Дорога в Никуда. Гл 7. Желтая роза - 61

LXI
26/IV – 1968
АНДИЖАН
Валерию Хорунжему

                Здравствуй, Валерий Николаевич!


Спасибо за привет от Лены. Далеко ушедшее детство: мне шест-надцать лет, работаю в Черногорском Дворце Пионеров руководите-лем оркестра народных инструментов, а Леночка в красном галстучке является на репетицию танцевального кружка. Между прочим, ее взгляд и улыбка с тех пор ни на йоту не изменились.

Говоришь, Полянский рычит и грозится изгнать тебя со скрипки на альт? Ну-ну. Что до меня, то альт люблю больше скрипки. И саксофон-тенор люблю больше саксофона-альта.

В Алма-Ату нас решено было не пущать, а сослать в Барнаул. Как и предполагал, Щербаков со своим акробатическим кружком просто-напросто гнал гусей: едва стало известно, что не видать нам славной столицы, как мыльный акробатический пузырь благополучно лопнул и обманутая братва вновь предалась своему истинному призванию, которому так неосторожно изменила.

Портос и Арамис, то бишь, Анатолий Александрович и Серега Ведерников, всерьез возомнили, что Николаев собрался поквитаться с ними за свою гюрзу, слабую на передок, и отмолотить их. Захожу в бухгалтерию к Расторгуеву, а они заворачивают в газетку разводной ключ и долото. Мне тоже дали какую-то железку, задрапированную в пестренькую тряпицу. Но, думаю, что пока буду замахиваться на Николаева упомянутой железякой, он десять раз успеет превратить достославного Атоса в мокрое пятно на асфальте.

Конфликтов, даже без Николаевской пассии, набрался вагон и маленькая тележка. Во-первых, старые барыги, наши хозяева, по-моему, покоя лишились, подсчитывая, на какую сумму наночевал в их тараканьей халупе Сережка Ведерников. Глупые люди сделали его изгоем, когда, извиняюсь, ни за хрен собачий выдавили высшую ставку. Миша Зотов имеет восемьдесят, Ира Камышева – восемьде-сят, а кто такой Ведерников в сравнении с Зотовым или зятем Монастырского? Величина, чуть-чуть отличающаяся от нуля. Вот Сережка и прилепился к другому изгою – Далматову и его гитаре. К слову: отказаться от своей завышенной ставки ему и в голову не приходит.

Другая застарелая вражина – хозяйский петух. Вот скотина! Сколько его ни пинали, он все равно лезет в драку. Поддаст ему, например, Портос, так премудрый куриный султан на второй пинок не нарывается, а ждет, пока за неприятелем закроется калитка и уж тогда набрасывается на штакетник, аж перья и пыль летят. Не жить подлецу на свете.

Пробежала кошка меж Абдуллой и Сергеем. Ведерников встал в позу: я, де, рыцарь и не желаю действовать за спиной друга. А тот тоже рыцарь. И что рыцари порешили? Рыцари нарисовались пред ясны (вернее – черны!) очи предмета своего обожания, в обожании сознались и смиренно испросили ответа на вопрос, кого из них двоих обожает предмет их обожания. Вышел ляпсус: предмет обожания не обожал ни того, ни другого и вообще дал понять, что затеянное рыцарями действо довольно нелепо. Заключил это по Сережкиному увиливанию от разговора на эту тему. Не стал бы ни о чем спрашивать, если бы он предварительно не разглагольствовал о предстоящем походе, а так – кто ему виноват?

Очень не ожидал, что Толя Расторгуев может оказаться таким толстокожим. Второй Якимович. По цирковой конюшне слоняется какой-то местный художник, с бородой, естественно, как же без бороды? и пытается писать портреты цирковых див. Одно творение уже имел честь лицезреть – портрет Иры Камышевой. Ирка девушка тоненькая, стройная, подтянутая и хотя она порядочная вертихвостка, в глазах у нее никогда не тает тонкая льдинка грусти. Портрет же являл дебелую телку с формами скорее Рады Щербаковой (может, она тайная вдохновительница андижанского Рубенса?), а не Иры, телка явно только что сожрала три бифштекса с двумя порциями жареной картошки и тяпнула кружку кваса. Во всяком случае, глядя на портретное изображение, ничего другого сообразить не мог. Наверное, туп, как дерево.

Так этого бородатого Анатолий Александрович повел после представления на нашу квартиру (они припасли две бутылки вина), по дороге ни с того ни с сего принялся терроризировать своей дурной гантельной силой Абдуллу. Бедняга чуть не расплакался и в горячке брякнул, что кое-кто дождется, когда он возьмется за нож. Абдулла с половины дороги повернул назад и ушел ночевать в цирк, а я, когда новоявленные приятели сели выпивать и пригласили меня, наотрез отказался: «Не хочу пить с людьми, которых не уважаю!» Портос на меня вызверился: «Тогда убирайся отсюда!» Я ему: «Утром – непре-менно». На другой день он спохватился и каялся, но не мне, а Сержке Ведерникову. И он, и я, как-то замяли историю, но осадок остался.

Но художничек-то! Подпил, подсел и затеял выяснять, почему считаю себя выше других? А, собственно, почему бы мне и не считать себя выше легиона лодырей, бездарей, неумех и прочей половы? Слава богу, выше Гойи или Ситковецкого не ставлюсь, ну а Васю Лыкова или Сему Барахолкина упорно не желаю считать за братьев. Как и некоторых художников. Андижанский Эль-Греко отставил скользкую тему и понес ахинею насчет грядущего им увековечивания на холсте жизни цирка, чего, по его словам, никто еще не сумел сделать. Пришлось ехидно сообщить, что некий Пикассо уже изобразил девочку на шаре, а также портрет двух гимнастов в цирковом трико, что переплюнуть его неким андижанским мессиям холста и масла будет весьма трудно.

Тогда Поль Гоген изрек: «А что такое – Пикассо?!» Онемел от Ренуарова нахальства, но едва заговорил, как маэстро Ван Дейк перебил: «А вы знаете, кто такой Сальвадор Дали?» Пришлось моргать глазами: «Нет, – говорю, – не знаю». «Ах, не знаете. Тогда я не буду разговаривать с вами о Пикассо». Ну, против логического лома тоже нет приема. Попробуй, поспорь! Еще андижанский Репин небрежно заметил, что по городу ему столько должны за работу, что собрав деньги можно было бы купить «Волгу». «Чего не соберете-то?» «Зачем мне это?!» Далматову бы отдал. Он бы себе новый «Сельмер» купил, а свой старый «Атлантик» Хорунжему подарил бы.

Очень люблю Ирку Камышеву, хотя она и стерва. Представь – стоим втроем (еще ее подруга Лучкина), докуриваю Иркину сигарету и предаюсь грустным размышлениям вслух, что, дескать, насколько женщины счастливее мужчин: захотелось ей ребенка – и есть у нее ребенок, а тут хоть умри! Я, говорю, когда вижу барышень Вику и Гюльнару (им на двоих семь лет), так худо делается: заиметь бы такую! Тогда бы ни на одну женщину не посмотрел, ну их всех подальше: одна от них склока, ругань и нервотрепка; насмотрелся на своих благоверных – ничего, кроме драки и вечного скандала не могу припомнить.

Лучкина фыркает: «Ирка, имей совесть, посодействуй человеку!» Та вспыхивает, как бенгальский огонь, а потом вдруг уставляет на меня свои холодные голубые глазищи. «А… а… а, наверное, красивая у нас была бы девчонка!» Мы с Валентиной в горячем энтузиазме поддерживаем ценную мысль: не просто красивая, но… но просто королева будет! Ирочка опоминается и посылает нас… Кха-кха. Гм. Говорю ей в отместку: «Вы – дама четвертого сорта». Изумленное негодование обеих; тогда травлю им анекдот, «облитый горечью и злостью»: «Есть четыре сорта дам. Первый сорт дам всегда говорит: «Дам!» Второй вечно ломается: «Дам – не дам!» Третий сорт жесток и категоричен: «Не дам!» Наиболее же паскудный четвертый сорт: «Дам-но-не-вам!!!»» Девчата чуть не попадали со смеха.

Насмеялись и Камышева виновато объяснилась: «Если бы месяц-полтора – уж так и быть, удружила бы, но девять месяцев таскаться… Да еще год кормить! Да потом отдавать не захочется. И останешься, как дура, с ребенком и без мужа». Усекаешь, как вопрос ставится?! Даже чисто теоретически эти сороки не представляют твоего духовного отца в роли отца семейства! Даже предполагаемые алименты не упомянули! Мерзавки. Вылитые Майка Доманская и Наташка Рыбакова.

Виталика Казанцева, демонического инспектора манежа, от работы отстранили. Не отстранили бы, появляйся он хоть раз в три дня трезвый, но где там. Теперь он выступает в основном на конюшне и вокруг административных вагончиков: своим мефистофельским басом грозит в окружающее пространство, что «посмотрим!», «я вас всех …!», «вы еще поплачете!» и подобную чушь. Завелся на crescendo в самом форганге во время представления, прибежал замдиректора и приказал Заплаткину, Авакяну и Рамизу немедленно эвакуировать хулигана из опасной зоны. Приказ был охотно выполнен: Рамиз и Гена эвакуировали под белы ручки, Авакян дополнительно эвакуировал в шею, надо признаться, совсем не бычью, а, скорее, цыплячью.

А не далее, как вчера Казанцев вдруг воспылал любовью к Ларисе Мироновой (это партнерша Щербаковых и мама чудной Вики, которую сдуру принимал за дочку Рады). Лариса женщина молодая, симпатичная, сильная гимнастка, не очень далекая, но до тошноты положительная и даже клерикальная, фривольностей не любит и когда дурень ввалился к ней в комнату в общежитии (там половина нашей цыганвы прозябает) и попытался ухватиться за ее круглые коленки, она теми коленками так ему наподдала, что бедняга лбом раскрыл дверь и несколько быстрее, чем ему хотелось, вылетел в коридор.

По этому поводу Щербаков метал громы и молнии (думаю – бутафорские) и, являясь главой балаганного профсоюза, объявил внеочередное заседание базаркома. Собрание сегодня и состоялось, вот только сам Казанцев величественно не удостоил собравшихся коллег своим вниманием и пришлось коллегам клясть не явившегося инспектора заочно.

Если уж честно, то вся, так называемая, цирковая романтика – выдумки. Журналистов и киношников. Серая обыденка! Больше всех репетирует в манеже Далматов. За ним – Миша Зотов, он, наверное, четвертую часть жизни проводит во всевозможных стойках на руках. Абдулла Муминов трудится, ему положено: будущий джигит, артист. Да Павлов беспощадно дерет своих медведей. Никогда не помирюсь с самим даже словом – дрессировка. Для мамаш с их сопливыми свиненками – полные штаны счастья, а для медведя – неизбывный ад.

У остальных репетиции – отбываловка, в той или иной степени. Сережка Ведерников так прямо мучается в ожидании: когда кончится его репетиционное время. Чего бы той же Раде не отрепетировать пять булав! А на кой? Хватит и трех. У музыкальных эксцентриков вся репетиция проходит в ругани и взаимных упреках. Лень и махровая рутина. «Одна, но пламенная страсть»: как бы не перетрудиться.

Письма пишу только после представлений, хотя днем можно выкроить массу времени. Но… Душевное единение с теплым, чистым листом бумаги случается только при свете настольного светильника.

Поздравляю тебя с наступающим праздником: Международным Днем солидарности трудящихся! Ты ведь пилишь струны смычком, значит трудишься.


Аля-улю! Бывай здоров!


Пиши по адресу: Большая Зона, до востребования, Далматову.


P.S.

Поле десятого мая пиши на Барнаул.