Однажды в солнечный день - 2 глава

Ветер аккуратно трепал занавески полуоткрытого окна. Я лежала на своей, неожиданно большой для меня кровати и солнечный луч нежно щекотал мне лицо.
Я встала, такая маленькая, теплая и робкая, словно птенец, впервые вылетающий из гнезда, такая чистая и нетронутая. Встала и подошла к окну, чтобы, резко распахнув его вдохнуть этот неповторимый запах.
Вместе с ветром, в лицо мне стремительно ударил поток теплого воздуха. Почувствовав запах этого воздуха, наполненного впервые за долгое-долгое время теплом и нежным слепящим слегка светом, а также по цвету неба, до краев залитого ярчайшей синевой и солнцем, я, еле заметно улыбнувшись, поняла – настала весна.
Уже очень скоро, отпросившись у мамы, я в этот замечательный субботний день шла вдоль длинных переулков, и едва заметно щурясь, улыбалась незнакомым людям, а потом смотрела, как они смешно смущаются.
Я всегда думала, что весна способна согреть меня, какой бы холодной я не стала за это ее долгое отсутствие, ведь для меня весна – это не просто повод надеть более легкую одежду. Я знала, вместе с теплым апрельским ветром, она всегда принесет мне успокоение и гармонию, она всегда подышит в меня жизнью и научит быть снова маленькой пташкой в своих капризных ладонях.
Хочется, пройти еще тысячу миль, ступая неспешно, будто меня никто и не ждет на том конце весны, будто бы никто не торопит, словно у меня нет временных и пространственных рамок, иди, сколько хочешь и не ищи конца этой странной дистанции, порхай по теплому воздуху так, будто ты всего лишь невесомое перышко, случайно упавшее с железного карниза или с залитой солнцем крыши, одного из московских невысоких домов.
Под моими ногами трамвайные рельсы шепчут новые сказки, а я перепрыгиваю их так, как будто мне хватит сил пройти навстречу еще несколько жизней. Это словно немой прыжок в самую глубокую пучину своей судьбы, никогда не знаешь, что ждет тебя за поворотом. Будто под ногами исток, место, чьи координаты невозможно найти ни на одной карте мира. Под ногами асфальт, пыльный и дерзкий московский асфальт, который уже почти стал моей кожей, вошел ко мне внутрь, застыл и живет в каждом моем вздохе.
«Погоди, трамвай, не уезжай так быстро. Забери меня с собой и на стареньких рельсах увези далеко отсюда, там, где нет пыли и громких машинных гудков вслед, а трамвайные пути неспешно уходят вдаль и сливаются с горизонтом в самой крайней точке» - шепчу я и еле заметно улыбаюсь, так, словно бы никто и не должен этого заметить. Да, я всегда любила без следа теряться в этом городе, и только тогда чувствовать себя по-настоящему свободной, ибо, наверное, стать таковым можно только тогда, когда тебя никто не видит.
А я уже почти перешла на бег. Я всегда знала, жизнь  - это словно затяжный бег на какую-то определенную дистанцию. Резвые, непослушные ноги сами ведут нас, сшибая на своем пути различные препятствия и стены, перепрыгивая ямы и взбираясь на возвышения. Можно бежать с какой-то целью. Можно бежать, глядя на горизонт. Видеть там что-то невероятное и постоянно стремится к этой, тающей вдали точке. А, достигая ее, находить взглядом новую и бежать уже к ней. Наверное, это бесконечно круто бежать. Я никогда не боялась лишиться своих ног, а также заветной точки на горизонте. Единственное чего я боюсь – это потерять из виду тех, кто бежит рядом, а еще забыть, зачем я бежала. Ведь по-настоящему важно, не то, куда ты бежишь и сколько преград сшибаешь на своем пути, а то, осталась ли у тебя после всех этих лет, любовь к бегу.
А мое небо над головой горит цветными огнями пустых перекрестков, и разливается лужами на пушистых асфальтных мостовых, смотрю и вижу, город сладкой ватой тает в горячих ладонях, и безропотно теряется между россыпью солнечных бликов, небрежно спящих на крышах. Да на этих самых пыльных улицах похоронено мое детство, чистотой взглядов терзающее, в надеждах на исполнение сокровенного.
Верите ли, экстракт нежности в моих жестах с рождения рисует на стеклах видения, и провожает влюбленным взглядом этих небесноглазых деточек, вслед им дождливо-счастливым каждый раз бросая свою весеннюю эйфорию. А сквозняки в воспаленных легких свистят без отпусков, цепляясь тонкими пальцами за изящность ушедшего детства, и светофоры мигают одиноким пешеходом, освещая красно-желто-зеленым дорогу.
А в такие моменты только хочется неслышно прошептать «дай им любви и прощения, боже» потому, что в этой апрельской сказке, среди родных прохожих и уютных крыш, знаешь, мне снова хочется верить в чудеса.

* * *

А утро перешло в свой самый кульминационный момент. Мы  с мамой сидели на кухне, пили чай, и с этого ракурса она показалась мне вдруг неожиданно свежей и счастливой.
Совсем как лет семь-восемь назад, когда мы жили все вместе, и мама играла мне на пианино. В полдень. В это время суток в квартире становилось неожиданно спокойно, уютно и тихо-тихо.
Она садилась за старое пианино и аккуратно поднимала крышку. В оконный проем светил луч солнца, на просвет, так, что видно было, каждую, порхающую по воздуху пылинку.
Она играла мне лунную сонату Бетховена и еще «К Элизе» - мелодию моего детства.
Окна, плотно занавещанные шторами создавали в комнате абсолютный полумрак. Под эту музыку я начинала тихо кружиться, и никто из нас не произносил ни слова.
Она играла мне, а я внимала каждой ее робкой ноте. Наверное, это просто музыка. Такая же, какая играет в каждом дворе каждого уголка этой огромной, затерянной в перспективе космоса планеты. Просто музыка, навязчивый мотив или трогательная мелодия. Увы, я уже не узнаю. Не узнаю, как там бывает в других дворах и на других континентах. Мне не постичь этой бесконечной перспективы, и не потому вовсе, что я к этому не стремлюсь, просто отсюда, из окна мне виден маленький кусочек улицы, крошечный остров моего неповторимого мира, архипелаг моей жизни – в этом моя перспектива, пусть и заканчивается она в ближайшей темной арке, дальше-то отсюда ничего не видать, но я знаю, в любом случае мне хватает. Ведь тут мой дом. Здесь тепло и всегда кто-то ждет под вечер. И, кажется, не нужно бороздить просторы вселенной в поисках своего бога, потому что на самом деле Бог всегда жил и живет здесь. В этом дворе. Во всем, что я люблю.
В такие моменты мне всегда казалось, что мир опускается от центра к периферии и оставляет внутри точки соприкосновения словами и мыслями. Будто спираль, крутящаяся в пространстве, останавливается вдруг и принимает форму одной единственной комнаты, в которой несколько человек, сидя за большим столом до истерики смеются над какой-нибудь сказанной вслух глупостью и в этот момент теряются, бесследно стираются со всех карт мира. Хочется только, чтобы никогда не кончался чай в заварочном чайнике, да веселые истории в головах.
Нет, мне все же этого никогда не забыть. Никогда не выкинуть из своей головы так, будто и не было. Я мечтаю, чтобы со мной навсегда остался этот большой кусок проклятой жизни со всеми своими ночными посиделками и пыльными простынями, советскими обоями в нелепую розочку и запахом бабушкиной выпечки по утру. Потому что такой мир не стирается. Не уходит, не растворяется, не пропадает бесследно. Он всегда остается в нас, главное не забывать. Ничего и никогда.
И еще не нужно жалеть о том, что было. Единственное о чем действительно стоит жалеть, так это о том, что Бог дал людям такую короткую память.
Мама взахлеб начинает что-то рассказывать, а ее почти не слышу. Сижу и рассматриваю ее красивое, почти по-детски радостное личико. Так продолжается несколько недолгих минут, а затем, вдруг раздается неожиданный телефонный звонок.
- Алло, а Лариса, это ты…- поднимает трубку мама. – Да у нас все нормально, а у вас как? Что, какие еще новости? Что-то случилось? Нет, ну ты говори. Чего ты молчишь-то?
Я не слышу, что маме говорят с того конца, но почему-то вдруг замечаю на ее лице ужасную, пугающую меня тревогу. Как в тот самый день, когда нам вместе довелось увидеть дедушку около подъезда его дома.
Вдруг она перестает нервно ходить по кухне и резко пускается на стул напротив меня. Выражение ее лица уже действительно начинает пугать. Оно из просто озабоченного чем-то превращается в изумленное, а затем и ошарашенное.
- А это уже наверняка известно? Я не понимаю, это действительно так серьезно, или я чего-то упускаю сейчас? – мама обрушивает на Ларису целый шквал вопросов.
- Нет, а кто это говорит? Какие такие специалисты? – мама определенно начинает нервничать.
- Ладно-ладно, перезвони, когда все узнаешь подробнее. Я…я действительно чего-то не понимаю. Я не понимаю. Приезжай, приезжай к нам скорее и все объясни.
Мама кладет трубку, а я уже рвусь незамедлительно задать ей свои вопросы.
-А по какому вопросу Лариса звонила? Что она сказала? Почему ты побледнела, и твои руки трясутся? – недоумеваю я.
Мама замолкает и несколько мгновений проходит в тишине
-Эмммм…Я не знаю, как начать…
-Начни хоть как-нибудь!
-Ладно. Помнишь, мы  примерно полторы недели назад ездили к бабушке, и я попросила ее отвезти отца к специалистам, ну к докторам, потому что мне показалось, что болеет.
-Мне и самой так показалось. Но к чему это ты? – я определенно не понимаю, зачем мама рассказывает мне все это.
-Так вот. Мама, то есть бабушка и Лариса свозили-таки его к врачу. Они думали у него воспаление легких, потому что он очень страшно закашливался по ночам, и ничем невозможно было остановить этот кашель. А еще он постоянно говорил об адских болях в груди, будто бы ему невозможно было терпеть эту боль. И никакие лекарства не помогали.
-Но ведь он такой терпеливый человек? Он мог работать с температурой под сорок. Он никогда даже не лечился.
-Поэтому-то они и решили поторопиться с обследованием.
-И что? Что это обследование показало? Результаты уже известны?
-Да, известны. Ему сделали снимок, ну, рентгеновский. И там…там…вообщем его уже направили к другому врачу…- мама начинает нервно сглатывать и  ее речь становиться почти не связной.
-Ну, что? Что сказал другой врач?
-У него подозревают рак. Раковую опухоль в легких. Рак легких. Четвертую стадию, – мама смотрит на меня непонимающими глазами так, словно ищет в них какой-то помощи, словно ждет, будто бы мои глаза помогут ей опровергнуть все эти подозрения.
-А это очень серьезно? – спрашиваю я, в силу своего возраста даже не понимая, ЧТО мне только что сказали. Нет, я не понимаю. Это теперь, услышь я эти слова, не знаю, что стала бы делать от отчаяния. А тогда…тогда все казалось слишком призрачным. Ребенку не понять и не постичь это тонкой грани между жизнью и смертью. Между прекрасным миром мечт в котором он живет и жестокой реальности, которая всегда подстригает нас за углом, чтобы рано или поздно резко появится из небытия и все разрушить. Разрушить, заставив строить свой мир и понимание своего мира заново. Не оставляя даже фундамента.
-Да, Кристюш, это очень-очень серьезно. Наверное, ему предстоит тяжелейшая операция, безумно тяжелая операция. Там нужно вскрывать грудную клетку, там переломают все ребра, и потом ему, наверное, придется ходить с искусственными.
-Бедненький. Но мы же, наверное, сможем навещать его в больнице? Носить ему фрукты, витамины всякие? И очень скоро он поправится.
-Да… - неожиданно высоким голосом соглашается со мной мама. Такой голос бывает у людей, которые либо сомневаются, либо врут. – Все будет хорошо. Он обязательно поправится. Просто мы еще слишком мало об этом знаем…Нужно подождать пока нам все расскажут…
Раздается телефонный звонок. Мама долго разговаривает о чем-то с бабушкой.
Я же, так и продолжаю сидеть на кухне и пить свой, уже почти остывший чай. Я думаю о том, что буду носить деду в больницу, когда он будет там лежать, в какие дни недели стану это делать, а еще о том, что нужно непременно дождаться телефонного звонка, который все прояснит.
И, правда. Ближе к полудню раздается еще один телефонный звонок. Звонок, который раз и навсегда в корне изменяет нашу жизнь.