Звездолёт Большое дышло Глава 1

ЗВЕЗДОЛЁТ  «БОЛЬШОЕ ДЫШЛО»

Глава 1
Промыслительные встречи в пивной


   Илья Сергеевич Красников, конечно, бывал в этой пивной. И не раз. А как иначе, если пивная «Старт» (все как положено – на стене намалеваны пивная кружка и обнимающий ее рак) располагалась прямо напротив дома, где он прожил более сорока лет? Иначе никак, даже если ты полковник в отставке; наоборот, именно такая пивная, со спецконтингентом, лучше всего подходит отставному военному инженеру, у которого три года назад умерла жена, а внуков не дозовешься.
   Да и что звать внуков? Ну, пожить немного в городе, сходить в океанариум («Первый в России»), в кино. «Деда, а где компьютерный клуб поближе?»…
   Да и ездить детям и внукам накладно. Старший сын с семьей и вовсе в Петропавловске-Камчатском.

  «Есть мужчины моих лет, - рассуждал Илья Сергеевич, - как принято говорить, упакованные. Смотришь на такого – старый крокодил в шоколаде. Сам кого хочешь упакует. Костюм хороший, причем видно – только купленный, с иголочки. Даже не просто купленный – изготовленный. Причем, в шикарном ателье. Благородная седина, медлительные движения, весь холеный, маникюр, педикюр такому делают – и не стыдно ему! – делают как дважды два, еще за честь почитают педикюр ему делать. Престиж! Массаж каждый день, ванны, понятно, как бы это сказать, релаксация… Старый хер!
А я не такой. Я тоже благородный, только по-другому. Я всю жизнь Родине отдал. И костюм у меня есть и не один, я тоже люблю хорошие костюмы. Вот, пожалуйста, хороший костюм. В «Пассаже» куплен, в городе Ленинграде. Фабрика «Простеев», Чехословакия. Сейчас и страны такой нет. А раньше в хоккей играли…»

   Илья Сергеевич знал, что как только начинаются подобные мысли, то без пары кружечек пива с пеной, с рыбкой не обойтись.
   Ладно там, Чехословакия, вот Ленинград… Ленинграда ведь тоже нет. Полковнику это не нравилось. Народ в пивной тоже не очень-то довольный, это как раз то, что нужно. Довольный народ пиццу ест в каком-нибудь сне Веры Павловны, не дай бог! Зашел как-то в такое заведение, современное… Нет, правда, - не дай Бог. Пусть лучше пакуют в деревянный бушлат и – до свидания.

   А в «Старте» люди сидят, телевизор смотрят. Футбол, правда, смотрят, хоккей сейчас не увидишь настоящий. Из настоящего только интервью с Павлом Буре. Но все равно неплохо. Мужчины даже какие-то помятые слегка, сухариками хрустят за десять рублей. Мне вот так нравится, я сам помятый.

   Нет, нельзя, конечно, было сравнивать Илью Сергеевича с непонятными типами, приезжающими среди дня на пригородных электричках, кажется, только затем, чтобы проторчать в «Старте» до закрытия.
   Типы, все без исключения, одеты бывали в защитного цвета макинтоши, бесформенные старые шляпы, имели скользкий, основательно испуганный взгляд и старомодные портфели, какие носило лет пятьдесят назад начальство.

   Илья Сергеевич не удивился бы, скажи ему кто, что и женщины, бывает, на него смотрят. Он сам знал, что смотрят. Хорошие женщины, добрые. Только ему было все равно.
      
   Привычка к дисциплине, одна единственная, держала его здесь, в жизни. Нет, пожалуй, не только она. Была еще одна вещь, одна штука. Что-то вроде интереса. Но об этом, как говорил сам Илья Сергеевич, - ни слова. Секретность.


   Десять часов утра. Какое чудное время, чтобы идти в пивную. Он постоял у подъезда, посмотрел на часы еще раз. Рановато, конечно…
  - А-а, сегодня пятница! – чуть не вскрикнул Илья Сергеевич, мгновенно наполняясь радостью, которую вполне можно было мерить каким-нибудь неточным прибором. Радостью высшей пробы, - Газету куплю!
   По пятницам в ларьке он покупал «Литературную газету». Ничуть не смущался, что приобретение очередного номера газеты каждый раз вызывает в нем такую реакцию. Он давно уже перестал смущаться. Мог вместо неопределенного «о» прокричать «вау», мог подпрыгнуть как ребенок или болельщик «Кубани».
    А смущаться не стал бы.

                ***

    В это самое время на перрон вокзала «Краснодар-1» из вагона ростовского скорого ступил Смок и тоже посмотрел на часы. Все никак не мог поверить, что сейчас не  7.40.
    Смок был экстремист. Почтенный возраст начинал уже тяготить его экстремистскую натуру, но ехать умирать в Боливию Смог пока не собирался. Вместо партизанской борьбы с силами зла он увлекся литературой, вернее так, с большой буквы – Литературой.
    Смок побывал в книжном супермаркете и увидел, что в новые времена литература разделилась на литературу и на туфту. Смок, конечно, собирался принести всего себя Литературе, а не туфте. Он и туфта. Нет, нет…
   Такого быть не должно.
   Можно даже застрелиться, чтобы не было.
 
   Супермаркет давал возможность познакомиться с двумя вечными течениями в творчестве и ясно увидеть, что к чему. Хотя тысячи фальшивых книг, имевшихся в магазине, мешали это сделать. Они стремились слиться в одно пестрое целое с настоящими книгами и даже весьма неинтимно залезть им под суперобложки.

   Этот гражданин прибыл из Ростова в свой родной город для участия в семинаре молодых писателей. По этому поводу он даже начал сочинять оду:

                Прибыла в Одессу
                банда из Ростова.
                В банде были урки, шулера….

                И молодые писатели.

   Были сомнения – так ли ты молод, дорогой товарищ? Или, если ты не молодой писатель, а просто писатель, то что ты тогда написал?

   Написал Смок одну единственную пьесу. Отправил в местное отделение Союза писателей России. И, поди ж ты, - приглашение!
Было еще одно дело в городе. Задача такая – позвонить женщине, которую любишь и которую не видел месяца три. Не только не видел, но и не звонил. Смоку не раз говорили, что он экстремист. Как с этим не согласиться? Но кое-кто говорил, что он «тюха».
   Аристократ тюха! - отшучивался Смок, но сегодня, как, впрочем, почти каждый день, до тошноты убеждался – да, действительно тюха. Аристократ или нет – еще вопрос, а тюха – точно.

  «Почему ты ей не позвонил? – спрашивал себя Смок, – Не позвонил тогда, в декабре, не позвонил на Новый Год и на Рождество? И позже, в феврале? Ты что, от нее убегаешь?.. Она за тобой не гонится, она – Женщина (Смок любил большие, заглавные буквы). Правда, почему? Не хочешь жениться?  Она рада тебя видеть всегда, сама никогда об этом не говорила. Ты ее не хочешь? Денег нет?»

   О нет, Смок хотел ее, еще как хотел. Хотел ночами в комнате студенческого общежития в Ростове-на-Дону, хотел в камере следственного изолятора, хотел сегодня ночью в поезде. У него уже утвердился целый ритуал погружения в воображаемый мир, где он обладает этой женщиной. Интересно, что в этих мечтах только Руся и луна приходили сами. Для создания антуража требовались мысленные усилия. Впрочем, для антуража хватало просто представить удобную кровать. А вокруг – мироздание. Тьма. Нечто.


   Он продвигался к клубу железнодорожников, периодически оглядывая вокзальную площадь. С позиций Литературы (или, очень возможно, туфты) эта фаза его жизнедеятельности на текущий момент могла бы быть охарактеризована следующим образом: «он осматривал город, пытаясь увидеть, что здесь изменилось».

   Да, Смок осматривал окружающую панораму, старался заглядывать в лица людей, но сейчас ему было не до Литературы. Ему было, как всегда, тошно… Он и к клубу железнодорожников двинулся не просто так. Ему всегда нравилось там бывать, тошнота отпускала. Просто рядом постоять, почитать афиши – уже интересно.
Люди ставят спектакль в самодеятельном театре… Зовут заниматься бальными танцами. Русский рукопашный бой. Дзю-до. Воскресная школа живописи…

   Последнее время глаза Смока натыкались на другие объявления: «Работа! Крупная международная компания в связи с расширением…» Или: «Нужны деньги? Без проблем, без залога и поручителей». Потом еще: «Потомственная гадалка снимет порчу», «Куплю акции», «Увлекательные компьютерные курсы».
   Нельзя часто смотреть на такие объявления.
   Будет кризис.

   Эрнесто Че Гевара прошелся по банановым плантациям «Юнайтед Фрутс» в Южной Америке и ушел в революцию. Сказал, что ничего больше не надо для того, чтобы стать революционером. А эти объявления хуже, чем банановые плантации. «А что такое революция по-нашему? – спрашивал себя  Смок. И отвечал: – Это еще хуже, чем объявления».
   Оставалась тошнота. Вперемешку с лихорадочной и бесцельной трудовой деятельностью. Даже в Ростов занесло…

                ***

   Она пришла. Смок сказал бы – примчалась. Но сказал бы так только, если бы ему удалось совершенно очистить слово от всякого дурного оттенка. Секунды, пока в телефоне еще ощущалось ее дыхание, он, словно ювелир, изучающий редкий, доставшийся ему незаслуженно, алмаз, пробовал слово всем своим естеством, которое замерло уже от того, что она  м ч и т с я.  К нему мчится.

   Пустыми всегда были для него вопросы, к кому еще Руся спешит, мчится вечерами. Он знал, что у нее есть кто-то. Любовник. Мужчина. Некто.
   Строитель.

   Она сама сказала, что он, этот некто, строитель, она сама сказала, что он есть. Ее отношения со Смоком требовали если не полной откровенности, то правды.
 И потом, какую конкуренцию строитель может составить разрушителю? Смешно говорить…
   Иногда Смок ревновал, иногда нет. Все зависело от того, как далеко от него в данный момент находилась Революция. Вернее, идея Революции.

   Сейчас Революция растворилась где-то в степях Области Войска Донского, между Ростовом и Краснодаром; Смок чувствовал, что готов прожить с Русей счастливую жизнь, долгую жизнь, укрывшись от мира в маленьком домике у моря. Смок готов был всю жизнь бродить с любимой в вишневых аллеях.
   Не было только денег.

   Из мечты его могла вытащить лишь мысль о деньгах и то не сразу. Он стал замечать, что с некоторых пор все более неохотно выбирается из мира  своих грез обратно сюда, в действительность. Еще немного и он замрет где-нибудь посреди трамвайных путей, окончательно сделав выбор и отказавшись от этой самой действительности. Он просто не вспомнит о действительности. Или о том, что подразумевают под этим словом.
  Короче, о том, где и как на тебя наедет трамвай и все закончится.
  Смок почему-то был уверен в том, что Руся будет ждать его там, так сказать, по ту сторону трамвайных путей.

  Так «реальные пацаны» думать не могут, так думать – это не материалистический подход, считал Смок. И плевал на «реальных пацанов» и на материалистические подходы. Плевал, разумеется, не материалистически. Трансцендентально. Поскольку был, как говорится, хорошо воспитан (в позднесоветском смысле).
  Не зря  его часто называли «грамотным».

  Что материалистического в привязанности к нему такой женщины, как Руся? Восхитительной женщины, красивой, чуткой, прекрасно образованной?
  «Я же… я же… со мною по проспекту только гулять… я  же «заходю в пивную» и ничего больше. Ох, дура, Руся, дура, чего ж ты еще ждешь, красивее парня в мире не найдешь…»

  Именно в этот момент Смок понял, решение – пивная. Аккредитив действительно мог не понравиться Русе, собственный аккредитив не нравился ему самому. А в пивную – пожалуйста, уложусь в командировочные расходы.
  Смок тут же решил, что это вообще здорово – пригласить Русю не куда-нибудь в «Джаз-кафе» и не в суши-бар, а в пивную, вон в ту, с нэпманской фреской «Кружка и рак».
  Это – сюр, это настоящий андеграунд, экзотика. Куда еще может повести девушку из хорошей семьи старый экстремист? Да еще и молодой писатель к тому же. В «Пекин» Русю и без меня отведут. Додики…

                ***

  - Странно, замечаю, перечитываю всю «Литературку», а первую и последнюю страницу не читаю, - говорил Илья Сергеевич, – Раньше последнюю страницу первым делом… Раньше – это когда Леонид Ильич был жив. А сейчас даже заглядывать не хочется. Ну, а передовица – тут понятно. Пожалуйста - «Первое: создание равных возможностей для людей». Для людей…
 - А что удивляться? Я всегда говорил, демократия и рынок – это лохотронное оружие Запада, - тыкал пальцем в Илью Сергеевича собеседник, старый железнодорожник дядя Саша, - Я помню, купил я себе «Паннонию», мотоцикл. Так я был человек! Весь двор восхищался. В семьдесят втором году…

   Дядя Саша был «дядей» для Ильи Сергеевича уже тогда, когда квартиру получали в этом доме. Только сейчас слово «демократия» дядя Саша выговаривал уже с трудом. А «Паннония» и вовсе превращалась в джазовую интерпретацию.
   А всего-то, казалось бы, по второй кружке взяли…

 - Извините, вы на «РИПе» не работали? – возник вдруг откуда-то голос и у столика оказался неизвестный гражданин криминального типа.
   Илья Сергеевич осмотрел неизвестного преступника и остался доволен. Сказал:
 - Присаживайтесь, молодой человек. Я действительно работал на «РИПе».

   Илья Сергеевич уже давно очень положительно относился ко всякому сброду. Это началось после акционирования (с последующим разрушением) его завода, очень важного оборонного предприятия. Космическая начинка, да…

  - Я, конечно, полковник, но не строевик, – рассуждал по этому поводу Илья Сергеевич,– Строевик, тот – да, ох как поморщился бы, увидев этого гопника. А я – нет, я их почему-то уважаю. Может быть потому, что сам всегда ношу с собой отвертку.
   Илья Сергеевич и правда носил в кармане плаща хорошую (в смысле самообороны) отвертку. Был случай…

  - Наверное, так и рождается уважение к людям, - резюмировал про себя Илья Сергеевич и занялся незнакомцем.

    Тип был колоритный. Широченные штаны, прямо как у запорожца, какие-то бразильские апельсинового цвета калоши, сам – под два метра и рожа, что называется, протокольная. Такому чтобы перейти вокзальную площадь, фартовые документы нужны. И так раза три с милицией объясняться придется.
  - А что вы на меня смотрите как на уркагана? – спросил тип.
  - Оп-па, он еще и телепат! – подумал полковник и внимательней пригляделся к незнакомцу.

   Оказалось, незнакомец – свой.

 - Илья Сергеевич, вы меня не узнаете? – спросил, улыбнувшись, урка и тотчас превратился из урки в обыкновенного посетителя вокзальной пивной.
   В каком же цеху он работал?

 - Простите, не узнаю, - сказал полковник, – Вы у Адама Хазретовича работали?
 - Вы живете на углу Ленина и Мира? – улыбнулся тот.
 - Да, но все равно не припомню, знаете ли…
 - Мы с вами в Белоруссии встретились, я у вас пропуск проверял в военной части, смотрю – из Краснодара. В восемьдесят пятом или восемьдесят шестом… Вы еще ко мне домой потом заходили…

  Илья Сергеевич мгновенно припомнил эту встречу. Хотя уже давно подобные воспоминания заняли место в каком-то далеком, никому не нужном архиве.
Этого человека звали, кажется, Аркадий. В том, восемьдесят пятом или восемьдесят шестом, году он был юношей, солдатом, прямо скажем, более улыбчивым и светлым, чем сейчас.
 
  «Впрочем, улыбается он хорошо, - Полковник рассматривал лицо человека более внимательно, чем несколько секунд назад, -  А свет… Света нам всем не хватает. Какой здесь свет, здесь, в пивной… К тому же, как это?.. Жалюзи».

  Илья Сергеевич в те времена часто бывал в командировках, в Белоруссии так по нескольку раз в год. Налаживали оборудование в боевых частях Ракетных войск стратегического назначения…
  «Почему я его принял за урку? Никакой он не урка. Те, кто служил в РВСН, урками быть не могут. Разве что, гопниками».

  Будучи кандидатом технических наук, полковник, конечно, сразу же заметил уязвимость собственных рассуждений с точки зрения формальной логики. По этому поводу немедленно пригласил Аркадия за столик.
  Выяснилось, что тот не один, а с девушкой.
 «Алкоголичка?» - мелькнуло неприятно в голове, но все оказалось не так.

 - Руся, врач, моя жена, - представил ее Аркадий, после чего Илья Сергеевич немедленно стал наполняться жизненными силами. Есть такие женщины. В их присутствии старики-полковники молодеют и ведут себя как лейтенанты. А кандидаты технических наук вспоминают, что когда-то играли в джаз-банде.

   Жена Аркадия была такой женщиной. Едва посмотрев в ее темные спокойные глаза, Илья Сергеевич тотчас вспомнил море, пальмы, южный вечер. А также легкий бриз, крутые скалы и почему-то какой-то загадочный замок царицы Тамары.

 - Такие женщины, как вы, Руся, должны курить «Беломор», - заявил Илья Сергеевич.
 - «Беломор»? Простите… - Руся стала поправлять очки, но на Аркадия в поисках защиты не смотрела.
 - Знаете, я представляю себе таких женщин... роскошных, аристократичных… актрис… Иногда они закуривают папиросу. Именно -  «Беломор», причем только ленинградский. Вы – такая.

   Дядя Саша тоже порывался что-то сказать. Сначала, когда эта пара только устраивалась за их столиком, в его взгляде преобладала снисходительность – «молодо-зелено», но затем очень быстро, не успела женщина устроить между пивных кружек и тарелок свою сумочку и берет, снисходительность сменилась некоторой тревожностью.

  «Будут о Третьяковской галерее говорить, о греческом зале, - вздохнул дядя Саша и стал немного походить на Верку Сердючку, – Таким моя «Паннония» не нужна…»