Дорога в Никуда. Гл 7. Желтая роза - 62

LXII
30/IV – 1968
АНДИЖАН
Майе Доманской

                Май, милый Май!


Поздравляю тебя с праздником твоего имени! А имя у тебя немного жутковатое – у индусов оно обозначает какую-то запредельную философию, у древних греков тоже что-то, не знаю что, да еще было таинственное племя индейцев майя. Конечно, с таким именем можно ли выйти замуж за обладателя сермяжного имени «Вадька»… А раз нельзя, то и не высмеивай упомянутого обладателя за его закидоны.

На другой же день, как в трущобах Андижана (трущобах зеленых, что твой сад) были найдены пять прекрасных тюльпанов, двое вольтанутых, Ведерников и Далматов, вновь отправились рыскать по городу все с той же целью и, поначалу, с тем же успехом. Майя, клянусь, даже и не собирался следовать по стопам Сереги, просто сопровождал его для компании! Мы поехали в старый город, там на углу у аптеки всегда продавались цветы, но что мы нашли? Желтые и синие ирисы! Нет, это не для нас. Отправились на базар – еще хуже: маленькие желтые розочки. Но тут счастливая судьба послала нам спасительниц – мы случайно разговорились с двумя милыми девушками и они рассказали, что есть в Андижане чудесный садовод и цветовод Орлов. Мы вцепились в девчат и тщательнейше выспросили, как найти того цветовода. Долго блуждали, пока не нашли угол пересечения нужных нам улиц и отыскали, наконец, дом Орлова.

Майя… Я никогда не видел таких цветов! Белые и малиновые пионы, гладиолусы, розы! Розы! Я их всегда презирал, для дикого сердца они были символом изнеженности, но я просто не видел таких роз!.. Сережка обрадовался до беспамятства и, как гурман, подбирал, цветок к цветку, огромные красные факелы, а для меня свет померк и во мраке этом сиял другой цветок, тоже роза, но глубокого, прекрасного желто-розового цвета. Кружилась голова, я утопал в сердцевине ее восковых лепестков. «Что это?» – шепотом спросил у Орлова. Он внимательно взглянул в лицо: «О! Это – Глория Дей! Слава Божия!» «А ее тоже… можно…» – язык не поворачивался произнести слово «купить», как можно купить Глорию Дей – Славу Божию?! «Конечно. Срезать?» «Да».

Сережка опять тупо вытаращил глаза: «А тебе зачем розы?» Довольно зло глянул на него и не ответил. «И вот эту срежьте… и эту…» На четвертой Орлов замялся, а когда указал пятую, то нерешительно пробормотал: «Но вам… не слишком будет…» – видимо, тоже язык не поворачивался выговаривать о деньгах над такой красотой. «О чем разговор! Вот, возьмите» – протянул ему шесть рублей двумя трешками. «Шестую, что ли, срезать?» «Не надо, пусть пять останется». Он попытался дать рубль сдачи, но я не взял. Настоящего человека сразу видать – не стал ломаться, не стал ужиматься, не стал молоть чепуху, дескать, «смотрите, вам виднее» или там «хозяин – барин», а просто сказал с чувством: «Благодарю вас». Не знаю, кто понравился больше – розы или их хозяин. А сад его невозможно не полюбить.

Серега довольно неприязненно косился на мой букет: ничто не сравнится с Глорией Дей, с ее бесконечными переливами желтого цвета! А у него – сплошная однообразная краснота, хоть на первомайский парад иди.

Через день мы еще раз нагрянули в волшебный сад, нагрянули и в субботу. Понятно, что далеко не богатый садовод хоть скромненько, но заработал на нас, но все же симпатия меж нами была взаимной и мгновенной. Мужчина он стройный, сухощавый с сильной проседью.

А в цирке Ведерников и Далматов прославились как… воры! Утаить подарок от всевидящего ока общественности невозможно и так же невозможно уверить общественность, что цветы честно куплены. («Ха! Кому фуфло толкаете?! Какой дурак такие бабки выбросит?!»), следовательно, два ловкача или нашли где-то дырку в заборе, или сами проломили и поздними вечерами совершают на чей-то огород набеги. Кроме шуток! Сержантов с конспиративной миной подкатил к нам и весьма конфиденциально попросил, чтоб мы и ему цветочков принесли, он, де, любит розы и вообще к красоте неравнодушен. Когда ему терпеливо объяснили, что никакой дыры в заборе не существует, белый клоун надулся на бессовестных жмотов и отошел, до глубины души обиженный. Пиросмани, может, и не был счастливее нас, зато в злоумышленники не попадал.

Ира Камышева и Валя Лучкина насмешливо косятся, но помалкивают, Щербаков делает вид, что его это не волнует, мать Рады посматривает с удивлением и любопытством и без особой враждебности. Что точно знаю – букеты Рада держит в вазе до последнего (Розалия Павловна перед кем-то руками разводила: «Такие цветы! Как их выбросить?..»), а я – я дурак, в чем и подписываюсь торжественно. Замуровываешь свои чувства, так что грудь превращается в Сурамскую крепость, а замурованная жертва жива и глухо стонет. Просыпаешься и засыпаешь все с одной болью, все с одним больным пульсом, с каждым биением сердце натыкается на раскаленную иглу, в глазах один только образ – маячит и мучит. А розы – как холодная вода на горячечный лоб: болезнь не лечит, но все легче делается. Все, Майка, выкарабкаюсь из этой истории (а выкарабкаюсь обязательно!) и чтоб хоть посмотрел на одну!! Утоплюсь лучше.

О цирковом житье-бытье писать не хочется, настроение не то. Вот перестану болеть розами, обозлюсь и напишу, злость сорву. А пока напишу, как ездили вчера в Памирские горы, в Арсланбоб.

В цирке давно уже отирается некий местный художник – решил явить в живописи новое слово – цирковое. Трепещите Гальсы, Дега, Пикассо! Мессия канает! И даст стране такого угля… пардон! холста и подрамника, что все вы будете продаваться на обои, по сходной цене за погонный метр.

Художник и организовал экспедицию, по всей видимости жаждуя изучить неизвестные колористические эффекты, вызванные мельканием прелестных голых цирковых ножек на величественном фоне гор, покрытых вечными снегами. Как человек, в известной степени причастный к искусству, не могу ему не посочувствовать: проникнуть в сердце Памирского ущелья изъявили желание только три мушкетера с примкнувшим к ним коверным Володей Свириденко и всего одна дама – дочка директора, цирковая ее специальность связана с пишущей машинкой, что стоит в предбаннике директорского кабинета. Ко всему прочему, дама натянула вульгарные светонепроницаемые штаны. Ужас! Потертые джинсы в отрогах Ферганского хребта!

Седьмым в компании Миклухо-Маклаев явился Иван Федорович, водитель подозрительного грузовика, который дирекция цирка выделила экспедиции. Почему подозрительного? А у нас все грузовики подозрительные. Гаишники их не останавливают, имея с шипом продавленный сквозь зубы приказ начальства не трогать эту сволочь, и лишь свирепо провожают глазами допотопные цирковые колымаги. Иван Федорович грек, невысокий, пожилой и спокойный мужик. Абдулла Муминов поехать не захотел, он все более и более отдаляется от прочих мушкетеров, а кто виноват? Бабы, все бабы…

Арсланбоб находится не в Узбекистане, а в другом государстве – Киргизии, от Андижана до него сто двадцать километров, поэтому выехали очень рано. Лайба наша и по асфальту не шибко-то разбегается, куда ей карабкаться в горы!

Никогда больше не срывать желтых лилий на лугах абаканских островов, никогда не увижу ни жарков лесотундры, ни ромашек вдоль Усинского тракта, уеду из Андижана – и прощай навсегда Глория Дей, царица роз, и никогда более не плыть в переливистом алом море маков, море до горизонта. Как многое случается в жизни всего лишь один раз!.. Да, Майя, грузовик проглатывал километры десяток за десятком, одно за другим проносились мимо узбекские и киргизские кишлаки, а дикие маки, как начали алеть сразу за Андижаном, так и алели до самого Арсланбоба. Вся степь, вся невозделанная земля до горизонта расстилалась одним алым парусом.

Киргизия напомнила родину – Хакасию, а киргизов внешне и не отличить от хакасов. Многие носят широкие, плоские, мохнатые шапки. Несколько женщин с детьми и старым дедом попросили их подвезти, тут я вспомнил, что еще в Абакане ребята из ансамбля «Жарки» говорили о большом сходстве языка киргизов и хакасов. Будучи большим полиглотом по части хакасского языка (особенно, что касается фразы «мин хынчам сага», – изречение это переведено на английский: «ай лав ю», есть ли перевод на русский пока невыяснено), решил проверить, действительно ли существует сходство. Проверять по вышеупомянутой фразе не рискнул, но знал еще два-три слова, однако киргизов мои вопросы почему-то испугали, они повтягивали головы в плечи и замолчали.

В Арсланбобе сходство с милой родиной кончилось. В Хакасии нет цветущих вишневых садов, не вонзаются в небо свечи пирамидальных тополей, не раскидывают корявых и черных ветвей гигантские деревья грецкого ореха. Слой сгнивших и высохших орехов под ними – словно ковер сухой хвои под сибирской сосной.

Остановились туристы в широком ущелье, заросшем редкими махинами ореха и мелким кустарником, на берегу неширокого ручья, явно бегущего из ледника – стоило только сунуть в воду руку или ногу. Чем бог послал, вернее – тем, что взяли с собой, закусили, Расторгуев, Свириденко и андижанский Кукрыникс припасли пару бутылок польской водки. Иван Федорович от возлияний отказался – ему машину вести, Далматов и Ведерников не стали пить из каких-то других, возвышенных умозрений, надо будет дознаться – из каких? Вторая бутылка осталась невостребованной, но мало того: когда уезжали, то ее торжественно оставили в ущелье, на месте привала. Иван Федорович вытаращил глаза на малопьющих артистов, я же держал речь, в которой умолял друзей хранить этот факт в тайне, так как Якимович или Жорик, а то и оба сразу, прибегут за поллитровкой пешком. При скорости два километра в час они всего через пять суток вернутся на работу. При скорости три километра в час, – конечно, немного быстрее.

Часть компании, закусив, ушла далеко вверх по ущелью, до самого снега, а два влюбленных идиота остались у бивака. Мы с Сережкой можем болтать до бесконечности, единственно, что раздражает, – его самонадеянность и самовлюбленность. Но… В басне Крылова одна милая скотина иронизировала: «Я удавилась бы с тоски, когда бы на нее хоть чуть была похожа!»

Мы побродили немного, вернулись к ручью и вдруг видим: на огромном камне, нависшим над ледяным потоком, чья-то кощунственная рука начертала: «Нас было трое». Долго возмущались человеческой глупостью и беспардонностью и решили сурово покарать неведомых разгильдяев, осквернивших волшебный ландшафт неподобающей надписью. А именно: надпись было решено подвергнуть редакции, добавив к ней четвертое слово – «дураков». И, рискуя шеями, полезли мы на тот камень и минут сорок пыхтели, выцарапывая недостающее слово. Выцарапали. Лежим на каменистом берегу, любуемся. Вдруг Серега глубоко задумывается и говорит: «Теперь надо надпись исправить». «Исправить?!» «Да. Вместо «трое» написать «пятеро»». Я не мог не признать, что друг мой абсолютно прав, но ничего мы так и не исправили.

Вернулись альпинисты и Портос не придумал ничего лучшего, как запихать Атосу и Арамису в плавки по куску льда. Пришлось нам лезть в ручей, не ходить же с мокрым пятном на… Но это было купанье! Вода-то ледяная. Мы вылетели из ручья, как пробки из бутылки шампанского.

Сподобился быть допущенным присутствовать при действе андижанского Савраски, который бессмертно мазал на холсте горный пейзаж. Преобладали две краски: одна цвета сурика, другая тускло-зеленая.

Пустились в обратный путь и в первом же ауле напоролись на неприятность. Навстречу пылило большущее стадо баранов, Иван Федорович остановил грузовик, чтоб стадо прошло своей дорогой. Благородные животные так и сделали бы, но нелегкая попутала Сережку: он выпрыгнул из кузова с фотоаппаратом и помчался к стаду, желая запечатлеть на снимке братьев по разуму.

Вожак стада остановился в нерешительности: на него надвигалось инопланетное чудище с единственным, черным, огромным и страшным глазом. Бедняга решил, что грянул бараний Армагеддон и последует за ним вселенский бешбармак, заблеял в священном ужасе, повернул влево и прытью помчался в узкий боковой переулок, извилистый и круто спадающий под гору. Ну, бараны в этом отношении ничем не отличаются от людей: куда вожак – туда и стадо. Курчавая светло-серая лавина покатилась в переулок и уму непостижимо, чем ее можно было остановить…

Боже правый, как галдели на нас чабаны, как яростно размахивали руками! Хорошо, что кричали по-киргизски и не нашлось поблизости переводчика, но все равно: я втянул голову в плечи, зажмурил глаза и молил всех святых, чтоб словесное оскорбление не перешло в оскорбление действием. Нам бы накостыляли по шеям, не забоись чабаны проморгать одного, другого, десятого барана, которые мчались неизвестно куда и где их можно было запросто зацапать у какой-нибудь калитки. Но, возможно, я спутал глубинку киргизскую с глубинкой российской, прошу извинить великодушно. Как бы там ни было, прокляв последний раз назойливых туристов, чабаны убежали ловить вожака, дабы вернуть стадо на стезю истины, а мы, едва представилась возможность, дали деру и полдороги нервно хихикали.

Сергей думал на обратном пути нарвать роскошный букет маков, но увы! Маки исчезли, все до единого. Ветром посбивало лепестки и хоть один бы алый огонек на всю бескрайнюю степь!.. Все прошло и – навсегда… Тем же ветром надуло песка в наши глаза и волосы.

Влюбленный мушкетер расстроился, но я посоветовал нарвать букет нераспустившихся бутонов и поставить в воду. Он нехотя последовал совету и насобирал большой невзрачный веник, за который его жестоко высмеяли. Однако сегодня перед представлением с квадратными глазами обнимал меня. Говорит – краше роз! Ну, нет, Глория Дей – прекраснее цветка не найти.

Бедный Сережка! Ведь вижу – зря он продолжает верить, зря на что-то надеется. Он теряется при ней, становится робким и неуклюжим, лицо покрывается румянцем, а румянец ему не идет.

И он житейски бездарен: сколько раз говорил ему, что не надо стоять и тупо выполнять египетскую работу, лучше найти в жонглерском трюке слабое место, повыбрасывать все лишнее и репетировать только его. Но то горох об стенку. Будет стоять и черпать воду решетом. Музыканты такие же! Дерут инструмент, вроде и помногу часов, а толку – с гулькин нос. Если ты сыграл ноту, бросил кольцо или жонглерскую палочку и не сумел ответить, зачем ты это сделал, значит не надо было этого делать. Не имею, конечно, в виду случай, когда бренчишь на гитаре прекрасной госпоже Бонасье. Здесь другие критерии.

Зато мой друг усвоил массу дурацких цирковых предрассудков, традиций, примет, присловий и очень этим кичится. Принадлежность к избранным! Профессиональный снобизм есть даже у золоторотцев. Сережка мечтает (но как-то туманно) о другом номере, об образе Арлекина, у него даже и костюм арлекинский есть: он его натянет и после представления телепается по манежу, а Рамиз гасит фонари и водит за ним луч прожектора. Красиво, но абсолютно бессмысленно. Загорелось научиться играть на скрипке (Арлекин должен играть на скрипке!), пришлось податься в Леопольды Ауэры, показать, как держать смычок в руке и научить выскрипывать гамму. Играть на нем все равно больше не играю, а мысли о цирковом номере ничего, кроме досады не вызывают. Серега уверяет, что я родился музыкальным эксцентриком.

Сегодня цирковой комсомол под руководством цирковой компартии выпустил стенную газету и некий поэт в этом средстве массовой информации впервые опубликовался. Да-с. Цензура, по дремучему невежеству, пропустила абсолютно декадентскую виршу. Одно название чего стоит: «Памяти Грина». Ну и, как всякий порядочный виршеплет, автор очень волновался – оценит ли его творение широкая общественность цирка-шапито? И с тем стал исподтишка наблюдать, кто и как реагирует на газетную прозу и поэзию. Результат слежки – самый удручающий. Кто, вроде Васи Лыкова, Генки Заплаткина или Семена Барахолкина, вообще даже ни ухом, ни носом не поведут, кто, вроде джигитов, подойдут, постоят, позевают да и отойдут. Но вот к газете подошла Галя Зарипова. Дыхание перехватило: читает творение поэта! Видно, как милое личико медленно опускается от строчки к строчке. Вот последняя, тринадцатая строка – имя и фамилия автора… М-м-м!.. Галочка вздрагивает; быстро отпрянула и так же быстро покинула окрестности стенной газеты. Вообрази себе разочарование поэта! Посылаю стихотворение тебе, но кто автор – не скажу. Инкогнито.

Ирка Камышева продолжает держать ехидство в глазах, но от ехидств словесных воздерживается. В воскресенье оскандалился с ней, аж до сих пор уши горят. Она почему-то не работала, только в парад выходила; подъезжаю и давай агитировать поехать завтра в Арсланбоб. Отнекивается. А мне уж очень хотелось, чтоб она поехала. Знаешь, я ее немножко люблю… как тебя, что ли!.. Не знаю. Она хорошая девка, выдра только. Отнекивалась, отнекивалась, терпение, наконец, потеряла: «Гости у меня!!» Тут уж я в праведном негодовании: «Да гони ты тех гостей в три шеи! Горы! Памир!» Ирка посмотрела задумчиво: «Ты что, взаправду дурачок? Есть о тебе такое мнение!» До глубины души оскорбленный, отправился к Мишке Зотову. Тот, как всегда, стоял вниз головой. Обращаюсь к его пяткам: «Миша, едешь в горы? Поехали!» «Нет». «Почему нет-то?» «В гости завтра иду». К этому времени он уже отправил восвояси беременную жену и имелись крупные подозрения насчет характера его «гостей». С глубокой горечью сетую: «Сдурели вы все. У Ирки – гости, ты – в гости!.. Когда еще представится случай побывать в горах!» Миша уже на ногах и заглядывает мне в лицо. «Чего-чего-чего? Что тебе Камышева наплела?» Рассказываю. Миша хватается за бока и помирает со смеха.

…И теперь вот пишу письмо безо всякого электричества: уши горят красным светом, очень хорошо видно бумагу и буквы.

Пора заканчивать – три часа ночи! Перед окном нашего саманного домика зацвело маленькое деревцо вишни – любуюсь на него, не налюбуюсь!

Что тебе пожелать? Да будет жизнь твоя прекрасна, как моя любимая роза и долга, как могучее ореховое дерево в горном ущелье!


До свидания.


                Вадим Далматов.



                ПАМЯТИ  ГРИНА

                Никому не понятный мир грез…
                Я в него уношусь, если пусто вокруг,
                Если нет ничего, что бы стоило слез,
                Если предал единственный друг.

                Если рок в бесконечной войне
                Неустанно венчает свое торжество,
                То он дорог бывает, желанен, вдвойне,
                Как спасенья ищу я его.

                В мире грез мое сердце живет
                На десятках волнующих знойных страниц,
                Там, где Друд завершает опасный полет,
                Где живет Королева Ресниц



                Продолжение следует ...