Пресс-атташе в Берлине

Пресс-атташе в Берлине.(ФОТОИЛЛЮСТРАЦИЯ к роману "ТАКАЯ ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ")
ФОТОГРАФИЯ сделана МНОЙ в 2009 году.
   "Юрий Васильевич Топольков , советский пресс-атташе в Берлине в 1936 году жил
на Клюкштрассе, почти в самом центре. Квартира, которую он снимал в большом старинном доме, была для него и служебным помещением, и ,собственно, квартирой.
Когда Топольков въехал в нее, там не было никакой мебели, кроме стола, и Юрий Васильевич несколько дней спал на нем, подложив под голову пачку газет. Теперь две просторные, с высокими окнами, комнаты, где он работал, были обставлены громоздкой казенной мебелью.
Юрий Васильевич просыпался по будильнику в шесть часов утра. Тридцать минут у него уходило на туалет и утреннюю зарядку. Начиная гимнастические упражнения, он частенько вспоминал Пантелея Афанасьевича Путивцева, ведь это он приучил его к зарядке.
Без пятнадцати семь старик-газетчик просовывал в прорезь двери кипу свежих газет. В семь часов хозяйская дочка Эрика приносила ему завтрак: кофе, две маленькие булочки, теплое, только сваренное, яичко в специальной подставке для него, кусочек масла и мармеладу. (Точнее, это было повидло, но здесь называли его мармеладом).
Иногда Юрий Васильевич позволял себе поболтать с Эрикой. У Эрики было большое, но привлекательное лицо, и вся она была, можно сказать, крупная.
Одежда сидела на ней ладно, хотя она одевалась скромно.
Щупленькому Юрию Васильевичу почему-то нравились крупные женщины.
Тополькову было известно, что отец Эрики погиб в первую мировую войну под Верденом. Когда-то они жили зажиточно. Отец до войны был маклером, и дела его шли успешно. Но обо всем этом Эрика знала по рассказам матери, потому что, когда отец погиб, ей было всего пять лет. Потом были трудные годы, инфляция, почти голод. Они жили тем, что сдавали комнаты, но в те годы спроса на квартиры почти не было.
А потом пришел Гитлер...
Тополькову было интересно узнать, как относится Эрика к Гитлеру, но она неохотно говорила о политике, сказала только, что теперь у нее твердый заработок на заводе «Борзиг». (Завод этот делал зенитные орудия).
С тех пор как Эрика стала работать, завтрак Тополькову приносила сама хозяйка -- фрау Эмма, сухопарая неприятная женщина с усиками и с голосом, как у попугая. Фрау Эмма страдала мигренью, так, по крайней мере, она говорила. Как-то Эрика сказала: если господин Топольков не возражает, она будет приносить ему завтрак без пятнадцати семь. Все равно господин Топольков в это время всегда уже бодрствует. Тогда она будет успевать до работы и маме с больной головой незачем будет просыпаться так рано.
Топольков с радостью согласился. Он терпеть не мог фрау Эмму.
Просыпалась фрау Эмма, вернее поднималась с постели, часов около десяти. Топольков всегда слышал, когда она выходит в коридор из спальной. Пополощется в ванной и начинает напевать своим попугайским голосом мелодии из оперетт. Примерно через час, вся раскрашенная и обсыпанная пудрой, она появлялась на людях, как раз в то время, когда Топольков собирался идти в посольство, и говорила ему жеманно в нос:
-- Добрый день, господин Топольков! Вы не знаете, какая сегодня погода?
И так каждый день одно и то же.
-- Я не знаю, какая сегодня погода!..
«Надо быть вежливым», -- убеждал себя Топольков и отвечать, как ответил бы немец в этом случае; «Прошу прощения, но я, к сожалению, не знаю, какая сегодня погода». Но он никак не мог себя пересилить.
Сейчас фрау Эмма пойдет в кафе, где проторчит часа два, посудачит с подружкой, с такой же, как и сама, паразиткой, как про себя называл ее Юра. Потом придет, будет валяться на старом, облезлом диване и читать бульварный роман. А к вечеру, перед приходом дочки с работы, повяжет голову полотенцем и изобразит «умирающего лебедя». Нет, он не мог себя пересилить и каждый раз на этот осточертевший ему вопрос о погоде отвечал холодно: «Я не знаю, какая сегодня погода!..» Как-то случайно он услышал обрывок разговора:
-- Этот русский такой невоспитанный, -- сказала фрау Эмма. Эрика ей что-то возразила, а мамаша как гаркнет, словно унтер-офидер:
-- Молчать!..
Иногда Топольков даже думал: не съехать ли с этой квартиры? Однако вряд ли он тогда сможет видеться с Эрикой.
Просмотрев утром свежие газеты, Топольков шел в посольство на доклад к первому советнику, а нередко и к самому послу.
В одиннадцать часов была связь с Москвой. Телефонные разговоры, конечно, прослушивались, поэтому приходилось давать информацию по возможности без комментариев и сохранять нейтральный тон. Но раз в неделю с дипломатической почтой, с дипкурьером, Топольков посылал пространные отчеты в соответствующий отдел Наркомата иностранных дел. Тут уже не только можно, но и нужно было давать точную, без прикрас, политическую оценку тем или иным событиям, комментарии к сообщениям германской печати, к тому, что приходилось слышать на пресс-конференциях.
Имперское министерство иностранных дел такие конференции обычно проводило в своем здании на Вильгельмштрассе в тринадцать часов. На них присутствовали работники посольств и корреспонденты газет, аккредитованных в Германии.
В министерстве пропаганды пресс-конференции собирались в восемнадцать часов, иногда в двенадцать. На них время от времени бывал сам Геббельс. Тогда зал для конференций был заполнен до отказа, так как обычно Геббельс делал какое-нибудь важное заявление, которое немедленно передавалось иностранным газетам, а работниками посольств -- в свои министерства иностранных дел.
На этих конференциях Топольков встречался со своими коллегами-журналистами из разных стран. За кружкой пива во время перерыва с ними можно было потолковать о новостях, о настроениях, которые царили в той или иной стране в связи с событиями, происходящими в Европе. Конечно, всегда приходилось делать поправку в зависимости от направления газеты и характера самого корреспондента. Были среди них настроенные пронацистски, но большинство выражало свою озабоченность растущей военной мощью Германии -- Гитлер этого не скрывал.
Всем было ясно, что вермахт и  штурмовые отряды, а также отряды СС не были предназначены для маневров и пресечения уличных беспорядков.
Мало кто из журналистов читал книгу Адольфа Гитлера «Майн кампф», но ее основные идеи достаточно широко популяризировались нацистскими газетами.
Почти каждое крупное нацистское ведомство или организация имели свою газету, «Фолькишер беобахтер» редактировал нацистский идеолог Альфред Розенберг. Министерство пропаганды выпускало правительственную газету «Дас Рейх». Герман Геринг имел свою газету «Националь-цайтунг». Газета эсэсовцев называлась «Дас шварце Кор» 1. Министерство иностранных дел, возглавляемое Риббентропом, шефствовало над газетой «Дойче альгемайне Цайтунг». Руководитель «Трудового фронта» Лей командовал газетой «Дас Ангрифф». Газетой штурмовиков была «Дер Штурман».
Несмотря на такое, казалось бы, обилие газет, они мало чем отличались одна от другой. Политическая информация, которая печаталась в них, была абсолютно одинаковой, потому что диктовалась министерством пропаганды. Каждый день в десять-одиннадцать часов Дитрих, заместитель Геббельса, ведающий делами прессы, для этой цели собирал у себя редакторов газет.
События, которые следовали одно за другим, убедительно подтверждали, что за выступлениями Гитлера и его министров стоит реальность -- страшная реальность надвигающейся мировой войны. Гитлер ввел войска в демилитаризованную Рейнскую область, началась гражданская война в Испании. Гитлер и Муссолини стали открыто оказывать военную помощь мятежнику фашисту генералу Франко.
В отличие от многих своих западных коллег Юрий Васильевич Топольков усердно штудировал труды нацистских теоретиков, наизусть помнил многие места из «Майн кампф» Адольфа Гитлера и книги Альфреда Розенберга «Миф XX века». Врага нужно было знать.
Это помогало ему в спорах со своими западными коллегами -- представителями газет и телеграфных агентств Англии, Соединенных Штатов Америки и Франции. По своим взглядам ему были наиболее близки корреспондент английского телеграфного агентства Рейтер Чарльз Стронг и корреспондент крупнейшей французской газеты «Фигаро» Эммануэль Мерсье. Гитлер им не нравился, но даже они всё еще не принимали его всерьез.
_______________
1 Черный корпус

Как-то втроем они сидели в баре и разговор зашел о работе нацистского ученого профессора Герберта Гюнтера. Отрывки из его книги «Нордическая раса» публиковались в «Фолькишер беобахтер».
Гюнтер в своем труде говорил о превосходстве арийской расы над другими народами и давал внешнее описание арийца: «Блондин, высокорослый, с удлиненным черепом, узкое лицо с энергичным подбородком, тонкий нос с высокой переносицей, мягкие светлые волосы, глубоко посаженные голубые глаза, розово-белый цвет кожи».
Когда Топольков рассказал об этой работе своим коллегам, Эммануэль с присущим ему юмором заметил:
-- «Комише опер»1! Посмотрите на вождей третьего рейха! Блондин, как Гитлер, высокорослый, как Геббельс, узкое лицо с удлиненным черепом, как у Геринга...
-- Я знаю одного настоящего арийца, -- добавил Стронг, -- Бальдура фон Шираха. Это действительно голубоглазый красавец.
Сам Стронг тоже был высокого роста, строен и голубоглаз.
-- Я был недавно в кино, Чарльз, -- сказал Топольков. -- И перед фильмом в «Вохеншау» 2 показывали новую немецкую военную технику. Ты посмотрел бы, как реагировала публика. Многие стали петь. И знаешь что?
Wir fordern den britischen Lowen aus.
Zum letzten entscheidenden Schlag.
Wir halten Gericht,
Es wird unser stolzester Tag.3
Стронг пожал плечами: мало ли, мол, что они там поют?
-- Кстати, фильм «Золотой город», -- продолжал Топольков, -- откровенно антиславянский. В нем рассказывается о судьбе немецкой девушки, которую обманул чех. Несчастная в конце фильма кончает самоубийством, бросается в озеро. В зале тоже при этом был шум и выкрики: «Убей славянина! Убей славянина!»
Стронг снова ответил невозмутимо:
-- Гитлер не посмеет начать войну. Против него все великие державы. Или, может, Россия «за»?
_______________________________________
1 Комическая опера.
2 Киножурнал.
3 Мы бросаем вызов британскому льву.
Пусть грянет последний решительный бой.
Свершим мы суд,
И это будет наш самый гордый день.

От Стронга нередко можно было услышать подобные шпильки.. Как-то он сказал Тополькову:
-- У Гитлера ведь тоже социализм!..
Как-то в клубе прессы на Лейпцигштрассе, по приглашению Шнейдера -- редактора берлинского издания эссенской газеты «Националь-Цайтунг», -- собрались корреспонденты. На традиционный вечер, кроме представителей прессы, Шнейдер пригласил и одного из руководителей штурмовых отрядов группенфюрера Лютце.
Вольная, задушевная беседа велась у жаркого пылающего камина, и потому так приятно было холодное королевское дортмундское пиво, которым хозяева неустанно наполняли кружки собравшихся.
На этом четверге были Стронг и Мерсье. Потом они рассказывали Тополькову, что там было.
-- Лютце держал себя в очень располагающей манере, -- говорил Мерсье. -- И некоторым нашим понравился не только он сам, но и его откровения.
Обычно выдержанный и молчаливый Стронг на этот раз вмешался в разговор:
-- Вот теперь я понял, что ваш социализм и социализм Гитлера несовместимы. Лютце рассказывал о борьбе своей партии в двадцатые годы:
«Нашими противниками, -- говорил он, -- были социал-демократы и коммунисты. Но социал-демократы особых хлопот не доставляли. У них не было даже единства в своих собственных рядах. И не было той непреклонности и железной воли, которой отличались коммунисты. Мы видели, что коммунисты в среде рабочего класса пользуются большим авторитетом, и поэтому приходилось идти на всяческие уловки, чтобы отражать их яростные атаки на нашу партию. Однажды мы узнали, что коммунисты собираются сорвать собрание: во время речи одного из наших лидеров запеть «Интернационал». Какой выход? Ведь не заткнешь же им всем глотки? Тогда мы написали свои слова на гимн коммунистов и роздали функционерам. Как только коммунисты запели гимн, наши тоже запели и старались, конечно, вовсю. Сначала коммунисты смешались, а потом и вовсе смолкли, а национал-социалисты закончили гимн своими словами».
Послушав Лютце, я понял, что наци не так просты, как казалось мне раньше, -- закончил Стронг.
-- Прием, о котором ты рассказал, не нов, -- заметил Топольков.
Юрий Васильевич однажды сам слышал подобное. Зная  о том, что многие советские песни популярны среди немецких рабочих, нацистские стихоплеты сочиняли к ним свои слова.
Однажды, сидя у себя в кабинете на Клюкштрассе, Топольков услышал знакомую мелодию песни «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».
Юрий Васильевич распахнул окно и был поражен: по улице шагал отряд «гитлерюгенд». Он вслушался и понял, что были сохранены лишь первые слова, остальные присочинены и славили фюрера и будущие подвиги, которые им, молодым гитлеровцам, скоро предстоит свершить.
И Стронг, и Мерсье приехали в Германию только в тридцать пятом году, и многое им было, конечно, еще непонятно. Поэтому Юрий Васильевич старался их просвещать. Ему было небезразлично, какую информацию они будут посылать в свои страны.
-- А как в Англии реагировали на приход Гитлера к власти? -- поинтересовался однажды Топольков.
-- Мы не любим Гитлера.
-- А что ты сам делал в это время?
-- Я?.. -- Стронг помедлил. -- Я играл в крокет.
«Ничего не скажешь, чисто английский юмор», -- подумал Юрий Васильевич.
Мерсье был более воинственно настроен по отношению к немецкому нацизму. В нем текла еврейская кровь, и разгул антисемитизма вызвал в нем ярость.
-- Ленин сказал, что ни одна нация, преследующая другую, не может быть свободной...
-- О, Юра, не надо политики, -- взмолился Мерсье.
-- Но разве все, о чем мы говорим, не политика? -- возразил Топольков. -- Ты, кстати, не заметил, что Гитлер делит евреев на плохих и хороших? Хейнкель, который делает ему самолеты, -- хороший еврей. Недавно я прочитал в газете сообщение специальной комиссии по расовому вопросу. Заключение этой комиссии гласит: «Слухи, распространяемые плутократами, что Хейнкель еврей, являются клеветой. Расовая комиссия установила, что Хейнкель стопроцентный немец». А великий ученый Эйнштейн -- для Гитлера плохой еврей, потому что он не приемлет фашизм.
-- Разве Хейнкель еврей? -- удивился Стронг.
-- Я Хейнкеля видел много раз вот так, как тебя... -- сказал Топольков Стронгу.
* * *
Вскоре Чарльза Стронга отозвали в Англию и послали корреспондентом агентства Рейтер на Ближний Восток.
-- Это похоже на ссылку, -- сказал Топольков при встрече Мерсье.
-- Ты прав. Материалы Стронга против нацизма не понравились Чемберлену. Он, видите ли, не хочет дразнить гусей, не хочет раздражать Гитлера. Миротворец? Да и наш Даладье не лучше, -- заключил Мерсье.
Вскоре и Мерсье пришел к Тополькову попрощаться.
-- Еду в Америку, -- сообщил. -- Ты же можешь сказать, что это похоже на ссылку.
-- Клетка бывает и золотой, -- ответил Юрий Васильевич. -- И, признаюсь, мне очень жаль, что ты уезжаешь. Кажется, что общий язык с твоим преемником мы вряд ли найдем.
Так оно и получилось: и француз Жорж Готье, прибывший вместо Эммануэля в Берлин, и Гарри Томсон, новый корреспондент агентства Рейтер, были настроены больше антисоветски, чем антинацистски.
* * *
Стояли жаркие июльские дни тридцать шестого года. Как-то Топольков поехал на выходной в Варнемюнде на побережье. Железная дорога от Ростока до Варнемюнде проходила как раз мимо авиационного завода Хейнкеля «Мариене», который Топольков хорошо знал по тем временам, когда они с Пантелеем Афанасьевичем Путивцевым работали там несколько месяцев.
Теперь «Мариене» было не узнать. Его новые крупные цехи раскинулись вдоль залива Варнов на несколько километров. Перед сборочным цехом большая площадь была выложена бетонными плитами, и на ней стояли, двигались при помощи тягачей новенькие двухмоторные бомбардировщики «Хейнкель-111». Тут же опробовали моторы. Стоял невообразимый гул от тысячесильных двигателей. Недостроенное когда-то поле аэродрома тоже было сплошь уложено бетонными плитами. К нему вела широкая бетонная полоса, по которой тягачи тащили новенькие бомбардировщики.
«Да, -- подумал Топольков. -- Дело идет к войне. Теперь не придется бедному Эрнсту1 искать покупателей на свой "товар».
Настроение испортилось. Без всякого удовольствия Топольков выкупался. Полежал немного на песке и отправился в обратный путь. Солнце было теплым и ласковым, но ничто не радовало.
______________________
1 Хейнкеля звали Эрнст.

Несколько дней он ходил под гнетущим впечатлением увиденного на «Мариене».
Как-то в его комнату постучалась Эрика. Ей хотелось показать Юрию Васильевичу обновку -- демисезонное пальто. Оно было к лицу девушке. Вместо того чтобы сказать ей какой-нибудь комплимент, Топольков заметил:
-- Вы хорошо зарабатываете на пушках...
Эрика была удивлена: Топольков всегда был так приветлив с ней!
-- Да, я хорошо зарабатываю, -- с некоторой даже злостью ответила она. -- А вам это не нравится?
-- Мне нравится, Эрика, что вы хорошо зарабатываете, и это пальто вам идет, но... мне бы очень хотелось, Эрика, чтобы утром вы говорили мне по-прежнему «Гутен морген», а не «Хайль Гитлер».
Эрика повернулась и ушла.
«Я все-таки не воспитан. А дипломат должен быть воспитанным, черт возьми!..»

В понедельник вечером Юрий Васильевич сидел у себя в гостиной на Клюкштрассе.
Эта улица всегда отличалась тишиной: общественный транспорт здесь не ходил и людей было мало. И вдруг Топольков услышал лязг гусениц. По мостовой шли танки. Удушливый запах гари влетел в раскрытое окно.
После танков пошла пехота. Это были не эсэсовцы, это был вермахт, и пели они не «Хорста Весселя»1, а шуточную солдатскую песню:
Девчонок наших
Давайте спросим;
Неужто летом
Штанишки носят?
Но топот их подкованных сапог, бряцание оружием, отблеск света на вороненой стали были совсем не шуточными."
_________________
1 Нацистский гимн.