Дорога в Никуда. Гл 5. Долгая ночь- 36

                «Пара гнедых» или «Ночи безумные» –
                Яркие песни полночных часов, –
                Песни такие ж, как мы, неразумные,
                С трепетом, с дрожью больных голосов!..

                Что-то в вас есть бесконечно хорошее…
                В вас отлетевшее счастье поет…
                Словно весна подойдет под порошею,
                В сердце – истома, в душе – ледоход!

                Тайные встречи и оргии шумные,
                Грусть… неудача… пропавшие дни…
                Любим мы, любим вас, песни безумные:
                Ваши безумия нашим сродни!

                Константин Случевский

XXXVI
18/I – 1968
ФЕРГАНА
В. Ф. Бондаревой

                Здравствуйте, Вера Филатовна!

Это хорошо, что по некоторым обстоятельствам вы махнули рукой на непутевого побродяжку и даже вообще подписали свое от него отречение. К вашему сведению, я почти счастлив. Наречие (?) «почти» комментировать отказываюсь, иначе опять подымете крик на несуществующее донжуанство. Между прочим, по моей персоне безнадежно вздыхает весьма недурственная и относительно молодая продавщица, но я тверд и уже дней десять, как предан исключительно Джульетте Гвичарди.

А кроме шуток: оркестровое пианино стащили с оркестровки и запрятали в наш вагончик, оно никому не нужно и целыми днями можно долбить по клавишам, проливаючи горькие слезы по Ермаковскому. Ну почему в детстве не было у меня пианино, почему не отдали мальчишку в музыкальную школу? Когда учился – вечно руки чесались отстегать плетью большую часть училищных пианистов и скрипачей: им выпало в младенчестве счастье, а они дурью маются… Судьбина-мачеха швырнула мне идиотскую балалайку да еще делегировала В.Ф.Б. с многочисленной «Ко», чтоб те убеждали любить и лелеять свое чесоточное приспособление. Если бы вы знали, до чего его ненавижу!

В цирке уже не раз слышал, что с балалайкой на ниве музыкальной эксцентриады можно было бы огрести большие дивиденды. Но к треньканью на балалайке присовокупить еще и кривлянье в манеже… Благодарю покорно. «Я не шут, не циркач…» Сразу после закрытия, на эту тему травил баланду Покерман, ему Якимович напел, на чем только Далматов не играет. Покерман битый час с пеной у рта базарил, какой будет замечательный номер, потому как – настоящий музыкант, а не ….. как эти! Он имел в виду остальных, кроме Далматова, музыкальных клоунов. Я весьма проницательно определил, что Покерман не Далматова превозносит, до которого ему как до прошлогоднего ферганского снега, а ухватил случай смешать с грязью собратьев по манежу.

Учу «Лунную сонату»! Первую часть играю по нотам, даже самому нравится, но обнаглел и взялся за третью. Если бы годик позаниматься от зари до зари – сыграл бы. Даже сейчас дело движется: довольно свободно вытанцовывается полиритмия, это когда на шестнадцатых квартолях в левой руке надо играть трели и форшлаги правой. Еще учу «Токкату и фугу» ре минор Баха. Не считая того, что одолел в Ермаковском. (Зачем из него убежал? Сейчас думаю, что Катя рано или поздно вышла бы за меня замуж). А дома занимаюсь на гитаре, бедная старуха хозяйка, наверное, уже икру мечет из-за беспрерывно музицирующего квартиранта.

А теперь, Вера Филатовна, если вы стоите, то сядьте, – мало ли что случается при чтении писем. Нет, не женился, тут вы еще долго-долго не упадете в обморок, гораздо интереснее: устроился на работу ночным сторожем. При цирке, вестимо. Причем, нас двое: я сторож главный и имею подчиненного. Подчиненный не кто иной, как Михаил Данилович Якимович, дирижер эстрадного оркестра Государственного Московского передвижного цирка. «Сегодня – ты! А завтра – я!» Ведь всего лишь неделю назад он был моим начальником!

Шучу, конечно, а если без шуток, то зачем впустую терять время зимовки? Да и с деньгами напряженка и вовсе не по причине кубинского или узбекского рома (хотя и ром частично виноват), а по причине Вовы Штана, который позанимал у меня сорок пять рублей, по причине нашего маэстро – тот должен пятьдесят, да по причине целой прорвы циркового босячества, надергавших от рубля до пятерки.

И чего все лезут занимать деньги у меня? Сколько раз смотрелся в зеркало – лицо красивое, но совершенно не глупое. Может, чересчур пристрастен?.. Маэстро же, несмотря на свое оперно-симфоническое обличье, пьяница жуткий: похлеще всех абаканско-джамбульских татар, Филимонова, Симки и Вовы иже с ними. Ему никуда не деться: где раздобыть денег на пропой?

Дежурить мы будем через ночь, с восьми вечера до восьми утра, сменщик наш – убивец Барахолкина Вася Лыков. Пред Васей Лыковым трепещут не только русские витязи, коих он шпалерами укладывает гирькой на резинке, но также и другой разночинный цирковой контингент: в декабре Вася гонял (но только с топором) двух шоферов и униформиста. Сейчас он занят коллекционированием бездомных собак. А так как Вася бывший зек, то есть в народе мнение, что собачки те содержатся и подкармливаются на мясо.

Завидую гениям – берут они такого вот Васю Лыкова, анатомируют, препарируют, развешивают потроха и распускают умильные розовые слюни: а ведь се – человек! Брат твой! Как и Акакий Акакиевич! Если бы не всякие там злые люди и фатальные обстоятельства, ах! какое было бы украшение общества! Ну, а я тупой и жестокосердый: братьев своих, Васю и Акакия, на дух не желаю принимать.

Первое наше дежурство состоялось одиннадцатого января, как раз в тот день, когда моя дама… продавщица, я хотел сказать, сделала мне прозрачнейший и многообещающий экивок. И выдалось дежурство донельзя тошным.

Маэстро явился не один, а с супругой. Чего той не сиделось в гостинице – не знаю, притартали они с собой бутылку водки и бутылку вермута. Михал Данилыч с Гитой Львовной водочку выклюкали, вермутом закусили, я же уперся и выпил всего полстакана вина, чтоб не обидеть хозяев. Как сердце чувствовало. Ибо только наша музыкально-поэтическая беседа (Гита Львовна все никак не позабудет французскую балладу, сочиненную одним вашим учеником) разогрелась до температуры «Вадик, ты меня уважаешь?», как поднялся ветер. Шапито затрещало, захлопало, мачты и штурмбалки заскрипели и застонали, но худшее (для Михаила Даниловича) было впереди.

Почуяв неладное, в цирк примчались директор, замдиректора, Толя Расторгуев, шофера и униформисты во главе с исполняющим обязанности шапитмейстера Геной Заплаткиным. (Директор наш ненавидит его классовой ненавистью, как бывший чекист бывшего заключенного: Генка сидел за драку с поножовщиной). Гита же Львовна, пребывая в упомянутом романтико-сентиментальном настроении и никак не желая из него выкарабкиваться, восторженно завопила: «Я тоже иду спасать цирк!» Маэстро облез от ужаса: «Скомпрометировать меня хочешь?!! Сиди в вагончике и не возбухай!!!» «Ах-х-х!! Ты боишься, что я тебя скомпли… скомплю… скомпрю…» Так она и не смогла довыговорить неподъемно-трудное слово. Михаил Данилович захлопнул вагончик и подпер дверцу какой-то массивной дровенякой. Разумеется, это деликатное обстоятельство не прошло мимо бывшего гебистского ока.

А что творилось в цирке! Все забегали, как угорелые кошки, думали – унесет нас в тартарары. Начинают падать штурмбалки в конюшне, я рьяно помогаю ставить их на место и затягивать веревками. Повисаю всей тяжестью на веревке, как вдруг эта гниль лопается – падаю спиной на землю, аж зазвенело в ушах. Одна балка стояла меж медвежьих клеток, по неосторожности забираюсь туда, и вдруг слышу, как чья-то когтистая лапа цапает мою ногу! Я ходу от клеток, но вижу, что другой мишка деятельно подгребает себе в клетку электрический кабель, пришлось отбирать его и ругаться при этом самым ласковым образом. Бедная зверюга, вроде, не обиделась и государственное имущество возвратила. Вдобавок, на бегу налетел на трос и метра полтора пахал утоптанную землю локтями и коленями.

Вызвали пожарную машину, шапито облили для тяжести водой, сколько могли подтянули тросы на мачтах, паника улеглась. Да и распогодилось, ветер стих и даже звезды высыпали, до того яркие, что хоть книгу под ними читай или стихи переписывай. Все понемногу разошлись, а Станислав Борисович (директор) дал мне персональное задание стоять на стреме, выразительно оглянувшись на суетящегося и перетрухнувшего маэстро. Цирк вновь опустел, только растревоженные медведи ворошились в клетках.

И вдруг – слышу! Слышу, как вопит несчастный маэстро Якимович: «Нет! Ты посмотри, что сделала эта дрянь! Нет, ты только посмотри – она налакалась лосьона!!» Действительно, Гита Львовна пребывала в абстрактном состоянии, валяясь на грязном и холодном полу вагончика. Бедный Михаил Данилович сломя голову погнал в гостиницу за валерьянкой, оставив супругу и охраняемый объект (Государственный Московский передвижной цирк) на мое попечение. Пока маэстро раздобывал лекарство, Гита Львовна вновь горячо восхитилась пресловутой французской балладой.

Наконец прибежал с валерьянкой Михаил Данилович и спас супругу от неминучей смерти. М-м-да… Им та бутылка – по половинке утиной дробинки для двух носорогов, раз потребовался лосьон.

Долго, ох, как долго тянулась эта ночь. Да и все они долгие. Бродишь с ружьем в холодном тумане вокруг цирка, бродишь в бесконечной тишине и одиночестве. Хорошо, когда нет тумана и на южном небе блещут яркие звезды, тогда о чем-то мечтается, о чем-то вспоминается, а то и совсем страх господень – мысли о сути мироздания. Материи нет, это фикция, Майя, а существует некая ненаблюдаемая, бесконечно малая сущность, одна единственная, которая взаимодействует сама с собой во времени через исчезающе-малые его кванты. Дискретные сгустки самовзаимодействующей сущности, быть может, уже наблюдаются, как некие частицы или поля, кирпичик более крупных блоков, существование их во времени не геометрическая точка, а вектор, отсюда и захватывающие странности в жизни элементарных частиц. И объясняется самая большая странность: полная идентичность однородных частиц, равенство и неделимость зарядов, например. Громадность Мироздания – иллюзия: в нем всего один протон, один электрон и так далее, но единственная частица рассыпалась по бесчисленным лузам времени и вот мы имеем гигантские галактики, сверхновые звезды, белые карлики, планеты, меру всех вещей, в конце концов, – примата вида хомо сапиенс, несколько дней назад слезшего с дерева и соорудившего нечто несусветное – цирк-шапито, например. И пространство под тем куполом, такое волнующее и прекрасное во время представления – Майя! Я смотрю в ноты, сигнал от них поступает моему «Я» через мизерную долю секунды, но смотрю на воздушных гимнастов – сигнал доходит через несколько таких долей, уже от Луны сигнал летит целую секунду, от Солнца – восемь минут, от звезд – десятки, сотни, тысячи лет, от Туманности Андромеды – два с половиной миллиона. То есть, сигнал поступает не из другой точки пространства, а из другого, прошлого, времени. Значит: время и пространство – суть синонимы, а служба в ночных сторожах Далматову на пользу не пойдет – доведет его та служба до сумасшедшего дома!..

Увлекся махоркой. Маэстро приобщил: им на сигареты денег не хватает, а тут на шесть копеек вагон дыма и удовольствия. Но это только на дежурствах. Самокрутки чуть скрашивают тоскливые и жуткие ночи. Сегодня завернул себе козью ногу (пользуюсь методом гиперболизации Н. В. Гоголя) мало чем потоньше батона любительской колбасы.

А Гоголем вовсе не щеголяю. Еще в Джамбуле купил на базаре здоровенную его книгу сорок восьмого года издания (там сразу все: «Вечера», «Миргород», «Петербургские повести», пьесы, «Мертвые души»). Видно, теперь до конца жизни придется выметать из мозгов школьный мусор. Гоголь не писал ни о крепостниках, ни о крепостных, он писал о Человеке, как таковом. И, может, когда-нибудь признают, что это, возможно, самый трагический писатель в истории, равный Сервантесу. Почти вся его проза – галерея мертвых душ. И старосветская парочка, и миргородские Иваны, и Акакий Акакиевич, и сам Тарас Бульба со своим младшим братом Данилой Бурульбашем. Пискарев живая душа, да бедный Андрий. Пискарев вздумал оживить душу совершенно уже истлевшую, Андрий же попытался вырваться из мертвечины разбоя, грабежа и убийства, но оба и погибли бесславною смертью.

Ну, а в образцах для подражания у нас не только Тарас Бульба, но и доблестные витязи вроде Болотникова, Разина, Пугачова. А ведь Тарас – всего лишь патологический убийца, а родина, православие, «товарищество», смерть сына – только повод избивать младенцев и резать женщин. Это кем надо себя выставить, чтоб отпетое воинство головорезов посчитало Тарасову жестокость «излишней»?!

Недавно прочитал «Доктора Фаустуса». Адриан Леверкюн поразил. Чем-то мы схожи, что не очень вдохновляет. И странная, дикая мысль явилась в голову: выбрать описание всех его сочинений и как бы пересоздать их, применяя собственные авангардистские устремления. Да только вспомнил, что пожег все додекафонные прелюдии Вадима Далматова и на его композиторстве вообще поставил андреевский крест.

С новой квартирой не повезло опять. Или это я такой неуживчивый!.. Вера Филатовна, как вы меня терпели столько лет? Иногда посещает мысль: а что если горести и поражения на донжуанском фронте не горести вовсе, а милость божья, чтоб совсем уж не затуркать извечного бродягу? Что если господь бог страждет о своих милых дочерях и не допускает их погибнуть в замужестве за сумасшедшим поэтом и музыкантом?! Чего это пеняю, что потерял Олю, Катю, Сашу? Сказал бы спасибо за те счастливые часы, когда они в сердечной теплоте позволяли себя целовать…

Но вернемся к нашим баранам, вернее – к овце. Моя старушенция-хозяйка – беспросветная мещанка. Эта старая леди осмелилась бухтеть на Сибирь за ее морозы!!! Да, то ли дело Фергана – тепло и сыро. А незадолго до закрытия она взялась упражняться в злословии по адресу циркачей: «Что, де, мол, за жизнь это!» Вова Штан неожиданно вспылил и круто отбрил: «Как бы они ни жили, они не сдают за двадцать один рубль свою квартиру и не спят в кухнях на полу!» Мигом язык проглотила. А вчера, не скрывая омерзения, рассказала, как один ее знакомый сделал низенькое корытце под молоко, предназначенное для безобиднейших созданий – ужей. «Я бы их всех потравила, а он им – молока!»

Пришлось вступиться за мирную тварь в смысле того, что ниоткуда не следует, что уж имеет меньше прав на жизнь, чем… ну, скажем, орангутанг. Эх, как она взъелась: «Сравнили тоже! У человека же разум!» «Ах, – говорю, – разум! Я и позабыл». И понесло. Все вспомнил. Всех Тарасов, Стенек, Емелек, Гитлеров, Сталиных. Спирты, табаки, наркоту. Ракеты, бомбы, танки, автоматы. Выбитых птиц, зверей, вырубленный и сожженный лес. Отравленный воздух и воду. Ходынское поле, где за ради кулька конфет и кружки пива человек разумный затоптал насмерть полторы тысячи себе подобных. Как тут не восхититься собственными мозгами! Много еще разорялся, да все бестолку, старуха свое талдычит: перетоптать их надо, этих ужей. Ну да Вадиму Далматову не впервой пробивать каменную стену сушеным горохом.

Посылаю вам «Чайку». Сочинил после отъезда из Джамбула. Так уж вышло, что первой прочитать ее придется вам.



                ЧАЙКА


Маленькую чайку приручили и пустили жить вместе с цыплятами. Маленькая чайка добросовестно старалась быть цыпленком, а потом, когда подросла, и настоящей курицей. Чтоб, как все.

Но кудахтать чайка так и не научилась, и никогда не бежала со всех ног к свежей, только что шлепнувшейся куче навоза и куры за это ее презирали.

Маховые перья на крыльях у чайки выщипали, но все равно чайка могла взлететь на самую высокую крышу. Жирные куры с трудом встрепыхивались лишь на низкий насест и насмехались над чайкой: «Оно тебе надо?»

Еще чайка никак не могла понять, отчего так умильно квохчут куры перед каждым, заезжим по дороге в суп, петухом, но эта странность охотно прощалась чайке.

А иногда чайка видела фантастические сны: ей снилась вода, много воды, как никогда не бывает на свете, на птичьем дворе, то есть, и нападала на чайку непонятная тоска и она кричала нездешним, не для курятника, голосом.

Возмущенные куры поднимали немыслимый гвалт, чайка умолкала и страдала молча.


Вы меня вечно подуськиваете писать, но не очень-то высказываете мнение о писанине. Чтоб вам было легче учинить критический мордобой (только в щадящем режиме! И без кастета, которым Маяковский самоутверждался в поэзии!), приведу скромную коллекцию критических резюме, собранную за долгие годы:

Под совершенной и безукоризненной формой ваших стихов кроется бездушное, холодное, никому не нужное содержание.

Наверное, это списано со старых журналов.

Нет, это не поэзия.

Такие стихи мог написать ненормальный!


Но более всего ценю литературоведческий приговор моего бесценного Вовы Штана. Еще в Джамбуле он прилип, как банный лист: дай, да дай почитать. Дал. Он почитал. И объявил: «Ты – космополит!» Вообще, хоть он и барбос, ему не откажешь в некоторой душевной тонкости. Однажды я по какому-то случаю раскатился великосветскими элоквенциями, он добродушно сморщился и сказал: «Не ругайся – тебе это не идет!»

До свидания, Вера Филатовна. Пишите.


                Тиррей Давенант.


P.S.

Дня за два до закрытия Барахолкин уничтожил нашего саксофониста Сашу Бахтина. Нет, не физически. Что за честь славному витязю пришибить щелчком жалкого музыкантишку? Сашка был уничтожен морально. И поделом ему: зачем отравлять и без того неблагоуханную атмосферу цирка инсинуациями типа «сила есть, ума не надо»? Барахолкин подошел к Бахтину и как целковым одарил: «Я за представление получаю восемь рублей, а ты – пять. Так кто из нас умнее?!!» И, изничтоживши ничтожество, величественно удалился. Кстати, Барахолкин и Павлов остаются на время консервации в Фергане. Витязя, очевидно, уже не эстетично демонстрировать в маломальских мини-мегаполисах, а Павлова еще нельзя по причине сырости номера.