Глава 17. Кабинет экстрасенса

…Такого рода духи подстерегают людей спящих или мечтающих и, едва астральное тело удалилось, им приходится выдерживать настоящую битву для проникновения в своё тело. Отсюда происходят кошмары, страшные видения и панический ужас.
Папюс, «Практическая магия»


1

Три дня мы со Щёголевым раскладывали по моей избе всякий хлам, по вечерам сметая его в угол. Игнатий Харитонович мрачнел:
– Грязи-то, грязи, Костя, развелось по земле! Ты погляди, какие метастазы расползаются по народу. Центральный узел кру-упные почки дал, гляди, скоро и эти сами центрами станут. А в Тихореченске уже и приезжий «птицелов» обосновался, резидент, так сказать. Вот уж не чаял на старости лет полицейскими делами заниматься! А ведь чуял я, чуял: несёт откуда-то поблизости душком прегадостным!.. Что там твои «локаторы» говорят?
– Невнятно, Игнатий Харитонович! Город разрастается, расползается – уже пригороды захватил. Где-то на северо-западе, по «шанхайчикам» надо шарить. Тут шпаны всякой как клопов в диване.
– Она меня как раз и не интересует. Пованивает источник куда более «интеллигентный». Всё прочее разномастное жульё перед ним – так, ребятня…
– Там и цыгане толкутся, ворожеи, гадалки…
– Мелочь, мелочь!
– На Космонавтов какой-то экстрасенс объявился. По лицензии. Народ к нему валит, хотя гонорары он заламывает не слабые.
– Так. Интересно.
– Ещё «народный колдун и целитель» приезжал. Афиши были. Какой-то Колпаков Пётр Григорьевич. Гипнотизёр и шулер-иллюзионист.
– Ты, случайно, его не видел?
– А стоило ли? Билеты дорогие. Правда, дураков, простите, набился полный зал, как я слышал. Чудеса были…
– Они не дураки, Костя. Большинство – просто тёмные. Духовно слабые люди. Между науками и суевериями зависли, вот и мечутся и туда, и сюда, то в одно верят, то в другое… Костя! Ты знаешь, что есть истинный Бог?
– Что?.. – не понял я.
– Истинный Бог – это, прежде всего, вера. Ты можешь себе представить, во что верят ЭТИ?..
– Так вот, – со вздохом продолжил он. – Пётр Григорьевич этот, похоже, как блатные выражаются, «шестак», «шестёрка», мелкая, хотя и вредная сошка. И пожалуй, он приезжал не столько рубли сшибать… Слушай, а ведь он к резиденту приезжал, на связь!.. А мы его проглядели. Эх-х, мы!..
– Игнатий Харитонович, так мы долго гадать будем. «Шанхайчики»то «фонят» почти повсюду.
– Я и говорю, запаршивел люд! Но на фоне должны быть особо горячие точки. А может… Вот лекаря на улице Космонавтов просветить не мешало бы. Вокруг таких всегда тёмная мошка вьётся!
Но «локаторы» здесь сбой дают, вроде слабеют.
– Что же ты молчал?! А «шанхайчики», значит, берут?
– Ещё как!
– Хотя они дальше от центра… Дошло?
– Значит, там… защита?
– Вот именно. «Локаторы» её не прошибают. Там лично побывать надо…
Щёголев с хлопком соединил ладони:
– Берга убили не из-за грошовой выручки, понятно. И не по собственному умишку. Есть хозяин. И хозяин вывел их на «Молчаливого», понял? И их дешёвый знак о выполнении для этого хозяина поставлен. Отчёт о выполнении… Значит, он почуял, что время от времени здесь, в Тихореченске, ему кто-то мешает. «Локаторы» и у него есть… Первым вышли на Берга. Кто будет следующим?.. Нет, ему не мстить надо. Убрать. Убрать как раковую опухоль!..
– А появится новый?
– Будь спокоен, всё в порядке. Конечно появится! Особенно, если мы будем в блаженном творческом экстазе пребывать.
– Война?
– Какая там «война»! Санитарная очистка.
– Игнатий Харитонович. Хозяин-то – человек?
– Уж не дух, по крайней мере. Ты не думай плохого. «Убрать» – ещё не значит «убить». Знаешь, как химикатами грязный лист до полной белизны доводят?.. И затягивать это нельзя: смердит этот «листок»… туалетный!
– Но ведь Фома, Андрей, Леонид…
– «Говорил» я с ними. Они тоже в поиске, может уже додумались, как и мы. Итак, где тут у нас «экстрасенс»?.. Больше из этой шарады мы ничего пока не выжмем. Сгреби эту картинку!
Он устало положил мне руку на плечо:
– Как сейчас говорят, «притворись шлангом». Посиди денёк дома, зацистируйся, нарисуй себе пси-дубль, скажем… такой, каким ты был… года четыре назад: неврозы, психозы там, хворобы педагогические…
– Хронический тонзиллит…
– Во-во! Хронический тонзиллит. Не переборщи только. «Сенс» тебя как рентгеном просветит. Заподозрит что, не дай Бог – уходи, не борись. Обойдётся – «исцелись», обрадуй его… «День святого Йоргена» смотрел, с Ильинским? Вот, наподобие этого попробуй изобразить… Что делать дальше, обдумаем сообща. Да, а крестик дома оставь: учует. Я тебя, на случай чего, подстрахую…
– Денег у меня нет на приём…
Щёголев задумался.
– Да… Он же, должно быть, и до денег жадный, бедняга… Послезавтра тебе Аня принесёт.
– Её-то не надо беспокоить. Впутывать…
– Ни в коем случае! Всё будет невинно. Я у тебя вот эту друзу заберу… Значит, за неё «оплату» и получишь. И не возражай!


2

Хорошо откормленная брюнетка с холёным лицом, в чёрном бархате, с золотым драконом на груди, вежливо-равнодушно записала в журнал фамилию, имя и отчество временно не работающего учителя, желающего попасть… на приём к «биоэнергетику, ясновидцу и народному целителю, магистру египетской и тибетской магии Фаресу Лотти»… и небрежно опустила несколько помятых банкнот в ящик стола.
Я искоса, робко заглянул в журнал. Мои данные стояли где-то в самом конце длинного списка – сколько придётся ждать?
– Магистр примет вас через несколько часов! – приподняла она чёрно-лиловые веки.
Я ощутил себя насекомым под лупой энтомолога.
– За срочный приём – по двойной таксе!
Но куда спешить бедному безработному учителю?

Когда Аня принесла пакетик от Игнатия Харитоновича, то суховато заметила:
– Значит, вы, Константин, ещё и камнями торгуете?
– Нужда заставила…
Я даже нашёл в себе силы нагловато ухмыльнуться! А она… Просто недоумённо пожала плечами.
«Когда ты со мной, ничего не бойся…»
Боже, как я хотел провалиться под землю!
А может, она всё же что-то поняла, и…

…Но сейчас мне надлежало поскорей стереть следы об этой краткой встрече. Оставь надежды, озабоченный собственной неврастенией, сгорбленный неудачник Костя Ивин!

Резиденция Фареса Лотти, магистра и проч., располагалась в старом жёлтом здании, возведённом лет за полсотни до первого полёта в космос. Крыльцо с козырьком из кованых загогулин окружали грязновато-серые сугробы. Прохожие были редки, все как один – торопливо бегущие мимо, словно и не было на фасаде манящей их вывески. Одна женщина даже взяла ребёнка на руки, опасливо продвигаясь вокруг… Я постоял, надеясь увидеть спешащих на приём – тех, кому удалось записаться до меня.
Но… не увидел вообще никого. И даже ни одного из тех, кто мог выходить оттуда.
Морозец пощипывал нос и щёки. Терпел я минут сорок, потом решительно зашёл туда, в прихожую со стенами в мутной зелени и жёлтой лампочкой в потолочном мешочке… Бархатная дама безразлично оглядела меня, вырвавшись на время из дымки событий, клубившихся на страницах книжки пересказа бразильского сериала:
– А… а кто… а… Обождите, сейчас узнаю.
Где она была, сказать было трудно, хотя по-видимому скрылась за дверью, обитой пластиком «под ясень». Потом явилась вновь, рассеянно села на место и только теперь, словно спохватясь, промолвила:
– Пройдите в кабинет.
Учитель Ивин робко переступил порог.

Заднюю стену помещения закрывал, (вернее, отгораживал закуток), сплошной, тоже чёрно-бархатный занавес с грубовато вышитым геометрическим орнаментом. Ручная работа… но знаки здесь стояли вроде бы не случайные. Я вспомнил свои собственные грубоватые пантакли…
Справа, у окна, и слева – столики с шарами. Каждый величиной в мелкий арбуз или крупное яблоко. Слева – чёрный, обсидиановый, справа – мягко сияющий, хрустальный. На оси между ними – единственное мягкое кресло. Севший между ними смотрел бы прямо на серебристый знак на занавесе.
Прямо над креслом, обрамлённый узором, нависал портрет мужчины в чёрном. Как я понял, это был пока что неведомый мне хозяин сего заведения. Вокруг него, словно планеты по орбитам, размещались портреты поменьше. Я узнал одного из них – однажды он под Новый год пытался по радио превратить воду в водку. И другого – тот по телевизору, с помощью гипноза «обезболивал» пациенту операцию. И ещё одну: сия «египетская пифия в двадцатом поколении» некогда подплывала и к нам в Тихореченск, но сбежала со сцены, истошно вопя, что ей мешают «подлые экстрасенсы» из толпы, хотя мешать никто и не думал, и наоборот, желал оправдать купленные втридорога билеты…

Учитель Ивин потоптался, не зная куда девать шубу-шапку.
Повесил на спинку кресла… покосился на самый нижний из маленьких портретов… какой-то суровый старикан с пронизывающим взглядом… (мне он особенно не понравился; я сразу же представил, как он сейчас будет сверлить мне затылок своими двумя иголками…) но – всё же присел.

Глазным зрачком блеснула слева обсидиановая сфера. Хрустальная тоже засветилась голубовато и сразу же помертвела как холодное стекло…
– Здравствуйте, Константин Петрович!..
Я вздрогнул… или сделал вид что вздрогнул от неожиданного приветствия. У занавеса возник тот самый мужчина в чёрном. Бледное лицо, полускрытое шевелюрой тёмных волос, усами и бородой, и бездонно-тёмные глаза под кустистыми бровями…
Прямо как в романе какого-нибудь Понсе дю Террайля…
– Вы пришли для вас вовремя, – голос мэтра звучал глуховато. – Можете ничего не объяснять, я уже всё вижу. Расслабьтесь, вы у друга и доброго вашего помощника…
Из-за занавесей и циновок полилась тихая сладковатая музыка, что-то вроде дуэта струнных восточных инструментов, с глухими, басовитыми аккордами и тягучими звуками. Повеяло, невесть откуда, приторноватым «восточным» ароматом. Не то сандал, не то опиум…
Чуть повелительнее и одновременно вкрадчивее звучали короткие, уплывающие в орнамент, узоры, символы на чёрном бархате, фразы:
– Отпустите свою душу отдаться неторопливому покою, теплу и уюту. Здесь тепло и тихо. Ваши заботы и тревоги тают, тают, тают… Музыка, эта песнь блаженного покоя, вы купаетесь в ней, отдаётесь ей, и добрая могучая сила, тёплыми и сонными волнами, бережно несёт вас над мелким бытиём… Блаженство покоя, комфорта, сладкого, сладкого, сладкого забытья…
Учитель и неврастеник Ивин осовело оседал на мягком кресле. Волны тепла, певучие аккорды, ласковый аромат, приятно усиливаясь, шли от того, кто, уже плохо различимый на фоне бархата, говорил, говорил, говорил… Серебристый орнамент колебался в очертаниях, вибрировал мерцающими линиями и сложными спиралями.
Слева, от чёрного шара ощущалось давление чего-то невидимого; оно чувствовалось вначале не кожей, а сразу затылочной частью мозга – как какой-то «жужжащий звук». Будто бы луч «чего-то» проходил меня насквозь и через лоб уходил вправо, в хрустальную сферу. В его жужжании голос мэтра растворялся, слабел, исчезал…

«Кто ходит в гости по утрам, то поступает мудро…»

Жужжание перешло в гудение, заполняя полости черепа… Вибрация, забавно щекочущая, нелепо приятная, потихоньку размывала мозги… Гудение перешло в рёв, раздирающий, разносящий всё к чёртовой матери!..

«Тарам-тарам, тарам-тарам, на то оно и утро!..»

Я очнулся. Слева одиноко чернел обсидиановый «глаз», справа – словно мыльный пузырь, – хрустальный шар. Бородатый мэтр очень внимательно поглядывал, глаза его посверкивали из своих волосатых кустов.
Тишина.

– Полагаю, первый наш сеанс прошёл очень хорошо. Но если вы на этом остановитесь, эффект будет недолгим. Требуется не менее пяти сеансов, – тусклым голосом пояснял хозяин кабинета. – Исцеление. Исцеление!.. Исцеление будет полным. Благодарю за посещение.
Учитель Ивин неловко сгрёб мокрую шубу и шапку…

«Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!» – вновь просверлил меня взглядом дотошный старикан с портрета.
«Тарам-тарам! Тарам-тарам! Ходите в гости по утрам!» – мысленно парировал я…

…и побрёл к двери. Обернувшись для прощания, уловил криво-пренебрежительный изгиб красивых тонких губ под чёрными усами.
В приёмной я медленно натягивал отяжелевший овчинный доспех. Ассистентка исчезла за дверями.
– …Что-то я сегодня не в ударе. Есть ещё кто-нибудь?
– Никого, мэтр.
– Чёрт побери! Этак мы не окупим аренду… И сегодня, кроме этого болвана – никого!.. Звук и запахи ты включила нормально. А излучатель – скверно. Слишком быстрое усиление…
– Я… следуя вашим указаниям… как обычно… как всегда, мэтр.
– Я же видел! Он одурел скорее, чем было нужно. Картинка получится смазанной! Впрочем, для Оскара будет достаточно и этого… Эй, эй, осторожнее!
Раздался короткий треск.

Это разлетелась в мелкие осколки хрустальная сфера.
– …Твою мать! Ты же… ты же загубила бесценный прибор, идиотка!

«Учитель Ивин, который был, разумеется, здесь совершенно не причём», тихо ступая пимами, вышел на морозный воздух.
«Картинки» больше не будет!
Как и моей ноги в этом грязно-жёлтом гнезде.
Одно имя всё же продолжало сверлить мне мозги. Тот самый вредный старикан… Я понял. Это был он самый, Оскар.