Глава 20. Прерванный рассказ

Осуждай дурное дело, а самого делающего не осуждай.
…Случается же, что нам кажется, – другой делает худо, а в самом деле, по благому намерению делающего, это – хорошо. Притом двери покаяния всем отверзты, и неизвестно, кто прежде войдёт в неё – ты ли, осуждающий, или осуждаемый тобой.
Серафим Саровский.*

* Цит. По книге: «О стяжании Духа Святого. Беседы и наставления Серафима Саровского», 2-е изд. М., Амрита-Русь, 2006.


1

– В письменном виде ты мне тогда напиши всё это… – не открывая глаз, произнёс с дивана Виктор Иваныч. И прибавил:
– Хр-р-р!
– Срубился наш следователь, – констатировал Ивин.
– Витенька! – толкнул Орлова в бок Апраксин. – Витенька! Бабушка приехала!
– Какая-такая бабушка… – открыл вначале один глаз Орлов. И тотчас открыл второй. – Ой! Простите… Это всё опять бессонная ночь. Да! Костя, ты, кажется, там так сладко обо всём рассказывал. Розенкрейцеры… как их там… И насчёт «диктатуры добра»…
– Потом ещё был разговор со Щёголевым…
Следователь прервал его:
– Да! Разумеется, дорогой литератор! А знаешь, интересное слово «диктатура»! Зама-анчивое такое! – потянулся он. – Что Пиночет, что Чако… И все хотят только добра! Исключи-ительно добра! Да…
Он встал с дивана и заходил по комнате:
– Да, а ещё, разумеется, правды, а ещё справедливости… Ты говорил интересно, а мне постоянно хотелось подать совет… Извини, конечно, а не податься ли вам всем со своими идеями, например… к самому Оскару. Как ты думаешь? Принял бы с распростёртыми объятьями! Эх!..
– Ну вот что! – продолжил он. – Извини, накипело… Просто, если бы лично мне дали выбирать, я выбрал бы, всё-таки, диктатуру Закона. Какой бы он ни был. «Хороший» там, «плохой». Голосовали? Голосовали. Принимали? Принимали. Значит, я обязан ему следовать. Кстати, а вы, случаем, не интересовались, как там дальше сложилось с гражданином Лагиным, которому твои друзья невзначай отрубили память? Да, я понимаю, понимаю вашу зависть к этим злостным экстрасенсам, которые зарабатывают кучи денег…
– Теофил Борисович Лагин, – вмешался Апраксин, – с тех пор и по сей день не сходит с инвалидной коляски. Питаться сам не может. Врачи оказались бессильны перед «дрожательным параличом»… Серафима Александровна Шустова, ваша «бархатная дама», отошла в мир иной спустя полтора года после ваших событий. Спилась и покончила жизнь самоубийством. Тебе… известно об этом?
Ивин отрицательно покачал головой.
– И ты не пробовал интересоваться? Ну да, конечно же, зачем…
– Вы, дорогой мой, – не унимался следователь, – не «второй Прокофьич». Вы – второй Щёголев! А Щёголев ваш?.. «за хобот взяли бы!..» Великолепно! Изумительно!.. Ну, выброси ты свои цацки в ту же Бурхановку! Или сдай, например, в музей… от имени Прокофьича, ему уж всё равно… Чего ты с ними возишься? Жалко? «Красоту губить?» «Душу перед всеми раскрывать?..» Что они вам сделали, эти «все»? Зазнайство и трусость! А ваше КПЗ, куда сослали весь местный «шанхай»… по случаю приезда начальства? Как жизнерадостно вы об этом рассказывали! На следующий же день всех выпустили, не так ли?..
– А ваша разборка с «жиганчиками»? – словно не видя протестующих жестов Ивина, безжалостно продолжал он. – Подпадает под статью, знаете ли. Закону безразлично, использовал ли грабитель пистолет настоящий или муляж. Факт запугивания присутствовал? Присутствовал. Кто напал первым? Вы!.. Между прочим, а почему бы вам в тот момент не внести в головы этих выпивох немного иные мысли? Например, о том, «как чудесен снег под луной!»? Пофантазируйте, вы, любитель японской поэзии!.. Или… «какая чудесная пара, парень и девушка, проходят сейчас по дорожке! Совет им да любовь!», не так ли? Они бы и выпили за ваше здоровье!.. Понять вас, конечно, можно. Но извинить человека, обладающего такими способностями и расходующего их столь беспечно… Н-нет! Видите ли, гражданин Ивин, знать права сильного – маловато. Как насчёт обязанностей сильного?
– Подвожу итоги, – следователь оперся ладонями о спинку стула. – Вы нарушили закон, и неоднократно. Превышение мер допустимой самозащиты – во имя добра, конечно?.. Можете поверить мне, старому спецназовцу. Я встречался и не с такими ублюдками, которые почему-то всё бродят у вас в роще (разводите вы их там, что ли? И куда смотрит Батырханов? И куда смотрите вы?). Я говорил с ними! Я с ними дрался! И знаю твёрдо, в отличие от вас, господин Ивин: насилие всегда порождает лишь ответное насилие. Знаете… знаешь ли, по-моему, идеально сказал в своё время Бертольд Брехт: «люди, которые не желают разговаривать друг с другом – начинают стрелять друг в друга». Вот и всё! Вот и всё… И... и, конечно, шли бы вы с вашей «диктатурой». Добро – чересчур абстрактная категория! Оно как твой интроскоп, который можно пустить в полезное дело. А можно пытаться с его же помощью спасать мир от Фёдора Николаича Апраксина, который никому ничего плохого не сделал, кроме того, что, по их мнению, не желает делиться.
– Погодите! – вскричал Ивин. – Я вам ещё столько не дорассказал!
Он совершенно не ждал такой реакции. Тем более от друзей… Тем более под «мясо по-бургундски» и вино «Еким Кара», которое, правда, порой весьма ударяет в голову…
– Берг? – не слушая его, жёстко сказал на этот раз Апраксин. – Это учитель Оскара. Да, разумеется, вам он о том не проговорился. Насколько же вы наивны! Смерть Берга приключилась не столько из-за конфликта с Оскаром, сколько из-за того, что на сцене возник этот недотёпа, Фарес Лотти, он же Теофил Лагин. И Лагин не хотел его убивать – всего лишь пугнуть, чтобы Никодим Львович «не высовывался»… Вы не хотите ли узнать, что случилось потом? Или для вас главнее ваше лубочное восприятие действительности? Это понятно. Но… не гордыня ли это? Не сидит ли в вас самом та иголка Кощея, которую вы так желали вырвать при помощи пантаклей из сигаретных окурков?.. Скажите честно, хотели бы вы узнать всю правду?
– Если честно? – смутился Ивин. Его, судя по всему, очень дёргала мысль услышать что-то, что выходило бы за рамки его привычного, героического мира. Или, всё-таки, мифа?..
– Извольте!

– Изволю, – согласился Апраксин.


2

– Я сам не без греха, – начал он. – Ученичество у Оскара подразумевало полную подчинённость учителю. Всё эти (уж извини! повторю за Виктором Иванычем) напыщенные, истёртые словеса про «доброту», «справедливость», «милосердие», «правду» и прочее. Только – в чью пользу они склоняются? Кто-то видит доброту… в подачке. Кто-то… в сочувственном слове. Кто-то – в случайно приобретённой книге. А кто-то – в удачно проведённой сделке. Всеобщего критерия нет и не может быть.
После всего, тобой описанного… Да, ты, конечно, много чего и очень красочно расписал. И «мерзость», и «лживость демократии», и «необходимость диктатуры»… хотя бы «добра». И, кстати, мимолётная фразочка, о которой ты не упомянул (ну, учителей надо уважать, это мне тоже понятно) о том, что Москву надо бы огородить забором с колючей проволокой, дабы всякая нечисть не распространялась по России…
Ох уж эта колючая проволока!.. Далась она всем!
Мне очень понравился Щёголев, да и остальные ваши ребята тоже. Но вами руководила паранойя, а это очень плохой советчик. Повинуясь ей и не желая разобраться по существу, вы действительно переступили черту дозволенного.
У вас нет и не может быть реальной программы. К чему вы пришли? Куда собираетесь двигаться дальше? Ваши, хотя и неглупые постулаты – те же «пуговицы от штанов» Прокофьича. «Экстрасенсов» презираете, а сами? Кому вы реально помогли своими знаниями? Ну, нельзя же, пойми, замыкать себя, обладающего такими познаниями, в шкатулку, пусть и малахитовую! В результате, нечаянная смерть Никодима Львовича… и – пошло-поехало!
Между прочим, те «записи», которые делал Лагин, были вполне безобидными подобиями энцефалограмм. На их основе создавались программы для компьютера. Благодаря одной из них мы сейчас имеем возможность спокойно беседовать здесь, вне времени и пространства…
Нас с Кандаловым Оскар тогда отослал в командировку: разобраться с «тихореченскими колдунами», как он вас и поныне зовёт. Честно! захоти я – всё ваше гнездо «молчальников», или как вас там, было бы лично мною «разделано под орех» в течение минуты. Вы ведь получили «ответный удар»? А он шёл, кстати говоря, даже не от нас. Это было усиленное многократно эхо ваших собственных действий. Осторожнее надо быть с такими вещами!
Кандалов – не маг. Просто талантливая сволочь. Энтузиаст. Практик. И дурак. Человек, во всех своих произведениях воспевший «кулаки» и упрямо не понимающий, что чем кулаки тяжелее, тем вернее превратятся в гири, которые тем вернее потянут на дно… Но даже Кандалов, поняв, что вы из себя представляете, тут же телеграфировал Оскару всего три слова: «Они не опасны». Нам, по крайней мере – по тем временам, не нужна была лишняя кровь. Тогда Оскар ещё оставался прежним Оскаром. И я был вместе с ним. Я не могу предавать Учителя! – тебе это тоже знакомо.
Вы венчались с Аней. Вас венчал отец Андрей… священник без прихода. На этот праздник вы получили подарки… Аня шепнула вам на ушко, дескать, «два мага в одной семье – не много ли?» И вы, дорогой мой, Константин Петрович, той же ночью, вместо того, чтобы ваша законная супруга получила сполна ту долю любви, что вы обязаны были ей дать, вызвали «гейста», который лукаво заявил вам, что, дескать, все ваши подозрения обоснованны, и Анна никогда не будет матерью, и проживёт недолго, и вообще, вам бы лучше бросить её, да побыстрее… Было такое? Только честно?!.

– Было, – сознался Ивин. – Но затем…

– Скажите, Константин. Где ваша вера в милосердие и Любовь Господню? Или вы настолько замкнулись в своём молчании, что таите мысли и от Того, от Которого Ничего Утаить Невозможно?
Так вот. Второй ваш собеседник был не «гейст». Это был я…
Я сказал, что вам следовало бы сходить в церковь. Я сказал, что вы должны поставить свечи к иконам Николая Чудотворца и Божьей Матери. Просто потому что именно эти святые помогают в подобных ситуациях. Это был совет не вам первым, и не вам первым он помог.
Вы так и сделали. Посему и жива по сей день ваша супруга, и поныне растящая двоих детей. Правда, вдали от вас. Вы так и не смогли объяснить ей очень многие вещи…
Ваше же «тихореченское кубло» Оскар решил до поры – до времени не трогать. Да вы и сами рассыпались, как только миновала явная опасность! Чем вы занимаетесь сейчас?

– Работаю у Леонида. Вместе с Фомой.
– А чем занят Леонид?
– Директор товарно-сырьевой биржи. С корейцами договора заключаем…
– То есть, обросли жирком, устроились уютно. И, в результате, прозевали интроскоп. Хорошая машина, я видал её в действии. Не скажу, правда, что понял, как она обнажает слои материи. Изъять её у Оскара? Да хоть сейчас. Просто острой надобности нет.

– А кстати, – вмешался в разговор Орлов. – Каковы обстоятельства похищения этой машины?
– А в результате было вот что, – объяснил Ивин. – Игнатий Харитонович слёг в больницу. Анна Николаевна – при нём, сиделкой. Аня уехала от нас давно, далеко, непонятно на сколько… Олег с женой – «на хозяйстве» у Щёголевых. И вот приходит к ним старичок – не старичок. Говорит: «может быть, Игнатий Харитонович обо мне говорил. Я – Тиунов, тот самый инженер, создатель интроскопа. Он… говорил вам, наверное… Он просил меня подправить кое-что. Можно, я заберу прибор на время? Выпишется из больницы – ему сюрприз будет!»

– И они, запросто-просто, так и отдали интроскоп прямо в руки лже-Тиунова, то есть самого Оскара! Мастера по кражам! – прокомментировал Апраксин. И прибавил:

– Говоришь, власть виновата? «Мерзопакость всякая полезла»? Руки ей, видишь ли, власть развязала! Но не забывай: у нас с тобой, благодаря этой «мерзопакостной» власти тоже руки развязаны. И что, коли так всё складывается, то мы-то на что? С нами рядом – представитель правосудия, и он на нашей стороне. Оскар? Так это совсем не тот великий маг, каким он был десяток лет назад. Теперь он окружён просто мошенниками и убийцами, но не магами. И справиться со всей этой бандой, я более чем уверен, не будет сложной задачей. Наши враги – не эта пенка на навозной жиже. Наши враги будут помощнее, и ты их хорошо знаешь: Ложь! Клевета! Гордыня! Лесть! Зависть! Жажда власти!.. – вот с ними будет справиться потруднее. Если ты желаешь просто забрать свою игрушку – нет проблем. Доставим в целости и сохранности, прямо в твой нынешний, обшитый кожей кабинет. Смотри на досуге свои картинки! Если же ты прибыл с гораздо более важной целью, а именно… Какой?!!
– Ты меня распекаешь как мальчишку, а ведь я старше тебя.
– Я провёл в странствиях по времени-пространству более двенадцати лет. Ещё не известно, кто из нас старше! Я жду ответа на свой вопрос.
– Моя цель – покончить с бандой негодяев…
– Допустим, покончили. Далее?
– И… вернуть интроскоп на место.
– И… вернуться к привычному образу жизни. Так? Хранить свои бессмертные знания, иногда, как сбрасывая «шубку с барского плеча» – помогать Рябому бороться против его «рангусоев», насылать виртуальных собак на шпану… Великие цели!
– Хорошо, что ты предлагаешь?
– Я-то полагал, что ты уже сам всё понял. Ты пойми меня, пожалуйста! Дорогой мой! У нас, здесь, ныне, с тобой, сосредоточены чуть ли не вселенские силы. У нас под рукой – арсенал машин, даже подобных которым не имел ещё никто в истории. Мы обладаем невиданными возможностями! Мы способны осуществить самые заветные чаяния человечества, но…
– Но… само человечество, готово ли к ним?
– Не человечество! Мы сами! Именно об этом, дорогой мой, обиженный до глубины души, Константин Петрович Ивин, нам и надлежит поговорить. День Страшного Суда – он и над нами тоже! Как мы сумеем распорядиться нашими силами? Или их попросту трусливо уничтожить, мол, вот, «ах, не доросло человечество»? Да ведь оно, пока социум, он же «царство кесаря» существует в своей исторической системе, оно же никогда не «дорастёт»! Или, может быть, нам следует поискать какой-то иной путь? Пусть и не очень обычный – с нашей нынешней точки зрения?
– Сомневаюсь, что мы его найдём.
– А я, по твоему, ни в чём не сомневаюсь?
– Ну, судя по твоей самоуверенности, дорогой «мэтр»… – саркастически начал было Ивин.


3

– Слушайте, ребята, – глухо прервал его Орлов. – Вы знаете, чем дальше, чем больше, но я уже не пойму, о чём вы спорите. По-моему, вопрос решённый. Вам просто надо объединиться… хотя бы как городу с селом. И, господин Апраксин, по-моему, вы чересчур резко судите господина Ивина. Он пока вам ничего плохого не сделал. Ребята! Я с вами горы сворочу, только давайте сейчас… передохнём, что ли, немного. Музыку послушаем, что ли… Я всё не понимаю… вы почему-то… (ну, с моей подачи, наверное! Простите уж…) затеяли этот спор. И снова возникает вопрос: почему бы всем настоящим магам вместе не объединиться, да не грянуть хорошенько на всех ЭТИХ колдунов?
Апраксин скептически усмехнулся.
– Во-первых, всё-таки, как видишь, здесь кое-кто собрался. А в более крупных масштабах… Ну, во-вторых, пусть мы объединимся, пусть грянем, что тогда?.. Ты ведь историк, Витя. Может, помнишь один анекдот, что очень похож на правду. Однажды Алексею Николаевичу Косыгину задал вопрос журналист, дескать: «Вы наверняка знаете, что в вашей партии полным-полно проходимцев, мошенников, прочих негодяев. Почему вы не устроите чистку партии?» А Косыгин ему, вполголоса: «А как вы думаете, кто кого будет «чистить»?..» Так и у нас. Кому поручат эту «чистку»? Разумеется, тем, что забрались повыше, с дипломами, с дворянскими званиями, пользуют власть имущих (короче, тех, кто «блажен иже, сидит каше ближе») – им, а не нам, «бойцам невидимого фронта». А уж чьи потом головы покатятся – вопрос нелёгкий. Всех под одну гребёнку!
– А если, например, церковь?..
– С церковью у нас конфликта нет и не может быть. Как и нет и не может быть конфликтов с религией и верой. Только церковь церкви рознь. Одна – это куда я хожу молиться, говорить с Богом, исповедаться. Другая – там где сидят торгаши табаком и водкой, что от людей золотым крестом прикрываются. Ты какую имеешь в виду?
– Хотя бы нашу, православную, – вмешался Ивин.
– Которая веками, по социальной роли своей, проклинала и преследовала всех инакомыслящих? Скрыто поддерживала то же невежество в народе, подталкивая его против всех, в ком видела «соперников» по вере? Литератор, ты рассказ Куприна «Олеся» помнишь?
– Не перегибай, не перегибай! Там священник, помнится, Олесю наоборот, спасает.
– Да, конечно. А не ему ли обрушиться после того на своих же прихожан? Не ему ли объяснить, что скромная знахарка тоже человек, и обращаться бы с нею надобно по-человечески прежде всего? Вот, обрати внимание, кого во все века считали колдунами и волшебниками? Людей мастеровых, умелых, знающих. Кузнецов, мельников, просто грамотных людей. Знахарей в том числе. Ну, а случись что? На кого вину свалить? Кузнеца да мельника трогать, разумеется, не станут. Нужные люди. А вот на знахаря да грамотея – первым делом. «В случае чё, мы и самогоном полечимся, а вместо подписи крестик поставим». Вот и горели на кострах знающие люди…
– Опять перегибаешь. Инквизиция… – подал голос Орлов.
– Товарищ историк! Видать, профиль обучения твоего был немного иным. И у нас горели колдуны да маги – за милую душу! Вместе с хлыстами да раскольниками, староверами да язычниками…
– Откуда такие сведения?
– Вскрываются сейчас кое-какие свидетельства, на ночь лучше не читать. Широко их публиковать, разумеется, никто не будет. А то вдруг выяснится, что совсем не прав некий артист-юморист, вдохновенно воспевающий с эстрады «гуманность русского народа»… Нет, родные мои! Жгли, казнили, пытали десятками и сотнями! Сожгли живым величайшего учёного и врача Елисея Бомелия. А доктора Даниила фон Хадена изрубили в куски за то, что хранил «сушёных гадов». А женщин закапывали голыми по грудь на двое-трое суток – пока не помрут. А в срубах «колдунов и вещих жёнок» сжигали подряд целыми семьями! И спасибо Петру да Екатерине-матушке, что навели некоторый порядок в этих делах…
– Знаешь, Фёдор, – покачал головой Ивин, – вот ты нам рассказываешь обо всём об этом. Не знаю, как Виктору, но мне, с одной стороны, не очень-то и верится. С другой… я, может быть, и жестокосердный, но всех этих хлыстов и сектантов мне как-то не жаль. Нелюди они!
– А те, кто живьём сжигал в избах женщин и ребятишек – не нелюди?
– Значит, иначе было нельзя… Хотя… стоп, это я чушь уже понёс… Сам ведь только говорил…
– Не ты один, увы. Какой-нибудь попик, блаженно кадилом машущий и святой водичкой кропящий, тоже человек. Тоже может ошибаться. И когда к нему на исповедь приходит шизофреничка, он, по святой простоте душевной объявляет ей анафему. Это – даже без соответствующего решения Синода. Куда теперь несчастной бабе деваться? Теперь все твёрдо уверены: она с бесами якшается…
– Но есть же и умные люди.
– Ты у нас умный, и то путаешься. Да и мы не без греха.
– Тогда что же… Полнейшая безнадёга, выходит? – спросил Орлов.
– Тебе, конечно, труднее. Ты – слуга Закона. Нам – немного легче. Поймите… можете не принимать это сразу, но подумайте. Главный после Бога во Вселенной кто? Человек. Христос на муки пошёл во имя кого? Человека. В жизни нам что всего дороже?
– Это смотря кому!
– Вот! Кому-то – просто сама жизнь. Кому-то – поесть сытно, выпить сладко, да и ещё кое-что… Кому-то деньги, роскошь, кому-то власть. Но к кому вы придёте за помощью?
– Хм. Хитро закрутил. Пойду к тому, кому дорог… человек?
– Именно! – с сердцем воскликнул Апраксин. – И именно на этом держится общество – в высоком смысле этого слова. Учёные, правда, ещё не уверены. Три, говорят, инстинкта есть у людей: пищевой, половой, оборонительный… Вот только инстинкт человеческой любви – куда же его отнести? Американцы единогласны – к половому. А любовь матери к ребёнку? Брата к сестре? Ребёнка к матери? Намутил воды этот Фрейд, да и не только он… А вот, например, почему ты об этой бедной девочке так печёшься? Скажешь, просто рад, дескать: главный свидетель нашёлся? Да нет же. И ты сам это знаешь. Гораздо сильнее и выше любых кулаков – просто мягкие женские руки…
И прибавил, как извиняясь:
– Зря я, наверное, не последовал твоему совету, Костя. Она бы многое сейчас и поняла, и примирила…

«И с чего нас понесло спорить? Что мы ненароком могли принести с собой? Или же… кого с собой не взяли?..»