Глава 10. Первые шаги

Человек не может и должен довольствоваться исключительно открытиями в мире внешнем. Чем более он сумеет открыть себя изнутри, тем легче ему будет управлять событиями внешнего мира.
И… а кто, собственно, с точностью установил, который из наших миров внутренний, а какой внешний? Ведь всё на свете совершенно неожиданно может открыться и с абсолютно иной стороны!
       Василий Калугин, «Гримуары пневматологии»


1

Утром в калитку нерешительно застукали кольцом. Я пошёл отворять. На улице стояли двое бурятов в длинных шубах и островерхих треухах.
– Издрастуй! – сказал старший с жидкими седыми усами до подбородка.
– Здравствуйте.
– Иван Прокопича здесь живёт?
Я понял, кто и зачем пришёл. Я ждал их, потому и ящики с ритуальными вещами перенёс в избу.
– Заходите.
Гости вошли, сели на корточки у стены. Старший держался равнодушно. Молодой, широкоплечий богатырь с чеканным позолоченным поясом зорко ширкнул по избе и полуприкрыл глаза, словно потеряв всякий интерес.
– Чай пить будем, – сказал я и поднёс гостям пиалы с зелёным чаем и солью, какой люблю и сам.
Интересная штука этот зелёный плиточный чай, который в Дагестане называют почему-то «калмыцким»: на молоке, с перцем и сливочным маслом, пряный и сытный. Помню, какой конфуз был, когда один не очень знающий гость набухал туда ещё и варенья… Впрочем, речь сейчас не о том.
Монголы* чему-то удивились, перекинулись неразборчивыми фразами. Чай не спеша выпили, от второй чашки не отказались.

*Быть может, не все читатели знают, поэтому объясним: монголы и буряты, исконно – один и тот же народ, только живущий по разные стороны границы. Поэтому Ивин называет своих гостей то монголами, то бурятами.

Старший отставил пиалу.
– Иван Прокопича?
– Ушёл Иван Прокофьевич, – я поднял руки к потолку ладонями вверх и посмотрел на потолок.
Старик потемнел лицом, пробормотал что-то.
– Издалека вы, гости дорогие? – поинтересовался я.
Старик долго не отвечал, словно обдумывал мой вопрос.
– Онохой сюда ходил.
Посёлок Онохой – это около Улан-Удэ. Гости издалёка!
– В избе жарко. Снимите шубы, отдохните. Сейчас кушать будем, что Бог послал.
– Мы торописса. Люди наша жди.
О цели визита – ни слова! Осторожнее!
– Дело ваше я знаю. Лошади у вас есть?
Опять невнятная перемолвка.
– Иван Прокопича дела имел. Один бурхан маленький…

Хитрил старик. Наверное, в голове всю опись держал. Какой там «бурхан маленький»!.. Я вспомнил «формулу», сказанную мне Щёголевым. Надо было послушать…

«– Почтенный Джебзун Дамба! Этот урус подозрителен. Говорит, Прокопича умер, а сам живёт здесь. Может, он присвоил священные предметы».
«– Молчи. Я думаю, мы ехали зря».
«– Я свяжу его и обыщу дом».

Я сидел неподвижно, безразлично глядя на гостей и сам похожий на бронзового божкабурхана. Ждал их решения. Молодой бурят стал вставать, шевельнул широкими плечами и… мешком осел на пол, вытаращив глаза.
– Уважаемый Джебзун Дамба. Молодые, как жеребята, всегда торопятся. Вы друзья Ивана Прокофьевича. Я ждал вас, – сказал я.
Молодой слабо шевелил руками, будто накрепко связанный и тихо шипел. Старик удивлённо поднял брови.
– Я знаю ваше дело. Пусть молодой будет осторожнее и откроет вон тот ящик.
Старый бурят коротко прицыкнул на спутника. Тот нерешительно поднялся и на дрогнувших ногах прошёл в угол. Откинув крышку и покрывало, воскликнул:
– Ойе, Джебзун Дамба!
Старик проворно встал, взглянул и с сияющим лицом обернулся ко мне.
– Всё здесь, – я указал на ящики. – Приходите с конями…

Поздним вечером они вернулись уже вчетвером, с вьючными лошадьми. Ящики бережно погрузили. Старик подошёл ко мне, взволнованно, нараспев произнёс по-бурятски цветистую благодарность и протянул пакет.
– Я не продаю дружбу и уважение, – я отвёл его руку. Старик понял если не слова, то смысл сказанного.
– Убери деньги, почтенный Джебзун Дамба. Вам они будут нужнее в дороге. Далека дорога до дацана (монастыря) в Онохое. Баартай! («До свидания!»).
Старик ссутулился, низко поклонился и вышел в калитку. Понял он что-нибудь или нет, меня уже не волновало. Я вошёл в избу.
На дощатом столе, блестя от света электролампочки, стояла маленькая золотая статуэтка Будды, намеренно поставленная именно так, чтобы сразу бросалась в глаза. Старый лама понял всё.


2

Наступила весна. Вспыхнула белым огнём черёмуха, ветви её протягивались в открытое окно. Зазолотился одуванчиками двор.
Нежданно пришли Щёголевы. Игнатий Харитонович принёс увесистый узел. Анна Николаевна развернула его на траве.
– Вот, цветов тебе надумали принести. Тут картошки георгинов, гладиолусы, семена: «зорька», львиный зев, бархатцы. Ну-ка, мужики, в лопаты!
Пошучивая, мы вскопали две длинные полосы вдоль дорожки к дому. Щёголев копал легко, сноровисто, обгоняя меня. Пока ровняли землю граблями, Анна Николаевна ушла в дом. Потом отправила нас умываться, а сама захлопотала над грядками. Что и где сажать, решала сама.
Мы посидели на скамье, греясь после колодезной воды. Воздух был ещё прохладен.
– Буряты приезжали.
– Знаю.
– Бурханчика подарили.
– Проверил?
– Само собой. Чистый.
– Каково жить анахоретом?
– Всяко.
– Жену тебе надо.
– Где взять?
– Искать. Сама не явится…
Подошла Анна Николаевна:
– Отдохнули? Пойдём в избу.
…Когда успела? На покрытом белой скатертью столе теснились тарелки с рыбой, соленьями, свежим хлебом и пирожками.
– Кушайте на здоровье, кудесники!
Кудесники навалились.
– Откуда это всё? – едва прожевав, спросил я.
– Бог послал. Скатерть-самобранку с собой принесла, – Анна Николаевна рассмеялась. – Уметь надо, не всё только вам в чудеса играть.
И, словно продолжая нашу беседу на лавочке, заметила:
– Будет, Константин, у вас и невеста, и жена. Только недолго.
– А что так? Сбежит? – развеселился я.
Но старики мою шутку не поддержали. Переглянулись.
– Много чего мы умеем, да не всё можем, – заметил Щёголев.
Пристально посмотрела на меня Анна Николаевна. И вновь подивился я энергии её синего взгляда: ну, как у девушки!
– Вы же, Константин, обычную планочку-то перешагнули. А за всё платить приходится. За это тоже.
– Что-то вы меня пугаете, Анна Николаевна, – попробовал я отшутиться.
– Как посмотреть. Выбор у вас конечно есть. Или с немилой век вековать или настоящее счастье, да ненадолго. Это как душа восхочет.
– Что ж ей восхотеть! Как Бог пошлёт.
– Бог-то Бог, да и сам не будь плох, – недовольно сказал Щёголев. – Ты что, решил, что мы сосватать, никак, собрались? Сам думай. Не чужой ты нам, хоть Анна Николаевна тебя на «вы» величает. За высокоучёные занятия от природы-то не спрячешься, сама отыщет. Вот и думай, чтобы она тебе гнильцу не подарила. Шкатулку малахитовую сберёг? Не попортилась?
Я достал из тайничка в стене малахитовую причудинку-«раковину».
Игнатий Харитонович внимательно оглядел, заглянул внутрь. Достал из кармана свёрточек, положил в «раковину»:
– Вот тебе «тест» на счастье. Дальше сам смотри… Поздновато уже, Аня, а нам далеко идти, хотя и налегке…


3

Про такие вещи говорят: «королевский подарок»! Тончайшей работы бижутерия с камнями изумительной обработки брызнула цветными искрами из старенькой тряпочки. Я пошевелил украшения: серьги, нежное ожерелье, кольца, кулон… Уже привычно «вслушался» в камни. Они все были… мёртвые. Искусная огранка, чудесная оправа, редкостная компоновка рубинов, алмазов, хризолитов, топазов говорили о баснословной стоимости неожиданного подарка. Но в камнях не было души, только радующая взор игра цвета, да, может быть, стоимость. Особнячком лежало простое по цвету колечко из светлозелёного нефрита, резное, со сложным орнаментом. Зная капризность этого материала, я с восторгом рассматривал вещицу, перед изяществом которой остальные изделия казались дешёвыми побрякушками: природная неоднородность минерала была максимально использована мастером в хрупком переплетении основных линий, на которых сидели крохотные узорчатые листочки и бутоны цветов. «Кольцо эльфов»! – окрестил я его.
Шкатулку убрал на место, которое – изба сгори – не обнаружишь. Прятать было вообще-то не обязательно, но всё же…
Свободные ночи я проводил во дворе. Укутавшись от прохлады и росы в полушубок, часами глядел на яркие созвездия. Освещения на улице не было. Соседи за забором закрывали на ночь ставни. На земле – «тьма непроглядная», в небе – «бездна, звезд полна…»
Иногда задрёмывал. Яркие, чёткие сновидения запоминались до мелочей, несли в себе мощные объёмы информации, сомневаться в которой не приходилось. Вначале я даже пугался такой достоверности, но приходил день – и намёки превращались в события…
Я понимал, что уже действительно слишком, невозвратимо далеко «шагнул за планку», отделяющую обычное человеческое знание об окружающем от сферы особой духовной жизни, которой жили мои учителя. Теперь это было и моё нормальное мироощущение, и книги из провоторовской библиотеки теперь казались лишь набором детских домыслов.
Гордиться этим я и не думал. Общаясь с людьми, осторожно выбирал выражения, чтобы не сказать лишнего. Краем уха узнал, что успел получить несколько кличек. «Молчун», «С приветом» и даже «молодой Прокофьич». Тоже плата за знание.
Особого одиночества я не ощущал. С утра меня окружало такое обилие впечатлений, столько неожиданных мыслей, рождённых «вещими» снами, что иногда час проходил за часом, а я, как старый дед, всё сидел сиднем на лавочке, позабыв о завтраке. Соседи порой подглядывали, осуждали, потом жалели: «больной, наверное», «хворый». Ещё одно прозвище – «дед». Хотя «дед» мог со свистом наколоть целую поленницу дров, чем и не брезговал, нанимаясь, когда повезёт, по дворам для заработка.
Изредка выходил в город, в основном за продуктами или в книжные магазины, где неизменно ничего не покупал, хотя брал книги, в руки, держал некоторое время, не открывая, и клал на место. «Чтение» происходило по ночам, когда я «во сне» вылущивал из словесного крошева самые интересные места, которые запоминались намертво. Так в памяти сложилась компактная библиотека, на полки которой всё труднее было бы втиснуться чему-нибудь до сих пор мне неизвестному.

В дела других людей я не вмешивался. Да и какое «вмешательство» можно было бы приписать мне, когда хрястнула рама у грузовика с наворованным металлом аккурат у городского отделения милиции? Или когда на «домушника» прямо в прихожей свалился тяжеленный, древний велосипед? Да так неудачно, что беднягу сначала увезли на «скорой», а уж потом в милицию, изымать «вещдоки». Чаще всего, правда, и до милиции не доходило: любитель заходить в чужие огороды напоролся на гвоздь в земле, ночной «старатель» запутался в перемётах с рыбой и вёсла утерял, карманнику внезапно свело судорогой руку…

…Земля в моём дворе была добрая. Поднялись и зацвели весенние посадки, да всё с сюрпризами: то кустики разноцветного «львиного зева» дали целый букет могучих кистей, то раскрылись белые лилии… Дом, кроме окон, плотно оброс вьюнками, «турецкими бобами» и плетями хмеля и дикого винограда «с особинкой», которые насадил сам Игнатий Харитонович, посулив добрый урожай.


4

Кто-то сказал: «Истину труднее всего разглядеть, когда она под носом». Не раз я сталкивался с житейскими ситуациями, когда люди прилагали большие усилия, тщетно отыскивая то, что лежало на поверхности.
Чудесное «кредо» Свиридова и Щёголева не было их открытием. Но, обладая оригинальным, даже причудливым складом интеллекта, они нашли путь к тому, о чём мечтали, что утверждали и что опровергали тысячи искателей. Всякий раз, наталкиваясь в книгах на достаточно здравые мысли на эту тему, я настораживался: вот-вот проявится то самое, к чему я пришёл таким кружным путём!.. И… ничего!
А может, всё-таки знали нечто? И даже кому-то передали?..

У Генри Хаггарда в «Копях царя Соломона» я натолкнулся на неожиданное размышление, вроде бы не очень уместное в авантюрном сюжете:
«Вселенная действительно полна призраков – не кладбищенских привидений в саванах, а неугасимых, бессмертных частиц жизни, которые, однажды возникнув, никогда не умирают, хотя они незаметно сливаются одна с другой и изменяются, изменяются…»
Хаггард что-то знал?
Оказывается, многие выдающиеся писатели склонялись к подобным мыслям: Уэллс, Конан-Дойл, Метерлинк, Горький… Поэтов и перечислять не приходится! Неужели это были всего лишь минутные озарения духа?..

Так лениво размышлял я в бессовестном бездельи, получившимся после увольнения с дровяного склада «по сокращению». Над двориком стояла суета как в часы пик: жужжали шмели, пчёлы, зелёные жукибронзовки, стрекозы… Пышные поросли цветов шевелились от пёстрых бабочек.