Два письма

Первое письмо.

  Ave, милейшая Ливия, как скучаю я по Риму и по твоим рукам.
  Грущу, вспоминая день, когда мы встретились близь Сената. А потом, помнишь, у статуи Публию Марону Вергилию? Ты жаловалась на скуку столичной жизни: полукруглые театры, бега скакунов, водометы судных площадей – на все, что окружает тебя. А я мечтал стать консулом или хотя бы префектом, чтобы называть тебя своей госпожой. Прости за поэтический слог, знаю, что в богов верят лишь поэты и праздные гуляки, и то, когда им не хватает на вино, но Меркурию захотелось разлучить нас, отослав меня из Рима.
  Ты читала Плиния, но не представляешь себе размеров мира! Оказывается, самая дикая и варварская провинция нашего Рима – клетка, в которую упрятали Пилата и меня, находится в Палестине и называется Иудеей, а главный город ее Иерусалим. Вряд ли ты слышала о нем, это страшная дыра, заселенная самым необразованным сбродом. Трудно поверить, но они верят в невидимого Бога, с которым время от времени договариваются о том, что можно делать, а чего нельзя. Им, например, нельзя есть мясо поросенка, но обязательно нужно чеканить свою монету. Представляешь, римские деньги им не подходят, потому что на них изображен Цезарь.
  Пилат считает, что его нарочно сюда прислали прокуратором, чтоб он здесь отупел и не мешался своим врагам в Риме. Я пытаюсь его подбодрить, но он постоянно ходит хмурый и что-то читает. Кажется на греческом, но не поэзию. По-моему, ему наплевать на местное население (их называют «евреи»), его занимает лишь эллинская философия, состоящая более из слов, нежели из дел.
  Не поверишь, как хочется к тебе, в Рим! Я скучаю по родной речи, по беседам с тобой, просто, по образованным людям, по стадионам и колоннадам, даже по Геркулесовым Львам. Пилат говорит, что ему от Рима нужны лишь, книги, известия и паштет, которого тут не купишь, но он лукавит. Помни, Ты живешь в Великом городе, и только здесь это становится очевидным, когда видишь, дикость людей, которые никогда не были свободны. Их территории принадлежали то Египту, то Вавилону, то Греции, а теперь нам. Они тоже верят в свое особенное предназначение, но как же мы не похожи! С детства они слышат от своих учителей странные рассказы. Нас учили, что Все покоренные народы одинаковы, и сказки их похожи, они все о справедливости и добре, о сильных воинах и прекрасных женщинах, о том, как боги карают одних и награждают других, но у евреев Бог всего один. Он наказывает их за невыполнение договора (завета), то ядовитыми змеями, то огнем с неба, то потопом. А в последний раз, представляешь, их Бог пообещал некого миссию, который придет один и разобьет все наши легионы? И местные жители, как ни странно, в это верят.
  Тебе Ливия небезынтересно будет узнать, что евреи хитростью своей похожи на твоих любимых карфагенян. Я уже писал тебе, что наши деньги им не подходят, ибо их Бог запретил им не только покланяться другим богам, но и делать изображения животных и людей. Поэтому им разрешено чеканить свою монету, которая обращаться только внутри иудейских храмов и не может обращаться на рынках империи. Представь, что же придумали эти хитрецы? Они стали торговать не на рынке, а внутри храмов, куда римлянам вход запрещен и теперь вовсе не платят налогов. Более того, Рим разрешил некоторым иудеям носить короткие мечи, для охраны храмовой казны.
Не пугайся, мне ничто не угрожает: мечи иудеев много короче наших, а щитов вовсе нет, хотя они постоянно тренируются, пока мы сохнем от жары и отсутствия писем. В этом есть и твоя вина, милая Ливия.
  Говорят, до приезда Пилата, умные люди учитывали всех евреев, которым было разрешено носить оружие с указанием домов, и домов их родственников. Возможно, такой учет ведется и сейчас, но Пилат совершенно ничем не интересуется и мне не советует. Великий человек, но боюсь, его биограф Г. вынужден будет приписать ему болезнь, вызванную, например, запахом цветов, чтоб объяснить эту брезгливость к судопроизводству.
Пилат здоров как бык, просто его образование мешает ему общаться с местными народами. Ведь кроме иудеев, здесь живут галилеяне, самаритяне и др. Согласия между ними нет: при встрече они громко спорят, как правильно приносить жертвы, и может ли человек разговаривать с ангелами или ангелов совсем нет.
  Представь, можно ли на равных говорить с этими людьми? Один говорил, что миссия должен уничтожить Рим, что это могучий человек, у которого будет власть и сила, он в багряной одежде, чуть ли не с молниями в руке. Другой сказал: «Вон Мессия!», – и показал, как в городские ворота въехал человек из Назарета (еще большое захолустье, чем Иерусалим), босой верхом на ослице, в одежде учителя. Причем, по прибытии в Иерусалим Он выгнал торговцев из храма, чем сильно разгневал иудейских старейшин. Уверен, что этот человек не представляет собой какою либо угрозу для Рима. Старейшины (синедрион, как они себя называют) боятся, что он сорвет им торговлю, и взбунтует против них чернь, поэтому арестовали его и притащили к Пилату.
  Представляешь, Пилат (префект Иудеи, римский всадник, образованнейший человек) как нехотя он слушал, старейшин, набросившихся на одного человека, у которого нет даже сандалий! Видела бы ты, как он закатил глаза, когда услышал от назаретянина, что тому известна истина! Босяк, заметив это, сам перестал давать показания, так и не ответив на вопрос: «Что есть истина?» Пилат слишком хорошо знает, что истина недостижима, это знает весь культурный мир, знакомый с понятием философия. Так что Пилат с известной и привычной для всех нас брезгливостью выслушал обе стороны и отправил арестованного к местному царю Ироду. Правда, тот быстро вернул его обратно.
Клавдия, жена Пилата сейчас упрашивает его о помиловании, но иудеи слишком кровожадны.
  Ужасные здесь люди. Ты не представляешь, как мне тяжело в разлуке с тобой. Неужели придется мне всю жизнь проторчать в этой глуши? Ни консула, ни префекта из меня не вышло. Могущества моего покровителя обернулось против меня, и Риму я смогу служить только здесь. Рим теряет – кто Рим покидает. Тебе же, дочери сенатора, здесь делать нечего. Жаль, что мы встретились тогда в Сенате, а потом у статуи Вергилия, правда, я тогда не знал, что не смогу назвать тебя своей госпожой и стать для тебя тем, чем твой отец является для твоей матери.
  Прости, Пилат срочно просит принести ему рукомойник и воды, а гонец торопится опечатывать сургучом диппочту. Я его понимаю, скоро иудейский праздник «пасха» (исход из Египта), гонцу пора в путь, иначе не покинуть эту страну до конца народных гуляний.
Отпиши мне, Ливия, какие новости в Риме. Чем занят Цезарь? Слышал, он опять разводится. Прощаюсь с тобой, надеюсь однажды увидеться.

Vale!

Второе писмо.

  Шалом, Рахиль, как ты поживаешь? Совсем наверное старая стала? Помнишь ли молодость нашу и нелепые игры в виноградниках старика Ицхака? Как в 11 лет задыхался я от желания, когда нащупывал под одеждой твои колени? Если бы не твой отец, который так неожиданно вернулся с поля и стал громко звать тебя, я бы стал твоим мужем к вечеру. Сейчас, когда я закрываю глаза, вижу тебя той, 13-летней девушкой, с худыми руками, вспоминаю ямочки на щеках и как ты незаметно касалась моей руки, когда проходила рядом. Мой брат ни о чем не подозревал и, чтобы он не догадался, я дрался с ним за возможность ходить с тобой к колодцу. Его хитрость состояла лишь в том, чтоб нагнуться за кувшином, когда ты перегибаешься над водой и увидеть твою маленькую ножку в узком сандалии с каменной брошкой. Знала ли ты об этом? Мог ли догадываться он о том, что, красавица Рахиль, к которой сватались все матери сыновей Израиля, благоволит к его младшему брату.
И почему я только не прогнал этого дурака, твоего мужа, когда увидел его в первый раз, в тот день он приехал, чтобы посвататься к тебе? Надо было взять палку побольше, да выбить из него спесь, вместе с зубами, однако, я боялся, что ты будешь смеяться надо мной, над моими чувствами. А теперь ты, наверное, совсем стара, глаза твои плохо видят, и ты не сможешь родить мне мальчика, чтоб он помогал мне в маслодавильне.
  Иосиф рассказал мне, что ты, наконец, овдовела и тебе осталась овчарня твоего мужа. Я мог бы дать тебе за нее место в своем доме и хорошую служанку, какой не было у тебя еще, она помогала бы тебе во всем. Ты могла бы переехать ко мне. Рахиль, если голос твой стал скрипучим, и ноги потолстели, как у жены Иосифа, я и такой буду рад видеть тебя. С сухой грудью и старым лицом, ты для меня остаешься моей Рахиль. Мы могли бы выкупить виноградники рядом с моей маслодавильней вблизи Гефсимании и собирали бы урожай, а брат мой продавал бы его в храме Соломона вдали от взглядов, а главное поборов, римлян.
Жизнь коротка, мы не становимся моложе, тебе уже скоро 38 , пора вернуться в Иерусалим, к могилам предков.
  Ты думаешь, что Моше потерял ум на старости лет, раз считает, что я, Рахиль дочь Ицхака,  приду к нему в дом. Нет, я много думал об этом и давно решил так, но теперь кое-что произошло и я решил скорее написать тебе.
  На прошлой неделе в моем саду арестовали назаретянина, которого потом распяли на Голгофе. Не знаю, что он натворил, но арестовывать его пришли не римляне, а иудеи, охраняющие храмовую казну. Эти люди очень спешили, раз пришли ночью. Ты знаешь, они всюду с гордостью носят с собою оружие, но, кажется, не умеют им драться, ибо один из людей с кем был назаретянин выхватил меч у охранника и отрубил ему ухо. Он мог бы драться дальше, но назаретянин, почему-то, остановил его. Я бы не узнал всего этого, если бы не нашел на утро отрубленное ухо. Странно, да?
  На суде у мудрого Каифы назаретянин произнес имя Бога Израиля и первосвященник, как ему и положено в таких случаях поступать, разорвал на себе одежду.
Назаретянин произнес имя, священное для всех иудеев, да еще в присутствии первосвященника. Он поставил под угрозу привилегии дарованные проклятыми римлянами, поскорее бы изгнал их Миссия.
  Но как же низко мы пали, если вместо борьбы с Римом, иудеи начнут убивать своих пророков, а назаретянин был им. Он учил людей. Мне пересказывали потом его странные разговоры с людьми. Он говорил просто и понятно, не как толкователи торы. У него были ученики, но исполнить те простые вещи, о которых он говорил, будет не просто. Потому как он учил бороться со злом, не допускать его в желаниях своих. Тора учит не брать чужого имущества, а назаретянин говорил, не желать его. Тора учит нас отвечать на добро добром, а на зло – злом, а он учил любить всех людей. Тора запрещает делать насилие, а он говорил, что нельзя желать женщину.
  Я думал над словами Его, как тяжело будет Его ученикам, и как рад им будет Бог. Он будет улыбаться всякому, кто пойдет этим путем.
  Рахиль, дочь Ицхака, ты женщина которую я возжелал еще юношей. Ты должна прийти в дом мой как жена, потому что я не могу перестать желать тебя.

Твой Моше.