Дорога в Никуда. Гл 7. Желтая роза - 59

LIX
21/IV – 1968
АНДИЖАН
В. Ф. Бондаревой


                Здравствуйте, Вера Филатовна!


Получил вашу уксуснокислую эпистолу. Ни в доморощенные, ни в академические философы я не собираюсь, есть дела гораздо более важные, пива, например, попить. Но, кое-что почитавши, кое-что повидавши – почему бы и не порассуждать о смысле жизни, капусте, королях? Андижания, местами, на Анчурию смахивает: так же жарко, такие же пугливые смуглые красавицы (не очень часто, но все же попадаются), вот только армия, милиция и КГБ совсем не анчурийские, а доподлинные.

Пишу вам в некотором обалдении: вчера было два представления, сегодня три, жара – дикая, шапито очень низкое, почти касается оркестровки, от него несет раскаленной печкой. Леша Вояковский ругательски ругается, Роберт и приехавший в Андижан по вызову его приятель тромбонист пытаются добродушно посмеиваться, но течет с них – словно под невидимым душем стоят. Мой коллега Курицын-тире-Индюшкин спасается принятием вовнутрь доз некоего напитка… чуть не ляпнул – богов, но напиток совсем из другой винокурни, и мне советует. В Фергане, через минуту знакомства, занял трешку, пропил и до сих пор, между прочим, не отдал. Жалуется на алименты. Добродетельного и седенького Жорика почти не слышно – они сильно обеднели, живут подаянием: алтынничают ежеутренне на «попить чая» и почти не обращают внимания на окружающий мир, лишь изредка ровным тихим голосом (в тесном кругу, разумеется) обольют грязью профессиональные параметры любого из оркестрантов, о ком зайдет речь, причем в глаза с тем же тембром в голосе пропоют ему же осанну. Я сам слышал, как он уверял Далматова, что тот великолепный саксофонист, не составляет труда зная «про» вычислить «контра».

Михаил Данилович с Гитой Львовной тако же, хоть и не часто, но все же нализываются, от жары, видимо, спасаются. Живут они в общежитии и до цирка доходят глухие, но грозные раскаты от чинимых ими коммунальных безобразиях. Господи, Гита Львовна, не она ли играла на скрипке Чайковского и выжимала из моих глаз слезы?!

Я писал Валерке, какой свиньей оказался пресловутый Якимович, но худой мир восстановлен. На другой день после письма Валерке. Вижу вдруг, что Галя Зарипова на трехчасовом представлении собирается работать. Кто-кто, но чтоб эта чудная девочка работала под паршивую музыку?! На номере джигитов оборачиваюсь на первый пульт и во всю ивановскую выдаю партию первого тенора, на полном звуке и до единой нотки. Насыпал Якимовичу соли на хвост! Пусть почешется. Антракт. В оркестре – ехидное молчание. Во втором отделении смотрел в ноты своей партии, если она была, а если нет – мгновенно отворачивал нос и пристально изучал халаты и тюбетейки зрителей.

После представления, уже на улице, подкараулил местный саксофонист, поймал за руку, пожимал и в расстроенных чувствах извинялся: «Мне так хотелось поиграть в оркестре!.. Я не знал!.. Извини!» «Да вы-то, – говорю, – при чем? Чего нам делить? Сидели бы да играли вдвоем. Только зачем было Якимовичу бочку не по делу катить?» «Я не знал!.. Извини!» Расстались друзьями, бедный парень больше и не приходил в цирк.

Минут за сорок до семичасового представления, бочком, бочком, оглядываясь, не видит ли кто, подкрался Якимович, что-то жевал, чего-то мямлил, в основном, что за время «вынужденного прогула» получу по ставке не в девяносто, а в сто десять рублей. Прохвост. Всякая пипетка да лезет в клизмы: выискался тут цирковой Артуро Тосканини. Сейчас, набегут к тебе Бени Гудмены и Дюки Эллингтоны. Будешь на них учиться ауфтакт давать. Сказал бы спасибо, что у Далматова паспорта нет и он мотается с тобой под заплатанным шапито.

А дня четыре маэстро ходил исключительно трезвый, врали даже, что холодной водой обтирался по утрам. Побритый был, наглаженный. «Что стряслось?!!» – воскликнет потрясенный читатель полного собрания сочинений В. Р. Далматова. Отвечаю. Цирковой комсомол в лице Портоса, то бишь Анатолия Александровича Расторгуева, и цирковой профсоюз в лице Михаила Щербакова, организовали шахматный турнир. Хотя Якимович классный шахматист, на дурацкое это мероприятие ему было начхать, но разнесся слух, что победитель получит приз. Якимович подумал и побежал выяснять, что за приз. Расторгуев ему в ответ: в процессе турнира решится, да и какая разница? Тогда Якимович безапелляционно заявил: ему нужна хозяйственная сумка, точь-в-точь такая, что он видел на днях в универмаге. Комсомол в лице Портоса обиделся и надменно заявил, дескать, еще неизвестно, кто окажется победителем. (Он сам неплохо играет в шахматы). Но Якимович не отвязался до тех пор, пока не было твердо обещано: в случае его победы призом будет упомянутая сумка. Далее дело техники: маэстро временно бросил пить водку, вино, а также пиво, умылся (в обтирания не верю) и надрал всех разноперых цирковых шахматистов, как сидоровых коз. Ему вручили сумку и с ней он срочно рванул в гастроном – обмыть обновку и, заодно, победу.

Расторгуев крупно подвел под монастырь Абдуллу Муминова. (Комсомольцы, оба, мать их всех за ногу!..) Два года назад наша передвижка уже ошивалась в Андижане, тогда во главе ее стоял вороватый армяшка и поэтому за месяц наработали сорок пять палок с чудовищными аншлагами. Вся мелкая, средняя и даже повыше цирковая сошка хорошо на этом деле поживилась: пачками брали рублевые билеты и спекулировали, аж синий дым вился. По пяти рублей, говорят, билетик шел. И вот, одни вспоминая, другие слушая о блаженном золотом веке, решили возвратить его и накупили с этой целью уймищу дешевых билетов, в надежде содрать за них, как минимум, втридорога. Подвизался на поприще новоявленных Чичиковых и наш старший бухгалтер и привлек к реализации контрабандного товара глупого, но зато бедного, Абдуллу.

Увы! Нельзя дважды войти в одну реку, это раз. Не надо было сажать в тюрьму армяшку, это два. И не надо было сажать в цирковое кресло кадрового разведчика, это три. Что он умеет? Выкрутить шоферюге мосел, да выловить мерзавца, намалевавшего на заборе: «Долой Хрущова!» А сейчас сам, небось, придерживается точки зрения выловленного мерзавца, а мерзавец, небось, до сих пор загорает на южных берегах Моря Лаптевых.

Народ андижанский на этот раз в цирк не ломится, даже и заради узбекских джигитов, аншлагов нет и в помине, а билетов, на любой карман и вкус, полно в кассе. Торговые дома по продаже мелкой движимости постигло банкротство, озадаченные негоцианты подсчитывают убытки.

До Хакима Зарипова дошли слухи, что среди новоявленных бизнесменов числится и его будущий джигит, он страшно разгневался и пригрозил бедняге напрочь выгнать его из цирка и отправить доучиваться в Фергану. На Абдуллу смотреть жалко, чуть не плачет, ну, а Расторгуев, вроде, и ни при чем.

Мы с Сережкой Ведерниковым сильно приуныли от творящейся несправедливости и держали совет – что делать? (Кто виноват – знали). Решили не встревать в дрязги, но если дело дойдет до изгнания Абдуллы, то пойти вдвоем к грозному Хакиму и заложить Анатолия Александровича. Ему все равно ничего не будет, а Абдуллу может удастся спасти. К счастью, не пришлось нам идти на вынужденное предательство – Абдулла остался при лошадях.

Сегодня ворона в павлиньих перьях, подозреваемая Серегой Ведерниковым в родстве с демоническими силами, инспектор манежа, стало быть, по окончании двенадцатичасового представления своим жирным, хорошо поставленным басом пожелал зрителям спокойной ночи. Это в половине второго дня! Не опохмелился парниша. Ну, это дело поправимое, много ума не требует – на трехчасовом представлении был в полной форме. Когда хмырю вежливо напомнили, что не след появляться в манеже в малопотребном виде, Казанцев, несколько абстрагируя, но с большим чувством, ответил: как плохо, когда вокруг порядочного человека так много… ну… этого самого… Вы меня поняли. Вечером от него садило, как из непомытой и застоявшейся пивной бочки.

А на днях Барахолкин, вкупе с Заплаткиным, стирал с лица земли (словесно) Юрия Сержантова. Что он сволочь, это, так сказать, рутина, но ребята высказывали догадки: уж не шпион ли?! Очень похож. Барахолкин с неподдельной тревогой в голосе даже выразил опасение: как бы эта полова не подожгла цирк!!!

Представьте себе две лестницы с перилами, скрепленные концами в виде буквы «Л», только крепления не острые вершины, а закругленные и наверху небольшая площадка. Нижний держит на лбу перш, на перше партнерша делает стойку на руках и весь этот тихий ужас осторожно поднимается по одной из лестниц (нижний держится за перила, конечно) на площадку (на ней перила переходят во вторую лестницу), разворачивается и опускается в манеж по другую сторону! Дух захватывает. Я пробовал держать на лбу грабли для опилок манежа – ничего не получается. Так вот, это – трюк из номера Монастырского, это он и лазает по тем лестницам, а наверху – его дочка, или зять.

Зять Монастырского – отличный акробат, как-то в манеже смотрел на мои шарики, смотрел, потом спрашивает: «Есть у тебя железный рубль?» «Есть», – отвечаю. «Дай!» Положил монету на ковер и в маховом сальто аккуратно ее подобрал! Я рот разинул, а он смеется. Вот то артисты! Не то, что Щербаковы или Сережка Ведерников. Ирка Камышева постоянно возмущается, за что ему сто тридцать платят, впрочем, каждый раз добавляет: знаем, за что! и ругается.

О чем хотел написать-то… А! Так ту самую лестницу сломали. Не очень, чтобы очень, но закругленные перильца на верхней площадке согнули внутрь. Уронили. Цирковая братва во главе с шапитмейстером во время авральной работы на конюшне.

Монастырский рассвирепел и было из-за чего: ремонт реквизита по линии Союзгосцирка являет собой длиннейшую канитель. Кричал, что пальцем до лестницы не дотронется, требовал составить акт, короче – туши свет. Шапитмейстер сильно обиделся, сказал, что отремонтирует лестницу за свой счет и добавил: «Не ожидал такой грубости, думал, артисты – интеллигенты, а вы…» Добавил чего-то зело мудреного, повторять не буду, снял согнутый фрагмент перил и ушел. И отремонтировал! Правда, в копеечку ему это влетело – больше двухсот рублей заплатить пришлось.

Ну и… Вера Филатовна! Если бы в училище не преподавали «Обществоведение», я бы не сидел на лекциях, а если бы не сидел на них – не доходил бы до белого каления от бездарной траты дорогого времени, если бы не злился, то не цапался бы чуть не каждый урок с глупой гусыней, которая его преподавала и не оттачивались бы в яростных диспутах тезисы зловещих трансцендентных любительских философий, за какие вы меня сживаете со свету своими воплями и причитаниями! Тем более, что родная власть разрешила декадентов, кибернетику и генетику. Первых я изучаю и пытаюсь подражать, о второй и третьей читаю урывочные популярные публикации и пытаюсь размышлять. Ни в каком уголовном кодексе не записано, что нельзя! А раз так – то можно. Вот и терпите.

Тщету и иллюзорность человеческого бытия слюнявило множество поэтов, философов, ипохондриков и «прочих разных шведов», но только Далматов обосновал идею научно. Жизнь – способ существования белковых тел, это по Энгельсу, а по Далматову жизнь – средство для существования Генетического Кода. Возьмем, к примеру, Барахолкина: при девяноста пяти килограммах живого веса русский витязь являет собой определенный, ни на что не похожий многомиллиардно репродуцированный Генетический Код. Каждый экземпляр кода несет полную информацию и при определенных условиях сорок шесть хромосом обеспечивают появление неизмеримо сложного организма, неразрывно связанного с подниманием, опусканием и размахиванием чугунными гирями.

Теперь я взываю к элементарной логике: что технологически сложнее – предприятие, выпускающее самолет, или сам самолет? Ответ очевиден. Так с какой стати кичится Барахолкин своими мозгами, своим светлым умом, бицепсами и тому подобное? Ведь вся программа, вся технология того же серого мозгового вещества записана в микроскопически-бездонных структурах хромосомы! Что здесь, извините, командует парадом? Бездушный и неумолимый Код с железной последовательностью воздвигает удивительно сложное и сбалансированное подсобное хозяйство, в котором он, многократно репродуцированный, будет существовать, и все наши страсти, привязанности, заботы, хлопоты, гири Барахолкина, гитара Далматова всего лишь жалкие проявления предоставленной тому хозяйству ограниченной автономии.

У амебы автономия минимальна, возможно, и вообще отсутствует, а клетка управляется непосредственно Генетическим Кодом – движется, добывает пищу, но в случае с Барахолкиным непосредственное верчение металлической штангой координируется центральной нервной системой, на которую возложена обязанность осуществлять автономию подсобного хозяйства. А чтоб хозяйство не развалилось и существование Кода не прервалось раньше времени, оно зациклено на самого себя и зацикленность именуется гедонистичностью, то есть, чтоб некоторые определенные функции того колхоза требовали постоянного повторения, а то, что цикличности мешает, незамедлительно устранялось.

И вся наша жизнь – непрерывное служение его величеству Гедонизму, у одних гедонистичность ограничивается пятью физиологическими потребностями, у других, у Барахолкина, например, существует желание покрасоваться перед миром мускулами, Далматов не мыслит себя без гитары, саксофона, стихов, писем и трех шариков, но за всеми нами стоит молчаливый холодный невидимка – Генетический Код, а ему плевать, идешь ли ты с Запада на Восток или с Востока на Запад во главе миллионных армий или, сидя в сумасшедшем доме, роешься в мусорном ведре и жрешь пищевые отбросы. Он не знает аппетита, так какая разница невидимке, за счет чего функционирует подсобное хозяйство – за счет крабов и осетрины или за счет картофельных очистков?

А человек чего-то о себе мнит, чего-то воображает: дерется за власть, за деньги, за самку, пишет симфонию, изобретает атомную бомбу, вдалбливает в голову себе подобному главы из романа… пардон! из «Обществоведения». И со свету его сживает, дескать, счастья своего не знаешь – на балалайке играть не хочешь!..

Вера Филатовна! Не подумайте, что внук ваш такой умный и презирает весь род людской. То есть, людей-то он презирает, но презрение его истинно. Ложным презрением к человечеству страдают дурачки, идиотики и просто балбесы. Заговорит в эдаком спесивом индюке нутро, возомнит он себя пупом земли, лучшей половиной человечества, и всю оставшуюся жизнь стоит на своем, аж до драки. А истинное презрение – это когда человек начинает с самого себя. Сдерет все ситцевые занавесочки с мыслишек. Стряхнет мишуру с высоких стремлений. Высветит фонариком все темные уголки души. И со смирением убедится: да, свой среди своих, чуть хуже одних, чуть лучше других. Отсюда незлопамятность идет и отсутствие скаредности.

Где-то читал, что амеба – не одноклеточное, а планетарных масштабов бессмертное триллионноклеточное животное. То есть, существует всего одна особь – Амеба, но существует не компактным сгустком, вроде носорога или Барахолкина, а диффузным облаком.

А вот до чего сам додумался: жизнь возникла не единожды, а возникает на планете постоянно, ежесекундно, в виде вирусов или каких-то предшествующих им структур. Потому что (так думаю) причиной возникновения жизни служат не химические процессы, а более глубокие – квантовые, и количество возникающих первичных форм строго ограничено и единообразно, а огромное разнообразие живых форм образуется уже на следующих, более сложных уровнях и вот эти-то уровни вторично существовать не могут, так как их скушивает тот же Барахолкин… извиняюсь! та же Амеба.

Скоро увидимся, соберемся втроем (вы, я, Валерка) и выпьем бутылочку сухого вина. А, может, и две. Вот только что я буду делать в Абакане…


До свидания.


                Ваш Вадим.


P.S.

Ох, чувствую, – нагорит мне от вас за мои безумные бредни!..