66-ой про войну

ПРОШЛОЕ-НАСТОЯЩЕЕ.

«То, что не убьёт тебя – сделает тебя сильным».
 Фридрих Ницше.

«Хей, выхода нет! Стискивай зубы, готовься к войне».
Анатолий Крупнов, «Война».

У каждого из нас есть за спиной что-то. Те самые мгновения, что постоянно оказываются позади, и которые складываются в целую жизнь. Они короткие и длинные, тёмные и светлые, обычные и волшебные. Они – это Догма:
Без нашего прошлого - нет настоящего. Всё то, что осталось позади - сделало нас такими, какие мы есть. Но…

Есть то, что мы не расскажем никому и никогда. Как бы нам не хотелось.
Ни священнику на исповеди, которую мы выбрали сами.
Ни психологу на приёме, на который нас отправил начальник.
Ни другу за бутылкой водки, которую мы тоже захотели распить сами.
Я расскажу кое-что, и только вы сами решите, хочется ли вам узнать это до конца.

Пролог:
Если бы на выпуске из школы мне пришлось писать сочинение на свободную тему, то я начал бы его в духе соцреализма,  скрещённого с собственной философской демагогией и приблизительно так:
«Природа не терпит пустоты. Забрав что-то одно, она тут же даёт взамен другое.
В тот год, когда я появился на свет, в столице нашей родины, городе-герое Москве, умер Леонид Ильич Брежнев. Человек, породивший «застой» и диссидентов, носивший много орденов и большой любитель целоваться взасос, Генеральный секретарь КПСС. Не знаю, что мы все получили взамен.
А ещё, в Подбельске, что в Самарской области, умер мой прадед Дмитрий Мельников. Говорят, что он был очень хорошим человеком, хорошим хозяином, любящим мужем и отцом. И ещё он умел играть на гармони.
Я вырос в городе нефтяников и газовиков Отрадном. В простой и обычной семье. Мама – товаровед, папа – водитель профессионал. Рос послушным и добрым мальчишкой. Меня любили воспитатели в детсаду и учителя в школе. Из детства:
…Утреннее солнце в окно бабушкиного дома. Вскакиваешь, быстро бежишь по всем необходимым утренним делам, и на кухню. Потому что бабушка встала рано. И на столе – уже готовые пироги, м-м-м, вкуснотища. Я всегда любил со щавелем.
…В отутюженной синей форме и с букетом наперевес – в школу. За спиной красный ранец с «Авророй», свободная рука – в широкой и сильной ладони отца. Мама катит рядом коляску, в которой тихо спит сестрёнка.
…Ярко-оранжевый мяч со стуком прыгает по крашеным доскам баскетбольного зала. После тренировки – в душ, а потом в раздевалку, чей застарелый запах пота из кроссовок и маек уже давно стал своим, родным.
…Мы наконец-то переезжаем в собственную квартиру. Всего лишь двухкомнатную, с маленькими кухней и санузлом, но свою. И ещё – переезжает в Отрадный дядька с семьёй. Не придётся теперь ждать каждого лета, когда они приезжают.
…Мне исполняется пятнадцать. Через полторы недели после этого – умирает отец. Сердечная недостаточность. Все кто только может советовать – просят меня идти в училище. С гордо поднятой и наголо обритой головой - перехожу в десятый класс.
…Шестнадцать. Умирает один из дедов. Мама переходит из торговли  в преподаватели. Вся семья дядьки, включая моего брата, пьёт. Продаём дом, в котором выросло два поколения нашей семьи. Бабушка очень долго плачет».
И простое жизненное продолжение потом:
…Семнадцать. Выпускаюсь из школы. Пытаюсь поступать и проваливаюсь. Встречаю свою первую любовь, учусь в «каблухе», слушаю «тяжмет» и постоянно рисую. Считаю дни до повестки из военкомата. На Новый Год  - умирает второй дед.
…Восемнадцать. Ровно через два месяца после дня рождения иду в парикмахерскую стричь свои патлы, достающие до плеч. Узнаю точную дату отправки в войска.
Электричка громко гудит и плавно отходит от перрона. За окном – дождь. В душе – пустота.
«Дух» (самое начало, июнь 98-го, учебный центр в/ч 3703, Краснодарский край):
- Р-о-о-о-т-а-а-а  п-а-а-а-д-ъ-ё-м!!!
Скрип полутора сотен коечных сеток и мягкие шлепки босых ступней об пол. Минута на всё: одеть «комок», намотать портянки и всунуть ноги в сапоги. На зарядку, душьё тупое, мышцы качать!
Подошвы сапог дружно топают по асфальту и, немного позже, по грунтовке. На полигон, на котором нас ждёт много полезных занятий. Спустя какое-то время – мы изображаем из себя домкраты. Никогда бы не подумал, что смогу отжаться на кулаках сто раз подряд. Оказывается – могу. Ещё минут двадцать, и строем, с песнями, назад, в расположение.
Схватить «рыльно-мыльные» принадлежности, накинуть полотенце на шею и бегом на выход, строиться. Первая рота уже топает в направлении умывальников. Мы не успеваем, и, соответственно, опять идём за ворота учебного центра, на речку.
- Художник, - ко мне подходят Медведь и Сдобный, - пошли-ка с Митрофаном поговорим. По-взрослому.
- Ну, пойдём. А чего он закосячил? – Митрофан косячит постоянно, но тем не менее…
- Хлеба на разгрузке накоммуниздил, и чуханил ночью. – Сдобный сплёвывает горькую табачную слюну. – Хорошо, что Кот дежурил.
Ага, это точно. Кот, сержант-«слоняра» из-под Ростова, парень свой. Не сдаст «замку» Стёпе. Идём к Митрофану, торчащему тощим задом над речкой. Тот чувствует спиною, что к нему идут, поворачивается и пытается что-то вякнуть, бегая глазками по нам.
Медведь затыкает очередное оправдание в самом его зародыше, воткнув костистый кулак под рёбра «косяпора». Митрофан крякает, выдыхая воздух, схватывает удар в ухо и пинок в голень. Падает на колени и начинает реветь, размазывая слёзы своей широкой ладонью парня из глубокой мордовской деревни. Медведь его «зёма», они вместе парились в Рузаевке на сборном пункте. Но наш «косячник» подставляет весь взвод, чуханя хлеб под одеялом. За такое весь взвод могут лишить обеда, или, того хуже, ужина. Предлог найдётся. Например, мы можем отставать по строевой подготовке, и всё тут. Час на плацу нам обеспечен, а тем временем наши порции тушёной протухшей капусты и просроченной макрели адресатов точно найдут. Потому и бьём нашего «одновзводника». Мы не звери. Из-за него одного могут пострадать тридцать человек.
Через две недели была присяга. Родителям, приехавшим на неё, доступно объяснили, что их дети через три месяца едут в Дагестан. Выполнять служебно-боевые задачи и менять «дембелей», которых насчитывалась добрая половина полка.

«Слон» (нерадостное продолжение, ноябрь, пост «кукушка», застава ВВ «Первомайское», р.Дагестан):
Ветер, пронизывающий насквозь. Здесь, на самой верхотуре старого железобетонного коровника, ощущаешь это особенно сильно. Торчишь наверху, мёрзнешь и смотришь в бинокль. А на что тут смотреть-то?
Само Первомайское, в первую Чечню разнесённое в клочья и заботливо восстановленное потом, за счёт российских налогоплательщиков. Добротные кирпичные дома, обнесённые высоким забором из профлиста. Изредка неторопливо проходят по улицам местные жители. Канал, то ли имени Дзержинского, то ли ещё какого-то революционера. Мечеть с минаретом.
На минарет, нажравшись местной «палёной» водки, как-то залез лейтенант Чернега. Тот самый угрюмый и кубический здоровяк, которому на КМБ я «колол» тату смерти с косой на левой, конопатой, как и вся спина, лопатке. Надавал «люлей» муэдзину, забрал тюбетейку, сломал всю звуковую аппаратуру. Потом его быстренько отправили в Краснодар, где он благополучно повесился в комнате офицерской «общаги».
Ичкерийский пост за валом. Над ним ветром треплет зелёно-белый флаг с узкой красной полосой. «Их» почти не видно. Днём. Ночью «они» подползают к крайним постам и воют. Долго, тоскливо и страшно. Шомпол, пулемётчик первой роты и мой земляк, не выдерживает и часто воет в ответ. Стрелять нельзя. Приказа нет. Мы не воюем. И вместо полосы сигнальных «растяжек» - у нас пустые ржавые консервные банки, густо подвешенные к ограждению из «колючки» и «егозы».
Ряд больших, на сто человек, палаток подо мной. Саманная хибара пищеблока и сортир, сделанный из старых досок, обложенных пучками местного камыша. И большое кольцо траншей, соединённое ходами сообщения, вокруг всего периметра заставы. Зеленоватые коробки БМП-шек и БТР-ов в вырытых капонирах. Ребята у палаток, судя по доносящемуся визгу пил «Дружба-2», брошенные на заготовку дров. И топоры без топорищ, которые вгоняют в неохватные пни кувалдами. Как клинья.
Первый БОН нашего, краснодарского «дикого» 66 полка оперативного назначения стоит здесь с июня. Когда мы были «зелёным» молодняком в Ахтырях, наши уже стояли здесь. И первое, что им показали, это вал перед заставой и видеозапись, переданную оттуда. Про тех, кто был здесь год назад.
Один сержант-«контрабас» и два рядовых срочника пошли в самоволку. За местным, доморощенным коньяком. Те, кто на посту с зелёным флагом, их поймали. Пацанов просто пристрелили. Сержанту – отрезали голову большим американским «Ка-Баром». Потом подбросили кассету тем, кто стоял здесь до нас. Она переходит от части к части, как переходящее знамя при коммунистах. Её показывают всем, кто вновь прибывает сюда с Кубани. Лучше предупреждения не придумаешь.
Очень хочется спать. Постоянно не хватает глюкозы, организм воет и заставляет «чистить» каптёрки на предмет чего-либо сладкого. Расписание дней одинаково – «через день на ремень». Мы заступаем в суточный караул, меняемся, чистим оружие, пилим и колем громадные заледеневшие стволы, вылизываем расположение и снова идём в караул. Дни сливаются в ленту скучного документального фильма. И неожиданно, в любое время суток, она рвётся криком дежурных:
- Кольцо!!! – и, похватав свои «стволы», мы несёмся на позиции. Из-за вала стреляют вверх, а нас выгоняют по этой самой страшной команде, заставляя рассыпаться по личным огневым ячейкам. Вот когда самая потеха.
Бежишь, хлюпая подошвами по жидкой грязи на дне траншеи. Подсумки с магазинами к  РПК бьют по бёдрам, потому что не успел просунуть в них ремень. Жилет «Кора», чьи липучки давно пришли в негодность, делает всё, чтобы помешать бегу. Пулемёт приходится нести навытяжку в руке, а иначе он нажрётся грязи со стен окопов и тогда всё… «Скорее бы нас сменили» – это общая мысль.
«Черпак» (практически там же, июнь 99-го, застава «Аксай»):
- Держи, держи одеяло!
- Твою мать, кто это?!
- Берсиров это… осколками его. «Эфка» рядом рванула.
- В сторону бойцы, в сторону!.. Эдик, Э-д-и-и-к!!!
На шерстяном солдатском одеяле, спущенном с борта «бэтэра» разведчиков, Берсиров, Таракан, командир первой роты. Вместо головы  и верхней части груди – кровавое месиво, лохмотья разгрузки и ставшего бурым тельника. «Двухсотый»… Парни не успели довезти его с Гребенского моста. Но когда мы несём его в барак медсанчасти, это тяжёлое тело неожиданно изгибается, чуть не вырвав углы одеяла из наших рук. Он рвётся куда-то вверх, с хрипом хватая воздух и приоткрыв один из своих запавших глаз. Майор Борщ, наш «начмед» убегает вперёд, снося дверь операционной вместе с замком.
Старший лейтенант Эльдар Берсиров, адыгеец по национальности и мусульманин по вероисповеданию, умер на борту «вертушки», нёсшей его в Моздок…
Я прикуриваю вонючую усманьскую «Приму», отгоняя воспоминания месячной давности, когда мне довелось оказаться в «ядре» полка. Как раз, когда на Гребенском был второй бой. До сих пор жалею, что меня перевели в ПТБ, не дав возможность оказаться там, где было особенно жарко. Хотя и здесь, в Аксае, было очень и очень весело…
Полк снова оказался в Даге в апреле 1999-го года.  До этого было два месяца отдыха, разбора ошибок и планирование новой командировки. Ну, это в основном было у командования части и подразделений. Мы же, рядовой и сержантский состав, еле успели отоспаться. Да и то, находились шутники, которые могли заорать ночью:
- Кольцо-о-о!!!
И всё, ночь испорчена. Мы бежим на позиции, переворачиваясь на скрипящих двухэтажных койках. Просыпаемся, и, матерясь, идём курить. Как правило, орали те, кого потом не насуёшь в морду. И ещё – нас тянуло назад.
Ну, вот мы и здесь. Выгружались в Хасавъюрте, под вопли местных, оравших нам что-то про эсэсовцев, и про то, что они нас не звали. Ага, мы оккупанты этого гордого народа, ну да…
Через две недели, в Кизляре, в канун какого-то местного праздника, наши сапёры разминировали ведро с самодельным взрывным устройством. Изменилось ли мнение о нас?..  Да кто его знает, и мне, если честно, глубоко по барабану.
- Художник, давай гранатомёт перетащим, - ко мне в окоп спрыгивает Коля, мой теперешний напарник и наводчик, - на щит его поставим. Темнеет уже.
Да, уже темнеет. Идём на запасную позицию, где сидит у нашей «эспэгешки» Лифановский и дрыхнет наш командир, Приходан. Лифа часто почёсывается. У него «бэтэры», только они не восьмидесятой модели и не с дизельными движками. А маленькие, белёсые, жирные и с лапками. Бельевые вши. Как у Максима Кужеля в «России, кровью умытой» Артёма Весёлого. Как у всех тех, кто был на войне. Может быть, их нет у американцев, кто знает?
Мы практически живём на позициях. Спим в спальных мешках и укрываемся резиновыми плащами из комплекта ОЗК в дождь. Потому что:
 Месяц назад Саша Мисюра, командир сводной роты на заставе Гребенской мост, подошёл к старенькому «Рекорду», чтобы переключить канал.
За пару секунд до этого какой-нибудь Ахмед или Абдулла – бросил мину в горло самодельного, слепленного из «камазовского» кардана, миномёта.
То, что осталось от нашего лейтенанта  - можно было собирать веником и совковой лопатой. Замечательный мужик, офицер, а не «шакал», отец двух детей – просто перестал быть.
Я радовался тогда тому, что «двухсотых» было мало. Тому, что остался жив Шомпол, представленный к кресту Мужества за то, что вылетел из палатки весь в одних трусах, кроссовках, «бронике» и пулемёте. И снял снайпера с дерева, метров за сто. А сержант Младшой успел перетянуть крепёжной растяжкой ногу капитана Васильченко, перерублённую осколком в районе колена. И тому, что никто не отошёл назад, доказав то, что они настоящие «техасские рейнджеры». Но нашу колонну, шедшую на выручку, не пропустили местные, устроившие что-то непонятное на единственной дороге в сторону заставы.
Потом были и Аксай, где стоял наш расчёт, и Первомайка. Парни из третьего батальона исполнили нашу давнюю мечту, разнеся в хлам чеченский блокпост, торчавший напротив здания коровника. А по нашей заставе долбанул, перепутав своих и чужих, вертолёт «Ми-8». К счастью, его ракеты большой беды не натворили. Один НУРС повар Миша тушил песком. Герой.
Как нам заявили, скорчив авторитетнейшие рожи, полковые разведчики – на всех трёх заставах сдавали «экзамены» боевики из полевых лагерей. И судя по всему, свои экзамены они завалили, и красный цвет им светит явно не в дипломе.
- Ну, - тем временем Коля уже навьючил на себя один из больших брезентовых мешков с «выстрелами» к СПГ, - попрыгали, что ли?!
- Угу, - я цепляю лямки второго вьюка на себя, и берусь за основную тяжесть, сопло гранатомёта, - попрыгали, Коль.
Прыгать поверху через ходы сообщения и траншеи можно. На свой страх и риск. Мы играем с судьбой, два молодых и самоуверенных глупца. У «них» хорошие снайперы.
Добираемся до основной позиции. Устанавливаем нашу личную «шайтан-трубу» на специально сколоченный помост. Натягиваем большой кусок маскировочной сетки и усаживаемся на вьюках. Коля, поменявший за блок «Петра Первого» у связистов одну из запасных радиостанций, ловит «Молодёжную волну». Нам не наблюдать. Мы можем расслабиться…
«Дед» и «дембель» (почти конец, ноябрь 1999-го и январь 2000-го, территория бывшей ЧРИ):
- Значит так, Рубенс, ёпт, - комдив прошёлся по скрипящим доскам, - берёшь этого, мордатого, как там его…э-э-э…Пряника. И поступаешь в распоряжение товарища капитана. Понял? Ну и иди, выполняй.
Мы с Пряником запрыгнули в кузов «КамАЗа». Коля закинул нам пару набитых вещмешков и подмигнул на прощание, подняв руку вверх. Машина тронулась, проходя через ворота КПП. Когда выкатились на правый поворот, то стало ясно, что идем в Автуры. Бывай, Колян, мой друг из-за Урала. Я еду к бешеному Жоре, на усиление расчётов СПГ. Свидимся ли?
В Краснодар полк вернулся в июле. Мы строились на перроне грузовой станции Краснодар-2. Потом шли через город в часть. В выцветших до белизны «комках». Печатали шаг, стараясь не смотреть по сторонам. Нас никто не встречал. Лишь редкие прохожие провожали нас глазами. Мальчишек, за три месяца ставших мужчинами.
Может быть, никто и не знал про то, что именно мы полтора месяца провели в огне, начиная вторую чеченскую войну. Никто и не подозревал, что всего через месяц – будет Ботлех и Ослиное Ухо, где бывшие спецназовцы нашего полка положат половину своего состава.
Война коснулась нас в сентябре, криками дежурных в учебном центре:
- Подъём, пацаны, подъ-ё-ё-ё-м!!! – Бешеные глаза Приходана, рёв двигателей за окнами, стук распахиваемых дверей оружейных комнат. И чёткое осознание того, что скоро я снова увижу алые рассветные вершины Кавказского хребта.
Простили бы нас наши бедные матери, если бы могли увидеть тогда радостные глаза своих сыновей? А ведь мы были рады. Мы чувствовали запах войны, опять стучавшийся в наши ноздри запахом крови и пороха. И никто не боялся. Может быть, война это самый сильный наркотик для человека? Кто знает…
С Моздока, через дороги Ставрополья, полк ушёл на Чечню. Растянувшаяся колонна «бэтэров», «бээмпэшек», «камазов» и «зилков», ревущая моторами, окутанная шлейфом выхлопов и завесой поднятой пыли, выходила на границу с Ичкерией. Мы шли как пионеры Дикого Запада, подняв тенты машин, вывесив на борта матрасы и бронежилеты, защищающие нас от пуль.
На коротких остановках, кашляя пылью, бывшей везде и покрывавшей нас толстым серым слоем, мы торопливо набирали воду из колодцев, проверенных нашими медиками. Быстро ели консервы из банок и снова устремлялись вперёд. Мы дошли.
Окна двух и трёхэтажных домов в пригородах Горагорска, Гудермеса и Аргуна плевались в нас огнём. Потом были постоянные переходы между городами и сёлами, блокпосты на дорогах, штурмы и постоянные зачистки. И ещё нас постоянно становилось меньше…
- Итак, бойцы, кто хочет подписать контракт и остаться служить до окончания срока действительной службы, не воспользовавшись тем, что день у вас идёт за три? – Начштаба дивизиона прохаживается пред нашим редким строем. Сияющие сапоги чуть поскрипывают. Он важен и надут, похож на индюка, отрастившего кошачьи усики. – Ну, ещё и денег заработаете.
Потом мы пожимали руки «ганцам» первого БОНа, улетавшим домой. Они радовались, кричали про то, что выпьют за нас всех и за тех, кто домой не вернётся. Ругались из-за того, что не смогли встретить Новый Год дома. А я смотрел в глаза Седого, Клима, Немца, Лебедя, Коня, и видел грусть и тоску. Ребята не могли больше, они устали так, что это было заметно всем. Они улетали, понимая, что мы-то остаёмся. Потому что некому будет стать к гранатомёту, ведь нас некому было менять. И пусть даже Коля, мой прагматичный Коля говорил про деньги, которые он заработает. Я знаю, что он врал самому себе. Ведь я тоже лгал. Воевал не за идеалы, принципы и восемьсот десять рублей в сутки, а за старую бабку из Ставрополья, у которой вырезали всех в первую чеченскую. За неё, пришедшую к дороге, на которой мы остановились и мелко-мелко крестившей нас, шедших воевать…
Через две недели после того, как я оказался у Жоры, мы сидели с Гусём и Адиком на насыпи нашей землянки. У нас было две пластиковые двухлитровки «Очаковского крепкого» с предварительно вылитыми туда тремя бутыльками медицинского спирта «Брынцалов-Ферейн». Мы тупо пытались напиться. На душе было пусто и мерзко. Позавчера погиб Расул.
Расул, пастух-башкир, весёлый парень и отец незаконнорождённой девочки, которую он так и не увидел. Его подруга родила дочку, когда мы были на КМБ. Он подорвался на растяжке, успев закрыть Лубу, Илью и Егора. А сам погиб.
На следующий день после этого к нам приехал с проверкой майор Дашко, этот мерзкий тип с кошачьими усами. Он устроил нам учебные стрельбы и радовался, когда отсыревшие заряды не стреляли. Вместе с нами стреляли стоявшие на взгорке по левую сторону «бобры» из Даурии. Когда мы пошли к ним в гости, то оказалось что их наблюдатель засёк трёх человек в леске, который Дашко назвал основной учебной целью. Из-за грамотной маскировки с нашей стороны их было не видно.
Я смотрел на три вытянутых, нашпигованных свинцом тела, натовскую «снайперку», покорёженный бинокль от Цейсса и боялся начать истерично смеяться. А сейчас пил горькое поддельное пиво со спиртом и думал о доме.


«Контрабас» (и почти свободный человек, Сержень-Юрт, Ца-Ведено, Моздок и Краснодар):
Как-то раз ночью мне пришлось подряд выстрелить столько раз, что с утра кровь на ушах засохла такой толстой коркой, и потом её пришлось отковыривать ногтями. Смываться водой она не хотела.
Когда мы занимали холм над дорогой между Биноем и Ведено, то поняли, что он весь прорыт изнутри кротовьими ходами. Кротов нашли чуть позже. Нам не хватило всего полчаса. Несколько наших пленных ребят, одетых в какие-то лохмотья, лежали на земле, в засыхающих карминовых лужах. Зарезанные как бараны. Мы не успели.
За десять дней до того, как «вертушка» докинула нас до аэродрома в Моздоке, сука-война подкинула нам ещё немного из своего загашника с сюрпризами:
- Десантуру долбят у третьего ВОПа! – сержант-«ганц» подлетает к своему комбату. Его рация шипит, не желая ничего передавать в эфир. Третий ВОП, там Гусь. Вот чёрт!
Две наши «бэхи» выруливают к тому повороту, первое, что я вижу это два горящих «КамАЗа». Жирный чёрный дым низко стелется над дорогой. У колеса одного – лежит человек в покрасневшей  куртке. Немного позже видно, сколько же их ещё.
Их было очень много, волков в чёрных беретах. Они всё рассчитали грамотно и правильно. Не взяли в учёт только уровень сопротивления одного нашего взвода, стоящего на дороге.
Спрыгиваем и бежим к нашим. Позади  мелко трясётся «БМП», тарахтя стволом ПКТ. Вижу Гуся, давно бросившего гранатомёт, сейчас уставивший длинный ствол в небо. Кондраша, плотно сидящего в седле зенитки, и что-то орущего в такт выстрелам. Батона, заряжающего подряд гранаты в ГП-шку и отстреливающего их в сторону оврага. Адик успевает сбить меня с ног, когда замечает ствол ПК, торчащий из кустов. Очередь в нашу сторону…
… Мы трясёмся в «вертушке», смотря на проплывающую внизу землю. Уходим отсюда, и, надеюсь, что больше сюда не вернёмся. Впереди нас ждёт два дня на электричках и поезде, везущих нас в Краснодар.
Три недели угара, пьянки и загула. Всё, что может гореть – исчезает внутри нас. Мы сорим деньгами направо и налево, навёрстывая всё то, что упустили за эти два года. Тёмные очки всегда на наших глазах, ведь у каждого нас слишком дикий взгляд.  С нами бояться знакомиться нормальные девушки, и мы обогащаем «ночных бабочек». Нам хватит и их. Нормальная любовь будет потом. В конце концов, у каждого из нас один путь – на железнодорожный вокзал.
Двое суток в душном и тесном плацкарте. Утром вторых  - я просыпаюсь от толчка остановки. Спускаюсь покурить и смотрю вокруг, узнавая. Ветер бросает мне под ноги пустой пакет с надписью «Самаралакто». Я почти дома.
Сто километров от столицы губернии. Час времени и несколько литров бензина водителя, которого я нанял на вокзале, не желая ждать электрички или рейсового автобуса. Глаза Гуся, уехавшего дальше, на Урал. Те слова, которые мы не сказали друг другу. Прости, друг, я тебя ещё найду и скажу всё, что постыдился сказать тогда.
Три газовых факела на въезде в город. Три поворота налево и два направо. Старая, с облупившейся краской, подъездная дверь. Прыжками через три ступеньки вверх. Звонок, ещё и ещё. Дверь открывается, скрипнув петлями.
Я обманул маму, не предупредив о времени своего приезда. Она не успела покрасить волосы. Утыкается мне в грудь и плачет, а я смотрю на её макушку, и понимаю, что она почти полностью седая…

Наше прошлое делает нас такими, какие мы есть. Я благодарен ему за это. Здесь, в этом тексте,  сказано всего ничего. Только то, что я смог сейчас рассказать. Возможно, что когда-нибудь я напишу книгу «66-ой». О тех, кто был рядом со мной и с кем, плечом к плечу, я делал свою работу.
Каждый раз, когда наступает середина апреля, я отправляюсь в родной город. Еду на электричке, спокойно слушая через наушники хрипловатый и давно ставший родным голос Крупнова. Ставлю много свечек в церкви и тихо напиваюсь дома.
Благодаря сайту «Одноклассники» я нашёл почти всех, кого хотел. Через два месяца в Самару приедет Адик. Привезёт астраханские арбузы на продажу. Я жду этого так, как будто стану моложе на десять лет. Мы - «псы войны», спокойно лежащие на своих мягких подстилках, но не спящие. И пусть у нас выросли жирные загривки, это не страшно. Бояться должны те, кто увидит, как дыбом станет на них шерсть, если нас заставят снова делать то, что мы никогда не забудем.
Прошло уже десять лет. Я давно женат на красивой женщине. Отучился в университете. У нас замечательный малыш. Он бегает по квартире с радостными воплями из-за того, что у него новый велосипед.  У него мои детские кудряшки и смазливое личико, и Катины, в пол-лица, голубые глаза. Я давно спокойно засыпаю и не мечусь по кровати как маятник. Но иногда…
Иногда мне снятся сны из прошлого. Просыпаюсь, смотрю в потолок и вспоминаю ощущения рубчатой рукояти АКСа в руке, запах сгоревшего пороха и молодые лица моих друзей. Улыбаюсь непонятно чему, и мечтаю когда-нибудь увидеть алый рассвет на Кавказском хребте.


Справочник (аббревиатуры, жаргонизмы, определения и ТТХ):
1. В\ч – войсковая часть. Номера в\ч МО и МВД различаются.
2. БОН – батальон оперативного назначения. Соответственно, ПОН – это полк, а, ДОН – дивизия.
3. ВОП – взводный опорный пункт. Самый небольшой (кроме блокпоста) пример расположения подразделений вдоль коммуникаций (авто и ж\д дорог, мостов, населённых пунктов).
4. БТР («бэтэр») – бронетранспортёр. Четырёхмостовый бронированный экземпляр военного автопрома.Все мосты – ведущие. В теории – плавает. Вооружение: пулемёт КПВТ, кал. 14,5 мм, пулемёт ПКТ, кал. 7,62 мм. На данный момент самой распространённой моделью является БТР-80. Ну и ещё есть БТР-70. 90-ых пока маловато.
5. БМП («бээмпэ», «бэха», «бэшка») – боевая машина пехоты. Гусеничная халабуда, соответствующая стёбному определению «гроб на …эээ..колёсиках». Три основные модели:1-я, 2-я и 3-я. Вооружение не перечисляю. Места много займёт.
6. АКС – автомат Калашникова складывающийся. 74 модели. Калибр – 5, 45 мм. ПК – пулемёт Калашникова, основная единица огневой поддержки отделения и взвода. Ручное стрелковое оружие. Калибра 7,62 мм. Не путать с РПК-74. Это практически увеличенный АКС. В отличие от РПК старого образца. ГП-25 – гранатомёт подствольный, калибра 25 мм. Присоединяется к АКС-у.
7. КМБ – курс молодого бойца. От полутора до трёх месяцев. Именно на КМБ проводится присяга.
8. АЗДН – артиллерийско-зенитный дивизион. Состав: ПТБ – противотанковая батарея, ЗБ – зенитная батарея, МБ – миномётная батарея.
9. СПГ-9М («эспэгэшка», «шайтан-труба») станковый противотанковый гранатомёт (безоткатный). Калибр – 73 мм. Вес – 50,5 кг. Переносится 2-мя бойцами.
10. ЗУ-23  («зэушка») - спаренная зенитная установка, калибра 23 мм.
11. «Шакал» - презрительный жаргонизм рядового и сержантского состава, обозначающий офицера: наглого, хапужного, трусливого, врущего. Короче – полный «отстой» для солдат.
12. «Ганц» - презрительный жаргонизм рядового и сержантского состава из Спецназа ВВ, обозначающий обычных пехотинцев. Этимология – неизвестна. Применение – повсюду, включая среду самих «ганцев», которые этим даже гордятся. У всех ведь по-разному.
13. «Дух», «слон», «черпак», «дед» и «дембель». А, есть ещё «запах» (до принятия присяги, и не военный, и уже негражданский). Соответственно – деления по срокам службы в двухгодичную эпоху срочной службы. «Контрабас» - контрактник.
14. «Замок» - заместитель командира взвода. Как правило – старший сержант. Либо контрактник, либо старослужащий.
15. НУРС – то, что подвешивают боевым вертолётам. Ракеты.
16. КПП – контрольно-пропускной пункт.
17. ЧРИ – Чеченская Республика Ичкерия.