Дорога в Никуда. Гл 6. Птица Феникс - 55

LV
4/IV – 1968
ФЕРГАНА
Майе Доманской

                Здравствуй, Майя!

Эйфория твоя, по поводу найденного бродягой места в жизни, несколько преждевременна. Не собираюсь я оставаться в цирке и этим летом обязательно сбегу. Завтра переезжаем в Андижан, а после Андижана – кто врет, что в Алма-Ату, а кто – в Барнаул. А может в Алма-Ату, а из нее в Барнаул. Короче, как доеду возможно поближе к Абакану, так и дам стрекача. Ведь уже двадцать пятый год пошел! В цирке себе не найти пары, так как от одной мысли, что придется шутом гороховым лезть в манеж, делается тошно. А иначе нельзя: циркачи возят за собой жен, которые метут цирк или продают билеты, но ни одного циркачиного мужа с метлой или с билетом пока не встречал.

Знаешь, как тоскую по детям!.. У нас работает джигит, его все зовут Шербек, кажется, он даже не узбек, а таджик, не знаю, так у него махонькая-махонькая дочка, глазенки – что вишенки, как увижу ее – в глазах темно, в груди тесно. Имя не какое-нибудь, а Гюльнара! Мать у нее русская, симпатичная женщина, но если бы ты видела Шербека! До чего ж красивый! Стройный, как пальма. У него белая лошадь, он на полном скаку обнимает ее за шею и делает стойку. Если Гуля в него – то хорошо, что ей два года, а не двадцать два, не то пропал бы Вадька Далматов ни за понюх табака. И еще есть девица, по которой страдаю не меньше. Вика Миронова! Вот только она не Виктория, а типичная русская Маша: светлоглазая, светловолосая, беленькая и румяная. Причем здесь Виктория?..

Атаман джигитов Хаким Зарипов умыкнул из ферганского института двоих студентов-гимнастов с намерением перекроить их в наездников. С одним из них мы немного подружились. Абдулла Муминов. Его кличут на европейский лад – Алик, но он морщится и возражает: никакой я не Алик, я – Абдулла. По-русски говорит чисто и свободно, а когда в манеже занимается своей гимнастикой, я рот закрыть не могу: никогда гимнаста не видел. Славный парень. Его заедает, что я хорошо жонглирую тремя шариками, пытается нагнать, да не тут-то было! Хаким учит его сидеть в седле, хватит с него.

Закрылись мы тридцать первого и очень неудачно – во время вечернего последнего представления опять начался сильный ветер. С начала второго отделения зрителей из зала выгнали, шапито срочно опустили. В тот день с полудня пребывал в тяжком унынии, а тут совсем пал духом – дурное предзнаменование! Сложил саксофон в футляр и побрел домой, как вдруг окликает Евгения Борисовна, цирковая медсестра, и приглашает в гости пить чай с вареньем. А после чая повела меня и своего сына в гости к… Зариповым! То есть, не в гости, а делать Гале укол, бедная до сих пор не оправилась от травмы во время открытия. Но чай, таки, вновь пришлось пить: мать Гали настояла.

Вот славная женщина: добрая, веселая, простая, никак не скажешь, что сама артистка и жена заслуженного артиста. Зато дочка – вся в папеньку, никак себе цены не сложит. А всех-то дел: разбросать да собрать разноцветные платочки. И сейчас их собирает, и через пять лет будет собирать, и через пятнадцать. Подумаешь, сонатное аллегро. Хоть бы раз улыбнулась красивому юноше, сидящему с пиалой напротив! И все же… Такой я себе представляю Шехеразаду, особенно когда она в своем актерском одеянии. А Хаким – вылитый Шахрияр.

Цирк разобрали и своим ходом увезли в Андижан, грустно смотреть на желтое, затоптанное пятно манежа. Жить в Фергане осталось всего ничего: завтра рано утром уезжаем. На автобусе. Доведется ли еще когда-нибудь пройти по твоим улицам, под твоими чинарами, по тропинке через урюковый сад?.. Нет, наверное. «Все прошло, и – навсегда».

Вчера зашли с Толиком к Евгении Борисовне попрощаться, она, конечно, ни за что не хотела нас отпустить, пока мы не поели у нее и не выпили по сто граммов водки.

А сегодня утром Абдулла сманил нас с Толей Расторгуевым съездить в Маргелан. Я и не подумал признаться, что был уже в этом замечательном городе. Ах, да, – это Валерке писал, какая нелегкая носила меня туда, тебе как-нибудь потом расскажу.

До Маргелана мы не доехали, а выбрались из автобуса на половине дороги, решили посмотреть на Ферганский канал. Шли через цветущий сад: персики, вишни, виноградные лозы, яблони! Жаркий, солнечный день, волшебная красота вокруг! Мы пробирались круто вниз по своеобразным террасам. Под ветвистыми карагачами столики чайханы, здесь и там – небольшие дома. А вот фантастическое зрелище – водопад; сливаются в одно русло два канала. В нижнем канале вода зеленоватая, в верхнем – цвета густого какао. Все это смешивалось в водопадном грохоте, мы долго не могли оторвать глаз. У воды странное свойство – притягивать взгляд, на ее игру можно смотреть до бесконечности. Часа полтора провели мы на берегах этих чудных вод, загорали и разговаривали. Мы с Расторгуевым больше слушали, а заливался соловьем Абдулла. Он отличный спортсмен и столько нам порассказал о гимнастике, акробатике, культуризме. Культуризм, по его словам, дурное мясо, гантели – чушь. Действительно, гораздо практичнее уметь подтянуться на элементарном заборе и перепрыгнуть его, чем надувать чугуном декоративные бицепсы-трицепсы. Оно, конечно, красиво, но бесполезно.

Еще Абдулла сокрушался, что многие его соплеменники до сих пор пребывают во мраке дикости, фанатизма и национализма. Я его утешил: поезжай, дескать, в российскую глубинку, там дикарей-шовинистов ничуть не меньше. С каким наслаждением кромсают на всей планете чужие глотки по признаку национальному, кастовому, религиозному, профессиональному! Турки режут армян. Тупоконечники воюют с остроконечниками. Алая и Белая Роза обрывают друг дружке лепестки. Католики бьют гугенотов, физики лириков. Православные громят староверов, коммунисты – тех и других. Гитаристы-шестиструнники лаются с гитаристами-семиструнниками, красные схватываются с белыми. Нет, человек – это не звучит гордо.

На финал Абдулла Муминов под сурдинку сознался, что лишь ради Гали Зариповой бросил институт и согласился пойти в джигиты! Гм. Собрат по несчастью. Но, может, ему повезет больше: парень он стройный и симпатичный.

С канала мы ушли в жаркое марево долины с окнами многочисленных болотцев. Еще издали музыкальным ухом зафиксировал непонятного происхождения оглушительный рев. Думал, ревут быки, оказалось – лягушки. До сегодняшнего дня и понятия не имел, как эти создания могут драть глотку, или что там у них вместо нее, а тут остановился у трясинного бережка и, как завороженный, слушал оглушительное кваканье. А сколько их загорало в том болотце! Большущие, жирные, разомлевшие на солнце, они восседали чуть не под каждым стеблем камыша и орали, господи! как они орали!

В Маргелане утолили жажду достаточно дрянным пивом – столько пройти, да еще под азиатским солнцем. Впрочем, это мы с Анатолием Александровичем пьянствовали – Абдулла и пиво, и вино категорически не приемлет. Вот поболтается с цирком два-три года, может научится. Как вспомню Абаканско-Джамбульско-оркестровых татар, так и вздрогну. Зато когда мы сели закусить лагманом, он нам компанию составил. Рядом торговали мантами (такая фигня: мясной фарш пополам с луком завернутый в тонкий слой теста) и по этому случаю красна девица Абдулла Муминов рассказал невинный анекдот: спрашивают продавца – «Почему у вас в мантах один лук?» Тот возмущен: «Почему один лук?! Там много-много-много лук!!» К слову: Абдулла относится с крайним отвращением к некоторым красотам русского языка.

Лагман, как и пиво, оказался дрянью, но голод не тетка – поругались и съели. И двинулись на базар. Прелесть – восточные базары! Бесстрастные благородные лица старых узбеков, горы фруктов, сниски сушеных помидоров, толкотня и чужеземный говор, полосатые халаты, тюбетейки. Купили миндаля, фисташек, грызли, показалось вкусно, завершили кутеж фунтиком изюма. Я высмотрел себе красивые плавки, Расторгуев тоже что-то купил, Абдулла лишь одобрял покупки, видать, с деньгами у него напряженка. Курьезная деталь: в магазине продавались серебряные струны «ДО» для альта! Интересно, в Маргелане кто-нибудь знает, что такое смычковый альт?

В Фергану вернулись когда уже вечерело. И надо же – встретили даму сердца Анатолия Александровича Валю, а с ней ее сестренка Оля, исключительно красивая и при полном, так сказать, вооружении барышня, имеющая, тем не менее, один совершенно ужасный недостаток: тринадцать лет! Сдурели девки, право слово… В шестнадцать косят под двадцать пять, в тринадцать – под восемнадцать. Набрали халвы, конфет, печенья, заварили зеленого чая, терять мне было нечего (приобретать тоже!), я за гитару и не свожу влюбленных глаз с Оли, бедняжка тоже вздыхает, дурачимся, короче, напропалую. Так нам было просто, так мило, так не похож этот вечер на бесчисленные оргии прошлого и грядущего будущего! Оля хорошо рисует, обещала прислать рисунок в письме, я же схватил бутылек с тушью, ученическую ручку и на тетрадном листке начертал экспромтом пейзаж, композиционно смахивающий на Шишкинский «На севере диком…», но в летней интерпретации.

Всякая дрянь тянется без конца, хорошее – пролетает мгновенно. Проводили девушек домой, постояли у палисадника и полюбовались на южное звездное небо. Я украдкой любовался на поднятое личико Оли, такое светлое в ночи, ясноглазое, как цветок красивое. И вспомнилось другое, Джамбульское, хмурое и туманное небо, другое, некрасивое, как у Врубелевской «Испанки», лицо… Все цирковые дивы не стоят и пыли, по которой ступала Сашина нога. Она увидела суженого, молча подошла, беззаветно и молча же отдала свое сердце, а потом так же молча покорилась злой судьбе.

…извиняюсь, я тут немного всплакнул. Сейчас поздняя ночь, второй час, не проспать бы завтра отъезд. Да еще надо на почту сбегать, письмо тебе в ящик бросить.

Так и канула в бездну прошлого Фергана, город, где так много довелось пережить, город, который вечно останется в памяти. Прощай, Фергана, прощай навсегда!


А Майе Доманской – до свидания! Хотя… Почему нельзя жить так, чтоб не говорить «прощай» ни тебе, ни Наташе, ни Валерке, ни Вере Филатовне, ни… Ладно, а то снова слезы на глазах…


                Вадим.


P.S.

                «…кто-то говорит, что в мире этом
                нам выпала дорога обманов и потерь,
                что слишком много тьмы
                и мало света…»