Дорога в Никуда. Гл 7. Желтая роза - 56

LVI
7/IV – 1968
АНДИЖАН
В. Ф. Бондаревой


                «Вдоль садов бредет их орда,
                Удаляется в никуда,
                Мимо серых харчевен, мимо
                Деревень безлюдных гонима».



Это о нас. Ибо мы удалились из Ферганы, но не в никуда, а в Андижан. Впрочем, хрен редьки не слаще. Брела орда не пешком, а автобусом, безлюдных деревень не наблюдалось, наоборот – планета наша слишком людная. Часто размышляю, как прекрасно будут себя чувствовать не столь далекие потомки на планете со стомиллиардным населением. Слопают всю нефть. Всю древесину. Весь планктон. Луну съедят, наконец!
…Что ж я, скотина, не поздоровался?!


                Здравствуйте, Вера Филатовна!


Напрасно вы считаете, что у внука вашего злокачественный иммунитет на разумные увещевания. Именно последние ваши увещевания как раз и возымели действие: как только цирк подберется поближе к Абакану, так и явлюсь на ваши пресветлые очи. Режьте бычка, да потолще. Думал, думал, да и сообразил: какого черта болтаюсь с балаганом? Куда доеду? Чего достигну? Сидеть бы мне тихонько в Ермаковском да сочинять научно-фантастические романы, с детства мечтаю. И сидел бы, кабы не вечное проклятие – юбка, будь они все неладны… Никакого житья от них. Гоголевский герой корил бога: и так тяжело жить на белом свете, а ты, господи, еще и жинок наплодил!

По сравнению с рейсом Джамбул-Фергана рейс Фергана-Андижан – розовый пикничок. Нет того размаха. И нет тех татар. И Вовы Штана больше нет. Алкаш, конечно, не перевелся, но измельчал, какой-то тихий алкаш пошел, скучный. Даже Якимович всего лишь с легкого похмелья, а на трезвого Жорика смотреть – так просто глазам больно. За что?!! Может, просто денег нет. Единственно, что достойно быть высечено на диабазовых цирковых скрижалях, это упоминание о бесконечнейшей и нуднейшей повести инспектора манежа Виталия Казанцева. Он не писатель, он рассказчик – сидел позади меня и повествовал. О своих вокальных талантах. Но я простил ему эту канитель за то, что он присовокупил к ней рассказ о луче «лазаря». (!!!) Которым китайцев на Даманском в прах пожгли. Тон голоса – снисходительно-терпеливый: «так бы и сдохли вы без меня в своем дремучем невежестве, да уж ладно, запущу лучик света в темное царство!»

Чуть-чуточное оживление прошелестело по автобусу лишь когда въехали непосредственно в черту города: «Запоминайте по дороге, где стоят рестораны, чайханы и пивные ларьки!»

В Андижане живу не один, а вчетвером: Далматов (Арамис), Расторгуев (Портос) и мой новый друг Абдулла Муминов (Атос), чудесный гимнаст, будущий джигит. Мушкетерские имена мы присвоили по его застенчиво-романтической инициативе. Окаянство – я же про Лати-Тути забыл! Лати-Тути по национальности еж, его поймал в кустах и припер Портос. Нрав у Лати-Тути беспокойный, он уже учинил подкоп в саманной стене нашей времянки, из-за чего старуха хозяйка злобно расшипелась.

Старуха противная – толстая, с оловянными глазами, дед не лучше – с цинковыми, вдобавок, имеет моду надменно выпячивать нижнюю губу. Дворик перед их домом крытый, а калитка в него – с электрическим звонком: откроешь, а в доме дребезжит. Хозяева денно и нощно бдят за перемещением племен и народов.

В некоторое (пардон!) заведеньице ходить приходится через курятник, куры – те кудахчут и разбегаются, но их султан, очевидно желая покрасоваться перед своим гаремом, топорщит на груди перья, наливает кровью злые зенки и бросается в драку. И до чего же паскудный петух: я его уже пинал один раз, Портос пинал раза четыре, причем так, что идиот отлетал в другой угол вольеры, так от пинков он оборзел еще пуще – житья не дает! Закроешься в… (гм!), так негодяй прохаживается мимо дверцы и угрожающе квохчет. Кардинал Ришелье. Погоди, дождешься, свернут тебе шею.

Кроме петуха, приходится еще воевать с тараканами, да не с теми, нашими, милыми рыжими прусачками, а с азиатскими – огромными, в палец длиной, толстыми и черными. Я их порубал старым кухонным тесаком, наверное, уже с сотню. Надежда, что по ночам с тараканами будет разбираться Лати-Тути, оказалась призрачной. Лати-Тути – перманентный революционер: ему бы только подкопы рыть под антинародную саманную плутократию, а тараканы ему до фонаря.

Но трем мушкетерам много ли надо? Есть чистая простыня, стол, на котором распивается зеленый чай, бесподобно завариваемый Абдуллой, на стене висит альт (иногда пиликаю, все уже перезабыл), на постели лежит гитара. Товарищи покладистые – не обращают внимания, что допоздна сижу и что-то пишу в свои тетрадки. Мечта написать книгу совершенно неистребима. О чем вот только? Про Вову Штана? О Якимовиче? Посодют. Вам никаких сухарей не напастись.

А у меня появился еще один друг – Сережа Ведерников, жонглер на моноцикле. Приехал он в Фергану, но там не работал, начнет работать завтра, мы сегодня его музыку репетировали. Я еще вчера влез в манеж с тремя шариками, прямо наркомания! и сегодня стою с краешка, жонглирую, новые трюки отрабатываю, как подходит. Он еще в Фергане подходил, да нарвался на нелюбезную встречу. Завел разговор в плане: что ты за человек, куда идешь, к чему стремишься? Отвечаю: Господин Четыреста Двадцать, бреду же по Дороге в Никуда бог весть откуда, ни к чему не стремлюсь, ибо не имею понятия к чему стремиться. Сия эксцентричная житейская философия пришлась Сергею по вкусу и он намекнул, что и сам не чужд ее.

Последнее утверждение являлось откровенным позерством: сплетни в цирковом мирке распространяются быстрее, чем цепная реакция в атомной бомбе. Я уже знал, что Ведерников – москвич, что в близких родственниках у него числится тузовый военный чин, по каковому обстоятельству он полным нулем поступил в цирковое училище; там ему сделали достаточно убогий номер жонглера на моноцикле, зато по зачислении в штат Союзгосцирка сделали далеко не убогую ставку – сто тридцать рублей, самую высокую. Выше получают только артисты с персональной ставкой, им платят за выход – от шести рублей до двадцати пяти, как у нашего Сержантова.

С такой подмоченной биографией на Дорогу в Никуда не принимают: это вам не Союзгосцирк. Может быть потому, что чувствует к себе всеобщую насмешливую неприязнь собратьев по искусству, он и подъехал ко мне. Как бы там ни было, мы разговорились и я пригласил Сергея в нашу тьмутаракань саманную. Он отнекиваться, тогда обещаю спеть «Арию Мистера Икс». Пришлось нехотя согласиться.

Идти до нас далековато, а приятель мой конституции несколько рыхловатой, короче, когда взял в руки гитару, на его физиономии читалась откровенная скука и кислая готовность терпеть пытку. Властители душ (с их уличным чесоточным обезьянством), кто с гнусливым, кто с хриплым пошибом глотки, донельзя опохабили гитару бардовскими ухватками, придурошными «битами», «боями», «восьмерками» и прочей туфтой, так что понять Сережку было можно. Беру первый аккорд, а он: «Только без пения! Терпеть не могу!» Ну, конечно, не послушался, запел. Через минуту это был мой поклонник!

После концерта мы с ним начудили: извели полфлакона черной туши и намалевали на полосе газетной бумаги тютчевскую строку: «Сего жилища одичали боги!» И на стену ее приспособили. Абдулла Муминов сделал вид, что понимает философский смысл изречения, Портос повертел пальцем у виска. Но, вспоминая подвиги Лати-Тути, ночное шастанье ящероподобных тараканов и сквалыжные рожи наших андижанских хозяев нахожу, что транспарант очень даже актуален. Что если Первого Мая прогуляться с ним во время демонстрации?..

В «Пиковой даме» есть чудесная ария: «Что наша жизнь? Игр-р-ра!» Игра. Вот только игра чего? Игра ума. А что такое игра ума? Вот пишу вам и вижу лист бумаги, постепенно заполняемый маловразумительными знаками маловразумительного почерка. Если разобраться, что такое – этот листок? Его освещает лампа, свет отражается и преломляется хрусталиком, изображение падает на сетчатку, сетчатка преобразует изображение в электрический импульс, который неведомым пока образом запечатляется в нейронах. Я признаю объективность существования этого листка бумаги, но… И само это признание, и информация о листке всего лишь даже и не материальные электроны, а нематериальное соотношение электронов в некоем пространстве. Это соотношение имеет касательство к объективно существующему предмету как… отношение единицы к бесконечности. Не ноль, но бесконечно малое.

Вот десять лет назад сгрыз десяток бананов и с тех пор в глаза не видал их. Но вот формирую мысль: девять лет назад целый месяц покупал по паре бананов ежедневно. В первом случае – истинность, во втором – ложность. Но в чем критерий истинности и ложности? В бесплотном импульсе биотока! Если некоторой тренировкой научиться этот импульс дискредитировать, то всякое различие меж истинным и ложным будет иметь цену выеденного яйца. Выеденное яйцо – объективно существующая реальность, но место ей – в мусорном ведре.

Бред сумасшедшего? Мой, то есть, бред? Вера Филатовна, а вы прикиньте! Вот человек абсолютно не умеющий дискредитировать различие меж истинным и ложным: проснулся; поел; пошел на работу; после работы хряпнул стакан водки; врезал в лыч куму; поужинал; жену помял; уснул. Спектр абсолютной истинности бытия может оказаться очень широким – деньги, золото, меха, машина и так далее, но ведь это бытие выморочно! Золотое кольцо, норковая шуба – такой же электрохимический невещественный импульс, как и мое письмо вам! Убог человек, не могущий сказать о себе: «над вымыслом слезами обольюсь», топчется он на крохотном пятачке голой физиологии и верит истово, что все остальное – от лукавого. Он счастлив по-своему, а вот Пушкин счастливым не был, зато не топтался на пятачке, а парил над чудными мирами.

Далматов, конечно, не Пушкин, но вот в сорок седьмой раз перечитываю «Землю Санникова» и сорок седьмой раз брожу по ее лесам, по берегам озер, меж жаркими фумаролами. А по берегам реальных северных озер бродил всего несколько раз. Думаете, не знаю, где правда, где вымысел? Но, думаете, буду лелеять то выеденное яйцо? Другое дело, что надо знать меру, а меры-то и не знаю… А прекрасная половина рода человеческого гораздо менее привержена к дискредитации различия меж истинной цигейковой шубой и поддельной норковой, так что…

Миша Зотов говорит, что никак не может представить меня мужем и отцом. Наверное, он прав. Не быть мне! А если пишешь – то вообще реальное и вымысел меняются местами. Поэтому все писатели – психи. Кроме Бабаевского, конечно.

Не сердитесь на эти заумные речи. Никогда я так позорно мало не читал, как удравши с цирком. И жажда литературного оборота, слова, побуждает писать вам разную дребедень. В том числе и такой вот экспромт (час назад нацарапал!):


                ГОЛОС  МОРЯ

Мне осталась в наследство большая морская раковина. Однажды я захотел услышать море и прижал ее к уху.


И вот сквозь шум прибоя пробился ко мне неведомый голос:

«Ты хочешь уплыть на Таинственный Остров? Ты хочешь войти в Гранитный Дворец?


В стране Восходящего Солнца тебя давно ожидает девушка-рыбачка!


Не медли! Скорее взойди на корабль и плыви в коралловую лагуну! Нырни – и найдешь бесценную изумрудную жемчужину!»


Но взревели серый бетон и ржавый кирпич будней, умолкло море, я выронил раковину и она разбилась на мелкие кусочки.



До свидания, Вера Филатовна.


                Ваш непутевый Вадим Д. 

P.S.

Не шпыняйте за «изумрудную жемчужину» – поэтическая вольность!


P.P.S.


                «У них золотом блещет все –
                Мандолины, бусы, серсо.
                Подмигнул медведь обезьяне –
                Просят умники подаяние».



Медведей у нас полно, а самый грамотный из обезьян – Вова Штан, – вытянул из колоды бытия три туза: статья  33  КзоТ  РСФСР – увольнение за прогулы и пьянство.