Глава 11. Искушение

Несколько духов по привычке, приобретённой ими ещё в жизни телесной, наваждали меня с особенным искусством, т.е. посредством очень мягкого, почти волнообразного влияния, каким обыкновенно бывает влияние добрых духов; но я заметил, что оно было не без хитрости и тому подобных качеств и с той целью, чтобы прельстить и обмануть.
Э. Сведенборг, «О небесах, о мире духов и об аде»


1

Звякнула щеколда калитки. По дорожке между цветочных куртин двигалось видение, каких здесь сроду не бывало. У видения были загорелые ноги, эфемерное платье и волна волос цвета спелой соломы.
– Здравствуйте! Извините за беспокойство. Я племянница тёти Нюши. Увидела вас, подумала, не заругаетесь, если зайду посмотреть ваши цветы…
Забор тёти Нюши давно требовал починки!
– Константин Петрович? А меня Настасьей зовут, Анастасией… Вы, наверное, учитель, что так, по имени-отчеству!.. У тёти одни мальвы да недотроги, а у вас!.. Это как называется? Ой, какие, как петушиный гребешок!..
Ну конечно, в рай явилась… Ева. (Или всё-таки Лилит?) Интересно, Адам чувствовал то же самое, что я сейчас?
Анастасия распугала облако бабочек, ухитрилась попасть под жало пчелы, рассказать мне, что учится в торговом техникуме, восхититься зелёной занавесью на стенах дома и попробовать дико кислых «ранеток». Я не очень галантно давал пояснения, делал садовую примочку, называл растения и пытался понять настоящую причину появления гостьи.
У неё были невинно-радостная улыбка и порывистый, как у воробышка, порхающий способ передвижения, так что, закрыв глаза, можно было вообразить, что восторженно-звонкий голосок раздаётся сразу из нескольких мест двора.
Господи! Какой же я всё-таки бегемот!
Она мгновенно обежала мою избу, ахнула при виде книг («ой, сколько! да какие толстые!»), захотела пить, заквохтала при виде флюоритовой друзы, даже приложила её ко лбу на манер венца, наконец сорвала кисточку черёмухи и сообщила, что любит манго и без ума от лаймов, «только сюда их редко привозят!..»
Вообще-то, что я на неё вызверился? Милое, симпатичное существо с вполне обычным сквозняком в голове, таким только в торговле и крутиться. Энергии много, девать некуда, потому и беспрестанное порханье. Хорошая защита от житейских передряг… Я попытался «просветить» Настасью «психорентгеном», но то ли от жары, то ли от моей «размагниченности» – ничего не вышло. А может, я не очень хотел?
– Вы такой серьё-озный! – она скорчила постную мину и брызнула смехом. – Не сердитесь, я иногда бываю такая дурочка! У вас хорошо и чисто, – можно, я буду приходить? – хотя и один живёте. А кто вам убирает?.. А кто обед готовит?.. А гости у вас бывают? Можно, я иногда буду к вам в гости забегать, а то тетка Нюша такая ворчливая, богомольная, спасу нет…
Она задавала десятки вопросов, повторялась, перебивала сама себя, не дожидаясь ответов или слушая их вполуха. Наконец, засобиралась домой, «то есть попросила подарить ей цветочек». На радостях я нарезал ей целую охапку. Гостья непосредственно чмокнула меня в щёку и исчезла, не захлопнув калитки.
Слышнее стало жужжание пчёл. Дремотно млел одуванчиковый луг. На дорожке осталось несколько отпечатков маленькой обуви… Стало как-то скучновато.
У крыльца лежала одиноко брошенная кисточка черёмухи…
Следующее нашествие состоялось через два дня. Я копал молодую картошку. Зашуршали доски соседского забора и в щель пролезла Настасья.
– Здравствуйте! Давайте помогу…
Она сноровисто выбирала жёлтые клубни и говорила, говорила…
– Вы же ещё совсем не старый. Даже молодой. А давай на «ты»! Можно я буду тебя называть «Костик»? Костя-Настя! Настя-Костя! Хорошо звучит, правда? Давай, я картошки помою. Варить будем?..
«Костик» уныло согласился. Настя умело приготовила картошку, отскоблив с неё тоненькую кожуру, и поставила на огонь. Похозяйничала в кухонном углу, добыла масло, соль, тарелки…
– Кушать подано!
Обед наш прошёл весело. Настя рассказывала о своей студенческой жизни, которая, если судить по рассказу, вся состояла из «приколов» и каких-то, неведомых мне, отсталому, «зажиганий»:
– Ой, мы в прошлую субботу так зажигали!!!
После обеда гостья слегка утихла, притомилась.
– Костя, можно я полежу немного? А то тётка будет есть меня за побег…
Я помыл посуду. Посидел на лавочке в недоумении: что теперь делать? Выплыло: «Без меня меня женили». Вот ещё!
Звенели, звенели пчёлы. И волны цветочных запахов плыли по тихому двору.


2

Небо стало всё чаще дождить, волнами набегали грозы: июль, макушка лета! Работалось вяло. В голову лезла всякая ерунда. Настя забегала каждый день. Мои «клумбы» заметно поредели. Только тёмно-зелёные кусты какого-то экзотического дурмана по вечерам неизменно покрывались огромными белыми воронками, над которыми реяли серые ночные бабочки.
Однажды, уже свыкнувшись с положением дел, «Костик» вздумал повеселить свою гостью. На столе появилась малахитовая «раковина». Настя была, как говорится, «в диком восторге». А когда я открыл шкатулку, она обомлела. Катастрофически недоставало трюмо!
Пользуясь моим зеркалом для бритья, Настя мигом разобралась в бижутерии. «А ты, Костик, пока отвернись!.. Теперь смотри!..»
Это было здорово. Усыпанная самоцветами, голова Натальи сама походила на живую драгоценность. Даже на лбу она пристроила алмазную звёздочку-кулон. Золотая цепочка сливалась с соломенными локонами.
Шкатулка была пуста. Хотя нет, в ней сиротливо оставалось нефритовое колечко. Не гармонировало оно со сверкающими перстнями и браслетами на смуглых девичьих руках.
Настя даже посерьёзнела, не щебетала, а только поворачивала голову, искоса глядя в зеркальце.
– Ну прямо королева!
Она порозовела, одарила меня долгим, влажным взглядом. Я еле удержался, чтобы её не поцеловать. Она вроде как бы подождала и стала медленно снимать украшения.
Рискованная получилась минута. Мне было жаль Настю и неловко за свою мужскую нерешительность…
«А зачем?» – прозвучал в мозгу спасительный вопрос. Действительно, зачем? Настя, конечно, была симпатичнейшей, прелестнейшей девчушкой, но… и не больше.
– Можно, я оставлю вот это поносить? – она показала перстень с изумрудом.
Я пожал плечами: почему бы и нет? Она обрадованно уложила украшения в шкатулку и живо улетучилась.
А я снова заскучал: чего-то не хватало. Да знал я, знал – чего!.. Хотя, если подумать, всё ни в склад, ни в лад! Ум понимает, душа… молчит. О чём же печалиться? «Привычка свыше нам дана, замена счастию она…» Счастья-то как раз в перспективе не предвиделось, это без особых гаданий было понятно.
Три дня я втягивался в прежнюю колею работы. Записывать ничего было нельзя. Из цветочных камешков и щепок я раскладывал на полу громоздкие схемы, завёл плоский ящик с сырым песком и, как древнегреческий математик, просиживал над ней часами. Стереть не предназначенное для посторонних глаз было делом секунды… И ещё я начал… писать «роман». С бредовым сюжетом и массой персонажей, которые по ходу назывались то так, то этак, что мало меня тревожило: мне нужны были просто «иероглифы» для возникавших идей. Дни теперь проходили быстро, насыщенно. Река размышлений не умещалась в их пределы, перетекала в сновидения, каких прежде не бывало, и выныривала из них неожиданными соображениями, почти открытиями…
Но что-то приближалось.


3

…Настя появилась как всегда неожиданно, в новом платье, с новой причёской, которая определённо ей шла, хотя и стандатизировала внешность. Мода!
– Господи! Камней набросал по всей избе! А пылищи-то! Давай уберу… – и вопросительно поглядывала на меня зелёными глазами, ожидая чего-то. Наконец, не выдержала:
– Неужели не скучал, а, Костик?
– С чего бы, работал, – «не понял» я.
– Странный ты! Другие работают, так деньги зарабатывают, а ты сидишь сиднем! Тётка Нюша тебя чёртознаем называет.
– Чего вдруг?
– Ну, в доме Прокофьича живёшь, собаки или кошки не завёл, с людьми не общаешься. Хоть и не старик, вроде…
– И что в этом плохого?
– А ещё огни она видела над твоей избой. Синие, говорит, светится над трубой. То залетают, то вылетают. Не к добру, говорит.
– И ты так думаешь?
– А что хорошего? Огни-то откуда?
– Да не было никаких огней!
Были, конечно… Это уже моя неосторожность.
– Пойдём сегодня, Костик, на танцы.
– Не умею я.
– А научу! Пойдём, да? Там весело. Ух, зажигать будем!
– Нет. Мне дома и без того весело.
– Ну, а если я очень-очень попрошу?
– Нет.
Она жалобно глядела мне в лицо. Ну как не пожалеть такую, такую…
– Так ты меня не любишь?
Так хотелось соврать, чтобы утешить! А потом?
«Любовь – она вранья не любит», – вспомнилось сказанное как-то Прокофьичем. – «Одно из двух: либо любишь, либо – нет!»
– Ну, Настя. У нас же и так хорошие отношения.
– Отношения?! – глаза её прямо-таки вспыхнули. – Отношения? А я к тебе, как дура, каждый день бегала. Думала, сам поймёшь!
– Что, ну что понимать?
– Ах, ты не знаешь? Стала бы я ни с того, ни с сего здесь, у тетки Нюшки жить! В общежитие давно вернулась бы! «Отношения»!..
– Стоп, стоп, девочка. Что ты кричишь? Вроде, я ничего тебе не должен.
– Конечно! Ты же святой! Другие парни теряться бы не стали! Думаешь, меня в техникуме никто не замечает?
– Настя! Ну что за разговор?
– А тот разговор, что даже соседи уже смеются: «невеста без места…»

Да-а, теперь на неё смотреть было действительно жалко. Только… как-то не так, как раньше.
– А мне что, – продолжала Настя, – самой тебе на шею вешаться? Не дождёшься!
– А я и так не дожидаюсь.
– Ах, так?.. – она гневно пнула мою схему из камней и, разрушив пантакль, вылетела из дома.
«За что не боролись, на то напоролись», – невесело подумал я, но с места не тронулся. Брякнула калитка… Я намеренно спокойно вышел на крыльцо. Двухметровые стебли шток-розы уныло свесили тяжёлые соцветия, сломанные посередине. Маленькая фурия намеренно прошлась не по дорожке, а прямо по цветнику. Если бы перевести вид цветов в звуки, над двориком раздался бы жалобный стон.
Где-то заиграла музыка. Бесполый голос под бряканье ударных восторженно кричал: «Атомное чувство любовь – не налюбуешься, атомное чувство любовь – не набалуешься… Берегись, берегись его!..»
Вот уж кстати! Мне стало смешно.

Но наутро стало не до смеха. Много чего неожиданного и нового узнал я о себе от тетки Нюши, которая, взгромоздившись на что-то, появилась над забором как на трибуне!.. Не знал я за ней такого таланта. Самыми мягкими определениями моей личности были сообщения, что я «потаскун», «кусочник», «развратник» и, конечно, «чёртознай».
Я ушёл в дом. Тётка Нюша, лишившись единственного слушателя, долго ещё вещала о моей непорядочности картофельной ботве и отцветающей редиске. Шум мешал мне сосредоточиться и вернуть раскладке на полу прежний вид.
Когда я зашагал по посадкам к трибуне соседки, она испуганно примолкла.
– Чёртознай, тётя Нюша? Вы хоть знаете, что это такое? Может, показать?.. Вот что. Перестаньте орать, а то картошка засохнет. Я вашу Настю пальцем не тронул и ничего ей не обещал…
– А это? – торжествующе заорала тётка и подняла ввысь щепоть с кольцом. – Знаем мы ваши подарочки! Подавись!.. – она ловко швырнула перстень мне под ноги. – Девка извелась вся, а он морду воротит, антилигент!..
– Ну, хватит! – я изобразил гнев. – Вы, тётенька, утихните, мне этот крик не нравится. А будете продолжать, смотрите, как бы не пожалеть. Сами же чёртознаем меня назвали… Никакие молитвы не помогут!
Она, казалось, только этого и ждала. Набрала, как петух, в грудь побольше воздуху, чтобы изобразить завершающее победное «караул! убивают! лю-уди!..» и… не смогла.
Я, просто растопырив пальцы, держал перед нею ладонь. Нет, никаких силовых импульсов я не посылал (упаси Бог, мало бы не было!), но тётка Нюша мгновенно сверзилась с невидимого пьедестала. За забором наступила тишина, потом приглушённые причитания и грохот вёдер.
– Справился?!. – пронзительный вопль взлетел к небу. Это уже Настасья.

Бог с вами, бабоньки, я ведь не хотел! Но я не люблю шума. Какая бы злость ни клубилась в соседнем дворе, завиваясь спиралями по закоулкам, она больше не перелетала через забор.
Я поднял перстень. На грубо позолоченном ободке зеленело бутылочно стеклянное изделие «под изумруд».


4

«Кончен бал, погасли свечи!..»
Цветы мои понемногу выправились (я, чем мог, осторожно помог им). Каменные чертежи с пола были убраны. Взамен я повесил на стену замысловатое сооружение из алюминиевой проволоки, в завитках которого разглядеть что-либо путное мог только его конструктор. В моей избе поодиночке появлялись интересные «гости», с которыми я проводил долгие беседы заполночь. Естественно, никаких записей я не вёл, только на стене рисовался очередной «иероглиф»памятка.
Но деньги-то на хлеб зарабатывать надо. Несколько дней в компании таких же, как я, «безработных», я работал по дворам на заготовке дров на зиму. Возвращался под вечер и замечал: кто-то пытался открыть калитку и даже бил по ней ломиком. На заднем дворе тоже некто пытался продраться сквозь густые заросли одичавшей малины.
Через несколько дней ко мне пожаловала сухощавая дама в сопровождении милиционера.
– Гражданин Ивин?
– Я самый.
– Соседи жалуются, что у вас собака.
– Если у меня собака, то причём соседи? Она бы никуда не ходила кроме двора. Только собаки-то у меня нет.
Милиционер, не спрашивая, прошёл по двору до бани. И туда заглянул. Вернулся, пожал плечами.
– Но жалуются же! – настойчиво сказала женщина.
– А вы откуда? – поинтересовался я.
– Из ветслужбы.
– Сожалею, но у меня даже мыши не водятся. Так что зря вас потревожили.
Посетители ушли. Кому-то моя «собака» очень не понравилась, хотя увидеть её можно было только в пределах двора и огорода, и лишь в моё отсутствие.