У истоков сердца - 1 глава

Это был обычный день, который клонился к закату. Шумный город готовился к тому, чтобы погрузится в вечернюю феерию, присущую ночной Москве в начале весны. Я сидела в своей комнате и перебирала игрушки. Я даже не играла. Просто разглядывала их, бережно складывая в пластиковый ящик. Все было так, как и должно было быть в это время суток и это время года. Никаких отклонений. Я была вовлечена в интереснейшую череду воспоминаний, захватывающих мои мысли с каждой новой секундой и так продлилось бы еще очень долго, но тут  кто-то торопливо провернул дверную ручку и дверь, со свойственным ей звуком открылась. В мою комнату вошла восторженно-радостная мама. Мама, бросила на меня лукавый взгляд, и слегка прищурив глаза, спросила:
- Хочешь съездить к бабушке? Она ждет. Говорит, что скучает по тебе. Поехали, а? – спрашивает мама.
- Да, конечно, я безумно рада была бы сейчас ее увидеть.
- Тогда собирайся. Время бежит быстро, а дел у нас слишком много.
Я бросилась натягивать на себя истертые джинсы. Заметалась по комнате в поисках водолазки. Наверное, трудно сразу понять мое рвение, но я попытаюсь объяснить.
Дело в том, что большую половину своей жизни я провела бок о бок со своими бабушкой и дедушкой. Нам очень долгое время приходилось делить жилое пространство. Не в смысле, что я жила не с родителями, нет, просто в определенный период нашей жизни мы тремя семьями жили под одной крышей, можно сказать ютились в шестидесяти метровой бабушкиной квартире. Но на самом деле, вовсе не ютились, а именно жили вместе, радовались каждому дню, вместе разделяли абсолютно все, что с нами случалось. И только год назад разъехались по отдельный квартирам. Мы – это я, моя мама, папа, бабушка, дедушка, родная мамина сестра Лариса, ее муж и по совместительству мой дядя Саша, и их сын Кирилл, мой горячо любимый брат.
Конечно же, мне очень трудно было свыкнутся с тем, что теперь мы жили не вместе, но все же я была безумно счастлива оттого, что теперь имела свою собственную комнату, островок личного пространства. Я могла наконец-то спокойно отдыхать в любое удобное для меня время, заниматься своими делами, высыпаться, не боясь быть разбуженной посреди ночи разного происхождения звуками, вроде громко работающего телевизора, громогласных разговоров бабушки или странными хождениями по квартире так и не установленной личностью.
Вся наша жизнь составляла бесконечное копошение на кухне, в ванной, затем выдвижениями каждого члены семьи на работу или учебу, после следовало торжественное возвращение домой, совместный просмотр какой-нибудь телепередачи (хотя конечно вкусы сильно разнились, и это вызывало своего рода маленькую войну между теми или иными членами семьи), затем ужин и крайне сомнительное понятие «отдыха».
Я любила все это, и всегда представляла себе, будто бы мы открыли новую Вселенную, независимое государство, которое живет по каким-то своим правилам, на все всегда обращает повышенное внимание, обожает изучать детали, внутренний мир своих граждан, проводит своего рода испытания, хвалит за заслуги и конечно судит за провинности. Но которое при этом никогда не предаст, всегда простит и примет обратно, что бы ты не натворил.
Зная, что за спиной у меня такое необычное государство, я всегда испытывала потрясающее чувство тепла и надежности, я всегда знала, что есть на свете люди, которые способны любить меня такой, какая я есть, не требую от меня невозможного, не пытаясь подмять и сделать такой, какой любить легче, и главное, принимая мое место в этом мире. Без желания возвысить его или сделать более значимым и важным, нет, просто принимая его за то, что оно есть, и любя его за то, что оно мое.
Можно конечно без конца говорить о том, что иногда все было слишком далеко от идеала. Да, можно утверждать и сравнивать, можно стремится к каким-то призрачным высотам и обвинять тех, кто рядом в том, что не всегда все идет так, как хочется. Можно даже пытаться все изменить, сделать более шаблонным, можно завидовать тем, у кого все идет более гладко и совершенно, чем у вас. Пережив все это, можно испытать невероятно огромный спектр чувств и эмоций, проверить их подлинность на деле и даже гордиться потом всем этим. Ну а можно, просто принять жизнь и людей, которые находятся с тобой рядом, не надевая розовых очков и не подвергая спокойствие близких тотальной проверки на прочность, и понять уже, наконец, что от этого тепла намного круче.
Но вернемся в тот судьбоносный вечер. Я оделась, и вышла на улицу подождать маму на скамейке во дворе. Спустя некоторое время мама вышла из подъезда, и мы сев в ее машину, отправились таки в гости к бабушке.
Машина не спеша, летела по оживленным московским шоссе. Наверное, нет на этом свете дороги, более мне родной, как и нет, наверное, более интересного занятия, чем наблюдать, проплывающий мимо город.
В это время машин в городе было как всегда много. На дорогу мы потратили около получаса. Все это время я наблюдала из окна нашей машины чудесные виды вечеряющего города. Он плыл мимо. Чарующий и медленно погружающийся в волшебную атмосферу сверкающих огней и ярких отблесков света.
В городе жизнь била ключом. Разные люди спешили в разные стороны. Кто-то двигался нервно, кто-то расслабленно и явно наслаждаясь происходящим. Лица людей быстро мелькали, сменяя друг дуга. Некоторые имели крайне озабоченный вид, другие казались ветреными, третьи отрешенными.
Тогда я подумала, что это, наверное, было бы крайне удивительно, если бы кто-то смог рассказывать мне о каждом, случайно встречающемся мне человеке. Но не сухие факты, вроде тех, где родился, как учился, что делал. Нет. Другое. Кто чем живет. Например, вот эта бойкая женщина в нелепой оранжевой курточке, что так старательно пытается высмотреть в толпе того, кого очевидно ждет. Я была бы не прочь узнать, есть ли у нее дети или бывала ли она когда-нибудь в Париже или Лондоне, но, увы, светофор загорелся зеленым, и мы помчались дальше, навсегда оставляя тайну ее жизни нераскрытой.
Вскоре, мама уже парковала машину во дворе дома, в котором проживала бабушка. В этом самом родной для моей души месте.
Я любила этот двор. Да и можно ли было его не любить? Стоит только оглянуться вокруг: в центре что-то вроде небрежно разбитого сквера, островок свежей зелени в теплое время года, вплотную к тротуарам припаркованы машины жильцов этого старого дома, сам дом являет собой постройку в виде буквы «п», как бы замыкаясь с каждого угла. Окна первых этажей расположены слишком низко к земле, поэтому почти на всех металлические решетки, посреди сквера стоит пень, пень, который казалось мне, стоит на этом месте с начала веков, козырек подъезда, на самом краешке которого невесть каким чудом проросли молодые березки, в это время года еще совсем голые. Дверь подъезда, обклеена объявлениями, самыми-самыми разными.
Помнится, когда я была помладше, я не могла пройти мимо, не оторвав  от каждой листовки клочок цветной бумаги с телефонным номером. Да, мне казалось, что эти цветные листовки также ценны, как допустим, мамины украшения.
Смотрим дальше. На асфальте, прямо у выхода из подъезда расположился канализационный люк. Он находился в легком понижении, относительно остальной поверхности асфальта, поэтому в дождливые дни там непременно образовывались лужи невероятных размеров, и мы с братом, будучи маленькими неуклюжими детьми, стоило нам только выйти из подъезда, обязательно попадали в ее пугающих размеров пучину. Мамы злились и ругались. Папы брали нож, и, приподнимая им крышку люка, спускали воду. Но этого хватала не надолго. Только до следующего дождя, ибо, как мне кажется, эта лужа имела свойство подобное птице-фениксу и всегда возрождалась за довольно короткие сроки. Эта лужа вечна. Я поняла это примерно на пятом году своей жизни. С ней даже не стоило бороться, нужно было просто принять ее как данность.
Мы продолжаем оглядывать двор. И вот, наконец, упираемся взглядом в два, с виду ничем непримечательных окна на первом этаже. Они располагаются над козырьком подвального помещения и за счет этого не так принижаются к земле, как остальные окна. Можно даже подумать, будто бы это вовсе не первый, а прямо таки второй этаж. Раньше, это действительно было подвальное помещение, сейчас же это парикмахерская, чья лестница находится ровно под окном бабушкиной кухни. О, какое множество раз, в те незапамятные времена, когда на этих окнах не было еще решеток, приходилось кому-то из нашего славного семейства лезь в это окно. Ибо, мой обожаемый дедушка запирался на все замки, садился в кресло в гостиной и, включив на полную мощность звук телевизора, засыпал. Если вы думаете, что его можно было разбудить, вы очень заблуждаетесь, так как он не слышал ни телефонных звонков, ни раздраженных криков и стука в окно, ни звонков в дверь, ничего. Я уверена, выпусти мы пушечный заряд, он все равно бы не проснулся, поэтому нередко нам оставался один единственный выход.
В окнах горит неяркий свет. Из них постоянно доносятся разные звуки. Будь то работающая кофемолка или эмоциональный женский голос. Звукоизоляции никакой. Отчетливо слышен каждый производимый внутри звук.
Мы с мамой стоим напротив двери подъезда. Она смеется, не может вспомнить код. Просит меня его ввести, ссылаясь на молодую свежую память. Молодая свежая память не так свежа, как кажется, и поэтому мне приходится вытерпеть несколько неудачных попыток прежде, чем наконец мои пальцы по инерции вводят правильный код.
Мама толкает дверь. Мы входим и сразу же погружаемся в великолепный мир московского подъезда. Да-да, это именно мир, ибо, как и в каждом мире здесь есть куча вещей свойственных этому месту. Самый ярчайший из них – запах.
Прелестный, мгновенно переносящий на много лет назад запах готовящегося ужина, домашнего супа, сигаретных бычков, что плавают в банке из под оливок, стоящей на почтовых ящиках, запах влажной штукатурки, которая непонятно благодарю какому чуду до сих пор держится, пыли, скапливающейся здесь годами и не кем во век не убираемой, запах недавнего пребывания здесь котов и кошек, что любят незаметно прошмыгнуть в подъезд с улиц, запах моего детства и запах старости этого дома.
Я нажимаю кнопку звонка, которая находится чуть правее двери. Внутри начинают быстро и суетно двигаться, шуршать целлофановыми пакетами, громко говорить «Сейчас-сейчас, ключи уже почти у меня в руках», и по всем этим признакам, я понимаю, что очень скоро увижу встревожено-счастливое лицо бабушки. Не проходит и трех секунд, как мои предположения оправдываются, и на пороге появляется ее суетливо-бойкий силуэт.
-Родная, моя, любимая, девочка – бабушка бросается обнимать меня (хотя конечно обнимать, это мягко сказано, бабушка стискивает меня в своих объятиях так, что очень скоро мне становится трудно дышать). Она делала так всегда. Я это любила. – Я так тебя ждала, я так соскучилась, что думала, когда увижу тебя, возможно, умру от нежности… - бабушка, захлебываясь словами, начинает тискать меня за щеки, оттягивает их, поворачивает меня то спиной, то лицом, дабы убедиться, что за то короткое время (а именно полторы недели), что она меня не видела, я непременно очень выросла.
- Ты так выросла – замечает она, и переключается на маму.
С ней она более сдержанна. Хотя заметно, как она хочет проделать со своей дочкой тоже, что около минуты назад проделывала со мной.
- Что же я вас на пороге держу-то – громогласный голос бабушки мигом разносится по подъезду и эхом отдается где-то этаже на пятом. Теперь, я уверена, то, что мы с мамой приехали, знает абсолютно каждый жилец дома – проходите-проходите, я тут как раз чай заварить решила, пирог вот утром испекла, такой, какой ты любишь, моя милая внученька. Правда, у меня беспорядок жуткий, можно подумать, будто бы по дому прошелся Мамай со своим игом, хотя на самом деле, я просто затеяла капитальную уборку…
Пока бабушка и мама отвлекаются на разговоры, пока их слова цепляются друг за дружку так, что может показаться, будто бы между этими словами существует какое-то почти физическое притяжение, словно у двух магнитов, пока они, как и все соскучившееся друг по другу люди, взахлеб рассказывают вчерашние происшествия и делятся новостями, я медленно отхожу в сторону, дабы пройтись по своему старому дому и насладится пребыванием в нем.
Вот коридор. Совсем рядом с дверью расположился грязный, потрепанного вида шкафчик,  который как бы является на самом деле никаким не шкафчиком, а просто напросто нишей в стене, к которой приделаны две непонятного происхождения дверки. Что там хранится? О, возможно чтобы описать все то, что там хранится мне потребуется около двух суток без сна, отдыха и перерывов на еду, а также команда экспертов по антикварным и еще по абсолютно не пригодным в домашнем обиходе предметам, которые, тем не менее, бережно хранятся вот уже какой век в этом шкафу, дабы однажды переехать в такой же шкафчик в загородный домик и там пролежать еще тысячелетие, при этом так старательно и прилежно ожидая того самого невероятного, что с ними должно по идее случится «Может пригодиться когда-нибудь! Зачем же выкидывать?».
Продолжаем осматриваться. Под потолком висит люстра. Темного цвета, название которого не смог назвать бы даже самый искусный художник, ибо такой цвет может появляться только в одном единственном месте на земле. В московской квартире. И место это, которое возможно так навсегда и останется загадкой вселенной, никогда не будет никем постигнуто и изучено полностью, даже если снарядить туда самую повидавшую и подготовленную в мире научную экспедицию, потому как если в пустыне Сахара у них еще есть шанс обрести какой-то успех, то в московской квартире, все старания этих бедняг почти наверняка увенчаются неудачей.
Тем временем с кухни еще продолжают доноситься звуки бабушкиного голоса. Бабушка все  что-то рассказывает, мама смеется. В этот момент я подумала, что никого роднее у  меня нет, и случайно улыбнулась сама себе, понимая, как сильно я их люблю. Но все же, не вмешиваясь в беседу, продолжила медленно разглядывать наш старый дом, наслаждаясь родными запахами и до боли привычной обстановкой.
Я прохожу дальше и оказываюсь в просторной комнате. В гостиной. Здесь пахнет пыльным вельветом старых диванов, которые располагаются в этой комнате. Помнится раньше, мы с братом постоянно играли на этих диванах. Для нас было несказанным весельем перепрыгивать с одного дивана на другой, прятаться за ними, будто бы больше этого делать было негде. Мы представляли, что это вовсе не вельветовые диваны, а настоящие горы, а мы альпинисты, которые, борясь со стихией и непогодой, пытаются взять невероятную высоты. Мы срывались в пропасть, вытаскивали друг друга, перепрыгивали через расщелины, пытались забраться на вершину. Да, пожалуй, это была одна из лучших наших игр. Жаль только, что теперь мы уже не сможем в нее играть. Слишком выросли, а огромные горы превратились вдруг в скромные холмики.
Вскоре, я понимаю, что в воздухе определенно присутствуют еще какие-то запахи, охарактеризовать и дать название которым я затрудняюсь. Могу сказать только, что запах этот крайне знаком мне, и я определенно погружаюсь в другой мир, как только чувствую его.
Подхожу к шкафу, распахиваю его, и перед моими глазами тут же появляется какое-то пестрое пятно. Точнее, «пестрым пятном» это мог бы назвать кто-нибудь другой, абсолютно незнакомый с содержимым этого шкафа. Я же сразу понимаю, это бабушкин гардероб, кладись безвкусно пестрых, но оттого не менее любимых вещей. Они, как и всегда аккуратно весят, создавая собой ровный ряд, каламбур нагроможденных в невероятных количествах вещей. Глядя на них, я не могу не вспомнить, для какого назначения я их использовала, когда была поменьше. Пока никто не видел, я их мерила. Да-да, я обвешивалась длинными бабушкиными юбками, которые мне с моим тогдашним ростом больше годились как платья, и весело кружась, бегала по комнате, представляя себе невероятные истории, и воображая себе самой красивой молодой цыганкой кочевого табора. А в этих одеяниях я походила именно на цыганку. Они смешно висели на мне, но я этого не понимала, и была очень счастлива от возможности их примерять. Вспоминая все это, я не заметила, как громко смеюсь, и тут же оборвала себя, решив еще раз оглядеться в этом, почти магическом и судьбоносном для меня месте.
Комната до краев заполнена теплым золотистым светом. Легкий ветерок, что проникает в комнату через приоткрытую форточку, бережно играет с занавеской. Яркий свет пронизывает  воздух, и сквозь этот луч можно разглядеть, сколько в этой комнате пыли. И это делает ее еще более неповторимой. Она погружена в бесконечную гармонию своего неспешного существования и наполнена безупречным домашним уютом, будто кто-то специально каждую секунду заботится о том, чтобы абсолютно всякая ее деталь идеально дополняла внешнюю картину, вместе тем даже мизинцем не затрагивая ее хрупкую атмосферу, ее тонкую внутреннюю составляющую.
Рассматривая все эти предметы, я ловлю себя на мысли, что дико скучаю. По всему, что связывало меня с тем временем. По тому времени. По тому, что тогда с нами со всеми случалось. По нашему маленькому государству, по нашей вселенной, в которой есть свое пространство, свое время, своя череда событий. Я очень скучаю. А еще, мне начинает казаться, что этого больше нет. Что все мы вступили на новую дорогу, которая не чем не хуже, а напротив намного лучше прежней, но она уже определенно не та, что была раньше.
Конечно, так бывает. Когда будущее раскрывает перед тобой свои двери, ты всегда идешь вперед, ведомый его слепящим светом. Так и должно быть. Это прекрасно. Но есть очень тонкая грань. Переходя ее, ты понимаешь, что твоя жизнь – это уже не то, что было раньше.
Но так случается далеко не у всех. У некоторых людей жизнь всегда идет своим чередом, не поворачиваясь вдруг на девяносто градусов. События сменяют друг друга плавно, затрагивая, но, резко не меняя самих людей. Когда получается именно так, грань стирается.
У людей же, чья жизнь преподносит сюрпризы и имеет свойство не застаиваться, а резко изменятся, все происходит совсем иначе. Они идут навстречу своему будущему, но иногда, оглядываясь назад у них, есть возможность наблюдать свою жизнь как бы со стороны. Смотреть на нее, как можно было бы смотреть в раскрытую книгу. И конечно понимать, что изменилось, а что осталось прежним.
Часто бывает, проходишь какой-то этап, и осознаешь, что тебя уже почти ничего не связывает с тем временем, кроме того, что там был именно ты и никто кто-то другой. И еще то, что повтора на бис не будет уже никогда. И вот, когда ты имеешь счастье очень четко наблюдать свое прошлое и понимать, что миг уже невозвратим по причине того, что ты и все, что связывало тебя с тем временем давно стало другим, именно тогда рождается ностальгия.
Я оглядываюсь в желании понять, что же именно поменялось здесь за время моего отсутствия, но долго не могу этого уловить. Затем смутно в моей голове начинают всплывать различные картины, прорисованные точно в деталях, и вот я уже догадываюсь, в чем кроется загадка моего внутреннего сомнения. Да, здесь слишком тихо. Так тут никогда раньше не бывало. Эта комната постоянно находилась в движении, будто неугомонный муравейник. Мы ужинали, отдыхали, смотрели телевизор, пили чай, играли во что-нибудь именно здесь. А теперь тут тихо. Это настолько несвойственно этому месту, что кажется даже чем-то противоестественным, и непременно начинает нагонять тоску. Тогда я начинаю медленно кружится, чтобы создать немного движения, слегка размахивая обеими руками. Я закрываю глаза и представляю, что нахожусь не в маленькой определенно тесноватой для танца комнатке, а в большом бальном зале, а на мне красивое платье, которое во время моего кружения наполняется воздухом и слегка развивается. Я полностью погружаюсь в  удивительный мир танца,  я соблюдаю ритм, и мое тело начинает двигаться в такт воображаемой музыки, но вдруг мамин голос возвращает меня к реальности:
- Ты очень красиво и главное вдохновенно танцуешь, и я бы, наверное, смогла наблюдать за тобой вечность, но знаешь, я пришла спросить, может быть, ты попьешь чай вместе с нами. Поговорим…
- Ээээ….Я не знала, что это кто-то видит. Я просто вспомнила…ну ладно. Действительно, что же это я, может и вправду испить с вами чаю.
-Пойдем, там у бабушки есть замечательный черничный пирог, как раз такой, какой ты любишь больше всего на свете. – игриво добавляет мама.
- Иногда мне кажется, что я смогла бы продать душу только за то, чтобы еще раз его отведать. – с улыбкой отвечаю я.

* * *
 Я откусываю приличный кусок бабушкиного пирога. Он на вкус, наверное, как спелый плод в райском саду. От пирога веет детством и теплом в прямом и переносном смысле. Я вслух восхищаюсь его отменным вкусом и мастерством того человека, который это сотворил. Бабушка улыбается и напоминает мне, где и как она научилась его готовить. Да, мне тоже этого никогда не забыть. Она научилась готовить его на нашей даче, дабы подкармливать нас с братом в жаркие летние дни, когда ничего другого съесть, кажется просто невозможно.
В течение всей моей жизни, я думала, что наша дача – это такое место, где сосредотачивается все вселенское зло и добро, вся любовь и ненависть, бесконечная радость оттого, что мы до следующего лета покинули его, и жуткая ностальгия зимой, когда хочется очутиться вдруг именно там. Посидеть втроем напротив костра в темную-темную ночь. Поковырять его большой железной палкой-качергой, поговорить о чем-нибудь близком и понятном, понаблюдать за звездным небом и снова почувствовать себя свободным и маленьким. Даже не маленьким, крошечным. Таким, будто миру со всеми его заботами и трудностями нет до тебя никакого дела, и ты можешь вечно сидеть так, слушая непринужденную болтовню людей, которых любишь больше всего на свете. И я уверена, человек именно в такие моменты может чувствовать себя по-настоящему, абсолютно свободным. В такие моменты, когда ты вдруг перестаешь строить бесконечные иллюзии по улучшению своего мира, который тебя окружает, составлять бесчисленные планы по усовершенствованию своей маленькой вселенной. В такие моменты. И только тогда, когда принимаешь свой мир и свою жизнь такой, какая она есть, не пытаясь отнять лишнего и прибавить нужного. Тогда чувствуешь себя свободным. И понимаешь, что тебе больше ничего и не нужно…
Мы весело проводили там время. Помимо еженощных сидений около костра парились в нашей крошечной баньке. Ставили во дворе на все лето детский бассейн, больше непонимающий большую лужу и весело брызгаясь, плескались в нем в особенно жаркие деньки. Нам с братом лучше было бы и не париться в этой баньке, так как каждый раз мы рисковали серьезно заболеть, со всеми вытекающими из этого малоприятного обстоятельства последствиями: кашлем и температурой. Но мы упрашивали бабушку, каждый раз заставляя ее растаять от наших слов, будто мороженное в душный летний полдень.
Еще на нашем не блистающим огромными расстояниями участке росла ключника, полудиковатого вида, хотя бабушка всегда считала и представляла все так, будто бы это один из самых селекционно-совершенных видов в мире. Бабушка удивительный человек, обладающий, пожалуй, неповторимым и таким редко встречающемся теперь качеством, как самоубеждение. Она всегда верила всему, что видела. И всему, что особенно важно подчеркнуть, чего не видела, но так хотела увидеть.
Мы брали маленькое лукошко и выходили на участок, на наши скромные классически-шестисоточные владения. Собирали эту самую клубнику, и потом, сидя на крылечке,  наблюдали за людьми, изредка проходящими мимо нашего двора. Да, мы их обсуждали, чего греха таить. Сидели вот так, упивались потрясающим запахом свежей клубники, и обсуждали людей. Бабушка всегда умела находить даже в самом непримечательном прохожем такие нелепые недостатки, так еще и вдобавок ко всему так смешно их пародировала, что иногда даже доходило до истерического смеха.
А когда мы с бабушкой ложились вечером спать, мы непременно обсуждали важнейшую, как мне тогда казалось для нас тему. Мы говорили о русалках, которые живут в реке, текущей вблизи нашего поселка. О, это магическое место, таящее кучу секретов, и я честно сказать до сих пор считаю, что там живут русалки и кикиморы, а также лешие  и прочая нечисть славянской мифологии. Они, наверное, выходят только по ночам, чтобы их никто не видел, а в дневное время прячутся глубоко под водой, изредка шелестя высоким камышом, поросшим непроходимой стеной вдоль всего берега и аккуратно всплескивают тинистой водой, желая тем самым привлечь к себе внимание незадачливых посетителей этих, недоступных и нежелательных для человека, магически-мифологический мест, по сей день таящих в себе самые невероятные тайны.
Уехать летом за город, это, для детей начиная с пятилетнего и заканчивая девятилетним возрастом самое, что ни на есть сказочное путешествие. Мир открывается тем, кто хочет его узнать. Из поколения в поколение дети ищут приключений, придумывая их себе, лазая по самым непроходимым и невероятным местам, исследую их с настойчивостью ученых, изучающих свою науку, дети хотят жадно впитать свой первый опыт, они вплотную сталкиваются с миром и всем, что он в себе таит. Так происходит абсолютно со всеми, и мы с братом не исключение. Но почему-то нам всегда казалось, что мы первооткрыватели, и что многое из того, что нам посчастливилось узнать, действительно открылось только нам и мы первые в мире, кто получил доступ к этому волшебному знанию жизни.
Иногда и дед не на недолгое время оставался с нами на даче. Он смотрел телевизор, а мы всегда прыгая и громко повизгивая, мешали ему, он ворчал, но никогда не ругался. Еще он бродил по нашему участку и собирал только-только созревшую малину. Срывал ее хрупкие плоды и аккуратно надкусив, наслаждался неповторимым вкусом этой ягода. Она всегда была слишком мягкой для его грубых рук, и нередко ему просто не удавалось рассчитать силу и сохранить ее в невредимости.
Что сказать еще? Наверное, ненужно ничего говорить. Время, которое было там с нами, оно будто захватывающий дух прыжок в другую действительность, неведомое пространство беззвездного небо, что каждою ночь томилось над шиферной крышей нашего уютного тихого дома, пристанища для трех, любящих смеяться над нелепостью некоторых прохожих, людей.

* * *

Ее черничный пирог удивителен, и им можно наслаждаться еще несколько жизней, так и не исчерпав до дна неиссякаемый источник любви к этому, пожалуй, самому вкусного творению человечества. Но время на часах неумолимо уходит, заставляя мою маму нервно поглядывать на них.
- Отец скоро приедет? – озадаченно спрашивает она у бабушки.
-С минуты на минуту должен.
Не успевает бабушка договорить, как из коридора начинают доносится звуки, очень схожие со звуками открывающихся дверей. В дверном проеме появляется взъерошенный силуэт деда.
-Не вставайте, я сейчас быстро схожу с магазин за бутылкой пива на вечер и колбасой, только переоденусь.
Мы понимаем, что спорить ним бесполезно, и продолжаем нашу скромную беседу, которая, тем не менее, будет слышна даже тем, кто случайно в этот вечер пройдет мимо бабушкиной квартиры на расстоянии примерно шести-семи метров.
Но время стремительно продолжает убывать, и мама объявляет, что непременно пора сворачивать наш маленький пикник, и мы бодро начинаем собираться. Одеваемся, и уже через несколько мгновений оказываемся на улице, под козырьком подъезда. Бабушка, как и всегда, выходит на улицу нас провожать, не удосужившись даже сменить домашние тапочки на более удобную обувь.
Они громко и бойко прощаются с моей мамой, параллельно не забывая обсуждать некоторые, актуальные еще темы, и очень скоро я понимаю, что такое прощание (самое обыденное для моей семьи) может затянуться еще на очень долгое время.
Я отхожу в сторону и наблюдаю.
Тополя, также впрочем, как и много лет назад, шелестят над головой своими шершавыми ветками, которые из года в год изо дня в день гнутся под порывами сильного московского ветра, но каким-то чудом не ломаются. Будто бы кто-то невидимый специально охраняет эти деревья от всяких ненастий, которые могут с ними приключится.
В песочницы играют дети. Я почти незаметно улыбаюсь и грущу одновременно. В такие моменты особенно сильно понимаешь, насколько все относительно. Еще недавно мы сами копошились, словно крошечные жучки в этой самой песочнице, а теперь выросли из нее, куда-то постоянно спешим, что-то ищем, кого-то ждем. Когда-нибудь и эти дети вырастут, придут сюда, чтобы, как и я, сейчас постоять в тени родных арок, побродить по переулкам, каждый их которых пахнет домом. Когда-нибудь и они подумают о том, насколько быстротечна жизнь. Когда-нибудь и мы, сидя вот так на знакомой до боли скамейке, словно эти веселые старушки, взгрустнем, вспомнив свое прошлое, вспомнив, какими мы были, вспомнив, но не пожалев ни об одной минуте.
Ведь это так важно, построив дом своей жизни, никогда не забывать про тот хрупкий фундамент, на котором он держится. Фундамент воспоминаний.
Да, пройдет время, но тополя над головой не перестанут шелестеть. Просто теперь не для тебя, а для кого-то еще. Временами так хочется остаться в каждом метре этого потерянно на скрещенной карте севера города. Дышать в нем пылью весенних дорог и в этом обрести свой вечный покой, вернувшись, словно нерестящаяся рыба туда, где много-много лет назад вылупился из крошечной икринки. Хочется большими буквами впечатать свои имена в стены этих подъездом, хочется, чтобы кто-нибудь, через много лет, проходя однажы мимо твоего окна, вспомнил о тебе, о том, что ты жил здесь и также бродил по этим улицам, и тем самым подарил тебе жизнь, неповторимое место в своих воспоминаниях. А ветер будет также выть, и стучаться по ночам в окна, и блики света от проезжающих машин будут рисовать на потолке причудливые узоры. И главное, что может, когда-нибудь ветер снова будет разносить наши далекие мечты по пустым карманам, и нам, таким небрежно лежащим на этом пыльном полу, будет с силой вздымать грудную клетку, так что снова станет, слышен ритм пульса самых далеких прохожих.
Вдруг я понимаю, что совсем отвлеклась оттого, что сейчас происходит под козырьком подъезда. А под козырьком стоят мама и бабушка и смотрят в сторону одной из здешних арки, из темных недр которой появляется вдруг взлохмаченный и почему-то кажущийся теперь невероятно потрепанным дедушка.
Он хромает. А точнее идет так, что очень скоро становится понятно, он волочет за собой правую ногу. Я не очень понимаю, почему так происходит, поэтому подхожу поближе. Внезапно у меня появляется возможность в самых мельчайших деталях разглядеть его стремительно приближающееся лицо. Я замираю в тихом изумлении.
Его лицо слишком бледно для его нормального цвета, я бы даже сказало, оно имеет какой-то желтовато-серый оттенок. Щеки сильно впали, а  скулы отчетливо проступили на его изрядно похудевшем лице. Глаза странным образом потускнели, поблекли, будто кто-то нарочно пожелал их обесцветить.
Теперь я понимаю, там, в квартире, под другим освещением я этого не замечала. Я поворачиваюсь назад, чтобы вглядеться в лица бабушки и мамы, и очень скоро понимаю, что вовсе не одна сразу не заметила этого. На их лицах застыл немой испуг.
Он идет так, как никогда раньше не ходил. Будто бы не своей походкой. Он сгорбился, как бы прижался к земле, словно испуганный потрепанный воробушек, и от этого кажется, словно он стал намного меньше, чем есть на самом деле.
-Здравствуй, дед! – пытаясь прибавить голосу непринужденности, громко приветствую его я. – Ты как? Ты себя хорошо чувствуешь?
-Привет, Кристюша….да как-то не очень, пойду-ка я сразу домой, что-то не могу долго задерживаться здесь.
Я, наверное, таким его еще никогда не видала. Он выглядит крайне усталым и нездоровым. Болезненно худым и бледным. Он быстро приветствует, но, однако тепло приветствует маму, и затем, сославшись на невыносимую усталость, скрывается за железной дверью подъезда.
Я смотрю на бабушку. На ее лице читается крайняя тревога и обеспокоенность.
Мама первая нарушает повисшее в воздухе молчание.
- Он плохо себя чувствует? - спрашивает она у бабушки.
-Это уже давно продолжается. Мне кажется, он тяжело болен. Простуды наслоились. Может у него воспаление легких, уж больно сильно он кашляет по ночам? Но ты же его знаешь, лечиться он и не собирается.- ответила та.
- Да еще и хромает, - заметила мама.
-Правда? Я даже не замечала, - в задумчивости проговорила бабушка.
- Знаешь, я оставлю тебе телефон специалиста. Ты позвони ему, договорись. А потом отвези отца на обследование. И давай без вопросов.
Мама вытащила из сумочки, и протянула бабушке визитку розового цвета. Бабушка кивнула в знак согласия.
-До свиданья, мои хорошие.
-До встречи, звони, когда все узнаешь.

…

Я целую бабушку на прощание. Мы с мамой садимся в ее, золотисто-кремового цвета автомобиль, и, глядя в окно, я в последний раз оглядываю родной до боли двор. Бабушка, закутавшись в свою шерстяную шаль, которую она успела набросить на себя, пока не выбежала из дома, машет нам на прощание рукой.
Я пребываю в странных чувствах. Я напугана тем, что увидела, но безумно благодарна господу за то, что он подарил мне такой бесценный и замечательный день, как этот. Такие дни непременно должны попадать в мою маленькую шкатулку, хранящую в себе осознание того, что этот день обязательно войдет незримым звеном в цепочку таких нечастых, прерывистых последовательностей, называемых жизнью.