - сами помёрзнем и детей поморозим!
Симкин хотел было цыкнуть, ведь сама рвалась переезжать, но сдержался, одумался. Не виноват из них никто, что так получилось. А жена - добрая женщина, милая и тихая. Что кричать…

Через два дня после российской границы вагон прибыл на станцию Бийск.
- Слава тебе, Господи, добрались! – радостно перекрестилась Антонина, настороженно осматриваясь по сторонам.
Однако первые минуты прекрасно дали понять, что от советской власти и здесь лишь одни воспоминания.
- Значит так, - сказал Симкину машинист маневрового тепловозика, - час под разгрузкой – четыреста рублей.
Невозмутимо перебрасывая из одного угла рта в другой дымящуюся «Беломорину», он разъяснил удивлённому переселенцу, - вагон не шутка – дорого стоит.
- Я же на разгрузке разорюсь, - просительно сложил на груди руки Симкин. - Мне вещи в деревню за сорок километров перевозить.
- Сгружай на землю, но вагон освобождай.
- Как же на землю?  - взволновался Симкин. – Это ж вещи вниз, потом вверх, на машину. Тут и снег глубокий. И тяжело и мебель угробим.

- Я помочь ничем не могу. Тариф такой, а время пошло, - машинист оказался неумолим.
Не дожидаясь расцепки, Симкин опрометью побежал звонить насчёт машин, о которых у него был давний уговор. Через час с лишним приехали два стареньких грузовичка. Шофёры - его будущие односельчане, оба в валенках, в сплюснутых поношенных ушанках, поздоровались с ним как со старым знакомым.
- А где третья? – растерялся Симкин.
Водитель, в овчинной безрукавке поверх толстого серого свитера, с красным раздутым носом, хмыкнул, - у него бензина нет! И денег нет.
- Я же аванс оставлял! - опешил Симкин, - и на бензин и на первый прогон. Сколько мы теперь возиться будем с двумя машинами-то?
- А-а-а! – махнул рукой другой, - Расея…
Первая партия пожитков была дружно загружена и отправлена через два часа. Дочек, измученных холодом и дорогой, Симкины-старшие посадили в кабину – пусть едут в новый дом. Сами остались у вагона.

Сложив вещи поближе к выходу, Симкин устало вытянулся в неразобранной ещё комнатёнке на одеялах. Горячему от работы можно и полежать. Машины вернуться не скоро: пока на место приедут, пока разгрузятся. В спешке много чего попортят, да шут с ним. И третий мужик – зараза, подвёл, теперь за простой переплаты больше будет… ну, да ладно, главное, что живые доехали. Не верится, что завтра уже жизнь в новом доме пойдёт.
Сквозь сон он услышал, как подъехали машины. И опять пошла суета: туда-сюда с коробками, ящиками, тюками. Поставить так, чтобы не разбить, не подавить; чтобы не сорвалось и не упало. И всё быстро, быстро… Опять пот, застилающий глаза даже на морозе, и колотящееся от дурацкой запарки немолодое сердце.
На второй ходке он оставил у вагона одну Антонину, а сам поехал в деревню. Там в такой же спешке и суете брали вещи с машин и носили в дом. Дом был пуст и холоден, разговоры, топот отдавались гулким чужим эхом. Симкин даже испугался этой неприветливости.

Когда вернулись на станцию, он с удивлением обнаружил, что вагона на прежнем месте нет.
- Дежурный по станции сказал убрать. Мешает, – как ни в чём не бывало процедил машинист маневрового. - Новый подгон пятьсот рубликов.
Два сцепщика в оранжевых безрукавках сидевших тут же, словно два облитых грязным машинным маслом цыпленка, в упор смотрели на переселенца.
- Да что ж вы, мужики, издеваетесь?! – вскипятился Симкин. - Жена моя с ума сойдёт из-за ваших маневров, подумает, увозят куда-то! Вам же дешевле тепловоз не гонять туда-сюда, - с укоризной покачал он головой, - и мне спокойнее - вы все вещи поваляете рывками. Кому этот вагон сейчас нужен – Новый Год на носу!
- Знает твоя жена, предупредили! – без всякого желания оправдаться проворчал машинист. И заполучив мзду, не спеша тронул симкинский вагон к прежнему месту.
- А ты, небось, думал, тебя тут с распростертыми руками встретят? – вдруг подал голос молодой сцепщик и глянул на Симкина вызывающе, - с поцелуями! Оркестром?! – он резко поднялся и сидушка откидного стульчика хлобыстнула по стене,
Парень подошёл прямо к Симкину, зачвыкал языком, явно намереваясь плюнуть тому под ноги.

- Сам будешь вытирать! – упредил его машинист, и парень передумал, молча сглотнул слюну. Тогда стал покачиваться на худых ногах и вертеть с хрустом кулаки. Казалось ещё миг – и ударит, но он просто ткнул рукой в тыл.
- Вон – целый вагон шмотками забит! Всю жизнь прожил там припеваючи, а когда припекло, об России вспомнил?
- Не надо мне оркестра, парень, - устало сказал Симкин, лишний раз поняв, что старый мир с его добрыми патриархальными обитателями канул в небытие, - я думал просто по-человечески будет. Ведь я же вам плачу.
- Ты железной дороге платишь! - парировал обидчивый сцепщик. – А нам от неё  крохи! Не пожрать, не подавиться!

Симкин промолчал, всё равно этот молодой не поймёт, что деньги переселенца тоже нелегким трудом заработаны. Только лишний повод тому взорваться.
- Отсюда что ль родом? – разряжая обстановку, вмешался пожилой сцепщик с густыми, седеющими усами. Симкин с благодарностью взглянул тому в печальные глаза, пояснил:
- С Ярославской области я.
- Чего в родные места не возвращаешься?
- Нет уже той деревни, где родился.
- Небось, как ты – все поразбежались – вот и нет деревни! – съязвил молодой.
- Я же не виноват, что меня после института в Узбекистан послали, - словно оправдываясь, ответил Симкин. - Советская власть послала.
- И кем ты там был? – вновь спросил сцепщик постарше.
- Главным инженером комбината.
- То-то и видно. Наворовал от души – и металл тут и кирпич, - никак не мог угомониться парень, недобро сверкая глазами, -  мне за всю жизнь столько не заработать! Живу от получки до получки, а зубы на полке отдыхают!
- Почему же наворовал? Я все оплачивал. У меня заработок хороший был. Я и почетный рационализатор на комбинате… был…
- Вот, что, рационализатор, гони нам на лапу штуку, а не то вообще вагона не найдешь! Верно, Маркелыч? – парень обернулся за поддержкой к машинисту. Тот охотно поддакнул.

- Ребята, что же вы делаете?! – Симкин поднёс к груди огрубевшие за трудную дорогу руки, взмолился, - ведь я же русский, как вы! Там - обворовали! Сюда приехал - вы последние деньги тяните! Мне, что сейчас карманы вывернуть – и в петлю?!
- Слышь? – молодой сцепщик толкнул локтем машиниста, - это его-то обобрали! Барахла на целую деревню! Даже скотину припёр!
- У меня две дочки на выданье, - взялся оправдываться Симкин. – Работы нам сейчас не найти – мы чужие. Что вы, понять не можете?
- Нету сейчас понимающих, - равнодушно, без сочувствия вздохнул машинист, - сейчас одни желающие… на карман поиметь.

Симкин протянул машинисту деньги и, не глядя в глаза, сказал:
- Только вагон больше не гоняйте никуда.
Вагон отцепили на старом месте. Симкин резво запрыгнул в него и крикнул:
– Тоня!
У жены уже не было сил причитать, едва раскрылась дверь, она повисла на плечах мужа и затряслась от рыданий. Сцепщик постарше угрюмо посмотрел на них и молча полез в тепловоз.

Обошлись ещё двумя ходками, пока из вагона вынесли всё. Давно стемнело. Симкин последний раз заглянул в теплушку, посветил фонариком, осмотрел голые полы и уже собрался сесть в машину, как к нему из темноты вынырнуло оранжевое пятно. 
- На, мужик, мою долю, – пожилой сцепщик протянул Симкину деньги, - на чужом горе не наживешься, я-то знаю. А на младшего, задиристого, не обижайся. У него месяц, как девка к другому ушла, к ларёчнику. Надоело, говорит, в одном платье ходить. Вот он и злой на весь мир.

- Нет на нас беды общей, - посетовал Симкин, с какой-то неловкостью беря свои деньги обратно, - чтоб друг за дружку стали крепче держаться…
- Беда-то есть, не от хорошей жизни мы такими сволочами стали, - признался железнодорожник, - да только хитрая беда, подлая. Наоборот, нас разъединила. Всё купи-продай - нелегкая эта называется… А там, где деньги вмешались, считай, сам чёрт влез… Друг друга рады ограбить. Ну, бывай, - махнул рукой сцепщик и потянулся за рацией, - на десятом можно забирать!
«Совсем чуть-чуть осталось», - разомлёв от тепла в кабине, подбодрил себя Симкин, когда машина проехала небольшой мостик, который он заприметил ещё в первый раз. А перед глазами стоял молодой сцепщик, у которого тоже в жизни уже была большая беда, и который от этой беды сломался. Сломался, если зла всем желает – так.
Двор в этот раз показался Симкину приветливее, хотя всё в доме было кубарем. Дочери уже затопили печь, и теперь ждали от неё тепла, прижимая к побеленной стене руки. Только Антонина растерянно металась по комнатам, словно ища знакомый уголок, которого тут не было и быть не могло.

- Тоня, готовь что-нибудь поесть! – скомандовал ей Симкин, больше для того, чтобы отвлечь от тоски. В работе душа меньше болит, - он это знал прекрасно.
Помощники разгрузили остатки досок и кирпича на снег и, получив причитающееся, довольные покинули двор.
- Хозяин! На новоселье не забудь пригласить! – встав на подножку, добродушно пробасил носатый, в сером свитере.
- Не забуду, - Симкин благодарно улыбнулся и помахал рукой. 
Будет у них новоселье, обязательно будет. Как бы туго не зажимала жизнь, а русскому человеку праздник нужен. Показать, что не сдался он перед невзгодами, не пал душой в бездонную пропасть.

Да и не будет счастья на новом месте, если не собрать соседей, не накрыть стол, не сплясать, не спеть, словом, не обмыть новую жизнь. А счастье всем нужно, ох, как нужно. Только верой в него и живёт человек.
Будут гости. И соседи, и будущие друзья, и может, будущие враги – все придут. И даже тот водитель, что беззастенчиво пропил аванс, придёт; как ни в чём не бывало, улыбнётся и посетует о том, что не получилось у него помочь беженцу, хотя очень хотел. Сошлётся пустая душа на важные причины, и не пускаясь в затейливое враньё, ляпнет первое, что взбредёт в голову. А Симкин будет знать, что истина совсем не в словах, а в том, что этот горе-соседушка давно пропил свою совесть. И ничего ему Симкин не скажет. Не скажет, но на остаток жизни себе запомнит, что серьёзное дело с ним больше иметь нельзя.

Выстуженный дом потихоньку прогревался. Радостное пламя бушевало в печи, создавая приятный уют. И скорый ужин был готов, исходя аппетитным дымком, по которому они за дорогу так соскучились. Разбирать вещи Симкины даже и не брались – они были вымотаны до полного бессилия и мечтали после горячего ужина только об одном – о спокойном сне. Посреди большой комнаты на пол расстелили ковры и повалились на них как оловянные солдатики.

Сколько должно пройти времени, прежде чем чужие стены станут родными, прежде чем в этом запущенном уголке поселится уют; сколько минёт событий, прежде чем душа перестанет рваться в далекие края и обретет покой здесь?! Одному Богу известно.
- Вот - наш новый дом! – хотел радостно объявить Симкин, но от пережитого за последние дни, горло у него перехватило, и на глазах показались слезинки. Получилось просто и грустно.
– Теперь тут жить будем…
Антонина, как всегда, заплакала и обняла мужа.
- Это ничего, - устало шептал Симкин, чтобы не было слышно, как дрожит его голос. – Мы теперь у себя дома. Все будет хорошо.