неоконченное

Я захотела умереть прямо с утра, как только открыла глаза. Закрыла глаза снова, но как ни силилась, шевеля от старания пальцами на ногах, умереть не получалось. Сквозь веки просачивался противный солнечный свет, а потом вдруг приятную предсмертную тишину разбила какофония бравурных звуков, издаваемых по всей видимости мобильным телефоном. Но я не сдавалась: если я хочу умереть, то обязательно умру, чего бы мне это не стоило. Я открыла глаза, нащупала на тумбочке ненавистный мобильник и швырнула в проем открытой двери. Правда, потом пришлось встать и пошатываясь брести к этой проклятой двери, чтоб избавиться от ее проема и от непрекращающихся звуков будильника. Я посмотрела на окно. Увы, кроме как бессильно пожалеть, я ничего не могла сделать с солнцем: оно слишком независимо от голубоглазых блондинок, желающих умереть именно в это солнечное утро. Что ж, придется умирать при свете. Я грустно вздохнула и поспешила занять смертное ложе, пока   не занял кто-то другой, более ловкий.  Перед смертью я еще успела подумать: в жестокое время приходится умирать, вот так не успеешь отвернуться, как кто-то займет твое место для смерти, останешься с носом, придется дальше жить. Нет, раз уж выпала удача- пригреться в теплом местечке, нужно умирать как можно скорее на зависть врагам. Я снова закрыла глаза и поднатужилась. Гадкий, неумолимый солнечный свет лез под кожу, щекотал ресницы, а потом и вовсе обнаглел : стал громко смеяться, бегать по комнате и набивать об стенку недавно подаренный жутким дядей Мишей футбольный мяч. Пришлось открыть глаза и прикрикнуть на солнечный свет. Услышав мой крик, свет замер, округлил от удивления глаза, а потом я увидела, как его рот обиженно растягивается в разные стороны и затем услышала тихие всхлипывания. Мне сразу стало тяжело на душе- неприятно чувствовать, что обидел с утра солнечный свет, самое безобидное и беззащитное существо на земле. Я чертыхнулась про себя: во всем виноват твой эгоизм- если сама решила умереть, то это не значит, что нужно обижать тех, кто хочет играть в мяч. Я быстренько встала с постели, обняла расплакавшийся солнечный свет и начала гладить его по голове, утешая и успокаивая. Он успокоился быстро, но попросил меня поиграть с ним в мяч. Я задумалась: если играть с ним в мяч, то придется отложить смерть, а ведь умереть и так оказалось сложно, но если не поиграть с солнечным светом, то с ним не поиграет никто из тех, кто не собирается умирать. Мы играли минут сорок. Сначала в футбол, потом в жабку, потом в дурака, потом в чапаева, бросались подушками с моего смертного одра, а потом солнечный свет куда-то умчался. И вокруг воцарилась тишина. Вот теперь настало время умирать- вздохнула я с облегчением. Я улеглась в постель, укрылась одеялом и снова закрыла глаза. Навалилась приятная истома. Теперь для смерти не придется прилагать усилий- решила я и улыбнулась. Это была моя ошибка. Улыбка резво спорхнула с лица и стала летать по комнате, размахивая розовыми крыльями. Не открывая глаз, я подумала: может обойдется на этот раз- так хочется просто спокойно умереть. Но не тут- то было. Я почувствовала движение воздуха возле своего лица, и поняла, что это улыбка, и умереть она мне не даст. Опасения оправдались. Нахальная улыбка кружила по комнате, опускалась к моему лицу, задевала крыльями кончик моего носа, и, словно издеваясь, садилась то на щеку, то на лоб, то на плечо. Ни о какой смерти не могло идти речи, пока не исчезнет улыбка. Я опять открыла глаза. Я стала думать, как несправедлива жизнь- искренне захочешь умереть, всегда найдется что-то, что тебе будет мешать. Я встала со смертного одра, положила на него огромного плюшевого медведя, которого мне подарила ужасная тетя Катя из Кобыляк, чтоб видно было, что смертное ложе занято. Обвела взглядом комнату, чтоб увидеть, где затаилась улыбка, и обнаружила наглую тварь свисающей прямо с люстры у себя над головой. Я наклонилась и взяла в руки свой комнатный тапок, предвкушая приятный звук хлопка по стене и наслаждение от вида растертого пятна раздавленной улыбки, смахнула ее с люстры и стала напряженно ожидать, пока она найдет место. Улыбка кружила по комнате, как в замедленном кино, лениво размахивая огромными розовыми крыльями, неспешно перелетая туда- сюда, наматывая круги, то приближаясь к моему носу, то отлетая в дальний угол. Так продолжалось минут десять. Пока я не поняла, что эта тварь просто издевается надо мной. Я поняла: так ее не возьмешь, нужен сачок. Оглянувшись вокруг, впрочем без особой надежды, сачка я не обнаружила. Пришлось затосковать, присев на смертное ложе: неужели придется отправляться на поиски сачка, покинув уютное и уже полюбившееся заветное местечко? Но взглянув на выписывающую по комнате мертвые петли улыбку, поняла, что это неизбежно. Я подошла к затворенной двери, открыла ее и вышла в проем. Затем, придирчиво оглянув расшатанный и ненадежный замок, решилась все же довериться ему, другого выхода все равно не было. Сразу за дверью открывался длинный коридор до тупика, выходящего в поворот не видный с того места, где я стояла. Чтоб увидеть, куда выходит этот тупик, нужно было пройти длинный коридор. Тем более, что в конце коридора показался на миг, умчавшись снова, солнечный свет, набивающий коленом футбольный мяч. Я поежилась: отправляться куда-то в неведомое страшновать, ведь я уж собралась умереть. Но умереть не удасться, пока я не убью порхающую по комнате улыбку. Да и голубоглазых блондинок все любят, считают беззащитными ангельскими созданиями и никто не обижает. Я решилась и сделала шаг по длинному коридору. Тут же почувствовала, как уперлась в тот самый тупик, который виднелся в конце длинного коридора, и неожиданно легко и непринужденно, как воздушный шарик, накачанный гелием, взлетела вверх и поплыла тем самым выходом, которого не могла увидеть, стоя перед захлопнувшейся за спиной дверью. Я плыла к огромному окну. Это была великолепная конструкция из стекла и хрома сферической формы, выпуклая в широкий дивный светлый мир, разостлавшийся бесконечно и дивно до самой четкой линии горизонта. Пораженная и оглушонная открывшимся великолепием, я свободно парила в этом гигантском аквариуме, любуясь светлым миром. Моя душа застыла, а тело наполнилось какой-то непередаваемой восторженной вибрацией. Это был высокий и неповторимый момент моей затянувшейся агонии, ради которого стоило даже жить.  Вибрация постепенно стала проходить, я услышала сначала стук своего сердца, потом до меня стали доходить внешние звуки, похожие на нежную музыку. Мир за окном был живым, теперь я отчетливо увидела это. В воздухе двигались замысловатые летательные аппараты, стальными и хромированными стрелами уходили ввысь небоскребы, по извилистым асфальтовым дорогам бежали блестящие цветные мини- мобили, по хай- вэям неуловимыми молниями неслись сверхскоростные поезда, и над всем этим в высоком ослепительно голубом небе сияло ослепительное солнце, стократно отражаясь и сверкая во всех идеально гладких и чистых поверхностях небоскребов и неоновых табло великолепного города.
      Вдруг я ощутила, как тело мое стало постепенно тяжелеть. Я ощутила свои руки и ноги, и стала плавно и медленно опускаться вниз. Почувствовав по ногами твердую поверхность, я встала. Сфера возвышалась вокруг, уходя далеко округло вверх над моей головой, и растворялась на фоне ослепительного неба. Передо мной открывался стеклянный туннель, ведущий в тот светлый и широкий мир.


      Окна просторной классной комнаты заливали лучи солнца. Они неподвижно зависли между партами, на люстрах, на шторах, на волосах учениц, и лукаво посмеиваясь, словно издеваясь, дрожали на стеклах книжных шкафов. Со стекол они стекали на пол, дерзко капая и отвлекая внимание учительницы, которая не могла сосредоточится на какой-то очень нужной ей в данный момент мысли. Учительница говорила медленно, то и дело улавливая краем уха это мелодичное капанье солнечных лучей, сбиваясь и повторяя несколько раз одну и ту же фразу. Фраза, зависая в воздухе словами и троеточиями, повторениями оборотов и опять троеточиями, ни за чье не зацепаясь сознание, медленно таяла, теряла свой смысл и уходила вереницей неостановленных фонем в открытую форточку. Ученики ушли в свои миры. Волшебные и загадочные миры зависали в пространстве классной комнаты, как чистые аквариумы, переливающиеся всеми цветами радуги. Каждый ученик был заключен внутри своего неповторимого аквариума, и вокруг каждого плавали мечты, как легкие белопарусные каравеллы. Миры- аквариумы плавно и величественно качались в воздухе, ученики  сидели в них тихо и кротко, опустив низко головы и улыбались. Они нежно касались пальцами своих белопарусных корабликов, нежно звенел на ветру такелаж, плескала о борта морская вода и они уходили куда-то вдаль один за другим. Учительница открыв от удивления рот, наблюдала эти волшебные миры- аквариумы, пока густой всколоченый осадок горького гнева не поднялся со дна души, потревоженный, возможно, тем воспоминанием, что ее легкие белопарусные шхуны и каравеллы, уйдя однажды в далекое плаванье, назад так и не вернулись. Тишину прорезал глухой хлопок ладони по деревянной поверхности, а затем послышался крик. И вдруг волшебные миры- аквариумы один за другим стали лопаться, словно сотканные из воды и воздуха мыльные пузыри, и ученики со всего маху плюхались в скучную и вязкую реальность четвертого урока. Пространство класса стало прозрачным, так, что учительница увидела их опущенные вниз глаза, сложенные смиренно руки и горькие складки у губ. Больше не было ни переливающихся всеми цветами радуги аквариумов, ни белопарусных каравелл, ни нежных улыбок на лицах учеников. Были просто усталые и серые лицами ученики и усталая серая лицом учительница. Ее понесло…
      - Вы просто сборище бездельников. Вы- иждевенцы государства. Вы пустые, у вас ничего нет за душой. Два слова связать не умеете, книжку в руки не возьмете. Ничем не интересуетесь. А сейчас, вместо того, чтоб внимательно слушать то, что вам дают просто так бесплатно- пока бесплатно,- вы занимаетесь какими-то посторонними предметами, какой-то ерундой…
      Книжки в шкафу гордо и обиженно собрали губы, их подбородки задрожали, словно они вот-вот начнут  всхлипывать, осознав вдруг всю тщету своего многолетнего существования. Солнечные лучи внезапно потускнели и перестали капать со стекол. Ученики сидели молча, опустив головы. Воцарилась тишина. Лишь один ученик, нескладный, плохо одетый подросток по имени Захар, непокорно и внимательно поглядывал из- под длинной неаккуратной челки. Он медленно встал из-за парты, подозвал свою сумку, и когда та легко и непринужденно вскочила перед ним, стал нарочито неторопливо что-то искать. Время текло. Учительница уверенно закипала на огне своего, прорвавшего плотину терпения и понимания, гнева. Она взяла в руки ручку и, открыв классный журнал, в графе «нарушители дисциплины» аккуратно вписала фамилию Захара. Теперь можно было считать себя частично отмщенной: ученика вечером ожидало наказание. Она удовлетворенно взглянула на Захара и улыбнулась. Улыбка осталась приклеенной к ее лицу, потом исказилась и стала стекать на пол какой-то дурно пахнущей густой жижей.
      - Я вас ненавижу.- Захар произнес это спокойно, но в глазах плеснуло неприкрытое бешенство.
      И вдруг учительница почувствовала, как огромная тяжесть упала с души. Она осталась благодарна ученику за его искреннее чувство. Кроткая улыбка тронула ее губы. Плечи учительницы опали, она устало произнесла:
      - И это хорошо…
      Медной змеей из-под двери в классную комнату вполз ленивый зонок. Ученики не дождавшись разрешения, вскакивали, начинали ходить по классу, бурно обсуждать свои извечные проблемы. Учительница собрала на столе  принадлежности, взяла сумку и вышла. Длинный коридор уходил в бспредельное пространство, убогий, окрашенный жалкой масляной, должной казаться нежно- зеленого цвета, краской, обнажавшей все изъяны и неровности старых стен. На равном друг от друга расстоянии в перспективу длинного коридора уходили подвешенные к выбеленному потолку тусклые белые шары. Учительница сделала шаг по длинному коридору. Ее нога не успела встать на предназначавшееся для нее место, она ушла в пустоту, не почувствовав твердой поверхности пола. Учительница стремглав падала в себя, не пытаясь ни за что  удержаться. Сама в себе она оказалась гулкой и одинокой, как осеннее поле. По небу проплывали тяжелые дождевые тучи и строфы белых стихов, земля ж под ногами была безводна и пуста, лишь кое-где виднелась жидкая неопределенная, но очевидно, дикая порсль. На плечи плотно и неизбежно ложились густые сумерки. Недалеко высился угловатый, неправильной формы серый валун, на котором сидел грязный лохматый старик со спутанными седыми волосами и бородой. На старике были намотаны серые неприветливые лохмотья, но на лице играла лукавая улыбка.
      Учительница пошла по направлению к старику, и поравнявшись с валуном, остановилась, перевела дух. Дух внимательно и лукаво на нее посмотрел, а затем сердито нахмурившись, отвернулся.
      - Ты кто?- спросила учительница.- Я, кажется, упала в себя. Кроме меня самой во мне никого быть не должно. А ты кто?
      Старик повернулся снова. Он улыбался.
      - Ты не ошиблась, сказав, что попала в себя. Но ты ошиблась, сказав, что кроме тебя здесь никого не должно быть.
      Учительница удивилась, но виду не подала. Она стояла, погрузившись в размышения, отстраненная и чуждая тому, что в ней происходило. Потом очнулась от своей задумчивости и снова обратилась к старику:
      - Ты кто?
      - Я не смогу тебе ответить, - просто и горько ответил тот, - даже Автор не знает, кто я , хотя меня выдумал Он. Я- старик. Я сижу здесь с самого начала.
      - С начала чего? – настойчиво спросила учительница. Она привыкла к тому, что если есть «начало», значит это начало чего-то.
      Старик рассмеялся:
      - С начала…Это было просто начало, мне не сказали чего…
      Учительница задумалась. Она понимала, что слаба для некоторых вещей и тем, но именно они будоражили ее любопытство и жажду. То, что сказал старик, казалось естественным. Когда мы появляемся в какой-то точке, мы не знаем, кто мы есть, даже сам Автор не знает, кем мы станем. Это дело случая. И уж тем более, мы не можем судить о том, чего началом или концом являемся свидетелями. А, может, и нет никогда никакого «начала», а только продолжение. Бесконечное продолжение.
      Учительница потупила взгляд. Старик хранил молчание. Оно струилось кротко из-под его морщинистых век, и от него становилось тепло и уютно. Учительница тихо произнесла:
      - Я вдруг потеряла смысл.
      Она услышала шершавый и глухой смешок старика и подняла на него взгляд:
      - Ты находишь это смешным?
      - Нет, дорогая. Но из всех нелепых вещей, которые обычно теряют люди, ты умудрилась потерять самую нелепую.
      Старик вовсе не смеялся. Он внимательно и сочувственно смотрел на девушку. Он жил в ней уже достаточно долго. Он много знал и видел.
      Она заговорила:
      - Пока ты чувствуешь, что тебя любят и заботятся о тебе, все кажется легким. Ты живешь, ты мало о чем задумываешься. Ты просто счастлив. Когда же приходит пора принимать решение, ты думаешь: а вдруг это не то, что тебе нужно. Да и нужно ли оно вообще? Я должна была научится чему-то, чему нужно научить детей. Но научилась только разбивать их волшебные миры. Но я не хочу! Я сама хочу жить в волшебном мире. В университете меня запрограммировали на серию несложных операций. Я должна была говорить детям то, о чем читала в учебниках, написанных людьми, которые делали себе на этом имя и карьеру. Детям это не было интересно. Они ненавидят школьные предметы. Они любят волшебные миры. Самые смелые из них протестуют против школы и учителей. Они ненавидят нас. А слабые и равнодушные принимают предлагаемую программу, позволяют себя программировать. За это мы считаем их прилежными. Но в глубине души они тоже ненавидят нас. Эти программы составляют люди, которые привыкли жить и мыслить так, как запрограммировали их. То, что выбивается из системы, не может в ней существовать. Смелых бунтовщиков обрекают на преступления, а прилежных трусов пооощрят благами цивилизации. Это наша культура. Вековая. Я не вижу в этом смысла. Я потеряла смысл.
      - А, может, не нужно его теперь находить? Без смысла жить легче: ты просто делаешь то, что тебе говорят.
      Старик грустно улыбнулся.
      Учительница опустила голову и вздохнула:
      - Я не могу без смысла. Мне нужно как-то оправдать собсвенное сущесвование.