Глава 18. Армагеддон уездного масштаба

Таким образом, букве «А» должно соответствовать Древо Вечной Жизни, в то время, как букве «У» – пресловутое Древо Познания Добра и Зла. Возможно, в планы Создателя изначально входило стремление познакомить людей, в первую очередь с первым. Искушение нарушило этот замысел. Люди стали преждевременно судить обо всём, исходя не из понимания Вечного, а из эмоциональных импульсов. В результате этого заблуждения, они невольно оказались сброшены в самую пучину Майи…
Василий Калугин, «Алфавит космогонии»


1

– «За битого двух небитых дают, да и то не берут!..» Ах ты, бедняга! Моя девка, от ума великого, тебя изругала, наверное? Когда деньги заносила?.. Ладно, будет. Не держи на сердце, я ей уже объяснил всё…
– Игнатий Харитонович, я всё сомневаюсь. К чему была вся эта вылазка? Испортил я ему кашу. Не скоро он достанет новый шарик, но ведь достанет…
– Пока достанет, мы его… достанем. Он на время без глаз остался. Обсидиановый после твоего ухода тоже… того. Это весёлые ребята, Леонид с Фомой, по твоим «астральным следочкам». Ладно! Но смотри как наловчился Асмодей торсионные поля использовать! Он этими вихрями, не будь ты ученик Прокофьича, тебе и мозги, и душу взболтал бы как омлет... И тебя бы раскусил… Правда, зачем это ему? Для Оскара, говоришь? Для какого-такого Оскара?
– Портрет… Вернее, портреты…
– Вспомни по очереди.
– Первый, это…
– Это Кузнецов. Хороший гипнолог, основатель своей школы. В наши дела не вмешивается… Что до того, что как-то раз под Новый год по радио якобы воду в водку превращал… Это шутка для профанов, особенно пьющих, которым уже всё равно, что в себя вливать. Помню этот эпизод. Сосед мой как услышал, мигом сбегал на кухню, набрал полное ведро. Кузнецов-то говорил: «поставьте у репродуктора рюмку воды…» Сосед потом жаловался: никакого, говорит, эффекта, сплошной обман! А я ему: так надо было только рюмку! Вот эта самая рюмка у тебя в ведре и растворилась… Нет, гипнолог не в счёт. Дальше!
– Второй…
– Ну, с этим дело, конечно, сложнее. Где-то талантлив, где-то слишком в себе уверен. Но тоже – «не их поля ягода…». Дальше!
– Дамочка эта…
– На самом деле, неплохой специалист. Больно нервная, правда. И самоё себя слишком любит…
– И Оскар. Он такой… На Кощея Бессмертного похож.
– Говоришь, в самом низу помещён? Внизу-то внизу, да только так, чтобы в затылок тебе смотреть! Ну-с… Костя, а ведь это именно он. Там больше никаких не было портретов? Ну, его учеников, например?
– Только самого этого… Лотти.
– Плюнь и разотри. Если не пешка, то в крайнем случае офицер. Проводник идей… У Оскара же – своя школа и обширный набор помощников. Есть там один паренёк… помоложе тебя… так… никак не пойму… пока не враг… но и не друг… Способный… Ну и Господь с ним. Быть может, ещё свидитесь.
– Прямо-таки «Операция "Ы"»…
– Да нет, Костя, посерьёзней. По городу всякие мерзости творятся. Наловчились! Ну, главное, «резидента» мы засекли. Попытаемся «дешифровать» и… выбить ему мозги.
– Вы серьёзно?
– Да не физически, упаси Бог! Но – основательно, «до глубины души»… Это только в сказке у Кощея была всего одна жизнь. Боюсь, придётся повозиться и сейчас, и в будущем. Здешняя его «иголка» глубоковато прячется…

В дверь деликатно постучали.
– Папа! К тебе можно?
– Аня… Конечно можно!
Она вошла раскрасневшаяся с мороза, ойкнула, увидев меня, смущённо поздоровалась.
– А я, кажется, работу нашла! Встретила бывшего преподавателя курсов психологии, он теперь частную практику ведёт. Ему секретарша нужна.
Мы со Щёголевым переглянулись, подумав об одном и том же.
– Как его зовут?
– Теофил Борисович Лагин.
– Это бородатый такой?
– Почему бородатый? Обыкновенный, бритый. Симпатичный даже. Гипнолог он хороший, и психотерапевт.
– Погоди, Анечка. Ну-ка, девонька, сядь сюда. Расслабься. Так надо! Глазки прикрой, Синюшка. Не улыба-айся, просто тебе… спа-а-ать… хо-очется…
Аня ещё силилась улыбнуться, но поникла, склонив голову на плечо.
– Слушай меня, дочка. Попробуй ясно-ясно представить себе этого Теофила Борисовича…
Щёголев призывно махнул мне рукой. Мы оба сосредоточили внимание на лице девушки, уже почти не различая его, а вглядываясь во что-то проявляющееся в чертах…

…Высокий, гладко выбритый мужчина в бобровой шапке. Чёрные матовые глаза, яркие губы – улыбаются, энергично говорят:
– Вас, Аня, мне сама судьба послала… Неужели без работы? Какое безобразие. А что если в мою контору?.. Да не на курсы, закрылись они, а преподаватели… только их и видели. Разбежались кто куда!.. Обратиться не к кому, а мне без ассистентов – никак. Практически один верчусь… Есть одна, но такая «близкая»… в смысле – недалёкая, ха-ха! А вы же у нас в лучших считались! Замуж ещё не вышли? И куда это парни смотрят… Так согласны? Вопрос практичный, одобряю. Нет, оклада не будет, а гонорар обещаю. Ну, не меньше чем профессорский. Честное слово! Ну, с родителями непременно посоветуйтесь, вы ведь с ними живёте? Обязательно. Всё юридически оформим, сейчас без этого нельзя. Я с халтурой дел не имею. Вот вам и моя визитка… Жду звонка!..

«Хватит!» – показал глазами Щёголев. Вслух сказал:
– А морозец-то сегодня – ого-го, все окна в узорах!..
– Ой, что-то сморило меня с улицы! – всколыхнулась Аня. – Пойду умоюсь. Мама велела передать: скоро обедать будем…
Мы остались одни.
– Ну?
– Глаза – точь-в-точь как у того Лотти…
– Да не точь-в-точь… Паричок чёрненький надень на него. Как?
– Ой, Игнатий Харитонович…
– То-то и оно. Значит, точно он?
– Вылитый!
– Вот с него и начнём. Сейчас обедать. Ночуешь у меня. Лягут спать дамы – мы с тобой «повеселимся»…
За столом Игнатий Харитонович небрежно поинтересовался:
– Дочка, мама говорила, что ты какую-то работу нашла?
Аня взглянула недоумённо:
– С чего это она?.. С подружками я виделась. Такие же, как и я, болтаются по городу или дома сидят. Парни наши свою психологию… на дровах отрабатывают. Кому мы сегодня нужны? Может, мне у тебя камнерезному делу поучиться?
– Что ж, рисовать ты любишь, в камнях разбираешься, вкус есть…
– Горюшко ты моё, – сказала Анна Николаевна. – Всё-то выбираешь до сих пор…
– Пока ещё можно, – заметил Щёголев. – А ещё год-два – выбирать станет трудно.
– Я бы выбрала, да вы не разрешаете.
Анна Николаевна изменилась в лице:
– И не думай! Не женское это дело. А что работу не нашла, тоже к делу. Мне по дому поможешь, что-то уставать я стала…
– Ты у нас крепенькая, мамочка! – Аня встала, обняла мать.
– Я к себе пойду.

Глянув ей вслед, Анна Николаевна озадаченно молвила:
– А мне говорила, что с преподавателем встретилась…
– Не встретилась! – с напором сказал Игнатий Харитонович. – Не встретилась!
– Ох ты, гой еси кудесник-чародеюшко! – нараспев, улыбаясь, сказала жена. – Ну, оно-то к лучшему. Мне тоже встреча эта не показалась. Скользкий он, этот… Теофил. «Теофил» ещё!
– Аня, помни: не было его.
– Да поняла я. Только ты, отец, поаккуратнее, что ли…
И оба как-то непонятно взглянули на меня.
– Ты б сходил к ней Костя, – попросил Щёголев. – У неё к тебе разговор есть.




2

– Входи, Костя.
Она ждала меня, сидя за столиком с веткой сосны в вазе. Халцедоновая «бабушка» стояла тут же, словно для беседы.
– Присаживайся. Чему улыбаешься?
– Рад тебя видеть.
– Не сердишься? Я-то, дурочка, решила, – надо же! – что ты Прокофьичево наследство распродаёшь. Прости, пожалуйста.
– Оставь, я уже забыл.
– Тоже мне, мужики! Развели всякие «тайны мадридского двора»! Думаете, я вообще ни о чём не догадываюсь?
– Ты о чём?
– А о том, что деньги тебе срочно понадобились. И аметисты – только предлог. У папы и без того их целый угол!.. Слушай! А почему бы тебе шкатулку не продать со всеми безделушками?
– Неудобно. Нельзя. Подарок это.
– Знаю я этот «подарок»! Видела, ещё когда отец её делал, только не сразу узнала. Искусно, красиво, конечно, да как чужое.
– Подарок-то с приговором был сделан.
– Думаешь, не догадалась. Потому и взяла одно лишь колечко. Оно и сейчас со мной… Не подобрал ещё счастливую невесту?
– А подобрал! – решился я.

Синее пламя обдало моё лицо. В иное время от такого и сгореть впору!
– Вот она, передо мной сидит!
За окном с шорохом падал снег. Тикали маленькие часики, вделанные в кусок орской яшмы.
– Только… пока не знаю, что она сама скажет.
Она смотрела на меня очень серьёзно, как бы изучающе.
– Ничего она не скажет. Сам знаешь, – услышал я тихий шёпот.
…Ах, хрустальная, невероятная тишина! Когда слышен шорох снежинок о стекло и успокаивающе пахнет хвоя сосновой ветки, как в новогоднюю ночь.
– Ты молчишь, а я слышу. Это лучше всяких слов, мой Молчаливый… Что с тобой? Ты о чём-то беспокоишься?
– Не за себя боюсь…
– Я знаю. Значит, такая у нас с тобой… Ты слышишь, у нас с тобой!.. У меня и у тебя! У нас. Единая судьба!
– Ты меня убеждаешь? – засмеялся я… признаться – сквозь слёзы.
– Ну что ты плачешь, любимый?
«Это капли счастья, может быть – недолгого счастья, которое бывает только один раз в земной жизни…» – хотел сказать я.
– И это я знаю, – улыбнулась она. – Но другого мне не надо. Какое бы ни было, оно – наше. И я ничего не боюсь.
– Я, кажется, уже тоже ничего не боюсь, – сказал я, пытаясь справиться с наплывом предчувствий. – Пусть будет как будет!
– А Новый год мы встретим у тебя, ладно?
– У нас. А это возможно?
– Это неизбежно! Мама и папа нас поймут.



3

Игнатий Харитонович невозмутимо возился у стола, перебирая нежные инструменты в бархатных гнёздах большой коробки из дерева.
– Человечка одного жду. Купчик из современных. Но надёжный, и если ворует, то в меру. Я имел с ним дело. Он толк в камнях знает, и клиенты у него надёжные. Ну, и он меня уважает и побаивается, так что обмана не будет. Ты бы сходил пока домой, за своей шкатулкой.
Давно, и ко многому я уже привык. И всё равно поразился.
– Ну чего ты? Да по твоему лицу как по книге читать можно!.. И задумал ты всё правильно. Вам на обзаведенье деньги нужны? Нужны.
– Шкатулку нельзя продавать!
– О ней речи нет. А бижутерия… Неужто жаль?
– Работу вашу жаль. В чьи-то руки попадёт.
– Эти блестяшки пускай других радуют. Может, и в неглупые руки попадут, и настоящую хозяйку себе отыщут. За этим проследим, конечно…
Гость приехал на дорогой машине, под вечер. Отбыл через полчаса, сияя плохо скрываемой радостью. Даже сунул мне в ладонь бумажку, когда я проводил его до калитки.
– Вот, сподобился, – и я протянул «чаевые» Игнатию Харитоновичу. Тот повертел стодолларовую купюру, прыснул:
– Знал бы этот чудик, кому «подал»!..

Как говорится, «ночь была бурная»!.. Заправившись чаем из травяного сбора, который Анна Николаевна называла «Могучий дракон», мы стали превращать свободное пространство мастерской-кабинета в «арену боевых действий». В ход пошли странные и, вроде бы, ненужные предметы и вещества, целая батарея которых пряталась всё на том же стеллаже, но в нише за книгами. «Подальше положишь, поближе возьмёшь!» – Щёголев тщательно задёрнул тяжёлую штору, запер дверь и засветил два канделябра из почерневшего серебра.
– Начнём, благословясь!..
Если бы происходившее затем можно было озвучить, то посторонний слушатель очень удивился бы горячим спорам нескольких мужских голосов, а потом и вовсе странным звукам, в которых были и брань, и злоба, и самые страшные обещания, и вопли, и стенания, и мольбы…
Оплыли дважды, ещё и ещё раз свечи в канделябрах. Розовый рассвет застал нас с серыми, осунувшимися лицами. Щёголев полулежал в кресле, прихлёбывая остывшего «могучего дракона», я не очень верными руками убирал следы ночного безобразия. В медной плошке жёг клочья отчаянно вонявших бумажек. Отдельно – длинную «цыганскую» иголку и остатки яичной скорлупы. Клочья грязно-жёлтого дыма выплывали вон из раскрытого настежь окна…
– Амбре! – с чувством заметил Игнатий Харитонович. – Теперь пусть комната выстудится и морозом обожжётся. Отца Андрея приглашу освятить… Ишь, отходы производства!
Клубы дыма, вылетев в окно, не расплылись, как следовало, а собрались безобразными клоками – вроде яичного белка, запущенного в горячую воду. Так и поплыли по улице, словно выхлопы орудийного выстрела.





4

…Если бы всё неисчислимое войско Чингисхана, вместе с обозами, отарами овец, тысячами верблюдов и вереницами тянувших осадные орудия быков прошло по двору моего «владения», оно не оставило бы, наверное, такого космического безобразия, какое я увидел, войдя в калитку!
Сарай и банька были вдребезги размётены, дрова разлетелись по снегу. Ставни дома болтались на расшатавшихся петлях. Только сама изба осталась целёхонькой, не считая изломанного крыльца, по которому будто гусеничный трактор проехал. Несколько деревьев скрутило в штопор, хотя стволы у них были довольно толстые.
В самом доме всё было так же благообразно и спокойно. Правда, печь задымила почему-то, когда я захотел её протопить. Пришлось выбросить поленья на снег, а самому слазить на крышу, усыпанную щепками и осколками кирпичей…
Наконец, уладил и это дело. Дрова с треском разгорелись. Электричества, разумеется, не было. Я затеплил свечку и присел к столу.

Неплохой ответный удар. Как говорится, «лети с приветом, вернись с ответом». Ответ пришёл, слегка запоздав, словно был послан издалека.
Не от самого ли «Кощеюшки»?
И одному ли мне он предназначался?
И не будет ли нового подобного «светопредставления»?
И понятно мне было, кажется, только одно. Наверняка, надолго не видать всем нам отныне, по крайней мере здесь, в Тихореченске, ни сна, ни покоя.


5

…Бархатная брюнетка с подтаявшим макияжем недовольно оглядела двух посетителей. Если бы не строгое указание шефа, она с наслаждением послала бы этих мужиков подальше.
– Мы к Теофилу Борисовичу, – сказал низкорослый господин в шведской дублёнке. – А этот человек со мной.
«Человек» прошёл в приёмную почти боком, шаркнув тулупом (тоже неплохо, «самостроком» пошитом) по косяку двери.
– Ваш спутник может подождать здесь, – сообразительная секретарша нажала на кнопку запроса. На её столе мелькнул зелёный огонёк.
– Посиди, Фома, – бросил через плечо первый и вошёл в кабинет Лагина.
Вид у сидевшего за столом «психотерапевта» был нездоровый. На жёлтых щеках пробивалась вечерняя щетина, под глазами синева.
– Леонид Ильич Шабанов, бизнесмен, – холодно отрекомендовался посетитель и, не дожидаясь приглашения, придвинув кресло, сел напротив.
– Чем могу… господин Шабанов? – хозяин кабинета рассеянно оглядывал гостя.
– Нервишки, знаете, пошаливают. Хочу у вас проконсультироваться, с чего бы такая напасть.
– Простите, но у меня частная практика…
– А я в курсе. Мой сотрудник сделает соответствующий взнос.
– Я слушаю вас… э-э-э?
– Леонид Ильич. А кабинетик-то у вас бедноват!
– Я врач. Практикую недавно, – пояснил оживившийся хозяин. – Да и зачем излишняя роскошь, если речь идёт о психике?.. Ну-с, я слушаю. Какие у вас проблемы?
– Хм. Проблемы?.. Я говорю: бедноват кабинетик. Секретарша тоже… Старушка.
– Господин Шабанов!
– Не раздражайтесь. Вы и так, вижу, на нервах. Я понимаю, работа сложная. Всё с психами да неврастениками, не так ли? Вы часом не гриппуете, нет?.. А аппаратурка… не вижу аппаратурки вашей. Что, вот эти два пузыря – и всё? Несолидно как-то… Портретики вот повесили. Подновить бы пора портретики-то!..
Лагин сверлил клиента взглядом, одновременно что-то прикидывая.
– Зачем вы, собственно говоря, пришли, господин Шабанов? Ваша психика, насколько я вижу, более чем…
– Я понимаю, доктор, я понимаю! Сегодня более, а завтра, глядишь, и менее… Аппаратик-то пашет?
– К-какой аппаратик?
Дверь кабинета бесшумно отворилась.
– Заходи, заходи, Фома. Как раз пора… Ну-к, ты, псих, вылези-ка на свет Божий! Фома, помоги господину Лагину.
Квадратный Фома приподнял «психотерапевта» и перенёс на середину комнаты.
– Придержи его, я сейчас.
Шабанов подошёл к чёрному шару, наклонился над столиком, поиграл клавишами. Теофил Борисович, согнувшись, бешено заизвивался в ладонях Фомы.
– Ничего, в конус войдёт! – сообщил Шабанов. – Посторонись!
Тонкий воющий звук огласил кабинет. Шабанов, как он сам потом рассказывал, что-то недоучёл: дымно-серый луч пронзил голову «психотерапевта» и погрузился в хрустальную сферу, отчего она сразу же помутнела как колба, полная дыма. Вой перешёл в приглушённый рёв. Лагин обмяк и свалился бы на пол, если бы Фома бережно не придерживал его сзади. Прошла минута. Щёлкнул тумблер.
– Всё, Фома, можешь отложить нашего пациента на кресло… Шары забираем… Да, там, в столе, у него амулетик. Рукавицами бери: заряжен шибко. Шторы кусок оторви – завернуть… Ну, всё? Исчезаем! Как мадам?
– В отключке. Хорошо выспится. А этого… Теофила Барбосовича… так и оставим?
– А что с ним делать? Ты ему будешь штаны выжимать, как проснётся? Он теперь патрон стреляный, даже без пистона. Пошли, наверное?..
– Погоди.

Всю эту «картинку» я видел как на экране. Главные действующие лица исчезли. Главное бездействующее лицо мешком полулежало в кресле. Бархатная брюнетка, подхрапывая, положила голову с растрёпанным шиньоном на свой блокнот, куда так и не успела записать последних посетителей…
– Говори! – приказал Фома и добавил формулу, от которой по воздуху прошла лихорадочная рябь как от порыва ветра.
– Ненавижу! – она выпрямилась и села словно кукла с полуоткрытыми глазами.
– Естественно, – безразлично сказал Леонид. – Говори!
– Мы знаем тебя… и всех вас… – раздался хриплый шёпот.
– Дальше.
– Мы доберёмся до вас… Вы думаете, ваши заклятья нельзя расшифровать? Сила наша сокрушительна! И ответ будет скоро!
– Без декламации, красавица. Кто твой хозяин?
– Не скажу… Не могу… Запретно…
– Мы прочтём это на твоём лбу. Где «он»?
– Он везде, он рядом! Он движется сюда. Вы уничтожили его слугу. Есть и другие… Кандалов… Оскар…
– Ладно. Спи дальше… Вот же дрянь! Не мешает освятить это место…