Экс-Мужик

       Лишь к концу августа он починил и левый лапоть, сам-то уж давно созревший идти. Куда? Да незнамо куда. Далеко кудай-то... 
       Не в самые дебри, конечно, но  уж всяко  за пределы  деревеньки, насколь родной, настоль и постылой, как собственное неумытое отражение во вчерашнем нехлебаном чае.  Триста лет как — а  можа и боле? — отродясь он не казал носа за околицу, здесь и токмо здесь коротая свой безхворый жизненный век.
       Ну и...
       Он перекрестился и вздохнул. Что ж, пойти дак пойти — наотмашь, безвозвратно, по щиколоть  утопая в мягкой земле, без ничего, имея при себе лишь единственную и неразменную монетку — ту, что на небе, — монетку Луны, отлитую когда-то людям на заглядение…
       Что-то вспыхнуло и зарябило меж бревен залетной шальной искрой — игривой крохою. Белый мотыль, кругами да чудными спиралями то приближался к манящему оку керосиновой лампы, то вдруг пугливо отскакивал.
       Мужик прочувствованно зевнув, покачал слегка головой и, наклонясь со скрипом, погасил лукавый свет керосинки, соблазнящий малых сих...
       Затем нашарил впотьмах огромный самодельный гребень из ольхи, — крепкий  но уже сильно рассохшийся, и принялся осанисто расчесывать бороду, частично лежавшую на коленях. Расчесывал он мудро и тонко, со знанием  дела, разделяя космы на пробор строго посередке — и направо ложились серо-сизые пряди, а налево — рыжие, как жухлая хвоя. В паузах он замирал и, тараща свои лунные в избяной темноте глаза, плавно сдувал с волнистых зубьев пыль, а кое-где выколупывал комья затхлой махорки. То и дело во время чёса из бороды высыпались на пол темные крохотные жучки,  поодиночке, а иногда и целой горстью, мигом разбегаясь по темным углам.
       «Да...»— философски прищурясь, заметил мужик. — «Даже эти бегут. Всё бежит. Всяка тварь... Так что уж я...»
       Опустив гребень, он бережно плюнул на него, обтер шершавой ладонью, оглядел, и, тихонько цокнув, бросил его в теплую еще печурку на тлеющие угли, потому как дрова в избе кончились, а других нащипать ходячей силы пока у мужика не было. Огонь неожиданно вспыхнул с новой силой...
       Спустя полчаса, или минут сорок, заскрипела входная дверь, и, мужик, обновляя лапти, ступил в плачущую росой траву, как всегда, зеленую и благодатную.
       «Ишь как.» — обдумал сие выходец, проверяя бороду, и степенно воззрился на небо. Тут как тут — искуситель комар загундел над ухом — ну уж, ладно, — кусай, шельма, пей — не до тебя...
       С улыбкою он махнул рукой куда-то в сторону калитки:
       «Пойду. Но попожде... Сперва надыть баньку скоптить. Опосля...»
       Комар отлетел, не солоно хлебавши, — ведь кожа мужикова была дюже закостеневша на солнце и морозе — накося выкуси! А сам мужик в то время стоял и пронизывал глазами сестрицу-Луну, благодаря особой остроте зрения наблюдая ее во всех подробностях и безо всякого телескопа.