Про Кузьму и тёщу его

       
 
         Была у меня прабабка, Ирина. По документам-то её Ериной звали, но думаю, что это писарь ошибся, мало грамотных в Студёнкино было. Вся деревня её бабой Ирой звала. Древняя она была, и без возраста, но песни пела - заслушаешься. Длинными зимними вечерами собирались все в светлице. Баба Ира, обычно, пряла. Кто-то вязал, кто-то вышивал. А я тогда малая совсем была, сидела у бабушкиных ног и слушала, иногда подпевала. Песни были такие тягучие, бесконечные, и всё про долю женскую. Лучше всяких учебников жизни учили.
         Но один вечер мне в память врезался. После пары песен баба Ира задумалась, а потом и говорит:
         - А послушайте, девки, как я своего мужика на тот свет отправила.
         Рассказ её запомнила, и только по прошествии многих лет я поняла, что на самом деле тогда произошло.
   
         Студёнкино всё гудело. Вот уже месяц разговоры были только о Кузьме, который тёщу свою прикончил. Пересуды на каждой лавочке, в каждой избе. Поутру, когда кузьмову тёщу мёртвой нашли, Кузьму участковый забрал и в райцентр увёз. Но тут слух прошёл, что суд на село приедет, и Кузьму прилюдно судить будут.
         В назначенный день народ у сельсовета собрался. Вот на "бобике" и Кузьму привезли, а с ним участковый и двое городских. Расселись все прямо на поляне напротив конторы.
         Городской судья что-то много говорил, народ перешёптывался. Потом слово подсудимому дали.
         Кузьма встал. Первый раз односельчане его трезвым видели. Кузьма откашлялся и начал:
         - Люди добрые, виноват я! Но войдите в моё положение. Сами знаете, что мужик в жизни видит, весь день вкалываешь в поле, а вечером как не выпить. Бес попутал, простите.
         Судья вмешался:
         - Успеешь покаяться, по делу говори!
         - А я что? Сижу, значит, пим подшиваю. У печи кот сидит, яйца свои лижет. В углу на скамье тёща моя, Глафира дремлет. Вдруг, чувствую, в штанах он самый зашевелился. У меня аж волосы дыбом встали. Знамо, я уж лет десять, как бабу тронуть не мог, всё пьянка эта, да работа чёртова до последних сил. Распустил опояску, заглянул, рукой пощупал, и правда - как дрын. Что делать-то. Баба моя в конце огорода раком над грядками. А что, если не успею? Последний в жизни шанс упущу. Ну, я на тёщу-то и залез. Успел, слава богу. Только тёща-то со сна перепугалась, охнула пару раз и дух испустила. Да, и сами знаете, сколько ей было, и вдова она ещё после финской была. Я-то сразу и не сообразил, на крыльцо вышел, самокрутку скурил. Но потом вы уж сами всё знаете. Каюсь, не хотел я зла.
         До вечера судили-рядили. Разное говорили. Сколько людей, столько и мнений. А суд специально показательный был, чтобы народ сам решил, что с  Кузьмой делать. Долго ли, коротко ли, но присудили Кузьме три года условно.
         Остался Кузьма в деревне. Пить стал совсем по-чёрному. Народ-то свой, все всё видят, только баба кузьмова стала в платки кутаться, да с синяками ходить. Толи с горя, толи Кузьма по пьяни руки распускать стал.

         Тут баба Ира замолкла, пошла, поленьев в печь подкинула, снова за прялку села.
         - Надоело мне с синяками ходить, от народа прятаться. Пришла как-то с поля, где корову доила, а этот сидит снова пьяный. Растормошила его, стала отчитывать. Сколько мол пить будешь, не могу одна хозяйство тянуть.
А он нож со стола схватил и замахнулся на меня:
         - Цыц, баба! А то отправишься в след за мамашей своей!
         Тут я не выдержала, не помню и как, но выхватила нож из его пьяных рук, да всадила ему сверху вниз над левой ключицей. Да так всадила, что он весь целиком и вошёл, и даже крови наружу ни капли не вышло. А Кузьма даже не охнул. Так взгляд и остановился. Видать, сердце насквозь проткнула. Недаром свиней лучше всех на деревне колоть умела. Перетащила я его на лежанку, рубаху на все пуговицы застегнула, да полотенце подложила, на всякий случай. Участковый, когда пришёл, посмотрел и сказал, что видать от пьянки  и сгорел. Похоронили Кузьму на третий день, да в самый раз возле тёщиной могилы. Так и лежат рядком.

        Такой рассказ был. Пересказала я вам его, как запомнился. А может, и приснилось это мне. Часто я засыпала под бабкины заунывные песни.