Мой отчим - советский пенсионер. Глава 22

Бабушка, заявившись на следующий день ко мне на работу, только охала да ахала, удивлялась неожиданному визиту участкового в родительский дом. Но сказала, что не стоит беспокоиться прежде времени: участковые – люди доверчивые, скорей, соседская бабушка или «Нат Пинкертон» могут что-то раскопать, нежели простой советский участковый. Скорее всего, цель его визита соответствует той, которую участковый и  назвал. Просто нам нужно быть «проще»… Порой бабушка выражается так неясно, словно тот Мафусаил, почти вечный старец библейский, проживший якобы 969 лет, если не ошибаюсь…  Еще бабуля мне поведала о приключениях сыщика  Ната Пинкертона, и обещала старые книжки принести почитать. И посоветовала мне делать вид, будто я вовсе забыла о вчерашнем явлении в доме представителя «органов», будто мне это неважно, и интереса не представляет. Дядя Семён не должен придти к выводу, что мне известно больше, чем он думает. Вот только вопрос: а что он думает?...
               Перед обеденным перерывом забегал Тараска, принёс еще горячую, завернутую в промасленную бумагу котлету по-мински, - я их так люблю, а он запомнил, что я когда-то сказала. Специально заказал в ресторане, велел завернуть и принес. Заботливый! И так он мне нравится… Может, это и есть любовь?...
             Рассказала Тараске о словах приходившего к нам участкового. Рассказ про мальчишек-хулиганов и самогонку его мало заинтересовал, но, услышав, что милиционер спрашивал про Катьку, Тарас оживился:
- Вытаскивать нужно девчонку!... Не дай Бог, затащат её в секту. Слыхал, руководители сектантов позволяют им только на своих жениться или замуж выходить, а бывает, что и дома свои иные «одурманенные опиумом для народа» им отписывают… А если человек живет в коммунальной квартире, так заставляют вступать в фиктивные браки, прописываются, и опять-таки, становятся хозяевами жилищ как основные квартиросъемщики. Верящие во что-то люди столь наивны… Вот взять моих родителей: так искренне и без рассуждений прониклись идеями Октябрьской революции, что нам, их детям, дали такие откровенно нелепые, - если не сказать хуже, - имена… А  Катька молодая еще и такая несчастная!...  И приветливая: так радостно нас чаем поила, любому гостю радуется. Искренняя она!
Я даже рассердилась: с чего бы Тарасу малознакомую Катьку так хвалить? Говорю:
- А я, что же, по-твоему, не искренняя, да? Обидно слышать такие речи!
Тарас засмеялся, смутился как-то, чмокнул меня в щеку, словно этим мог меня умилостивить. Я и вправду смягчилась: много ли мне, глупой, нужно? Слово одно… Но – ласковое… И я готова любому объяснению поверить…
        Тарас сказал, что сегодня вечером он уезжает в незапланированный рейс, поэтому вот «забежал» днём, предупредить, чтобы я не обижалась. Поэтому, думаю, он и котлету принёс, - в качестве мелкой подхалимской взятки… Хороша оказалась котлетка: съела, - пальчики облизала, прониклась к Тарасу нежностью…
        День быстро пролетел: почти и не кашляла, похоже, мой бронхит на убыль пошёл. Не понимаю, зачем отчиму далась нелепая эта затея с инсценировкой моей болезни? Чего он хочет добиться? Надеюсь, он не отравить меня хочет таблетками? Но те препараты, что Марь Сергеевна прописывает, я и не пью вовсе, - просто не покупаю их в аптеке, так что «залечить» меня явно не удастся. А впрочем, такие мысли – глупости: всё, что отчим готовит, он первым и ест, так что подобные подозрения – несусветная глупость… Но цель у дяди Семёна определенно есть…
         Домой пришла, когда уже почти стемнело. До чего же рано темнеет зимой! Самые длинные дни – в конце декабря… Скоро уже прибавляться начнут… Скорее бы, - в переулке фонари вечно не горят, лампочки либо разбивают, либо выкручивают: прав участковый, нужна методическая борьба и перевоспитание местных хулиганов. Что же это творится: зимой страшно после пяти вечера идти домой, - темно, идешь и дрожишь, мечтаешь быстрее добежать до калитки. Почему в наше советское время еще остаются атавистические, асоциальные элементы в родном городе? Ведь они наверняка были и октябрятами, и пионерами, и комсомольцами до сих пор остаются, но им доставляет удовольствие причинять другим неприятности…  Вот как я нахваталась фраз от нашего участкового, стала штампами рассуждать, словно в час политинформации на работе или комсомольском собрании… Когда только сворачивала в наш переулок, вдалеке мелькнула фигура мужская в тёмном коротком пальто, - смутно виднелся лишь абрис фигуры, но показалось, что где-то подобные очертания одежды, такую походку уже видела, но так темно было, даже мысль конкретная не пришла в голову. Вдруг чернеющая вдали, на фоне белых снегов, фигура резко исчезла, словно под землю провалилась. Видимо, человек к кому-то в гости шел, его ждали и калитку открыли заранее. Точно в гости: не живет рядом с нами ни один высокий мужчина…
         Зашла домой, а дома – пир на весь мир: пирожки с потрошками куриными в духовке пекутся, благоухают по всей квартире… И что бы мы с мамой без дяди Семёна делали, если обе работаем? Снова пришлось бы висеть на шее у бабушки: предыдущий её муж как-то раз, спьяну, когда мы с мамой заявились к ним в конезавод, заявил, что «наш дом – не собес»… Мама обиделась тогда, долго к бабушке не ходила… А потом её в длительную командировку куда-то отправили, и пришлось мне с бабушкой и тем дядькой жить несколько месяцев. Пришлось помалкивать… Хорошо, что бабулин муж тот вскоре помер, - даже имени его вспоминать не хочу, маму он обидел… Но ко мне неплохо относился… Просто мама моя и впрямь немного инфантильна, у каждого человека – свой характер. Вот она, например, любит свою работу, жить не может без работы и коллектива, но готовит ровно «из-под палки», только в охотку, но каждый день – не любит…
         Дядя Семён мне раздеться помог, повёл на кухню, велел вытащить из духовки любой пирожок подрумяненный, который на меня «смотрит», и откушать. Любой!... мама-то еще нескоро придёт, часа через полтора, надо «червячка заморить»… Вытащила самый красивый и съела, облизываясь. Аппетита еще подбавляло яростное мяуканье Мотьки и Маруськи, которые прыгали мне на колени, преданно заглядывали в глаза с единственной целью: отнять мой пирожок. Пришлось дать и им по кусочку… Дядь Семён сказал, что сегодня Маруська украла со стола половину помидора солёного и съела, я сперва не поверила, но он обещал показать это чудо позже, когда мама с работы придёт и мы «семейно» сядем ужинать. Ладно, подожду вечера, посмотрю, как кошеня малое будет помидор соленый лопать… Чудеса…
      Однако, поздний вечер принёс нам совсем иные, неожиданные «чудеса»…
       Мамочка пришла с морозца вся такая розовощекая, с хлопьями нежданно начавшегося снегопада на воротнике, сияющая белозубой улыбкой, весёлая. Но не одна : вслед за ней в дверь протиснулась роскошная седовласая бабушка высокого роста и немалого веса, - нет, не так: прекрасно одетая пожилая дама, в черном длинном, приталенном пальто, пошитом явно на заказ, с бобриковым воротником-шалькой, в кожаных сапожках югославского или чехословацкого производства.
         В руках неизвестная дама держала черный кожаный ридикюль с серебряной пряжкой с блестящими стразами, - тоже явно импортный. И пахло от неё так необычно, никогда подобный чарующий аромат не доводилось мне встречать.
           Несколько позже мне довелось узнать больше о том аромате, оказалось, так пахнут французские духи фирмы «Живанши». С ума сойти… Настоящие французские…  Якобы дом «Живанши» создал француз с аналогичной фамилией, по имени Юбер, не так давно, в 1952 году, а те духи, чей запах меня столь пленил, созданы для знаменитой Одри Хёпберн, и называются «Fleur D'Intendit». Это – дивный фруктовый аромат на фоне цветущего цветочного букета, в удивительно гармоничной и завершенной композиции. Вначале, восприняв запах аромата, мне причудилась сладость фруктов, - то были малина, персик и дыня. Зимой… Потом навеялись воспоминания о живом аромате белой сирени, разбавленном благоуханием чайной розы и фиалки. И, под конец, еще некие неведомые ароматы… Сама гостья комментировала впоследствии, что так пахнут  гелиотроп, сандаловое дерево, ирис и сладкая белая ваниль. Чудный запах, - почудилось, что нахожусь в удивительной стране, где пахнет сразу и весной и летом, лишь пенья птиц не слышно в саду за окном… уж эти французы… Хочу такие духи!..Хотеть не вредно…
        Дама, оказывается, пришла к нам ужинать и ночевать. Обомлели мы с дядей Семёном: совершенно незнакомая женщина приведена мамой в дом почти как родная, никогда не замечала за мамой подобного доверительного отношения к чужим людям! Имя гостьи: Марфа Ивановна Свирская; пенсионерка из южного городка Геленджик, приехала в Сальск навестить бывшего фронтового друга Петра Максимовича Загорулько, проживавшего по улице Егорлыкской, в своем частном домовладении. Но только не довелось ей его увидеть… И дама вдруг зарыдала в голос, так жалобно как чайка над морскими волнами…
 Тогда инициативу представления нас гостье мама взяла в свои руки:
- Это вот - муж мой, Семён Васильевич, это – доченька, Зоя…. Марфа Ивановна сегодня пришла к нам в райисполком, хотела сразу пройти к председателю исполкома, но его на работе нет как нет: с проверкой по сёлам ездит, вместе с  замом… То есть у нас временно начальство отсутствует. Тогда она к нам пожаловала в канцелярию, в отдел планирования и сбыта, всё пыталась найти «старшего». А нет старшего!... Вот бывает же так!... Даже начальницы нашего отдела – и той нет: на больничном, представляете?
       Тут Марфа Ивановна и вовсе расплакалась от безысходности: оказывается, приехала она в гости, по недавнему приглашению в письме, к своему фронтовому товарищу, тоже служившему военврачом, подобно ей, а он умер! Умер всего несколько дней назад, скоропостижно, от инсульта! Вот как бывает!...
         Билет обратный у Марфы Ивановны - на проходящий поезд - только через неделю. Расстроилась она, узнав от соседей о смерти своего фронтового товарища, поехала на такси обратно на железнодорожный вокзал, перекомпостировать билет на ближайший рейс до Новороссийска.
           Заняла очередь, - сами знаете, сколько народа иной раз у касс собирается, да и не все окошечки порой открыты, - устала стоять, присела на скамью в зале ожидания, да и задремала. Из всех вещей при ней был ридикюль, который она всегда в руках держит крепко, и маленький чемодан дорожный, который Марфа Ивановна не сподобилась сдать в камеру хранения, время было ночное…
          И чемодан у нее за те несколько минут, что спала, украли! А билет обратный и деньги с подарками, именно там находились! Она решила, что раз чемодан у неё с замочком внутренним, так в нем безопаснее ценные вещи хранить, но не тут-то было: воры все равно «увели» чемоданчик, не посмотрели, что в нём – замок! И никакого Марфе Ивановне утешения в том, что ключик от замочка – в её ридикюльчике спрятан… осталась она без чемодана, денег и подарков привезённых!
Пошла в опорный пункт милиции, они её выслушали, заявление приняли, устроили в комнату отдыха до утра, но кормить-то её, бывшую фронтовичку, никто не стал! И билета обратного у неё нет, и ни копейки денег…
        Вот мы с девчатами из нашего планового отдела, выслушав такую печальную историю, накормили Марфу Ивановну обедом, решили помочь ей с билетом обратным, но, когда я с ней пришла на вокзал, оказалось, что билетов нет! Скоро Новый год! Все студенты домой едут, многие работающие взяли отгулы, едут к родственникам, - мест нет!
         Хотели её посадить «зайцем», так куда там: проводницы и слушать отказались: якобы меры предосторожности в поездах под Новый год ужесточены, милиция дорожная «лютует», никто не захотел взять безбилетного пассажира, даже за деньги. Вот удалось ей приобрести обычный билет в купе только на послезавтра… В плацкарте тоже мест не было… Предложила я Марфе Ивановне у нас пока пожить. Еще Машка с Лилькой хотели её взять к себе, но у Машки – отец болен, а у Лильки – детишек трое, шумно в её доме, вот Марфа Ивановна и приняла моё приглашение: наша-то Зоечка – давно уже не шумный ребёнок…
        Мы с дядей Семёном слушали, глаза округлив от удивления. Вот как бывает: и «адресат выбыл», и деньги украли…  Но то, что дама – «приличная», почтенная, видно сразу: по лекалу дорогой одежды, по холёным рукам с красивыми ногтями. И по манере выражаться, - она, в дом войдя, нас приветствовала так витиевато, как учитель русского языка или журналистка какая-нибудь… Не подумаешь, что бывший военврач… Тут и гостья успокоилась, перестала всхлипывать, взяла инициативу беседы в свои руки:
- Простите меня, любезные хозяева, за неожиданное вторжение в Ваше жилище! Поверьте, мне самой донельзя неудобно смущать покой вашей семьи своим назойливым присутствием! Если бы не произошедшие досадные события, - никогда бы не осмелилась посторонним людям своё общество навязывать…
       Тут мама, само собой, принялась Марфу Ивановну уверять в том, что у нас места много, и никого гостья не стеснит, и вообще мы гостей любим… И долг каждого советского человека, и любого сальчанина в частности, - помочь попавшему в беду другому советскому человеку, тем более, фронтовичке, спасавшей наших солдатиков, пострадавших в боях…
        Мама говорила так страстно, пылко и горячо, что я даже удивилась несколько: обычно она отличается сдержанностью и крайней взвешенностью в высказываниях, трудно сходится с людьми, недоверчива к посторонним, и склонна к анализу. А тут – просто полюбила эту чужую женщину… Чудеса!...Гостья тем временем продолжала:
- Дело в том, что к Петру Максимовичу, бывшему военному хирургу, приехала я не с «бухты-барахты»… Дело в том, что на фронте был у нас «фронтовой роман», но Пётр, как порядочный человек, вернулся с фронта домой, к жене и подрастающим детям. Однако, знал он, где меня искать: всю жизнь прожила я в своём доме в приморском городе Геленджике, мужа потеряла в первый год войны, детей не имела, но после войны вернулась в родной город: там ждала меня любящая старушка-мать, немощная и несчастная… Но мамы уже шестой год нет в этом мире… Несколько лет назад Пётр разыскал меня в Геленджике, будучи в командировке в Новороссийске, и вновь вспыхнули чувства, словно у молодых влюблённых. Однако же, супруга Петра, будучи тяжело больной, висела камнем на его шее: не мог он попросить у неё развод, просто не мог, - у нее было больное сердце… Но месяц назад получила я весть печальную от него, - радостную для меня весть, что жена Петра умерла. И он зовёт меня приехать к нему, обсудить будущие наши взаимоотношения… А что тут обсуждать, если любила его всем сердцем? Он не мог приехать ко мне: хозяйство держал значительное, любые домашние животные нуждаются в присмотре. И вот я приехала. А он – умер… Соседки сказали, что всего три дня, как умер…
        И с этими словами, гостья вновь зарыдала безудержно и безутешно, как дитя…
Потом, отплакавшись, продолжила:
- Поверьте, я не буду для Вас обузой! Решительно всё верну, чем Вы мне поможете: за билет купленный, за смену белья, что мне Грушенька обещала дать, даже за еду вышлю, по возвращении домой, всё до копейки! Поймите: никогда не оказывалась в положении просителя! Мне эта ситуация так тягостна, унизительна, что хоть в омут головой: всё равно Петруша мой умер, а с ним надежды на новую жизнь и счастье… Да еще дурные люди чемодан украли! Плохо, видимо, милиция работает в Сальске, если на вокзале так запросто пассажиров грабят… Конечно, воры умеют видеть состояние человека: была я заплаканной, несколько не в себе, а у воров, как некогда у беспризорников, глаз намётанный на чужую слабость и беспомощность…
       Мама постелила Марфе Ивановне в мансарде, но ушла она спать еще не скоро. Успокоившись несколько, она стала гораздо более приятной собеседницей, вовлекла нас всех в разговор о приморских городах, рассказала о Геленджике родном. И такой хорошей оказалась рассказчицей, что мне немедленно захотелось стать жительницей того благодатного местечка, рая на земле, каким предстал из её рассказа город. Современное название города происходит от адыгейского «хъулъыжъый» — «маленькое пастбище», «маленькая поляна». Также существуют версии от арабского «хеленж» - тополь, или тюркского «геленд-жик» - «белая невеста», где истина, - неведомо… Городок – древний, живут там все больше русские, украинцы, армяне и греки. Население - около пятидесяти тысяч человек, но летом население удваивается, если не утраивается. Есть в городе своя водичка целебная, есть два чудных мыса – Тонкий и Толстый…А рядышком – поселения курортные: Кабардинка, Прасковеевка, Дивноморское, Джанхот и другие…
        Потом еще я рискнула спросить у Марфы Ивановны, чем это от неё пахнет, и тогда она вытащила из ридикюльчика флакон гранёный с золоченой крышкой, и подушила мне кожу на запястье, - якобы, здесь аромат дольше сохраняется, и поведала чарующую своей недоступностью сказку о доме моды «Живанши», его дивной одежде и прекраснейших духах, которые ей нравятся больше, чем та «Шанель № 5», за которой все так гоняются в ЦУМе и ГУМе в Москве…Я спросила:
- Неужели в Москве можно так запросто приобрести подобное чудо? И там на каждом углу дефицит продают импортный? Я только недавно начала модой интересоваться, плохо понимаю в вопросах «доставания» дефицитных вещей…
      Улыбнулась Марфа Ивановна иронически, назвала меня «милой девочкой»:
- Пойми, Зоя, такой товар и в Москве – дефицит. Просто в крупнейших универмагах столицы есть специализированные отделы по продаже импортных товаров по особым бумагам, по линии МИДа люди там отовариваются, по списку заранее заказанных из-за границы товаров.
         Но есть одно неудобство: заказанную вещь нельзя поменять, даже если размер не подошел, -или бери, или отказывайся. Эти духи мне случайно  достались: супруга некоего дипломата горько плакала на пролете лестницы в универмаге, подошла я к ней, утешить хотела. Оказывается, она ту самую «Шанель» модную заказывала, а ей прислали, по ошибке, вот эти… Она их, забрала, конечно, но запах ей не понравился совсем. Не на барахолку же ей нести духи! Тогда я и предложила горестной даме перекупить у неё духи в полтора раза дороже их отпускной цены, - она согласилась. Вот и вся история! Кстати, очень многие перекупщики дежурят дни напролёт у дверей тех специализированных отделов, сами пристают к выходящим с сумками людям с просьбами продать «импорт», не боятся даже и милиции, - спекулянтов в нашей советской стране не любят!... Зато мне повезло с духами…
       Спать Марфу Ивановну мама повела в начале одиннадцатого вечера. Перед тем, как пожелать нам спокойной ночи, пожилая женщина рассказала еще, что её дом – велик, в летнее время она сдаёт «дикарям» все сараюшки и подклети, и немало на том зарабатывает. Дружит с тамошним участковым, который закрывает глаза на её квартирантов и «левые» доходы, и помогает в том случае, если с кем-либо из жильцов возникают «неприятности»: пьянка, неуплата и отказ «съезжать» и т.п. И будет просто замечательно, если мы к ней приедем на следующее лето отдыхать: родни у неё никакой нет, а мы для неё стали роднее родных теперь, «особенно  Грушенька-спасительница»… Её дом станет нашим домом, и его двери всегда будут открыты для нас, как и её сердце благодарное…
        Марфа Ивановна выражалась, ровно во французском или итальянском кино…
        Когда мама повела гостью укладываться, отчим тихо спросил:
- Что думаешь о нашей временной постоялице, Зоя? Понравилась она тебе?
- Не знаю, дядя Семён, - ответила я неуверенно. – Она – милая, сердечная, и паспорт свой нам показала, так что обмана, скорее всего, в её словах нет. Однако, слишком она многословна, слишком обещаниями сыплет, словно ветер листьями…
- Вот именно, Зой: слишком! Все в ней несколько преувеличенно… Однако, духи – настоящие, можешь мне поверить! Знакомый мой некогда был связан с кем-то из посольских работников, и у жены его были подобные духи… Не хотелось бы мне оставлять её одну в нашем доме… Береженого Бог бережёт!
- Дядя Семён! Ты уверен, что вся наличность в доме надежно спрятана? – я чуть не заикалась, произнося эти слова. – Знаю, что у мамы есть свой тайник, о котором даже я не знаю, его никто не найдёт. Но… твои деньги хорошо припрятаны?
- О чем ты говоришь, Зоя? – отчим улыбнулся, но беспокойство в его глазах заплескалось, - верную я тему затронула. – Сама знаешь: пенсию ежемесячную я, как штык, отдаю милой твоей матушке… Но, конечно, есть у меня и малые накопления в наличности: всегда нужно иметь кое-что про запас… На какие шиши иначе вам, моим милым «девочкам», подарки дарить?... Завтра, если уйду куда, всё своё возьму с собой: не мебель же неподъемную этой Марфе у нас воровать…
            На другой день мне не сиделось на месте: всё мыслишки колобродили в голове, беспокоили подозрениями. Из-за дяди Семёна с его аферами, я стала такой подозрительной: все вокруг мне кажутся обманщиками…В обед, не выдержав, я предупредила Валю с Полей, что мне срочно нужно отлучиться. Срочно! В поликлинику! Но там может быть очередь… поэтому, если чуть запоздаю по окончании обеденного перерыва, пусть прикроют меня перед Владленой Карповной, что-нибудь наплетут «замше», лишь бы не влетело. Но о поликлинике – молчок! Девчата, конечно, обещали выручить. Золотые у меня сослуживицы…
         Помчалась я по нехоженым, после снегопада, тропинкам, искать ту улицу Егорлыкскую, о которой рассказала Марфа Ивановна, будто на ней проживал её любимый Пётр. Уицу долго искать не пришлось: хорошо город знаю, но как узнать о правдивости слов Марфы Ивановны?  Придется народ опрашивать.
        Постучала я в одну калитку, в  другую, - никакого ответа, то ли дома нет, то ли не открывают чужим людям. Наконец, из одного дома, с авоськой в левой руке и клюкой в правой, вышла на улицу древняя старушка, лет за восемьдесят, но самостоятельная: явно собралась в магазин идти. Я – к ней, говорю:
- День добрый Вам, бабушка! С почты я, - лежит у нас на почте посылка на имя Петра Загорулько, сколько раз отправляем ему повторные извещения, но он все не приходит забирать своё добро. Послали меня лично его уведомить о необходимости получения посылки, иначе, как месяц закончится, нам её придется вернуть на почтовый адрес отправителя. Бабушка, будьте добреньки, подскажите, как найти дом Загорулько: вся улица снегом засыпана, номеров домов не видно, замерзаю совсем, но не могу найти его дом , и никто не открывает, не подсказывает….
       Так жалобно я просила, что камень бы вздрогнул, а старушка – в ответ:
- Детонька! Говори громче: глуха совсем старая Никитична, то есть я…
Пришлось мне ту же «песню» второй раз повторить, кричать на морозе ох трудно!... Старушка поняла, что к чему, рукой показала на дом с закрытыми ставнями, окрашенными краской в зеленый цвет, - весёлый такой дом с виду:
- Вот же его дом, Петюшки-то… но запоздала твоя посылка, милая: отошлите её отправителю, - умер Пётр Загорулько. Уже несколько дней, как умер!
Поблагодарила старушку, помчалась стремительной ланью обратно на работу, и, сворачивая на другую улицу, ведущую по направлению к центру города, нос к носу столкнулась с отчимом. Бежала бегом, глядя под ноги, выискивая, где бы шагнуть, не угодив в сугробище, - и прямо головой почти уткнулась ему в грудь. Он тоже замер, пораженно на меня уставился, словно не веря, что я – это я…Спрашивает:
- Ты что здесь делаешь, Зоя? Ты же должна быть на работе в это время!
- Должна! – отвечаю с неожиданным апломбом. – Но я и есть на работе: меня сюда послали по служебной необходимости!...
- Брось, Зоя, ты меня не обманешь…- отчим заговорил тихо, словно удивляясь чему-то и думая об ином, не о словах своих. – Признайся, приходила проверить правдивость слов Марфы Ивановны? Что же, нашла здесь дом Загорулько?
- Нашла, - отвечаю нехотя. Мудр отчим: мигом мою ложь раскусил! – Только Пётр Загорулько умер несколько дней назад, точно, как и сказала Марфа Ивановна.
- Отлично… То есть хорошего-то нет ничего в человеческой смерти. То хорошо, что эта часть рассказа нашей гостьи – правдива…  Но не узнала ли ты, разыскивала ли день назад некая немолодая женщина покойного Загорулько?
- Нет! Тут никто двери открывать не хочет! Все такие скрытные и боязливые. Одна только «допотопная» бабуля мне ответила, что Пётр умер, и все…
- Ты, пожалуй, права: не станем же мы стучать во все калитки и окна, выспрашивая, не то нас самих сочтут за подозрительных личностей… Ладно, пошли назад, доведу тебя до людных мест или до работы, - как скажешь… Однако, удивлен я, признаюсь, несказанно! Вот не ожидал тебя здесь встретить…
- А я – Вас, - ответила я,  не подумав. – Зато мы можем быть уверены, что Марфа Ивановна сказала правду: имя друга, ею названное, правдиво…
- Имя – настоящее, ты права, но как мы можем быть уверены, что о смерти некоего Загорулько она узнала именно здесь, и использовала его имя для своей «легенды»?
- Что? – переспросила я недоумённо. – При чём здесь какая-то «легенда»?
Отчим засмеялся покровительственно, взглядом подобрел, но пояснять не стал…