Страсти по-буддистски

Работал я в одном из австралийских госпиталей с доктором Лимом, китайцем по национальности. К географическому Китаю он не имел никакого отношения. Во всяком случае, я, будучи с ним в хороших приятельских отношениях, ни разу не слышал, чтобы он упоминал о Китае. А был он из рода буддийских монахов, с незапамятных времён осевших в Бирме. Доктор Лим показывал мне семейную фотографию, на которой он, обритый наголо мальчонка, сидит в окружении монахов, облаченных в традиционную буддийскую одежду.

Доктор Лим и сам был очень преданным последователем Будды. Почему он не поддержал семейную традицию и не стал монахом, я не уяснил. Кажется, там сыграла роль мать доктора Лима, о которой он отзывался с большой любовью и уважением.

Был он всегда опрятно одет, тщательно выбрит и аккуратно причёсан. Щупленький и подвижный, он выглядел подростком, и я удивился, когда узнал, что он в этой жизни уже почти полвека. Он с гордостью говорил мне, что у него есть предки, дожившие до ста лет.

Доктор Лим был очень разговорчивым малым, чем он не укладывался в моё представление о буддийских монахах как людях, отрешённых от мирской суеты. Вообще-то врачи – народ болтливый и посплетничать не прочь. Наверное, эта страсть почесать язык являлась оборотной стороной жёсткого требования конфиденциальности. Разглашать врачебную тайну о пациенте строго запрещалось – в противном случае могли быть большие неприятности – но делиться с коллегами разрешалось. В интересах дела, так сказать. Вот мы и делились тайнами по полной программе, разгружаясь от наболевшего. Рассказывали друг другу об интересных пациентах, а заодно обмывали косточки и своим коллегам и начальству.

Но доктор Лим никогда не сплетничал, никого не обсуждал и, тем более, не осуждал. Вряд ли он был знаком с библейской заповедью «Не суди, да не судим будешь», но, видимо, был воспитан в том же духе. Моральные принципы в религиях и конфессиях если и не повторяются по форме, то, во всяком случае, близки по содержанию.

Доктор Лим больше рассказывал о Бирме, о жизни там и заметно оживлялся, когда собеседник проявлял интерес к его религии. Это был его конёк. Похоже было, что доктор Лим знал о Будде больше, чем сам Будда знал о себе. Он вдохновенно посвящал своего любознательного собеседника в тайны восточной религиозной культуры, рассказывал о том, как он излечивает себя от всякой хвори методами медитации, как ему удавалось покинуть своё бренное тело и увидеть себя со стороны, и о многом другом из своего богатого опыта буддийских процедур.

Разговаривали мы и о реинкарнации. Доктор Лим утверждал, что он прожил много жизней, но сколько их у него было, и кем он был в прошлых жизнях, он не уточнял. Наверное, по буддийским законам это тоже была конфиденциальная информация. А говоря о Будде, доктор Лим делал важное лицо, многозначительно хмыкал и покачивал головой.

С воодушевлением повествуя о своих прямо-таки фантастических опытах в области самопознания, доктор Лим отчаянно жестикулировал и корчил гримасы, да такие забавные, что мне с трудом удавалось сохранять серьёзную мину на лице из опасений обидеть его недоверием. Впрочем, я не уверен, умел ли он вообще обижаться. Возможно, такого пошиба эмоции были ему незнакомы. Он никогда ни на кого не жаловался.

Иногда доктор Лим переходил от слов к делу и начинал обучать меня приёмам тайчи –  комплекса физических упражнений, популярных в Юго-Восточной Азии с древних времён. Но те движения, которые у него получались изящными и естественными, у меня выходили настолько комично-неуклюжими, что тут я уже не мог удержаться от смеха. По-видимому, мой смех был неуместным, так как мой гуру по-прежнему оставался сосредоточенным, не позволяя себе лишних отвлекающих эмоций. Глядя на него, я тоже постепенно проникался сознанием особого действа, полезного как для тела, так и очень важного для души.

Английская речь доктора Лима страдала ужасным акцентом – его эмоциональная и смазанная скороговорка часто прерывалась китайским «эээ...» – и его трудно было понять, тем более мне с моими языковыми проблемами. Но несмотря на это, общаться с ним было легко, и я всегда был рад нашим беседам. Возможность поговорить без оглядки на время предоставлялась, когда мы сменяли друг друга во время ночных дежурств и, согласно инструкции, должны были проводить «handover», то есть сдачу-приём смены. Наши пересменки обычно затягивались.

У нас также работала врачом одна верующая женщина, арабка из Судана, исповедующая ортодоксальное христианство. Она носила на шее большой крест с распятым на нём Христом и регулярно с семьей посещала церковь по воскресениям. Она также, как и доктор Лим, была доброй и отзывчивой – все по-настоящему верующие люди такие – и тоже была очень общительной. Мы поддерживали тёплые дружеские отношения, делились своими семейными заботами, и она искренне высказывала готовность помочь, когда я говорил о своих проблемах.

Она как-то поинтересовалась моим отношением к религии и не то, чтобы удивилась, а ужаснулась, услышав ответ, что я не религиозен. Она долго не могла успокоиться, повторяя в изумлении: «Как это можно жить без религии, без Бога?!» Мы потом не раз возвращались к этой теме, и я пытался объяснить ей свою позицию. Я говорил, что уважаю любое религиозное чувство, если оно идёт от сердца, и что допускаю, что есть в мире что-то Высшее и Всеобщее, и что человек стал человеком тогда, когда его осенила идея Бога, и т.д. и т.п., но принимать какую-нибудь конкретную религию я не желаю. Слишком много крови пролито из-за разного толкования идеи Бога.

Моя собеседница, кротко улыбаясь, терпеливо выслушивала мои экскурсы в вопросы религии, но в дискуссию не вступала. Однако при этом она время от времени призывала меня принять ортодоксальное христианство, утверждая, что это – единственно правильная религия. А о других религиях она, как я понял, имела весьма смутное представление.

Я вспомнил эту женщину с её искренним и упорным желанием наставить меня на путь истины по той причине, что доктор Лим, в противоположность ей, ни словом не обмолвился, что мне было бы неплохо обратить своё внимание на буддизм. Возможно, миссионерство не столь характерно для буддизма, и если оно и есть, то, во всяком случае, не выражено в той степени, как в других конфессиях. Но это лишь моё предположение, и, вполне вероятно, что просто доктор Лим относился к людям, которым несвойственно навязывать свои убеждения другим.

От доктора Лима веяло теплотой, доброжелательностью, непосредственностью и искренностью, граничащей с наивностью. Окружающие его воспринимали тоже с добродушной, но снисходительной улыбкой, как обычно относятся к симпатичным и безобидным чудакам. Однако впечатление о наивности доктора Лима, скорее всего, было ошибочным. Он ведь был политическим беженцем, которого приютила Австралия. А в Бирме он был членом парламента и активно участвовал в демократическом движении, за что, по-видимому, и подвергся гонениям. Но об этой странице своей биографии доктор Лим не распространялся.

Пожалуй, больше всего ценились в нашем коллективе такие черты характера доктора Лима, как безотказность и покладистость. Среди врачей довольно часто возникали трения по поводу распределения обязанностей, доходящие порой до конфликтов. Мы ведь работали в государственном секторе, где, в отличие от частной практики, нет борьбы за клиента. Напротив, многие врачи старались отпихнуть от себя лишние заботы. Но это не относилось к доктору Лиму. Он никогда не пытался обговаривать для себя выгодные условия. Все знали, что если его попросить взять на себя дополнительно чужую нагрузку, он никогда не откажет.

Тем более странным показалось не только мне, но и другим врачам, когда новоиспечённый директор нашего сервиса не продлил контракт доктору Лиму. Этот директор только-только начал работать в нашем госпитале, и когда он успел невзлюбить доктора Лима, а главное, за что, так и осталось для нас секретом. Самодуры водятся везде, и Австралия не исключение.

Самым неприятным для доктора Лима, который волей судьбы попал под прямое подчинение директора, было не столько окончание контракта, сколько нелестная характеристика, официально данная ему этим субъектом. И этот 'волчий билет' грозил большими проблемами с дальнейшим трудоустройством, что впоследствии и случилось.

Но даже в такой критической ситуации доктор Лим продолжал излучать оптимизм. Хотя мы с ним были в доверительных отношениях и он мог бы высказаться по поводу этой явной несправедливости, я не услышал от него ни слова возмущения. Он только чаще, чем обычно, стал повторять «I don’t care», что в русском языке означает «мне до фонаря».

И всего лишь один единственный раз за три года совместной работы я видел доктора Лима, пребывающим в расстроенных чувствах. Это было настолько нехарактерным для него, что я не удержался от искушения полюбопытствовать в чём дело. Причина оказалась банальной: ссора с женой. Но повод для ссоры был необычным. Жена спросила доктора Лима, будет ли он жить с ней в следующей жизни. На что он на полном серьёзе ответил, что уже прожил много жизней, устал, и эта его жизнь – последняя.

Жена, тоже преданная вере буддистка, не на шутку рассердилась и погнала бедного, уставшего от жизни муженька от себя. Вроде того, не хочешь жить со мной в следующей жизни, не смей приближаться ко мне в этой жизни. В конфликт вмешалась старшая и горячо любимая доктором Лимом дочь, которая стала уговаривать отца изменить своё решение. Но и это не помогло. Доктор Лим остался непоколебимым.

Я пытался выяснить причину отказа моего приятеля от такой заманчивой перспективы, как прожить ещё одну жизнь, и может быть, ещё не одну. Но он, загадочно улыбаясь, не дал мне никакого внятного объяснения. Я, хотя и сгорал от любопытства, не стал настаивать, предположив, что в буддийской религии есть духовные вещи, которые не принято подвергать суетному обсуждению. А может быть, доктор Лим посчитал, что мне понять этого не дано, что, впрочем, так и было. Он только заявил: «Я принял это решение давно».

Я поинтересовался, не связано ли это решение с его взаимоотношениями в семье, в частности, с супругой, на что он ответил, что решение было принято им до женитьбы, свою семью он очень любит, но это не меняет сути дела. Говорил он это со слезами на глазах. Было видно, что происходящее для него является очень важным, а, возможно, и главным событием в его жизни, и что размолвка с женой и недопонимание дочерью его проблемы глубоко его опечалили. Но принятое им ещё в молодости решение отказаться от дальнейшего перевоплощения было для доктора Лима выше всех ценностей его земного существования.

Доктор Лим переживал критический эпизод в своей жизни, а я завидовал и ему, и его жене. Последней, потому что она верила, что будет жить вечно и уже начала обустраивать свою будущую жизнь, а доктору Лиму, потому что он был убеждён, что это в его воле распоряжаться не только своей смертью, но и своим рождением.

Я не знаток мировых религий, но сдаётся мне, что другие религии, и, тем более, материалистическое мировозрение и атеизм – последнее-то я знаю точно – такой свободы личности не предоставляют. Неверующим материалистам вроде меня надеяться на какое-нибудь будущее после смерти не приходится. Хочешь того или не хочешь, ты должен уложиться в лимит, отведённый тебе природой. Другого шанса у тебя не будет.