Глава 2. Аметистовая друза

Аметист. Исцеляет от пьянства. Гонит прочь чёрные мысли, исцеляет мозги.
«Амулеты и талисманы»


1

...И бродил в тёплой, как парное молоко, прозрачной воде. «Здорово как! В сентябре такая теплынь!» В песчаных наносах повсюду торчали полуобкатанные камни – пурпурно-сине-голубые кристаллы и обломки фиолетовых аметистовых друз. Я сбросил рубашку и решил: пойду по городу полуголый, но такую красоту не брошу.
«Только не жадничай, – посоветовал мне с горки Прокофьич. – Всё не унесешь. На откосе походи, там, на осыпях агатов много, опалы тоже встречаются, яшма пестрая...»
«Там пацаны купаются, мешать будут».
«Откос богатимый, всем хватит. А зачем тебе эти камни?»
«Сам не знаю. Просто душа тянется, будто родное что-то».
«Душа-а? А она у тебя есть?»
«А как же! Чем бы я тогда к красоте тянулся, сами посудите, Прокофьич.»
«Смотрю на тебя: вроде серьёзный мужик, а совсем как оголец! Вот в камушки играешь. Ушибся камушками?»
«Эх, Прокофьич! Все мы – взрослые только на вид да по годам. А душой как есть мальчишки».
«Этим-то и хороши. Пока в душе детство не засохло, мы и живы. Библию-то читаешь?»
«А где я её возьму?»
«У меня. Во второй комнате, у окна. Где пиритовая друза стоит. Найдешь?»
«Вот камни домой отнесу и приду».
«Ничего не отнесёшь, сон это...»
«Какой там сон, погляди, какие аметисты!»
«Ну, поиграйся, коли так... Когда проснёшься, не забудь. У меня в подполе и получше есть, покажу...»

«Совсем помешался», – подумал я спросонок. Руки ещё ощущали колючие грани минералов, да пальцы сжимали только край одеяла... Но какой яркий, цветной сон!..


2

– ...Миф, он на пустом месте не строился, – назидательно говорил Прокофьич, выбирая из рыхлой почвы ядреные картофелины. – Вот перуанцы...
– Какие перуанцы? – изумился я, взрывая лопатой бугры на грядке.
– А те, что картошку приручили и нам подарили. Картошка-то из Америки?
«Чёрт-те чего только он не знает!»
– Так перуанцы самые увесистые и уродливые картошины вообще за божков почитали. Ну, ты глянь, какое чудо!
Розовый клубень в два кулака величиной был похож на статуэтку безобразного языческого идола.
– То-то! Я эту зверушку особо в избе поставлю. Чудо природы!
Я совсем взмок, пока мы закончили делянку. Потом загрузили десять мешков, и пришлось их волоком тащить на поблекший одуванчиковый луг.
Пообсохнет – надо будет в подвал перетащить на зиму.
– Пошли, перекусим чего! Помог ты мне сегодня крепко...

Парила запахом большая миска варёной картошки. Рядом с зелёным луком рдели пласты копченой кеты и опалово отсвечивали призмы стаканов с самогоном особого приготовления: «и крепко, и вкусно, и голова не болит!»
– А ты, – сказал Прокофьич, – посиди с нами, Хотэй! Всё равно мы немного язычники, – и поставил в китайскую пиалу пузатую картофелину«статуэтку». Она и впрямь напоминала японского Хотэя, божка веселья и благополучия.
– Ну, друзу-то показать? – весело мотнул бородой Прокофьич, когда мы утолили первый голод.
– Какую друзу?
– Аметистовую. Где она у меня-то?
– В подполе, – пробормотал я и опомнился: с чего это я взял?
– Верно, Петрович, в точку!.. Я там их в темноте держу, чтоб не выцветали.
Он и в самом деле полез в подпол со свечкой, позвал оттуда:
– Прими!
Я нагнулся. Тяжелый букет фиолетовых кристаллов, толщиной в палец, поразил меня напоминанием о недавнем сне.
– Ну, как? – хозяин неузнаваемо сиял. – Хороши!
– Не то слово! Богатая вещь!
– Богатая? А где оно, богатство?..
Тусклая, припыленная «щетка» камней блекло отсвечивала лиловыми бликами, напоминая скорее дешёвый флюорит в мелких трещинках... Я удивленно поднял глаза на хозяина и встретил ответный колючий тычок серых глаз.
И что-то дошло до меня:
– Я неправильно выразился, Прокофьич. Я не о цене, а о красоте. Говорят же «богатая картина», «богатое месторождение». Не для того, чтобы продать, а чтобы выразить удивление.
– Дефиниция неудачная, – заметил горщик. – Бывает.
Глубоким лилово-фиолетовым огнём, с пурпурными искрами в глубине сияла аметистовая друза, томительно притягивая взгляд.
– Цену камушкам я знаю, – медленно проговорил Прокофьич. – Вот это нарезал бы ювелир, как колбасу: тут тебе и на серьги, и на кулоны, и на колечки «носи, Маша, на здоровье». Содрал бы ха-ароший куш. Кристаллы-то редкостные. Только грязь это. И камню убийство. Пусть, если надо, россыпь кромсают, окатыши речные... Когда я «погребок» аметистовый нашёл, вот это взял, а остальное дресвой завалил: не пришло ещё время такой красоты в руки человечьи придти.
– А когда оно придет?
– И знал, не сказал бы. Не нашего ума это дело. Будет времечко, когда люди толщиной денег и мелкотой души не будут измерять то, что им Бог подарил. Библию-то возьмешь?
Наверное, самогон меня достал, что ли... Я молча поднялся, уверенно прошёл в дальнюю комнату, нашёл примету – кубастый сросток пиритовых кристаллов и вытащил с верхней полки толстый том в чёрном переплёте.
Прокофьич прищурившись, встретил мое возвращение, разлил «зелье».
– Будь здоров!
Ещё посидели, заканчивая пиршество. Прокофьич завернул книгу в кусок полотна, а сверху положил тяжелый узелок:
– А это тебе на память... О сне прошедшем. Дома посмотришь.


3

...Конечно, дома я первым долгом развернул загадочный узел. Прянуло в глаза пурпурно-фиолетовое сияние, геометрическая жизнь чудесного минерала.
Как во сне!
Что-то особое знал чудной старик!
Я долго раздумывал над происшедшим, но рационально объяснить его не мог, кроме как «наведённое внушение, отразившееся в сне». Чушь какая-то!

Библию я почитал… Вначале с недоверием присматриваясь к каждому слову. Потом необычный ритм повествования увлёк и повёл сознание по древним преданиям, которые уже хотелось не «анализировать», а просто поглощать как чудесную долгую балладу. Космогонические образы, пропущенные сквозь человеческое восприятие – страх, радость, ужас, восхищение и необычайное ощущение слияния человеческой души с миром и Богом в одном ключе, во всеобщей и всеобъемлющей любви захватили меня.
«Как же я пропустил в своем образовании это чудо?» – с запоздалой досадой думал я. Но теперь они казались мне пусть яркими, но только фрагментами в сравнении с колоссальной библейской панорамой. Глубина была не в описываемых событиях, а в биении человеческого интеллекта, неуловимо сливающегося с мудростью, нисходящей к силе и слабости человека.
Знакомый с жизнеописанием Иисуса Христа по книге Ренана, я с прохладцей перешёл к Евангелиям...
Как четырёхмерная голограмма, раскрывающаяся в пространстве и времени, заполнила сознание и душу Драма Драм!.. Я почувствовал, что меня злонамеренно и целенаправленно обманули, лишив возможности узнать самую трагическую и самую великую страницу человеческого бытия. Я понял, что до сей поры смотрел на жизнь сквозь линзу, выточенную из зеркала троллей, о котором когда-то написал Андерсен...