Чашка кофе

автор – Валентина Гутчина

valagermes@yandex.ru



Чашка кофе
роман

* * *

  «Беру темную медную турку, которую еще моя прабабка купила на стамбульском рынке в 1913 году, и медленно наливаю в нее чистой воды, взятой из-под крана в час волка, одновременно читая заклятие воды: «Tiat firmamentum in medio aquarum et separet…»
   Насыпаю три ложки трижды молотого кофе и ставлю турку на медленный огонь. Когда темная, шоколадно-коричневая корка начинает медленно подниматься и лопаться, снимаю турку с огня  и шепчу свое желание, после чего закрываю ее крышкой и оставляю на столе. Заговоренный кофе должен быть выпит максимум через двадцать четыре часа после заговора».


  По доброй старой традиции утро в провинциальной телередакции «Апельсин» начиналось с грандиозного скандала: красавица и стерва Ирина Стерликова «увела» у славной девственницы Натальи единственного на данный текущий момент оператора.
  -Я три дня назад договорилась, что именно сегодня, в девять тридцать, иду снимать Ивана Николаевича, - яростно сморкаясь, выкрикивала Наташа, стоя посреди кофейной. – Сегодня старику исполняется ровно сто лет, и соберется вся его родня – семеро детей, двенадцать внуков и пять правнуков. Господи, ну почему этой проклятой Ирке-дырке нужно было именно сегодня с утра пораньше что-то там снимать?

   Кофейной в редакции называли небольшую, округлой формы комнату перед кабинетом главного редактора «Апельсина» Игоря Петровича Китова. Здесь был современный электрический кофейник на четыре чашки, удобные кресла, и здесь все собирались в свободную минутку выпить кофе и позубоскалить, обмывая как новости города, области, родного коллектива, так и всей страны в целом. Шефа между собой, по подсказке его знаменитого имени (Игорь!) прозвали Князем. Из своего кабинета он выходил крайне редко, а потому посиделки всегда проходили шумно и весело.
   На этот раз, в снежный декабрьский день, в редакции, не считая водителя и бухгалтеров, оставалось совсем мало народу: несчастная Наталья, сочувствующие ей коллеги-корреспонденты Елена и лысый умница Толик, пресловутая Ирка-дырка и уведенный ею оператор Сенька. Оператор Женя Мясников отпросился на свадьбу к двоюродной сестре в Ульяновск, Леня Иванов был на больничном, а одно место труженика телекамеры оставалось печально вакантным.

  -Нашей гениальной Ирочке всегда есть что снимать, - стараясь самим своим голосом успокоить коллегу, проговорила Лена. – Сегодня она вспомнила о петардах, завтра – о модных сапожках. Главное – в любом сюжете на первом плане будет она – красавица с микрофоном в руках. Толик, зайка, там еще есть кофе?
  -Есть, лисонька, - с готовностью отозвался Толик, подливая коллеге ароматного напитка. – Наталья, ты бы тоже выпила кофейку, успокоилась, улыбнулась нам. Как говорится…
  Дружеские увещевания ничуть не помогли – Наталья словно и не слышала никого вокруг себя, напряженно думая лишь об одном: скоро ехать на съемки, а оператора – нету!
   -Кто б знал, как я ненавижу эту стерву, так вот взяла бы ее сейчас и - мордой о стенку!
И она в ярости  заходила кругами по кофейной под сочувствующими взглядами потягивающих кофе Лены и Толика, сидящих в соседних креслах, а также секретарши Князя - милой дурочки Ляли.
  -Но еще только девять, - пропищала Лялечка, округляя глаза. -  Быть может, она успеет вернуться.
  -Как же, явится она прямо сейчас! – взмахнула руками Наташа. – Да она назло мне будет снимать про свои петарды до обеда!
  -Нет в жизни счастья, - вздохнул Толик.
  Все лицо бедняжки немедленно пошло красными пятнами, словно вспыхнув от огненно-рыжих волос. Только сейчас Толик обратил внимание, что у Натальи довольно красивые, ярко-зеленого цвета глаза и брови вразлет.
  Странная вещь – женская привлекательность! И Наташка, и Ирка-дырка одного возраста – каждой по двадцати одному году. Но если Ирка считается общепризнанной красавицей с эффектными формами в стиле Мэрилин Монро, то на ее фоне Наташка – всего лишь худая конопатая девочка-подросток. А ведь если ее со вкусом одеть, причесать…
  -О, женщины, женщины, - печально вздохнул Толик.
  Наталья резко к нему обернулась.
  -Ты, конечно, имеешь в виду эту красотку, - вздернула подбородок пылающего лица. – Я понимаю, что я на женщину мало похожу. По крайней мере, на красивую женщину.
  Мгновенно все ее лицо залилось слезами, она громко всхлипнула и, рыдая, выбежала из кофейной. Испуганно и виновато Толик взглянул на Лену, та успокаивающе похлопала его по плечу, а Лялечка за своим секретарским столом взволнованно поправила прическу.
  -Бедная Наташенька! Иногда мне ее так жалко, так жалко! – и Лялечка, вздыхая, закурила длинную тонкую сигарету.

  В этот момент неожиданно и беззвучно, как в фильмах ужасов, открылась дверь кабинета за Лялечкиной спиной, и в кофейную вышел сам Князь – Игорь Петрович Китов. Лена с Толиком как сидели с чашками кофе в руках, так и замерли, мгновенно словно бы превратившись в куклы из музея мадам Тюссо. Хотя ужасного в появлении главного редактора, собственно говоря, было мало, разве что неожиданность.
  Шеф «Апельсина» был молодым – тридцать шесть лет – стройным шатеном с небольшими, светло-серыми глазами; человек интеллигентный и молчаливый, как правило, позволяющий себе чисто деловое общение с коллективом, и не более того.
  Единственной печальной особенностью Князя была его хромота: согласно просочившимся сплетням, в юности он усиленно занимался горными лыжами, подавая в этом плане добрые надежды. Все просто: травма, неправильно сросшаяся кость, отказ Князя на любезное предложение врачей вновь ее сломать, чтобы соединить как следует, а в общем итоге – старческая хромота. Быть может, именно потому Князь и предпочитал в одиночестве сидеть в собственном кабинете, не мозоля никому глаз.
  И вот теперь он стоял перед своими сотрудниками и невольно хмурился.
  -Доброе утро, - кивнул, ни на кого конкретно ни глядя. – Что тут у вас приключилось?
  Толик и Лена удивленно переглянулись, а Лялечка просто застыла с дымящейся сигаретой в руке, изумленно раскрыв свой алый ротик. Князь поинтересовался, что тут приключилось! Просто так, не по работе! Удивительно, но факт.
  -У нас каждое утро начинается со скандала, - придя в себя, не без ехидства ответила Лена. – Скандал, кто первым пьет кофе,  скандал из-за оператора – каждый ведь считает, что именно его репортаж нужно снять в первую очередь, и т.д. и т.п. Сегодня Ирина без предупреждения забрала единственного оператора Арсения, хотя и прекрасно знала, что у Наташи заранее назначена съемка. Вот такие вот дела.
  Князь, поджав губы, внимательнейшим образом разглядывая носки собственных – безупречных! - ботинок, выслушал Ленину тираду, молча кивнул и, не произнеся ни слова комментария, вновь неожиданно и беззвучно скрылся в своем кабинете.
  Подождав минуточку и убедившись, что он снова не появится, Лялечка шепотом проговорила:
  -Вчера Игорь Петрович спросил меня, почему некоторые называют Ирину Стерликову Иркой-дырой. Представляете себе ситуацию? Ну, и что я могла ему ответить?
  -Объяснила бы, что значит «дырка»  в данном конкретном случае, - хмыкнул Толик.
  Все трое захихикали.
  -Интересно, почему это его вдруг так заинтересовало? – допивая свой кофе, вздернула бровь Лена. – Коню понятно, что наша славная Ирочка заслуживает гораздо более выразительного прозвища. У нее и фамилия говорящая – Стерликова. Или Князю и здесь следует подсказать, что Ира - настоящая стерва, а потому…
  -Или вот если бы наша студия называлась не «Апельсин», а «Мандарин», то ее можно было бы в честь студии звать просто первыми пяти буквами этого слова, - радостно перебил Лену Толик.
  В этот момент общего жизнерадостного смеха дверь Князя вновь бесшумно открылась, и он вновь появился – на этот раз с  сотовым телефоном в руке. Хохот мгновенно стих, и все с живейшим любопытством на  него уставились. Чуть нахмурившись, Князь посмотрел на присутствующих, затем перевел взгляд на свой мобильник.
  -Мне только что позвонил один старый знакомый. Спросил, нет ли в редакции места для его сына-оператора, выпускника ВГИКа. Как по заказу. Что вы на это скажите?
  -Чудеса, - хмыкнула Лена.
  -Именно – чудеса, - задумчиво проговорил Игорь Петрович, все так же уставившись на свой сотовый. Наконец он поднял глаза на коллектив.
  – Парню двадцать два года, ни в какую не захотел остаться в Москве, хотя отец и пытался его там пристроить. Зовут Андрей, он скоро подъедет. Надеюсь, вы ему объясните…
  Тут Князь сделал неопределенный жест рукой и вновь, неожиданно и бесшумно, скрылся за дверью.
  -Занавес! – проговорил Толик в полголоса. – Интересно, дамы и господа, что означал этот жест?
  И он попытался повторить жест Князя.
  Лялечка лишь хихикнула, торопливо затушив сигарету, достала пудреницу и подмазала губки.
  Лена сладко потянулась.
  -Сей жест значил, что мы должны подготовиться к теплой встрече  новичка – кофе, виски с содовой и все такое.

  Между тем кофе был выпит, очередной скандальчик пережит, все последние новости обмусолены. Лена с Толиком поднялись и, кивнув Лялечке, разошлись по своим кабинетам.

* * *

  Старинное здание, в котором располагалась редакция «Апельсина», принадлежало ранее зажиточному купцу по фамилии Лысенко, торговавшему мукой - известному охотнику и страстному любителю собак, имевшему лучших сук породы русская борзая. За щенками приезжали даже из-за границы! После революции купец предпочел остаться в славном городе Париже, а в его доме расположился сначала приют для престарелых, позже уступив место госпиталю - для тех же беспомощных и безденежных старичков.
  Из круглой кофейной с кабинетом Князя  вели два коридора: один, коротенький, на выход, второй -  узкий и длинный, вдоль которого располагалось множество комнат, благополучно устроенных  под отдельные  кабинеты корреспондентов, одну просторную монтажную студию (пришлось удалить пару стенок) и столь же просторную комнату для операторов.
  Толик из кофейной направился прямиком в монтажную поработать над своим сюжетом, а Лена  уединилась в своем кабинете по соседству с кабинетом Натальи, чьи рыдания, впрочем, к тому времени заметно пошли на убыль.

  Общеизвестна аксиома – каждое личное помещение отражает  характер хозяина. На примере кабинета Лены это просматривалось особенно четко. Так как в редакции проходила большая часть ее молодой жизни, она постаралась  обустроить все по собственному вкусу, безжалостно использовав для того собственные скромные сбережения.
Кроме традиционного редакционного стола кабинет украшали  приобретенные Леной вертящееся кресло, книжная полка с полным собранием сочинений Жоржа Сименона и Рекса Стаута, маленький столик у окна с крошечным электрокофейником (чтобы наслаждаться кофе и в одиночестве). Самым же чудесным и великолепным было стоящее тут же, у окна,  мягкое старое кресло, оставшееся Лене еще от бабушки: шоколадного цвета, мягкое и до истомы домашнее, уютное. Лена помнила, как любила бабуля сидеть в этом кресле: укрыв колени клетчатым пледом, откинувшись на спинку, глядя в окошко, за которым шла обычная сельская жизнь, которую она могла легко пересказать чуть ни по часам. Вот мимо прошел почтальон (сейчас бросит в ящик на заборе письмецо или газету), а следом – нацменка, торгующая яйцами (надо взять пару десятков); ровно в десять к автостанции, что напротив почты, подъедет городской автобус – вдруг приедет кто из детей да внуков…Милая бабуля!
  Лена, взяв очередной том  романов о Ниро Вульфе, с наслаждением уселась в это самое кресло, решив на сегодня побаловать себя славным ничегонеделаньем. Декабрь подходил к концу, свой творческий план корреспондента она успешно выполнила, подготовив чудные сюжеты для нескольких будущих передач, в том числе и для праздничной - новогодней. «Денек похалтурим», - мелькнула лукавая мысль.
  Впрочем,  свиданию с Ниро Вульфом не суждено было состояться. Сначала Лена услышала громкий всхлип бедолаги Натальи через стенку, что навело ее на мысли о суровых тяжбах нашей жизни, полной несправедливости, о стервах породы Иры Стерликовой, о мужчинах, которые просто не могут устоять перед такими вот «дырками», а отсюда – к размышлениям о собственной истории любви.
  Лена встала и подошла к окну. На улице волшебно-бесшумно, хлопьями шел снег, превращая город в почти сказочную декорацию. Улочки и дворики с двух- и трехэтажными старинными домами с высокими окнами, с карнизами, украшенными классической лепниной, с деревянными дверями под навесами, уже покрытыми белыми снежными шапками; люди с румяными от морозца лицами, с поднятыми воротниками, запорошенные снегом – все создавало удивительное настроение ожидания чуда.
  «Чудо! Молю о чуде!» - одними губами прошептала Лена и тут же подумала: «О каком еще чуде прошу? Чего мне-то желать?»

  Александр, Саня – ее любовь и надежда. Впрочем, в настоящий момент на Саню не осталось никакой надежды, да и любовь постепенно свернулась, как пожелтевший лист, упавший с дерева и смятый ногами прохожих.
  Когда-то они оба учились по соседству – Лена на филфаке в университете, Саня – в медицинском, успешно готовясь стать блестящим стоматологом. В тот удивительный майский вечер, когда весь город, казалось, был готов не спать всю ночь, наслаждаясь парным теплым воздухом с тонким ароматом первых листьев и цветов сирени, Лена неторопливо шла к своему дому, мысленно подготавливая защитную речь перед мамой: «Мамуленька, не сердись, пожалуйста, прости меня, глупую! Мы просто гуляли с подругами, ели мороженое. Ты же сидишь на балконе, а, значит, знаешь, какая на улице удивительная погода!..»
  Прошло три месяца со дня смерти отца, и мама постепенно приходила в себя, но Лена, как любящая и нежная дочь, старалась не оставлять ее одну. В тот вечер, загулявшись с подругами, которых, кажется, не видела целых сто лет, она впервые за все время жила своей жизнью, позабыв о тоскующей маме, о трагической смерти веселого и доброго отца: просто ела мороженое, ощущая себя пятилетней счастливой девчонкой.
  А вот парень, сидевший на скамейке, мимо которой  Лена как раз проходила,  в тот вечер вряд ли ел мороженое, скорей всего, отдав предпочтение, как минимум, пиву. Он был слегка навеселе и при виде стройного девичьего силуэта, неторопливо проплывающего мимо, радостно протянул к нему руки, воскликнув: «Вот так встреча! Милая моя!»
  Хотите - верьте, хотите – нет, но Лена, только лишь взглянув на парня, беззаботно рассмеялась и тоже протянула к нему руки, подошла и обняла. Дело в том, что в теплых сиреневых сумерках она приняла его за Коленьку - своего доброго однокашника по универу, и лишь оказавшись в объятиях незнакомца, поняла, что ошиблась.
  «Нет, надо все же носить очки, они же мне идут!» - была первая паническая мысль, тут же испарившаяся от улыбки незнакомого парня, от его симпатичного славного лица.
  -А я уж думал, что так и усну тут один и несчастный, -  радостно заговорил  он,  от души обнимая Лену за плечи, усадив на собственные колени. – Знаешь ли ты, прекрасная незнакомка, что проснувшись сегодня утром, я загадал, что встречу  свою любовь?  Весь день я гулял, сидел в кафе с друзьями и тревожно озирался – где она, моя любовь до гроба? В конце концов, все друзья разошлись, каждый со своей девушкой, один я остался при своих. Тогда я дал себе слово: сяду на эту самую скамейку и не уйду с нее, пока не встречу свою женщину. Свершилось!
   Он снова взмахнул руками, улыбаясь широко и счастливо.
  -Как вас зовут?
  Лена счастливо рассмеялась.
  -Лена.
  -Елена! – он вдохновенно поднял глаза к темному небу, усыпанному такими близкими, столь дивно мерцающими звездами. -  Елена Прекрасная из русских сказок, роковая Елена, из-за которой спалили Трою, по вине которой тысячи мирных греческих мужиков, в том числе и князь Итаки, великолепный Одиссей, побросали свои обожаемые семьи, отправившись на драчку. А меня зовут просто – Саня.
  -Твое имя столь же знаменито – Александр! – воскликнула Лена. – Александр Македонский знаменит даже больше Елены Троянской!
  Они проболтали еще не меньше часа, затем Саня проводил ее до дома, а на следующее утро уже ждал у подъезда, чтобы вместе отправиться к первой паре. Тогда и выяснилось, что их учебные корпуса находятся по соседству, а как итог - Саня с Леной стали практически неразлучны.
О чем они говорили? Бог знает, все давно выветрилось из памяти. Саня быстро понял, что у Лены слабое зрение, но вовсе не настаивал, чтобы она носила очки, ласково называя «моя слепушка». Через пять дней произошло их первое, беззаботное и радостное, соитие, и тут же Лена, пережив первый взрослый разговор с мамой, переехала жить к Сане, который роскошно проживал в отдельной двухкомнатной квартире в самом центре, в двух шагах от местного Арбата. Через месяц оба успешно сдали экзамены и отправились на каникулы в Ялту. Первый отдых с любимым мужчиной, первый южный загар и первая ссора с мамой, которой Санек не понравился с первого дня. «Помяни мое слово – ваша история не будет слишком долгой», - сказала она в сердцах.
  Долгая – не долгая, но она длилась целых десять лет. Окончили каждый свой вуз, устроились на работу, словно по привычке продолжая жить вместе, никак не оформляя своих отношений. Вместе просыпались по утрам, завтракали, спешили в разные стороны города на работу, чтобы вечером вновь чмокнуть друг друга в щечку и сказать привычную банальность: «Все нормально?» - «Все о-кей» - «Ну, и слава Богу».
Первое время Лена работала в городской газете – писала статьи и заметки; ни особой радости, ни особого разочарования. Лишь год назад, когда по счастливой случайности она устроилась работать в «Апельсин», все изменилось самым волшебным образом, и она почувствовала, что вот теперь трудится по призванию. Сюжеты в звуке и цвете, живые люди и улицы, музыка, дающая каждому образу законченное совершенство – то был волнующий мир, в который невозможно не влюбиться.
  Казалось бы – все в жизни сложилось отлично: надежный мужчина, свой дом, любимая работа. Тогда почему так тоскливо на сердце, откуда эти грустные мысли?
Что произошло? Собственно, ничего такого. Ежедневный молчаливый завтрак под новости радио с редкими комментариями Санька. Классические краткие диалоги в духе: «Что-то ты омлет не досолила. Дай солонку». – «Ты сегодня на обед придешь?» - «Наверное. Там видно будет».
  Совместный обед – если Лена не уезжала на съемки какого-нибудь события или на интервью или Саня не обедал с друзьями; встреча вечером: ужин, телевизор, душ, пять минут секса и мирный сон. «Не пора ли нам подумать о детишках?» - «Нет уж, дорогой. Только начала работать по призванию и сразу – в декрет! О чем ты раньше думал?» - «Я? Это ты не хотела» - «Подождем» - «Как скажешь. Я тоже не мечтаю о горшках и пеленках…»
  Ровная жизнь без каких-либо волнений и стрессов и, собственно, без особой радости. Печально глядя на падающий снег, Лена подумала: «Мне – тридцать с копейками. Полжизни пролетело. Ни детей, ни плетей. Счастлива ли я? Хочу ли вот так прожить с Саньком до самой смерти?»
  Вопросы без ответа. Миллион мыслей и образов и бесконечные банальности: а разве так не у всех? Но у всех есть дети! Может, рождение малыша дает новый импульс? И почему она с самого начала так не хотела продолжения собственного рода? Быть может, мама была права, с первого взгляда увидев в Саньке нечто чуждое? Как она говорила: «Твой Санек любит только деньги…» Любил ли он ее? И как долго – год? Месяц? Ведь когда любишь всем сердцем, тогда и дети родятся.
  «Забавная мысль – когда любишь, тогда и дети родятся…»
  И все-таки, отчего все так тоскливо и скучно? Разве Саня не симпатичный, разве он не надежен?
«Разве у меня есть выбор?..»
  В этот момент дверь кабинета распахнулась, на мгновенье появилась хорошенькая физиономия Лялечки с сообщением «Шеф зовет всех» и тут же исчезла. Было слышно, как то же самое она сообщила, распахнув дверь затихшей Наташи, которая, должно быть, наревевшись от души, как раз подкрашивала свои покрасневшие глазки.
  Жизнь продолжается! Лена вздохнула, повернулась к зеркалу на стене, встретилась с самой собой взглядом, рукой взбила непокорные кольца волос и отправилась в кофейную.

* * *

   Приятно порозовевшая Лялечка сидела за своим столом, то и дело заглядывая в собственную пудреницу, поправляя реснички, припудривая вздернутый носик. Лена, Толик и Наташа сидели в креслах напротив двери Князя, как нарочно, в абсолютно одинаковой позе, но даже этого не замечая: правая нога закинута на левую, руки воинственно сложены на груди.
  -Пришел новенький оператор, - в паузах прихорашивания  сообщала Лялечка хрипловатым от волнения шепотом. – Вы не представляете, какой он красавчик, просто уму не постижимо!
  -Особенно Лялечкиному уму, - прокомментировал на ухо Лене Толик, хрюкнув вместо восклицательного знака в конце фразы.
  В этот момент дверь шефа распахнулась и сам Князь, в до смешного трогательной манере, за руку вывел на глаза народу молодого парня, как две капли воды похожего на знаменитого ди Каприо.
  -Знакомьтесь, - тут Князь чуть подтолкнул новичка вперед, - это наш новый оператор Андрей Савичков.
  -По кличке ди Каприо, - негромко проговорила Лена, но все ее прекрасно расслышали.
   Толик и Наташа одновременно фыркнули, Лялечка тоненько хихикнула, а сам Андрей густо покраснел.
  Князь, нахмурившись, взглянул на своего юного протеже, словно желая убедиться, что тот действительно похож на пресловутого Леонардо. Убедившись в том, негромко кашлянул и кивнул.
  -Ну вот, собственно, и все, - проговорил он, осторожно отступая к дверям своего кабинета. – Я представил вам вашего нового коллегу. Как говорится, прошу любить и жаловать.
  Тут Князь сделал уже традиционный на сегодняшний день жест и скрылся в своем кабинете, оставив пылающего Андрея под взглядами его новых коллег.
  -Что означал данный жест на этот раз? – поинтересовался Толик, вновь пытаясь повторить жест шефа.
  -Думаю, он означал, что ты, Толик, должен показать Андрею, где тут у нас операторская,  монтажная и сортир, а под финиш отправить его с Натальей на съемки столетнего старца.
  Точно только сейчас очнувшись, Наташа стремительно поднялась.
  -Я звоню старцу и говорю, что мы выезжаем, - отрывисто сообщила она, стараясь не смотреть в сторону новенького, нетерпеливо обернулась к Толику. – Быстро покажи ему камеру и все прочее. Надо ехать!
  И тут же вылетела из кофейной.
  Толик хмыкнул, поднявшись, хлопнул Андрея по плечу и повел в операторскую. А Лена, вздохнув, невольно улыбнувшись переменам, принялась по новой заправлять кофеварку.

***

  Наталья с Андреем уехали на съемку, Толик сидел в монтажной, мучаясь с собственным сюжетом. Лялечка отправилась за редакционной почтой, а Лена сидела в кофейной, отрешенно наблюдая, как в прозрачную колбу кофеварки капает густой черный кофе: кап, кап, кап… Одна чашка готова – кап, кап, кап – скоро будут вторая и третья.
 -Кофе готов! – крикнула Лена, повернувшись в сторону монтажной. – Кто хочет кофе?
  Почти тут же из монтажной вырвался взлохмаченный Толик, схватил чашку и сделал большой и шумный глоток.
  -Сумасшедший сюжет, - проговорил он, делая энергичный круг по кофейной. – Помнишь – про ту самую балерину, что вышла замуж за мэра? «И быстрой ножкой ножку бьет». Самое смешное, что моя обожаемая супруга, благополучно округлившись на пару кило в самых интересных местах ниже пояса, теперь полагает, что я считаю ее толстой и скоро непременно начну изменять. Ха!
  Толик допил кофе и с грохотом поставил чашку на столик. На его лице играла лукавая и вместе с тем несчастная улыбка.
  -Ты можешь себе представить? Все началось с моего сюжета о библиотекарше Нине Кравцовой. Сидим, смотрим себе нашу благословенную передачу. Я заранее с довольным видом сообщаю супруге, что следующий гениальный сюжет – мой. И тут первый кадр: Нина поднимается по лестнице, крупным планом – ее ноги… Ну, не я это снимал, а Сенька-дурак! А моя сразу же руки в боки: ах так, на чужие ноги смотришь, мои-де толстоваты стали! И поехало.
  -Труба, - усмехнулась Лена, усаживаясь в кресло, перекидывая ногу на ногу. -= Я тебе сочувствую.
-Труба, - согласился со вздохом Толик. – Потом был сюжет о художнице. Только я мысленно перекрестился – там ни одного крупного плана ног – как моя разрыдалась. «Конечно, у меня давно нет такой талии!» Господи, прости меня и за все сразу. Можешь себе представить, что будет с ней после сюжета о балерине?
  Лена рассмеялась.
  -Да уж! Но мой тебе совет: купи коробку шоколадных конфет, преподнеси их своей половине, красиво опустившись на колени и произнеси речь в том духе, что нет ничего прекраснее милой дамы с чудными формами.
  -Браво! – хлопнул в ладоши Толик, подхватывая вторую чашку кофе. – Нечто подобное пришло сегодня и в мою несчастную голову. Только я подумал о тортике. Мерси за кофе!
  Толик благодарно кивнул, послал Лене воздушный поцелуй и вновь исчез.
  Оставшись одна, Лена бездумно допила свой кофе. Обжигающий глоток – мысли ни о чем – обжигающий глоток – славное личико супруги Толика – обжигающий глоток…
   Грохот входной двери, энергичный стук каблучков, и в кофейную ворвались, словно убегая от погони, высокомерная Ирка-дырка и взмыленный, стучащий зубами от холода оператор Сенька.
  -Слава Богу, есть кофе. Мы вовремя! – радостно воскликнул Сенька, хватая свободную чашку, падая в кресло. – Пусть Наташка меня убьет, но ехать сейчас снимать какого-то деда я не в силах, задрог на этом дурном базаре со всеми паршивыми елками и петардами.
  -Классный сюжет! – самоуверенно крикнула Ирка, останавливаясь посреди кофейной, эффектно отставив в сторону одну ножку: сапоги на высоком каблуке, приталенная дубленка, белое безупречное каре волосок к волоску. Сразу стоит отметить, что, как правило, Ирка не говорила, а именно кричала, как заправская торговка на базаре, переходя на приторное щебетание лишь в разговоре с начальством и людьми на ее взгляд значительными.
  -Классный сюжет, классный журналист, особенно если глядеть с задницы, - гыкнул, с кайфом отпивая свой кофе, Сенька.
  -Чмошник, - гаркнула, оборачиваясь к нему, Ирка. – Уж ты-то хреновый оператор что с переду, что с заду, и если б не был на сегодня  единственным во всей редакции, я б тебя ни за что не взяла на съемку.
  -Кстати, об операторах, - вклинилась в мирную беседу Лена. – У нас тут новенький – настоящий красавчик, выпускник ВГИКа, с лету получивший от нас кличку ди Каприо, чьей полной копией он и является. Можете себе представить?
  Сенька с Иркой прореагировали моментально, одновременно воскликнув:
Сенька: «Он трогал наши камеры?!..»
Ирка: «Он что, с Наташкой поехал?!..»
  В каждом возгласе была толика ревности. Сенька, как и положено хорошему оператору, понятия не имея  кто появился в лице новенького – олух царя небесного или эстет и умница, перепугался за аппаратуру. Ирка, услышав о новом красавце, сто раз пожалела, что увела у Наташки Сеньку, пропустив таким образом явление народу ди Каприо, которого она, без сомнения, соблазнила бы, как говорится, не отходя от кассы.
  -Все прекрасно, - ответила сразу обоим Лена. – За аппаратуру можешь не переживать, Сенечка. Мальчик – специалист высокого полета, как-никак выпускник ВГИКа, можешь себе представить. Так что я лично весьма рада за Наталью – вместе они сотворят чудный репортаж о дедульке. А как они смотрятся вдвоем! На редкость милая парочка.
  Нахмурившись, поигрывая меховым бомбоном на поясе дубленки, Ирка стояла посреди кофейной под насмешливыми взглядами Лены и Сеньки. Тут в очередной раз неожиданно распахнулась дверь Князя, и появился он сам, сосредоточенно и хмуро уставившись на Ирку. В руках  Князь держал синюю чашку  кофе, а лицо его, как машинально отметила про себя Лена, было необычно бледным.
  -Добрый день, - проговорил он, кивая в сторону Ирки и Сеньки. – Как прошла съемка?
  Ирка немедленно встрепенулась, часто заморгала густо накрашенными ресницами, взмахнула ручками и заговорила-запела своим нежным и ласковым – для начальства – голоском:
  -И вам добрый день, Игорь Петрович! Все прекрасно, я отсняла все, что хотела, так что для новогодней программы получится  сногсшибательный репортаж…
  -Елки-моталки, - недовольно пробормотал Сенька, отхлебывая свой кофе.
  -А вы почему кофе не пьете? – внезапно спросил Князь, коротко глянув на Ирку и немедленно заливаясь розовым цветом. – Могу вас угостить своим.
  «То бледный, как поганка, то розовый, как попка младенца», - равнодушно, как бы между прочим, отметила про себя Лена.
  Ирка, как всегда, отреагировала быстро и актерски блестяще: якобы бессильно рухнула в свободное кресло, одарив Князя потрясающе благодарным, со слезой, взглядом.
  -Спасибо вам, Игорь Петрович, только вы и не забываете своих тружеников. Видите, я как всегда, одна осталась без кофе. С утра на ногах, на съемке, но именно на меня не хватило чашки. Я привыкла.
  Что и говорить,  Лена с Саней – каждый с чашкой только что выпитого кофе в руках -  в один миг ощутили себя последними негодяями, пожалевшими для бедняжки Ирки глоточек бодрящего напитка. Пусть каждый из них четко знал, что Ирка  кофе терпеть не может, в настоящий момент лишь играя роль для подтверждения имиджа притесненной труженицы – все равно им стало как-то не по себе.
  Князь молча подошел к Ирке, сунул ей в руки синюю чашку, кивнул и немедленно скрылся в своем кабинете.
  Несколько секунд в кофейной стояла звенящая тишина. Затем Ирка удовлетворенно улыбнулась, бросив на коллег победный взгляд.
  -Вот что значит настоящий мужик, - заявила она. – Умеет обхаживать красивых женщин. Черт возьми,  так приятно: сам шеф угостил меня собственным кофе, из собственной кружки!
  И она энергично поднялась, отставив кружку шефа в сторону на столик.
 -Кто желает? Пейте, угощаю. А я отправляюсь на обед в классный кабак с одним крутым  бизнесменом.
  Она поднялась, грациозно потянулась, эффектно демонстрируя изящную линию бедра, развернулась на каблуках и летящим шагом покинула кофейную. Сенька тут же глянул на часы, невнятно пробормотал, что ему тоже пора перекусить и исчез вслед за Иркой.

  Лена посидела несколько минут, ни о чем конкретно не думая. Мысли неторопливо текли, лениво мешались: Ирка-дырка в объятиях крутого бизнесмена («Дорогой, я хочу Мартини»), Сенька, уплетающий сваренные в ковшике пельмени (обед холостяка); у Наташки с ди Каприо самый разгар съемок, когда все семейство долгожителя торжественно поднимает за него тосты, усиленно приглашая корреспондентов присоединиться к пьянке, а Наташка боится лишний раз взглянуть на красавчика-коллегу («Сделай крупный план Ивана Николаевича»)…
 Синяя чашка кофе на столе. Лена рассеянно взяла  ее в руки и сделал глоток. Еще один, еще… Кофе был крепкий, ощутимо густой, но остывший, словно его сварили сто лет назад да и забыли на подоконнике.
  -«Собственный кофе из собственной кружки», - с усмешкой процитировала Лена и взглянула на кофейный осадок на дне чашки. Два кольца – больше, вроде бы, ни на что не похоже. «Брак с Саньком? Давно пора. Но стоит ли?» - печально усмехнулась Лена.
  Дверь Князя бесшумно открылась, и вновь показался он сам (рекордное число появлений за полдня!) – в кожаной куртке, в шапке, с папкой под мышкой.
  -Ляля с почты так и не вернулась. Домой на обед побежала? – спросил он и словно бы только в этот момент заметил, что в кофейной осталась одна Лена, рассеянно взглянувшая на него.
  Взгляд его прозрачных, светло-серых глаз в одно мгновенье, краткое и бесконечное, встретился со взглядом удивленных глаз Лены: кусочки льда, упав, прокатились до самого дна Лениного сердца, тут же с шипением растаяв. Взгляд Князя упал на пустую чашку в ее руках, и он замер, словно вдруг превратившись в камень.
  Лена зачарованно смотрела на него, на его бледное лицо с удивительными серыми глазами.
  -А где все? – отрывисто спросил Игорь Петрович.
  Лена словно очнулась от теплого сна.
  -Все ушли на обед. И мне тоже пора, - она поставила чашку на стол и только тут заметила, как смотрит Князь на эту самую чашку. С отчаяньем, с болью. Отчего?
  -Ой, извините, Игорь Петрович, вашу чашку я сейчас помою и поставлю на Лялечкин стол, - сказала она, отчего-то краснея. – Ирина на самом деле не любит кофе, потому мы ей его никогда и не оставляем.
  Он неподвижно стоял, уставившись на синюю чашку, как на оскверненную чашу Грааля. В какой-то момент Лене показалось, что вот сейчас он расплачется.
  -Так это вы выпили кофе? – спросил совершенно бесцветным голосом.
  Лена растерялась.
  -Я, - кивнула, отчего-то чувствуя себя виноватой. – Но я сейчас все вымою…
  -Неважно, - Князь внезапно насупился и, засунув руки в карманы, тяжело прихрамывая, вышел. Хлопнула входная дверь.
  Лена стояла посреди кофейной с синей чашкой в руках, улыбаясь, сама не зная отчего.
  «Его удивительные глаза – серые прозрачные льдинки, бледное лицо и это интересное прихрамывание при ходьбе…»
  Она повернула голову и увидела себя в небольшом круглом зеркале на стене, прямо за Лялечкиным креслом. Несколько мгновений изумленно разглядывала, не узнавая, сама себя. Вдруг до нее дошла простая истина. Она провела пальцем по линии своей щеки и прошептала:
  -Я влюбилась.
  Что ж, этот снежный декабрьский день начинался не так уж и плохо.


* * *

  Лена шла по бульвару под хлопьями снега, падающего ей на плечи, на лицо, оставаясь крошечными снежинками на самых кончиках ресниц. Это напомнило ей игрушку из детства: небольшой стеклянный шар, внутри которого под бесконечно кружащими снежными шариками стоял сказочный голубой домик с крошечными окошками, с дверцей под затейливым навесом, с трубой на треугольной крыше. Шар подарил кто-то из маминых подруг, и Лена часами могла лежать, глядя на беззвучное, завораживающее  кружение игрушечного снега; один раз она так и уснула…
«Если я сейчас приду домой, а Санька нет, если он сегодня вообще не явится на обед – значит, Бог есть», -  мелькнула беззаботная мысль, тут же растаяв, как снежинка на ладони.
  Ей отчего-то захотелось смеяться. Несколько мальчишек впереди затеяли перестрелку снежками. Лена скатала свой собственный снежок и кинула, попав в щекастого увальня, немедленно получила ответный выстрел и радостно засмеялась. Больше всего ей хотелось пообедать сегодня в одиночестве, все обдумать, как говорит Толик, обмозговать, еще раз в подробностях вспомнив эпизод с синей чашкой.
  «Ляля с почты так и не появилась. На обед побежала?..»
  Головокружительный взгляд прозрачных глаз. Мгновение, когда, кажется, останавливается дыхание, замирает всякое движение в мире. Неподвижный, тревожно-радостно застывший мир.
  «Все ушли на обед и мне тоже пора…»
  Еще несколько головокружительных моментов, когда застывший мир, постепенно оживая, как громадное колесо, поначалу медленно покатился с горы, на ходу набирая обороты.
  «Так это вы выпили кофе?»
  «Я…»
  Свет! Конец фильма. И в памяти, в самой середке сердца – его глаза. Необыкновенные.
  Лена поднялась по лестнице на второй этаж, достала ключ, открыла дверь. Осторожный шаг в тихую теплую квартиру, где лишь на кухне тихо бормотало радио.
  «Санька нет! Значит, Бог есть».
  Все было, как и мечталось: Лена разогрела борщ, съела несколько ложек и отставила тарелку – никакого желания что-то есть, одна радость, радость, наполняющая все тело силой! Она нашла Санькину пачку сигарет и закурила, с улыбкой глядя в окно, на волшебный снег, задавший всему сегодняшнему дню ритм волшебства.
  «Сегодня же соберу все вещи и съеду к маме, - сама удивляясь собственной решительности, подумала Лена. – Вещей у меня не так уж и много, если что – Толик поможет, подвезет на своем «Жигуленке».

  Обратный путь на работу неожиданно подкинул интересную идею. Впереди Лены шли две пожилые дамы под ручку.
  -Как померла моя половина, мой милый Паша, так и я чувствую, что зажилась. Сижу, смотрю в окно, и вся жизнь передо мной, как будто фильм смотрю. Как Паша первый раз меня поцеловал – тут же покраснел, засмущался  прошептал: «Извините меня!» А я засмеялась: «Быть может, перейдем на «ты»?» Счастливее меня в тот момент не было никого на всем белом свете.
  -Ах, милая ты моя, тебе можно только позавидовать, ей-богу! Ваша история – как готовый роман, только записал бы кто.
  -Роман, который так и живет в моем сердце. Все время слышу Пашин голос. Кажется, вот сейчас обернусь и увижу его! Оборачиваюсь – никого…Плохо одной, а голос его так и звучит, как эхо. Зовет он меня.
  -Что ж тут поделаешь. Держись, Нина! Не надо унывать, надо еще пожить – для детей, для внуков…
  Невольно подслушав этот диалог, Лена почувствовала прилив вдохновения. Истории любви тысяч и миллионов половинок, нашедших или потерявших друг друга. Когда, прожив вместе целую жизнь, половинки расстаются, что ощущает оставшийся здесь, на Земле, в непривычном одиночестве?  Что сбоку поддувает.
  Мини-интервью на улице, один и тот же вопрос молодым и старым, мужчинам и женщинам: «Встретили ли вы свою половинку? Верите ли, что ваша половинка где-то ждет вас?»
  Самые разные ответы, беспечные и серьезные, раздраженные и скептические. Разные лица, но главное в каждом – глаза. Их надо приблизить, несколько десятков пар глаз – черных, голубых, зеленых, карих, молодых, задорных, слезящихся, старческих.
  «Получится?» - сама себе задала Лена вопрос и тут же ответила: «Обязательно получится!» И прибавила ходу.


***

  Вторая половина дня выдалась поистине трудовой. Больше двух часов Лена бегала по центральному прогулочному проспекту города, задавая свои вопросы заснеженному народу, настроенному в своем большинстве вполне романтически. Сенька, недовольно бурча, все это снимал, ощущая себя самым великим и несчастным тружеником на свете – два сюжета за один день, виданное ли дело! И это вместо того, чтоб, бегом смонтировав материал Ирки-дырки, сыграть с Толиком в покер, закрывшись в операторской, или просто поучить жизни новенького оператора. А вместо того – бесконечная работа, разные лица, разные голоса, ответы. И все о ней, о проклятой – о любви.
  -И дернуло тебя снимать о любви! – бурчал Сенька, снимая очередную парочку, разглагольствующую о своем знакомстве. – Нашла о чем болтать, и без любви прожить можно, даже гораздо дешевле!
  И старый отчаянный холостяк Сенька пытался отогреть застывшие пальцы своим горячим дыханием.

  Вернувшись в редакцию, румяная Лена тут же занялась приготовлением кофе в кофейной, возбужденно рассказывая отдельные, только что услышанные истории любви восхищенной Лялечке, поглощавшей йогурт. Народ, слыша их голоса, подтягивался в кофейную, занимая кресла, беспричинно улыбаясь, вставляя свои реплики и комментарии.
  Первым появился Толик. Его семейные дрязги, связанные с солидной прибавкой в весе законной супруги, отошли в сторону, и парень, в одно мгновение перенесшийся в пору своей беспутной юности, выступил с собственной великолепной историей любви.
  -У меня было самое романтическое  знакомство, - довольно улыбаясь, заявил он, лениво почесывая свой округлый животик. – После воспаления легких врач прописал мне уколы, пардон, в задницу. Прихожу я первый раз на эту волнующую процедуру и вижу ангела:  белые кудряшки, невинное личико, голубые глазки. «Снимайте брюки», - говорит ангел нежнейшим голоском. Я, весь дрожа, снимаю. «И трусы тоже, пожалуйста». Все так мило. Руки трясутся, сердце вибрирует, как мотор в бреющем полете. Спускаю штаны, оголяю свою великолепную задницу, заранее зная, что тут уж и ангел не устоит…
  Лялечка громко хохотала, откинувшись в своем кресле, кулачком ударяя о стол. На ее хохот прибежала ожившая после удачно отснятого старца Наташка, потребовала рассказать ей, в чем тут дело, отчего звучит такой жизнерадостный смех. Какие-то минуты – и вот она сама уже сгибалась пополам от хохота.
  -Кстати, напомни своей половинке историю вашего знакомства, - подмигнула Толику Лена. – Быть может, это вернет вашим супружеским отношениям прежнюю остроту.
  Толик с широкой улыбкой поднял вверх большой палец, а Лена, в ответ – свой. Все будет отлично!
  Нерешительно показался новенький оператор Андрей по кличке ди Каприо, его тут же затащили, наперебой угощая кофе, повторно пересказывая историю знакомства Толика с будущей супругой…
  Под финиш появилась томная Ирка-дырка. Историю Толика она пропустила мимо ушей. Эффектно закурила, бросая томные взгляды на ди Каприо, опустилась в кресло рядом с ним, заведя с растерявшимся парнем чрезвычайно интимный разговор. Негромким хрипловатым голосом она рассказывала длинную и довольно банальную историю своей собственной первой любви и потери девственности – разумеется, со скабрезными подробностями, которые должны были привнести в рассказ долю пикантности.
  Ди Каприо елозил в кресле, не решаясь, однако, сбежать от шокирующих откровений. В отчаянии он бросал призывные взгляды в сторону Наташи, которые легко можно было расшифровать как: «Спасите! Помогите!». Это придало последней не виданную ранее уверенность в себе. Она закинула ногу на ногу и громко произнесла:
  -Послушайте, почему это Ирина рассказывает что-то там одному Андрею? Мы тоже хотим послушать.
  Ирина лишь слегка развернулась в сторону дерзкой.
  -Потому что у нас разговор тет-а-тет.
  -Тет-а-тет? – воскликнула Наталья со смехом и хлопнула в ладоши. – Понятно! Люди, Ирка рассказывает историю своей дырки, в честь которой мы и зовем ее Ирка-дырка.
  Пожалуй, это было уж чересчур смелое высказывание, отчего все разом замолчали, сдерживая гомерический хохот, обмениваясь быстрыми насмешливыми взглядами.
  Ирка поджала губы, накрашенные помадой с блеском, поднялась, с явной угрозой развернувшись к торжествующей Наталье.
  -Послушай, ты, жалкая уродина…
  Договорить остальное она не успела. Открылась дверь редактора, и появился он сам – мрачнее черной ночи. Ирка вовремя прикусила язычок.
  -Почему не работаем? – отрывисто вопросил Князь, бросая на коллег холодный серый взгляд. – Все доделали свои сюжеты – легко, гениально, без проблем? Вот вы, Наталья, вы так переживали с утра. Все позади, ваш сюжет о столетнем старце уже готов?
  Наташа откашлялась.
  -Еще не готов.
  -Почему же вы не работаете?
  Наталья первой молча поднялась и вышла из кофейной. За ней тут же сорвался с места ди Каприо. Все остальные с изумлением уставились на шефа. Это было нечто невероятное – он разгонял посиделки за кофе! Между тем ближайшая передача была готова еще вчера, а времени на сюжеты для будущей оставалось еще предостаточно.
  Как всегда, первой нашлась Ирка-дырка. Эффектно изогнув брови, она решительно шагнула навстречу шефу.
  -Игорь Петрович, я, между прочим, сейчас бы вовсю вкалывала по отснятому с утра сюжету, если бы Елена ни с того ни с сего не увела бы у меня оператора. У нас же нет, как в крупных телекомпаниях, монтажеров, монтируют операторы или сами журналисты, а я, например, этому не обучена. Вот мне и не осталось ничего другого, как сначала поработать над сюжетом, письменно изложив его в форме сценария, обдумать оригинальные ходы. А теперь, когда Арсений, наконец, вернулся, я звала его в монтажную поработать, но он заявил, что хочет кофе.
  -Кофе, - бессмысленно повторил Князь и тут же развернулся к Лене. – И что это у вас за внезапный порыв снимать? Про что?
  -Истории любви, - подал голос Сенька.
  Не известно почему в кофейной мгновенно наступила полная тишина, которую нарушало лишь монотонное тиканье часов на стене.
  -Про любовь, - невольно скривился Князь и посмотрел на Лену с отчаяньем и ненавистью. – Почему же именно про любовь?
  Лена пожала плечами.
  -Любовь делает нашу жизнь жизнью, - решительно вступился за нее Толик. – Что может быть важнее любви?
  В этот момент часы на стене звякнули – было ровно шесть часов, конец рабочего дня. Игорь Петрович вздрогнул, взглянул на часы, на народ и взялся за ручку двери.
  -Конец рабочего дня, - произнес мрачно. – Увидимся в понедельник. Счастливых всем выходных.
  Едва лишь дверь за Князем закрылась, как Лялечка первой накинула на плечи свою шубку, шапку, схватила сумочку и махнула всем лапкой: «Пока!» За ней на выход подался Толик – по-товарищески приобняв Лену за талию, монотонно бурча что-то про планы на вечер.
  -…твоя идея про коробку конфет все же, думаю, лучше. Куплю «Золотую ниву», упаду пред толстушкой на колени…

  Настроение у Лены неожиданно испортилось. Все было тускло, ужасно – этот неприязненный тон Князя, его взгляд, в котором читалась откровенная неприязнь к ней, Лене. Почему? Что она ему сделала?
  Толик без умолку болтал, пытаясь отвлечь ее от неприятных мыслей. Сенька махнул всем рукой и убежал. Ирка-дырка намеренно замешкалась в кофейной и, интимно стукнув двумя пальчиками, скользнула за редакторскую дверь. Лена, вслед за Толиком выходя в этот момент из кофейной, оглянулась, заметила вторжение, и сердце отчего-то заныло, словно в него вошла тупая игла.
  Игла прочно сидела в сердце всю дорогу домой, когда она, махнув на прощание Толику, севшему за руль своего раздолбанного «Жигуленка», медленно свернула на бульвар, отозвалась тупой болью, словно кто-то пошевелил ее, когда Лена подняла голову и увидела светящиеся окна Санькиной квартиры.
  «Квартира Санька - я впервые подумала «квартира Санька», а не «наша квартира»!»
  От этой мысли сердце заныло еще сильнее. Открыла своим ключом дверь. Приветствие, традиционный поцелуй в щечку. Санек уже вовсю жевал только что приготовленную пиццу-полуфабрикат, от которой Лена довольно равнодушно отказалась.
  -Ты чего какая-то мрачная? – на мгновенье замер Санек, удивленно глядя на ее бледное, хмурое лицо.
  Лена пожала плечами, постаравшись улыбнуться с видом чрезвычайной усталости.
  -Выслушала претензии от Князя.
  -О, претензии Князя – это святое, - расхохотался Санек и с новой порцией пиццы отправился смотреть футбол.
  Что оставалось делать? Лена тихо вошла в темную спальню и замерла перед окном, отведя в сторону тяжелый занавес. Снег, снег – легкие хлопья, покрывающие все горизонтальные плоскости, постепенно превращаясь в толстый слой, похожий на пуховое зимнее одеяло, под которым так хорошо и уютно, не слышно ни звука, спи себе, не думай о плохом. Сколько лет прошло, сколько зим, сколько тонн снега утекло вешними водами с тех пор, как она перестала мечтать о Принце? О Принце на белом коне.
  Санек – каменная стена, за которой она забыла о волнениях жизни, за которой читала свои любимые детективы о Ниро Вульфе и комиссаре Мегрэ. Ее не касались проблемы безденежья и безработицы, она не думала о хлебе насущном и о том, что надеть. Даже деньги никогда не считала – то была прерогатива Санька, находившего в звоне монет нечто приятное. Но разве было в этом мире и покое хотя бы на грамм счастья?
  Лена рухнула на широкую постель, мгновенно забывшись сном.

* * *

  Сны – другое измерение,  стоит лишь отключиться сознанию, как душа шагает в него, как в неизвестность космоса. Что-то забывается, словно испаряется рисунок на морозном окне, стоит лишь открыть глаза. Другие сны откладываются в памяти на всю жизнь. Стало быть, они что-то да значат?
  В этом сне Лена шла по знакомой улице деревни, в которой прошло ее детство. Малиновка, улица Крупской, дом пять – дом из потемневшего дерева, резные наличники, забитые ставни.
  Дом был пуст и мертв.

Мне приснился странный сон: заколоченный дом;
Пыль и серость. Три окна – накрест досками. Видна
Белым флагом (весть о мире) занавесочка одна.

  Чей это был голос? И строчки ложились прямо поверх дома, светлого неба над крышей – словно кто-то писал по воздуху, небрежно и торопливо.

Тук-тук, кто в том доме живет?
Тук-тук. Пустой звук, и никто и не отопрет.

  Лена стояла перед тихим домом – пустым, печальным. Сколько лет прошло, сколько зим?

Но по музыке неслышной, по тоске в моей груди
Узнаю я: в доме жили (и живут!) деды мои…

 Вдруг словно окатило волной тепла, и время как будто побежало вспять, назад, против хода часовой стрелки, вернув в беззаботное детство, похожее на одно долгое жаркое лето.

  Палящее послеобеденное солнце, когда Ленка и две ее двоюродные сестры, Люда и Натка, устраивали в зеленой беседке из хмеля игру в кукольную столовую. Взрослые – дед с бабой, три мамы девочек, отец Люды и соседка тетя Маруся – садились в большой комнате за стол играть в покер.
  -Маруся, веди запись. Кто начинает?
  -Мила, ты что-то сегодня все путаешь.
  -Ничего я не путаю, с чего взяла?
  -А твой сегодня с утра на рыбалку ушел? Что мужики в рыбалке находят?..
  Доносящиеся из дома голоса, смех. Потом бабушка встает и идет на кухню, ставит чайник.
  -Дед, спустись в погреб за квасом для окрошки!
  -В такую жару только окрошка и спасает.
  -Вчера мой перепутал в погребе банки – ну, знаешь, бабуля делает себе лекарство из алоэ, выжимки, и тоже хранит их в трехлитровых банках, как и квас.  Тут жара, духота, мой спустился, хватанул банку, открыл и глотнул с жару… Боже, как он орал!
  -Могу себе представить.
В беседке Натка режет листья хмеля для игрушечной окрошки, а Люда сажает куклу за стол.
  -Надо сшить ей новое платье. Нужны хорошие лоскутки.
  -Слушайте, а я сегодня видела, как из ателье в овраг целую кучу обрезков выкинули. Наверняка там и кусочки кримплена есть.
  -Пойдем!..

  И снова чья-то рука торопливо плетет строчки – поверх смеющегося лица бабушки, раздающей карты, поверх лица деда, неторопливо разминающего папиросу.

Дед да баба. Были живы – дом живой был. Жили в мире.
Но когда душа, от тела оторвавшись, отлетела,
И на кладбище в степи дед да баба полегли, умер дом.
Душа его вышла вон (так утром тихим покидает спящих сон):
Из печной трубы, дав крен потемневших бревен стен,
Из окон и из дверей – вслед хозяевам скорей…

  Теплые, родные лица – молодые, живые; руки, выкладывающие на стол карты, чей-то торжествующий смех, запах папиросы, пепел, стряхиваемый в стеклянную пепельницу, приятные ароматы с кухни, где тетя Женя начинает готовить обед, зелень беседки – все замерло на мгновенье, стало невероятно ярким и четким, как на лучшей фотографии, и тут же потускнело, зарябило, словно время вновь с бешеной скоростью понеслось вперед, безжалостно сматывая кинопленку жизни – лица, улыбки, жесты.

  Лена вновь стояла перед мертвым домом – пустым, молчаливым. Кто-то тронул ее за плечо. От неожиданности она вздрогнула, обернулась и увидела ветхую старушку в беленьком платочке, с добрым морщинистым лицом.
  -Не узнала, девонька? Вы, детки, звали меня тетей Марусей, - старушка покачала головой. – Постарела я, это точно. Одна осталась на всей нашей улице. Выхожу вечером и смотрю: Клава померла, и сынок ее тоже, царствие ему небесное, совсем молодой был; потом Марина, Горбушкины, деды ваши – Анатолий Иванович с Татьяной Ивановной. Все померли, и мой Коля тоже. Одна я осталась, как привидение.
  Сказала и исчезла. Лена стояла и смотрела на свои руки – четкие линии на ладони. Очень четкие…

  Она лежала на спине, держа руки перед лицом, бестолково таращилась на собственные ладони. Рядом храпел Санек. Сердце бешено стучало, постепенно успокаиваясь, возвращаясь к нормальному ритму. Обычная ночь, декабрь, снег за окном. Только сон необычный. Свидание с детством! Как будто наяву была эта встреча с родными людьми, с собственным нежным возрастом, со старым домом, с деревней - милой Малиновкой. И ведь еще приснились стихи, строчки поверх изображения – стихи во сне о сне.

Мне приснился странный сон: заколоченный дом…

  Лена опустила руки, повернувшись на бочок, поджав ноги; закрыла глаза, слабо улыбнулась: «Надо будет стихи записать…и маме позвонить… родной, любимой… маме…»
  Она и не заметила, как в очередной раз провалилась в мягкий сон – на этот раз без сновидений.


* * *

  Субботнее утро, двадцать минут девятого, мирный храп Санька с правого боку. Лена осторожно, стараясь двигаться бесшумно, поднялась, подхватила с кресла халат и выскользнула на кухню. К черту душ, к черту традиционный, ленивый, под монотонное бормотанье радио, завтрак! Лена поставила на огонь турку кофе и уселась у бледно светлеющего окна наводить макияж.
  Ну и сон! За несколько мгновений словно вновь пережила счастливые моменты детства. Почему счастливые, что в них было такого уж великого? Ничего. В этом, наверное, и есть счастье – когда мы дети, нам не нужно слишком много, достаточно любви наших мам и бабушек-дедушек, непритязательных игр и ласкового солнышка над головой. Да, впрочем, разве сейчас что-то изменилось? Это только кажется, что сейчас для счастья необходимы дорогие вещи, бижутерия, машина и прочее, и прочее. Все так же, как и в далеком детстве: если мы не чувствуем рядом любви, все мгновенно обесценивается, и мы ощущаем себя самыми несчастными на белом свете людьми.

  Мне приснился странный сон…

  И ведь еще были стихи в этом странном сне – стихи в странном сне о том, что приснился странный сон! Лена отложила в сторону косметичку, нашла на полке ручку, лист бумаги и торопливо принялась записывать строчки, которые тут же точно проявились на фотобумаге:

Мне приснился странный сон: заколоченный дом;
Пыль и серость. Три окна – накрест досками. Видна
Белым флагом (весть о мире) занавесочка одна…
Тук-тук, кто в том доме живет?
Тук-тук. Пустой звук, и никто и не отопрет.
Но по музыке неслышной, по тоске в моей груди
Узнаю я: в доме жили (и живут!) деды мои…
Дед да баба. Были живы – дом живой был. Жили в мире.
Но когда душа, от тела оторвавшись, отлетела,
И на кладбище в степи дед да баба полегли, умер дом.
Душа его вышла вон (так утром тихим покидает спящих сон):
Из печной трубы, дав крен потемневших бревен стен,
Из окон и из дверей – вслед хозяевам скорей…

  Когда все было записано, она еще раз перечитала, чувствуя, как от простых слов сжимается сердце. «Нужно поехать в деревню, сегодня же, немедленно!» - пришла вдруг решительная мысль, и Лена ощутила радость, словно в деревне и правда кто-то ее ждал, будто живы еще были дед с бабой. Во сколько ж там был первый рейс автобуса?
«Успею? А ведь я еще хотела маме позвонить».
Лена пару минут поразмышляла и решительно придвинула к себе телефон. Набрала номер. Гудки. Голос – голос мамы.
  -Да?
  -Мам, доброе утро.
  -Вот это сюрприз! Дочка звонит мне в субботу, с утра пораньше. Я была уверена, ты до полудня будешь дрыхнуть.
  -Сегодня особый день. Мне приснилась деревня, деды и все наши, словом, ты понимаешь.
  Молчание, вздох.
  -Думаю, что понимаю.
  -Так вот, сразу перейду к делу. Как ты смотришь на то, что я сегодня, ближе к вечеру перееду к тебе? Моя комната, надеюсь, никем не занята?
  На том конце провода после короткой выразительной паузы мама вдруг весело рассмеялась.
  -Развод и девичья фамилия?
  -Нет, серьезно, ма. Я снова хочу поселиться в собственной комнате. Ведь ты не будешь против?
  -Почему же я должна быть против? Ленка, я тебя сто лет не видела. Как ты, у тебя все хорошо, без проблем?
  -Все хорошо.
  -Ну, и слава Богу. Если все дело лишь в ваших взаимоотношениях с этим твоим стоматологом…
  -В том-то и дело, мам, что с ним вроде бы все в порядке, все путем, спокойно, как на кладбище.
  -Ага, а тебе, значит, захотелось приключений.
Лена с печалью смотрела, как за окном снежный ветер заметал дорожки, завывая, заставлял редких прохожих прятать лица за поднятыми воротниками пальто и шуб.
  -Быть может, все гораздо проще. Предположим, мне просто захотелось нормальной жизни – чтобы любить и быть любимой. Как дед с бабой, как вы с папой.
  Вновь пауза, мамин вздох.
  -Хорошо. Жду тебя вечером.
  -До встречи.
  Горячий глоток кофе. Быстрое облачение в теплую одежду, учитывая предстоящее долгое путешествие в деревню, блуждание по запорошенному снегом кладбищу. Под финиш Лена торопливо начиркала записку Саньку, прикрепив ее на зеркало в прихожей: «Я решила съездить в деревню, навестить могилки дедов. Ленок». Сумочка, ключи, деньги. Good by, my love, good by!

* * *

  День был ясный, морозный, холодное зимнее солнце светило, слепило ровным кругом на белом небе. В автобусе, который, как и десять, пятнадцать и даже двадцать лет назад, вез ее в деревню, Лена сидела у окна, с интересом глядя на мелькающие картинки родного города, вскоре сменившиеся  ровной полосой дороги с покрытыми снегом полями по обеим сторонам. 
  Всю дорогу она думала о своем странном сне. Странный сон. Обычно снится какая-нибудь глупость, своего рода сублимация переживаний дня, тайных желаний, склок и ссор. Вся эта чушь тут же вылетает из головы, стоит лишь открыть глаза, а тут… Она четко помнила каждую деталь сна, каждое слово. И это стихотворение. Можно ли сказать, что это она, Лена, написала его, если оно ей приснилось? Но если не она, то кто тогда их написал? Старый дом?

  Лена залезла в сумку, отыскала листок со стихами, что бегом накарябала сегодня утром, распрямила, разгладила бумагу и еще раз перечитала, после чего погрузилась в размышления. Пожалуй, самое странное в этом сне – финальное появление старушки, назвавшейся тетей Марусей, и то, что она сообщила: все старики на их улице умерли, в том числе и муж тети Маруси, дядя Коля. Осталась одна она.
Неужели это правда? Последний раз Лена была в Малиновке на похоронах бабушки, пять лет назад. Дед умер на два месяца раньше. Собралась вся родня, в том числе и две Ленины кузины – повзрослевшие замужние дамы, Натка с Людой. Были на похоронах и соседи – тетя Маруся с дядей Колей, тетя Клава, тетя Марина. Конечно, все они здорово постарели, так что Лена их сразу не узнала, ведь в детской памяти остались совсем другие лица. И что ж, значит, теперь их тоже нет, в живых осталась одна тетя Маруся?
  «Одна я на всей улице…»
  Тетя Маруся, самая энергичная из всех. Она держала две коровы, снабжая соседей отменным молоком, уток, поросят, кур. У нее был самый большой огород с полным набором овощей да еще небольшой сад. Как она сейчас?

  Автобус мирно урчал. Очнувшись от своих мыслей, словно от сна, Лена взглянула в покрывшееся ледяными узорами окно, потерла перчаткой, расчистив ровный круг. Что там? Белое, бескрайнее поле внизу, а над ним -  голубовато-белое поле неба. За два часа пути лишь три небольшие деревеньки, словно всеми забытые, оглушенные снегом, превращенные в сказку. Кто может жить в домике из потемневшего дерева, с окошками, украшенными узорными ставнями, с тяжелой дверью над крыльцом из трех высоких ступеней, с треугольной крышей, где из трубы вьется сизый  дымок? Только добрая старушка-волшебница, знающая секреты трав, добрые и злые приметы, с первого взгляда видящая все беды и боли одинокого сердца странника.
  Вот уже и небольшое село под романтическим названием Золотая Степь, здесь -поворот на девяносто градусов, уже через каких-то десять минут покажутся первые домики родной Малиновки – огороженные заборчиками, с сарайчиками и стогами покрытого брезентом сена, со светящимися окнами, полускрытыми яблоньками да вишнями, запорошенными, занесенными снегом. Так хорошо знакомые, родные с детства картинки!
  Она сошла в самом начале деревни. Дорога мимо колхозных ферм, мимо строительного участка и древней, совсем заброшенной водяной башни, а в конце – большое, старое деревенское кладбище, привольно раскинувшееся в раздольной степи.  Город мертвых.
  Лена шагнула за кладбищенские ворота, порадовавшись, что дорожка вокруг крайних могил хорошо утоптана – значит, на днях тут кого-то хоронили. Тут же вспомнились таинственные рассказы из детства: каждый  раз душа последнего похороненного на кладбище встает у кладбищенских ворот как страж и стоит до тех пор, пока не похоронят кого-то нового, кто его и заменит. Их дедушка, Авлошенко Анатолий Иванович,  упокой, Господи, его душу, наверное, дольше всех простоял у кладбищенских ворот – наверняка в своей сетчатой шляпе, стареньких, бечевкой подвязанных очках, широченных рубашке и брюках, в которых словно бы утопало его худенькое, сухое тело. Дед простоял у ворот – как при жизни стоял у автостанции, терпеливо дожидаясь приезда детей – ровно два месяца, дождавшись дня смерти своей супруги, Татьяны Ивановны, урожденной Сорокиной, которая и сменила его на посту…

  По дорожке Лена обогнула старую часть кладбища, прошла мимо немецкой его части, где в центре возвышался громадный крест из почерневшего дерева. Под этим черным крестом были захоронены первые немецкие поселенцы Малиновки, в те давние годы называвшейся Мариенталь. Это было не просто село, но столица кантона немцев Поволжья. В годы войны немцы были депортированы в одну ночь, сутки село простояло бесхозным – дико мычали недоенные коровы, кудахтали куры. Полная анархия царила вплоть до момента, когда начали прибывать первые поселенцы с Украины…Все прошло!
  Вот и крашеный в небесно-голубой цвет памятник на могиле деда и бабы, их милые, добрые лица, губы, чуть тронутые улыбкой.
  -Добрый день, дед, добрый день, ба.
  Дед да баба – их образы в детской памяти четко спаяны с летом, когда они, три кузины, приезжали в деревню на каникулы.
  Бабушка, как никто, пекла чудесные пирожки: маленькие, аккуратненькие, с вишней и со смородиной, с клубникой и с крыжовником, в запекшейся, хрустящей сладкой корочке.
  -Горяченькие сладкие пирожки да с парным молочком – такого, небось, в городе-то у себя сроду не ели!
  Лукавый взгляд бабулиных карих глаз. Она поворачивается к плите, и Лена видит ее профиль, мгновенно вспоминая, что он – бабулина гордость. Как однажды она повернулась к внучкам этим самым профилем и провела пальцем по собственной линии лба, безупречно прямого носа, чуть припухлых губ.
  -Видите? – торжествующая улыбка. – Фирменный профиль Сорокиных. Мне, когда еще девчонкой была. Все подруги завидовали. Царский профиль! Так все и говорили.
  Дед, слыша такие разговоры, только усмехался, сидя на ступеньках крыльца, ремонтируя удочку.
  -Царский! Слыхали такое? Выходит, я муж царицы? Значит, и я – не кто-нибудь там, а царь!..
  Дед был молчалив, вставал рано, уходил на рыбалку, а мог целый день трудиться на собственном небольшом огородике. Математик, он с легкостью «щелкал» задачки по высшей математике для ленивых внуков своих бывших учеников.
  Зато в каких-то вопросах дед внезапно оказывался полным простаком, не знал. Казалось бы. Очевидных вещей. Например, что ужи умеют плавать.
 -Ой, ну, дед, ты меня раньше времени в гроб вгонишь!
  Бабулин громкий смех на крыльце. Дед стоит перед ней в майке и семейных черных трусах до колен. Сердито хмурится.
  -Ну, что я мог поделать, раз моста через речку никак не построят? Как обычно – снял брюки, ботинки, чтобы держать их левой рукой над водой. Я каждый раз так делаю! Просто сегодня попался этот ужик - весь извивался в воде, тонул. А я его подхватил, спас, ведь тварь живая. Ну, а вещи мои тут и упали в воду. Сгинули. Зато ужик жив.
  Гордость на лице деда – точно такое же выражение, как и у бабули, когда она демонстрировала собственный царский профиль! Не зря говорят, что за долгие годы брака супруги становятся похожи друг на друга. Вот и сейчас бабуля усмехается точно так же, как дед на ее «царский профиль»:
  -Ужик-то тварь живая, это точно. Жаль только, что говорить он не умеет, не то сказал бы тебе, что и сам прекрасно плавать умеет! Неужто ты этого не знал? Ну, дед, в твои-то годы! Срам такой, как последний дурень утопил штаны с ботинками из-за ужика. Тьфу на тебя!..
  Все было как вчера – звучные голоса, яркие краски, жаркое лето. Все прошло. И вот – лишь два портрета на могильном камне…

  Лена постояла, глядя на родные лица, улыбаясь давним воспоминаниям. Небо над кладбищем было огромное, словно затянутое серой пеленой, и единственное, что нарушало тишину, это мрачное карканье огромных ворон, садящихся на кресты соседних могил, внимательно наблюдая за Леной, которая, вздохнув, достала из сумки пакет карамели, печенье, аккуратно разложила все на могильной плите, рядом с искусственной  розой, воткнутой в снег. Перекрестилась и медленно побрела назад. 
Родная деревня, словно уснувшая под неслышные песни, забывшаяся во сне про прежние счастливые времена, постепенно и четко изменяющаяся. Новый корпус школы, плиты, на которых выбиты имена ветеранов войны; а на месте, где раньше стоял огромный деревянный магазин – пустота. Сгорел магазин? Скорей всего.
  Дорожка вниз, вниз – вот и почта, ни в чем не изменившаяся, а напротив – до боли знакомые, почерневшие от бесконечных дождей и снегов, словно уснувшие навеки дома. Дом тети Марины, разделенный на две части: с одной стороны вход в ее половину, с другой – в дом тети Клавы; дом Горбушкиных с современной пристройкой новых хозяев, дом тети Маруси и, наконец, милый дом деда и бабы, умерший вместе с хозяевами.

Умер дом. Душа его вышла вон –
Так утром тихим покидает спящих сон…

  Действительно – мертвый дом. Темный, словно тяжело осевший, блеклые занавески на кухонном окне.
  -Ищите кого? – неожиданно раздался голос за спиной.
  Как в собственном сне, Лена вздрогнула и обернулась.


* * *

  Старушка в пушистом сером платке, в стареньком полушубке стояла перед ней, подслеповато щурясь, улыбаясь бледными, иссохшими губами.
  -Тетя Маруся?..
  Лена смотрела на старушку из своего сна, ничего общего, казалось бы, не имеющую с той тетей Марусей из детства – смуглой, с блестящими темными глазами, с густыми, чуть тронутыми сединой волосами, убранными в какую-то замысловатую прическу.
  Сколько лет прошло с тех пор – двадцать с лишком? Последний раз она проводила здесь лето, когда ей было десят лет, потом начались лагеря, отдых с родителями в Крыму и прочие радости. Неужели же возможно так постареть за каких-то пару десятков лет?
  -Тетя Маруся, я - Лена, внучка ваших бывших соседей Авлошенко, Анатолия Ивановича и Татьяны Ивановны, помните меня?
  Старушка схватила Лену за руку, подслеповато щурясь, приближая к ней свое лицо, вглядываясь.
  -Лена! Конечно, помню. Лена, Натка да Люда, все ходили втроем, как приклеенные, на моего внука посматривали и хихикали. Я для вас специально каждое утро ставила трехлитровую банку молока, как раз под кустом вишни у калитки, помнишь?
  Лена молча кивнула, отчего-то ощущая вдруг привкус слез во рту. Тетя Маруся вздохнула.
  -Все прошло, как и не было – внуки выросли, разлетелись, старики поумирали. Все умерли на нашей улице, Лена, одна я осталась. И Коля мой помер. Бывает, по дому все дела сделаю, к курам своим выйду, покормлю, если яйца есть, соберу. Время свободное, вот и выйду на улицу, к калитке, как раньше бывало. Гляну в одну сторону – никого, все мои знакомые померли, гляну в другую – то же самое. Что делать? Возвращаюсь к себе – дверь запру да сижу, телевизор смотрю или чай пью. Давай, тебя угощу, Лена, ты ж тут совсем замерзла, небось. Пойдем, пойдем!
  В доме тети Маруси ничего не изменилось – на окнах те же шторы шоколадного цвета, белоснежная скатерть на столе, стулья и кресла, телевизор, накрытый вышитой салфеткой, мирное, мерное тиканье часов. Время здесь словно замерло на месте.
  Тетя Маруся, усадив гостью в кресло, засуетилась с чаем, выставляя на стол чашки, блюдечко с вареньем, печенье.
  -А вы мне вчера снились, - сказала Лена, с удовольствием отпивая обжигающий, крепкий чай. – Снилось, что вы стоите на нашей улице и говорите слово-в-слово то, что только что мне сказали – что все прежние соседи умерли, одна вы остались.
  -Все правильно, - вздохнула тетя  Маруся. – Что ж ты удивляешься, ничего странного. Если я каждый день об этом думаю, как увижу нашу улицу, чего ж ты хочешь? Видела, на доме моем антенна торчит? Нам ведь не видно, какие там волны она ловит, торчит себе и торчит, а мой телевизор из-за  этого показывает всякие фильмы да передачи, я вижу людей, которых сроду не знала и которые за тыщи верст от меня. Разве это не чудо? Вот и я думаю об одном и том же каждый день. Может, от меня тоже какие волны идут, невидимые, а в них – моя любовь, моя боль, что жизнь пролетела так быстро, незаметно. Вот ты однажды и поймала одну такую мою волну, да увидела свой сон, как я или кто другой смотрим фильмы по телевизору?..
 Лена невольно улыбнулась. Интересная интерпретация физики! Какой антенной души поймала она тоскливые мысли одинокой старушки? И почему именно сейчас?
  Тетя Маруся, прищурившись, внимательно смотрела на Лену. Поправила на голове свой платок и вздохнула.
  -А ты настоящей красавицей стала, Ленонька, уж я-то вижу настоящих красавиц. Но только ты несчастная, страдаешь много, а в твоем возрасте страдания одни – из-за любви несчастной, уж это точно. Слушай меня: мы с тобой две женщины, ты молодая, я – старуха. Давай, рассказывай мне все как есть, быть может, я чем и смогу тебе помочь.
  На улице вновь пошел хлопьями снег. Глядя на него через окно, Лена начала свой рассказ. Он строился легко – слово за слово, сцена за сценой, начиная с утреннего скандала из-за уведенного Иркой-дыркой оператора, завершая взглядом на неожиданно новое и прекрасное лицо шефа – взгляд поверх синей чашки кофе.
  Окончание вышло смятым: вдохновенный сюжет о влюбленных всех возрастов, общий смех в кофейной и – неожиданный гнев Князя, разогнавшего всех,  пожалуй, впервые в жизни.
  Тетя Маруся слушала, откинувшись на спинку старого кресла, сцепив на животе морщинистые руки.
  -Ну, вот и все, - горестно завершила свой рассказ Лена. – Игорь Петрович меня терпеть не может, зато с Иркой у него теперь завяжется крутой роман, не зря она к нему в конце дня в кабинет нырнула. А я окончательно разлюбила своего Санька и решила вновь переехать к маме. Понимаете, мы вот уже десять лет живем вместе. Влюбленность прошла, страсти нет… А вся эта история словно вдруг открыла мне глаза. Зачем мы вместе? Если нет любви, лучше жить одной. Или с мамой.

  Ее монолог прозвучал на удивление искренне и трогательно. Едва замолкли последние слова, как в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да завыванием ветра снаружи. Тетя Маруся смотрел на Лену с печальной, мудрой улыбкой.
  -Бедная девонька, - покачала она головой. – Бедная, бедная. Так, небось, до сих пор и сама не поняла, что с тобой приключилось?
  Лена с удивлением посмотрела на старушку.
  -А что тут понимать? Я влюбилась и не встретилась со взаимностью, а потому осталась одинокой и несчастной.
  Тетя Маруся, грустно улыбаясь, покачала головой.
  -А как ты влюбилась? Когда стала вдруг его лицо разглядывать, глаза да все прочее? После того, как выпила чашку кофе. Не просто чашку кофе – чашку кофе из его рук.
  Лена непонимающе смотрела на собеседницу. Та лишь махнула рукой.
  -Глупые вы, современные молодые люди. Когда невидимые волны через антенну показывают вам всякие-разные фильмы, вы не удивляетесь – стало быть, наука, физика! А как приснятся мысли другого человека, вы пугаетесь – магия, колдовство! Твой начальник влюбился в эту вашу Ирку – он просто в сети ее попал, от таких баб идут собственные, очень уж сильные волны женской силы. Вот он и попал в них, как рыбка в садок, а сам думает, что влюблен, что любит ее. И захотел, чтобы она тоже в него влюбилась. Но она слишком глупа и жадна, чтобы полюбить такого мужчину, для нее главное - деньги. А начальник ваш, я так думаю, не шибко богат. Вот он  и он обратился к ведьме. Она заговорила чашку кофе, он перелил ее в термос или еще куда, и принес на работу. Дождался, когда вернулась ваша Ирка, и угостил ее заговоренной чашечкой. Да только он, бедняжка, не знал, что девица кофе пить не будет и оставит чашку на столе, чтобы ее выпила ты.
  Пораженная Лена, замерев, смотрела на сухое старческое лицо с мудрой полуулыбкой.
  -Ты выпила заговоренную на любовь чашку кофе, в том все дело, - твердо кивнула тетя Маруся. – И я думаю, в том был промысел Божий. Уж больно вы подходите друг к другу, это я по рассказу твоему поняла. Оба серьезные, много болтать не любите, собой не красуетесь, работу любите. Вот Бог и поднес эту чашечку прямо тебе в руки – чтобы ты обратила внимание на свою половинку, на своего мужчину. Не важно, что он хромой, одинокий, молчаливый. Все изменится, когда вы будете вместе.
  -Но как же! - воскликнула Лена. - Что может быть такого в этом кофе, чтобы я сразу же влюбилась? Я не верю, тетя Маруся. Это слишком похоже на детские сказки.
  Сказала, а сердце гулко билось в груди: «Верю! Верю! Верю!»
  Тетя Маруся подлила себе чаю.
  -Верю – не верю, брось все из головы. Разные ведьмы есть, одни на иноземном языке заговор делают, другие  собственный придумывают, а иные велят, чтоб сам заказчик сказал то-то и то-то. Знаешь ведь, небось, от какого слова слово «ведьма» пошло? От слова «ведать», «знать». То-то. Ведьмы все знают получше современных физиков да химиков.
  Лена сидела, вся красная от тепла, горячего чая, странных мыслей и открытий.
  «Чашка кофе! Чашка кофе!»
  -Тетя Маруся, а как же стихи в моем сне? Они какими такими волнами ко мне прилетели?
  Тетя Маруся рассмеялась.
  -А что стихи? Это твои собственные мысли, твой талант. Запиши их, отнеси в газету – я уверена, что они там кому надо непременно понравятся и их напечатают. Разве это плохо? Стихи про родную деревню, про дом, деда с бабой. Наверное, это многим близко.
  Она отпила чаю, со вздохом поставила чашку на стол.
  -Мне стихи твои пришлись по душе. Хорошие, мудрые. Все правильно: умерли хозяева, а вслед за ними и дом помер. Бог знает, где сейчас души Анатолия Ивановича да Татьяны Ивановны, царство им небесное. Быть может они и вправду живут сейчас где-нибудь на Луне, в своем собственном доме, как в зеркальном отражении? Ведь не зря же мы, когда нам грустно, вздыхаем на Луну: как вы там, родные наши?

  Вечером Лена вернулась в город. Неторопливо шла по хрустящему под ногами снегу, размышляя о том, насколько можно верить всему услышанному сегодня от тети Маруси.
  Ведьмы! Сколько романов, фильмов, сказок, сплетен, Бог мой! А ведь если вспомнить, то тогда, в счастливое время собственного детства, в родной Малиновке – ведь тогда тоже ходили слухи про саму тетю Марусю! Говорили, что она ведьма, что у кого-то «сглазила» корову, кого-то исцелила от смертельного недуга… Лена даже замерла на месте, так что на нее налетел, испугавшись, прохожий.
  -Девушка, вам плохо?
  Лена посмотрела на него невидящим взглядом, улыбнулась.
  -Все хорошо. Извините.
  И снова пошла, глядя на серебристую Луну в небе, где, по предположениям тети Маруси, живут души наших родных  умерших.
  Атеистка и суровая реалистка мама, как и предполагалось, не поверила во всю эту мистику. За вечерним чаем они едва не разругались, сойдясь в жестком споре по поводу пресловутой чашки кофе. Мама просто хохотала над предположением о колдовстве.
  -Просто-напросто твой шеф хотел угостить кофе именно ту вашу девицу, а ты взяла и выпила все сама, да еще и чашку не помыла. Вот ваш шеф и взъярился. Ничего, помилуется с этой вашей Иркой-дыркой, да быстро в ней разочаруется, уж ты мне поверь. У него мозги есть, а у нее – одна дырка, прости меня, господи, И про твою любовь могу сказать: милая моя, все мы так или иначе влюблялись в своих начальников. Дело привычное, особенно если начальник не дурак. Так и у тебя – не боись! Как говорится, все пройдет зимой холодной. Доча, ты еще встретишь свою половинку.
  Так неожиданно серьезно и в какой-то мере патетически завершился этот сумбурный день, полный впечатлений, добрых воспоминаний, новых знаний и размышлений о снах. Засыпая, Лена видела перед собой синюю чашку с кофе - самым что ни на есть крупным планом.
  «Чашка кофе. Неужели все это – из-за одной лишь чашки кофе?»
  Это была последняя связная мысль в тихом сумраке спальной комнаты, прежде чем Лена беззвучно и молниеносно нырнула в безграничное пространство сна.


* * *

  Новая неделя начиналась с неприятных переживаний. Во-первых, Санек. Удивительно – в полном безразличии друг к другу прожить столько лет, а потом делать гадости из-за того, что один решил оставить другого!
  Все началось еще в воскресенье, когда, встревоженный отсутствием Лены, он начал названивать ей на мобильный. Все в стиле «Где ты? Что случилось?!»
  Лена, вся под впечатлением от поездки в Малиновку, размышлениях о любви, о чашке кофе, колдовстве и физике, вяло и безразлично попыталась объяснить, что любовь накрылась медным тазом, и потому она поживет пока у мамы в девственном одиночестве, а за вещами приедет в понедельник после работы или попозже – как получится.
  Санек от этой новости внезапно рассвирепел, немедленно заподозрил измену и начал названивать на домашний телефон, изводя Ленину маму миллионом вопросов о причинах столь неожиданного поведения ее дочери.
  Мама поначалу  неторопливо раскладывала перед Саней ситуацию, как карты пасьянса, мирно и спокойно пытаясь  утихомирить парня. Но получая на каждый свой расклад миллион новых нервных вопросов и восклицаний, сама начала нервничать, повышать голос, а под конец просто обозвала Санька дубиной и бросила трубку. На этом звонки прекратились, и мать с дочерью, нахохотавшись вволю, посмотрели американский боевик, а затем отправились спать.
  Эпопея продолжилась в понедельник: Санек, видимо, отпросился с работы и с утра начал названивать Лене в редакцию. Уединившись в своем кабинете, Лена угрюмо пила кофе, а Лялечка трижды прибегала, вызывая ее к телефону. Каждый монолог Санька завершался тем, что Лена в тихой ярости, под любопытнейшими взглядами Лялечки, сжимала губы и бросала трубку. На четвертый раз она не стала ничего слушать, сразу положив трубку на рычаг и обратившись к Лялечке с вежливой просьбой не звать ее больше к телефону на этот голос, отвечая, что ее в редакции нет.
  В этот момент дверь Князя открылась, и появился он сам – неожиданно розовощекий, улыбающийся и словно бы всецело довольный и жизнью, и всеми окружающими, и самим собой. Приветственно кивнув Лене, он энергично повернулся к собственной секретарше Лялечке.
  -Ляля,  что случилось? Я никак не могу позвонить в министерство, телефон постоянно занят. Что за разговоры в рабочее время?
   Лялечка немедленно ткнула пальцем в сторону мрачно надувшейся Лены.
  -Это ей звонят, у нее и спрашивайте!
  И Лялечка принялась обиженно припудриваться, бросая хитрые любопытные взгляды на Князя и вспыхнувшую Лену.
  -В чем дело? – Князь смотрел на Лену со снисходительной улыбкой. – Надеюсь, ваши звонки связаны с работой?
  Лена сухо поджала губы.
  -Отнюдь.
  Князь растерянно поправил безупречный галстук – темно-синий галстук на фоне безукоризненно отглаженной рубашки в тонкую голубую полоску.
  -Отнюдь? Ну, надеюсь, это больше не повторится. Работайте, а личные дела оставьте на свободное от работы время.
  Он откашлялся и взглянул на Лену с неожиданной теплотой.
  -Надеюсь, я вас не обидел?
  Эта вежливая и абсолютно безобидная фраза прозвучала для Лены как изысканнейшее оскорбление. Князь добился любви Ирки-дырки, провел с ней несколько часов, а, возможно, и всю ночь, и потому сейчас выглядит добрым боженькой.
  Лялечка с любопытством переводила взгляд с Князя на Лену и обратно.
  «Надеюсь, я вас не обидел?»
  Лена, дернувшись, взглянула на Князя с неожиданным для самой себя раздражением и даже со злостью.
  -Вы? Чем вы-то можете меня обидеть?
  Выкрикнула и вылетела вон из кофейной.


* * *

Обычный зимний день – с холодным ветром, морозный, не ласковый. А ко всему прочему – понедельник! Даже не верится, что еще только пару дней назад все было совсем по-другому: волшебными хлопьями невесомо падал снег, воздух был чист и свеж, как поцелуй ребенка, а сердце радостно билось, словно предвкушая чудо. Как все изменилось!
  Погода ужасная, с утра звонки Санька портят настроение, а Князь весь словно светится от счастья – ясно, по какой такой причине. Ах, эта стерва, проклятая Ирка-дырка! Неужели же Князь не видит, что это лишь раздешевая душонка, которая никого, кроме себя самой не любит? Неужели его обманул ее приторный голосок, стоны и прочая дребедень?
  Лена стояла у окна и смотрела, как ветер метет улицу белой метлой, толкает прохожих в спины, обжигает им лица ледяным холодом. Все изменилось. Все плохо.
  Вообще, если говорить начистоту, прямо и откровенно: есть ли настоящая любовь на свете? Истинная, преданная, самозабвенная? Ну, Ромео и Джульетта в счет не идут: это вовсе не пример великой любви. Начнем с того, что оба – тинэйджеры, принявшие безумную страсть своего безумно-прекрасного возраста (элементарное половое созревание!) за любовь. Возможно, тут помогла и извечная война их родов, одухотворив страсть любовью. Когда не дают видеть предмет вожделения, когда каждая встреча – как подарок небес, невольно начинаешь обоготворять любимого, слагать стихи его губам и глазам.
  Что было бы, не будь вражды Монтекки и Капулетти? Ромео и Джульетта обвенчались бы в церкви и зажили семейной жизнью. Сначала – бурные соития, ахи и вздохи, голова кругом. Затем – беременность Джульетты, ее изжоги и отрыжки, невольные мысли у бедняги Ромео: «Боже, как она подурнела – нос словно отек и этот ужасный живот…» первое время он стыдливо прогонял бы эти мысли, а потом…Да плюс ребенок – крики-вопли, запах мочи и теплого материнского молока. В четырнадцать лет трудно ощутить себя отцом. Эх, погулять бы! А вокруг столько юных и прекрасных дам, да шаловливых служанок…
  Нет, великую любовь и нарицательность именам Ромео и Джульетта придала именно вражда! Ну, ладно – великая литература, великие имена. А обычные люди? К примеру, ее отец и мать. Любили ли они друг друга? Наверное. Но в этой любви было больше обыденности, если не банальности. Общая юность, молодежные тусовки, годы прекрасного студенчества – это понятно. Но с юностью уходит и то, что в великой литературе называют Любовью. Остается привычка. И общие дети, ответственность друг перед другом и перед ними.
  Лена невольно улыбнулась, вспомнив, как смотрел на нее отец. С чуть удивленной улыбкой. «Знаешь, Ленка, ты – просто копия матери, когда мы с ней только познакомились». Копия мамы! Значит, воспоминания любви у него все-таки были связаны с юным лицом мамы? А как он реагировал на ее морщинки? Конечно, он все понимал, ценил. И – тосковал по юности. «Когда мы были молодыми…»
  Работа, быт, «денежки счет любят». Мама тоже словно просто привыкла. Что рядом с ней – ее муж, ее стена, за которой порой можно спрятаться от проблем. Но любовь! Была ли тут любовь? Впрочем, когда отец погиб, мама плакала. Когда думала, что ее никто не видит - не слышит…

  Звонок мобильного. Лена лишь взглянула – опять Санек, горит желанием наговорить гадостей. Она с брезгливой усмешкой дала отбой. Пусть побесится! Придется попросить Толика поехать с ней за вещами. Не стоит рисковать, Санек может попытаться не выпустить ее из собственной квартиры, с него станется.
  Лена в очередной раз заправила кофеварку, не думая ни о чем конкретно и одновременно о миллионе вещей – о снеге и зимнем холоде, о маме и домашнем тепле, о прошедшем детстве и неопределенном будущем, таком же мрачном и холодном, как зима за окном.

  Ближе к трем часам из кофейной вдруг ни с того, ни с сего раздались крики, звуки ударов и пронзительный Лялечкин визг. Лена, почуяв неладное, на мгновение замерла, нахмурилась, инстинктивно сжав кулаки, и тут же кинулась за дверь.
   Картина, представшая ее взору, могла бы произвести неизгладимое впечатление на любого человека: перед Лялечкиным столом на полу катались, крепко сцепившись в одно целое, ее бывшая любовь Санек и любовь новая, безответная – Князь. Лялечка стояла за своим столом и с отчаянным наслаждением  визжала, пальцами зажав себе уши.
  Следом за Леной в кофейную вбежали Толик с Сенькой, тут же кинувшись разнимать дерущихся. После нескольких минут рукопашного боя, пыхтения, криков и возни, сцена приняла следующий вид:  Сенька с Толиком (у Толика смешно торчал единственный клок волос, которым он прикрывал лысину) вдвоем едва удерживали Санька, не давая ему  вновь броситься на Игоря Петровича, который стоял перед Лялечкой, возбужденно поправлявшей ему волосы, галстук, приводя внешний вид шефа в относительный порядок.
  В самый разгар блестящей сцены в кофейной появились новые персонажи: Наталья на пару с новеньким ди Каприо, а следом за ними – пронырливая Ирка-дырка.
  -Что тут у вас происходит, такие крики! – проговорила Наталья и тут же замерла на месте при виде разгневанного Санька, удерживаемого двумя сотрудниками и взъерошенного Князя. Ди Каприо, остановившись рядом с Натальей, лишь присвистнул.
  Ирка-дырка замирать на месте не стала. Небрежно оттолкнув от Князя дурочку-Лялечку, она собственноручно поправила его каштановые волосы и галстук, отряхнула от пыли пиджак и нежно провела ладонью по красной от взбудораженности щеке.
  -Игорь, что происходит? На тебя напал этот сумасшедший? Нужно немедленно вызвать милицию.
  -Вызывайте, давайте – милицию, полицию, мне все равно, - Санек вновь рванулся и взвыл от бессильной ярости. – А у тебя, гляжу, не одна моя Ленка, и другие есть на замену – секретарша, эта вот красотка. Так ты, выходит, Казанова, хоть и хромой?
  Лена в одно мгновенье онемела: Санек говорил так, словно сто лет знал о ее связи с шефом – связи, которой на самом деле никогда не было. Но разве кому что докажешь? Тот час пойдут разговоры, что, выходит, между Леной и шефом… О, Господи!
  -Санек, ты с ума сошел? Ты хоть соображаешь, о чем говоришь? – дрожащим от гнева голосом выкрикнула Лена.
  Санек мгновенно развернулся к ней, вместе с собой развернув крутым виражом обоих своих охранников, державших его за руки.
  -Что я говорю? Да то, что вижу – ты ушла от меня, ведь так? А где это видано, чтоб баба ушла просто так, к маме жить! Вывод очевиден – у вас шашни с шефом, с кем же еще!
  В том была блестящая логика типа, подобного Саньку: если баба бросает такого красавца-стоматолога, то, безусловно, ее выбор – в пользу если не более красивого, то более состоятельного, либо кого-то рангом повыше. В данном случае на эту роль подходил лишь шеф Лены – Князь, Игорь Петрович. Ну, а то, что главный редактор городского телевидения не держит руки по локоть в золоте, Саньку вовек не доказать. Каждый судит в меру собственных представлений о мире.
  В том была блестящая логика типа, подобного Саньку: если баба бросает такого красавца-стоматолога, то уж непременно ее выбор – в пользу если не более красивого или богатого, то в пользу начальника. Начальник! Святое слово для Санька. Да к тому же, по его рассуждениям, руки начальника городского телевидения были по локоть в золоте. Начальник-богач. Так-то.
  Лена не нашлась что ответить. Она лишь поджала губы, развернулась и стремительно вылетела вон из кофейной. Одновременно с ней Князь, осторожно отодвинув от себя Ирку с ее заботой и вздохами, развернулся и мгновенно исчез за дверями своего кабинета.
  Ответная реакция всего коллектива на все произошедшее привела к тому, что кофейная стала похожа на базар. Все одновременно загомонили: комментировали, хихикали, удивлялись и прочее, и прочее.
  Толик хлопнул по плечу зло сопящего Санька, чья физиономия до сих пор была багрового цвета.
  -Ну, что, парень, драться больше не будем?
  -Да пошли вы! – выдохнул Санек, отмахнувшись от всех, сжимая кулаки в бессильной злобе.
  Сенька, так же отпустив со своей стороны Санька, кинулся наливать себе кофе. Оставшиеся три чашки поделили между собой Толик, Наталья и Лялечка. Все кофеманы облегченно расселись в креслах, обмениваясь общими фразами, улыбаясь друг другу и бросая быстрые любопытные взгляды на Санька и застывшую напротив него Ирку-дырку.
  Ирка разглядывала стоматолога с неожиданным интересом, что не могло обмануть никого из присутствующих. Санек, заметив этот ее взгляд и мгновенно оценив Иркину бабскую стать, лишь криво усмехнулся и решительно двинулся к выходу, буркнув напоследок:
  -Прошу пардону.
  Едва он вышел, как Ирка проявила неожиданную активность: патетически проговорив «Сумасшедший дом! Пора на свежий воздух», она моментально выскочила, а через каких-то пару секунд уже пронеслась на выход в своей дубленке и с сумкой на плече.
  -Сейчас догонит бывшего Ленкиного и охмурит, как пить дать, - со смаком отпивая кофе, прокомментировала Наталья.
  -Может, и не охмурит, - смущенно возразил ей ди Каприо. – Мы же все видели, он  любит свою девушку, даже с редактором не побоялся подраться.
  -Тем более – теперь ему необходима сатисфакция, - весело стояла на своем Наталья.
  -Нашли из-за чего спорить, - хмыкнул Сенька, допивая свой кофе и принимаясь заправлять кофеварку по новой. – Коню понятно, что Ирка кинулась за этим парнем не для того, чтоб прочитать ему лекцию на тему «Почему аборигены съели Кука?». Она готова охмурять всех молодых симпатичных мужиков, хоть по десять штук на дню, ради бога.
  -Да уж, кого-кого, а уж нашу Ирку мы знаем, - поддакнул Толик, с улыбкой оглядывая коллег.
  -Ирка-дырка! – засмеялась Наталья, а ди Каприо вновь густо покраснел, что вызвало неудержимый хохот со стороны старого циника Сеньки, давно не видавшего таких скромных ребят, как новенький.
  -Нет, вы видели, чтобы кто-нибудь так краснел? – выкрикнул Сенька, радостно тыкая пальцем в сторону ди Каприо. – Парень, а ты хоть знаешь, откуда дети берутся?
  -Тише вы! – хихикая, пропищала Лялечка,  пальцем тыкая в сторону кабинета шефа. – Не дай бог услышит!
  -Про Ирку-дырку? – взвизгнула от восторга Наталья. – Но он же уже в курсе ее подпольного имени и его истинного значения! Дырка – в смысле не дыры в башке или в ухе или еще где, чтобы, значит, сережки вставлять, дырка совсем в другом месте…
  Посмеялись, обессилили, выпили еще по чашечке кофе и наконец разошлись по своим кабинетам, вновь погрузившись в творческий процесс. Ведь впереди был лучший праздник всех времен и народов, Новый год, а вместе с ним и новогодняя передача, для которой каждый стремился сотворить интересный и волнующий сюжет.
  Рабочий день продолжался, для каждого имея свою окраску и настрой. Конопатая, худая Наталья под влюбленным взглядом ди Каприо, с которым они вместе монтировали сюжет о столетнем дедуле, в один момент почувствовала себя Дженифер Лопес, задорно смеялась и блестяще острила до конца данного рабочего дня, когда ди Каприо взволнованно проводил ее до остановки третьего трамвая.
  Ди Каприо смотрел на эту удивительную девушку и ликовал. Значит, не зря он не остался в этой огромной холодной Москве,  бездушной и насмешливой, которая не верит чужим слезам, а, вернее, не видит их! Отец был против, говорил, что здесь, в провинции, он не найдет приличной работы с нормальным заработком, как в Москве, он даже договорился с кем-то там на ОРТ о месте для сына. Но сын пошел против воли отца, вернулся в родной город и оказался прав – именно здесь, в славном городе на Волге и встретилась ему его настоящая любовь, взглянула на него удивительными, зеленовато-карими глазами его вторая половина! Что может быть дороже чудной улыбки этой невесомой девушки, так похожей на лесную лань?!
   «Люди, люди, я счастлив!»
Толик, просматривая свой готовый репортаж,  вспоминал отдельные волнующие моменты драки перед кабинетом шефа, крупные планы перекошенных физиономий Князя и Санька и хрюкал от восторга.
  Драка века! Жаль, никто не догадался заснять все на видео: доходяга-редактор против битюга-стоматолога. Протезирование выбитых в драке зубов – за счет последнего, ввиду того, что именно он затеял всю эту невероятную свалку.
  «Сногсшибательный получился бы сюжет! – восторженно думал Толик, хмыкая и хрюкая. – «Вчера в помещении редакции «Апельсин» состоялась великолепная драчка между шефом редакции по кличке Князь Игорь и женихом ведущего корреспондента Елены Скворцовой». Крупные планы  шефа со всклоченными волосами и галстуком у уха, зверская физия стоматолога, взволнованная – Ленки. Общий план:  остальные работники редакции со своими комментариями и впечатлениями, а под финиш -  перекошенная от злости мордашка Ирки-дырки, выкрикивающей нечто в духе: «Ведущий корреспондент «Апельсина» не Ленка, а я!» И подпись под ней: «Ирка-дырка». Здорово!..
Князь катался по полу, как обыкновенный мальчишка – поверить невозможно! Да уж, действительно – драка века!»
 
Тоскливее всех в этот день ощущала себя Лена. Запершись в собственном кабинете, для начала она от души нарыдалась в своем любимом шоколадном кресле, постепенно успокаиваясь, переходя на отдельные всхлипы. Шмыгая носом, она, наконец, поднялась и начала привычными жестами, также несшими своеобразное успокоение, заправлять кофеварку новой порцией славного, доброго напитка, словно бы несущего своим дивным ароматом добрую весть.
  Мысли перестали бессмысленно скакать и мало-помалу начали выстраиваться в логическую цепочку. Для начала она печально размышляла,  насколько же это печально – для всех быть главной героиней скандала, а на самом деле - лишь глупой подставой.  А все из-за этой дурацкой фантазии Санька, каким-то образом догадавшегося о ее влюбленности в шефа, но даже и не предположившего, что ответа на эту любовь она могла и не получить.
По мысли Санька, если женщина и бросает своего мужика, то лишь ради кого-то рангом повыше – значит, ради шефа! И, значит, у них уже есть роман, Саньку ведь и в голову не придет, что Ленка может плакать дома в одиночестве, не встретив взаимности, уж он-то сначала бы добился любви, а уж потом бросил бы ее. Вот так, каждый действует по своему характеру и рассуждает в меру своей испорченности.
  «А если бы я хотя бы попыталась рассказать Саньку эту удивительную историю о синей чашке, он бы поверил?» - сама себя спросила Лена и тут же невесело усмехнулась. Да уж, так бы и поверил! Раз мама не поверила – мама, которая знала тетю Марусю и все слухи о ней – то что говорить про Санька!
 «Он обратился к колдунье, - блестящие темные глаза тети Маруси, прищуренные, превратившиеся в узкие сияющие щелочки, которые словно бы видят насквозь. – Она заговорила кофе, он перелил кофе в термос и принес на работу…»
  Кто этому поверит! В лучшем случае посмеются. А тогда, в Малиновке, в комнате старого дома все, что говорила тетя Маруся, звучало убедительно. Волны, физика-химия, ведьма от слова «ведать, знать», мысли, передающиеся на расстоянии… И тот сон, где умер деревенский дом, и те стихи:

Мне приснился странный сон: заколоченный дом…

  Стихи во сне о приснившемся сне. Тетя Маруся посоветовала отнести их в газету, чтобы напечатали. Причем, говорила с полной уверенностью, значит, ей действительно стихи понравились. А почему бы и нет?
  Лена последний раз шмыгнула носом, достала из сумочки записную книжку и, полистав, нашла нужный телефон бывшей однокурсницы, ныне журналистки городской газеты.
   «Позвоню, договорюсь» - подумала она и начала набирать номер.

* * *

  Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница – длинная череда дней, рабочая неделя, бесконечно долгая, но пролетевшая как на одном дыхании. Один день похож на другой – начинающийся в темноте промозглого утра, с маминой уютно освещенной кухни, с аромата кофе, ее ласкового голоса: «Давай, милая моя, пей кофе, просыпайся…»
  Потом – бегом по запорошенному тротуару, к старинному зданию студии «Апельсин», привычные приветствия коллег, в отдельные дни – короткие летучки, потом все расползаются по кабинетам – по монтажным, каждый занят своим делом. Лена тоже была вполне занята – чтобы не думать ни о чем другом - не думать, не думать! – записала закадровый звук для сюжета о любви, отсняла два коротких репортажа из жизни города,  все – в суровом ритме, быстро, профессионально, четко.
  Два раза за всю неделю Лена разговаривала с Князем. Первый раз он вызвал ее в свой кабинет, отсмотрев сюжет о любви. Собственно, это было обычной практикой: редактор просматривает все сюжеты, составляет общую схему будущего выпуска очередной передачи и затем беседует по очереди с каждым корреспондентом, делая замечания, отмечая сильные стороны и досадные промахи.
  На этот раз все было как будто  немного по-другому, словно в первый раз. Лена вошла в кабинет и первое, что бросилось ей в глаза – синяя чашка на подоконнике просторного окна, за которым опять шел хлопьями снег.
  Князь тоже как будто внезапно смутился, предложил Лене присесть, а сам отошел в самый темный угол комнаты, сумрачно разглядывая  тома Кастанеды на книжной полке.
  -Ваш сюжет о любви мне, в общем и целом, понравился, - заговорил он наконец, старательно не поворачивая головы в ее сторону, уставившись на книжные корешки. – И сама тема вполне подходит для предновогодней передачи – как говорится, любовь движет миром.
  Тут Князь глубоко вздохнул и повернулся к Лене. Однако едва взглянув на ее бледное, неулыбчивое лицо, он тут же опустил глаза. Его голос стал монотонным, скучным.
  -Мини-интервью в сюжете интересные, живые, закадровый текст – просто литературный шедевр. Словом, как я уже вам сказал – сюжет хороший, на «пятерку с плюсом». Благодарю за работу.
  Лена тут же поднялась, в свою очередь поблагодарила шефа за высокую оценку и вышла. В кофейной своей  очереди после нее ожидала Ирка-дырка. При виде Лены она высокомерно фыркнула, прошла, задрав подбородок к двери и, прежде чем ее открыть, бросила Лялечке:
  -В течение как минимум часа к шефу не стучите, не звоните, не ломитесь. Мы будем страстно обсуждать мое мастерство.
  И она выразительно ухмыльнулась. Когда дверь за ней закрылась, Лялечка свистящим шепотом сообщила всем присутствующим корреспондентам (Лена как раз выходила из кофейной), что эта Ирка уже надоела своими гадкими намеками всем, даже самому шефу. Все лишь молча покивали головами, каждый обдумывая сильные и слабые стороны своих сюжетов, готовясь к разговору с шефом – пятнадцать минут или пару часов спустя выхода Ирки, какая тут, в принципе, разница?
  Второй разговор с Князем состоялся у Лены в день выхода городской газеты. На последней странице в рубрике «Творчество наших читателей» было опубликовано ее стихотворение.

Но когда душа, от тела оторвавшись, отлетела
И на кладбище в степи дед да баба полегли,
Умер дом. Душа его вышла вон…

  После обеда, вернувшись в свой кабинет, Лена едва успела снять шубку и причесаться, как в дверь стукнули, и тут же заглянула любопытная мордочка Лялечки.
-Тебя зовет Игорь Петрович.
  Шеф снова не смотрел на Лену, постоянно отводя глаза в сторону и словно бы сам на себя злясь за собственную беспомощность.
  -Я прочел в сегодняшнем «Вестнике» ваши стихи. Оказывается, вы еще и стихи пишете?
  Лена равнодушно пожала плечами.
  -Стихи я не пишу. Это единственное стихотворение за всю мою жизнь. Оно мне приснилось.
  Князь вздрогнул и поднял глаза.
  -Приснилось? Интересно.
  Он прошелся по диагонали кабинета.
  -Менделееву приснилась его знаменитая таблица, вам – стихотворение о доме. Кстати, этот дом действительно существует?
  -Существует. Почерневший, осевший, мертвый – словно из него действительно ушла душа.
  -А каким он был раньше?
  Лена с удивлением посмотрела на шефа. Он улыбался ей – слегка печально, с невольным раздражением на собственную сентиментальность и одновременно с неподдельным интересом.
  -Раньше это был большой светлый дом, в котором порой собиралось до двенадцати человек – все мои дядьки и тетки с семьями, в том числе и две моих кузины – лучшие подруги на тот период. По вечерам взрослые играли в покер, на игру собирались и соседи. А теперь вся улица опустела, практически все умерли.
  Тут редактор внезапно оживился – чуть прихрамывая, решительно прошелся по кабинету, остановился напротив Лены, улыбаясь ей неожиданно широко и радостно.
 -Сделайте об этом сюжет! – он вдохновенно взмахнул руками. – Сюжет о родном доме, о дедушке с бабушкой, о собственном детстве. У вас же наверняка сохранились старые фотографии? Рассказ о том, как уходит одно поколение, ему на смену приходит новое, как меняется наша жизнь. И о том, что все имеет свою душу, даже деревянные старые дома.
  Он усмехнулся немного тоскливо.
  -На кадры нынешнего дома, на кадры деревенского кладбища с могилами ваших дедушки с бабушкой наложите текст – это самое ваше стихотворение. По-моему, получится здорово.
  Они стояли друг против друга, смотрели друг на друга и улыбались. Лена и не заметила, как произошло это изменение: ее сердце радостно билось, восторженно вырываясь из груди, голову заполняли миллионы мыслей, самых гениальных идей. Это было вдохновение! В одно мгновение ушли все муки любви, бессонные ночи, бесконечные разговоры с мамой, которая только и могла, что гладить ее, как маленькую, по головке, приговаривая «Бедная моя девочка».
  Все прошло. В тот же день Князь укатил в командировку в столицу, а Лена с головой ушла в творчество. К концу недели, к вечеру пятницы, сюжет был полностью отснят, смонтирован и готов к просмотру, назначенному ко дню возвращения Князя - в понедельник.

***

  Уик-энд, конец недели, выходные, суббота и воскресенье. Если только вспомнить, как еще совсем недавно Лена их любила! Подольше поспать, затем – неторопливый завтрак, разговоры на тихой кухне, где только часы тикают да монотонно бубнит радио. Затем – генеральная уборка в квартире, большая стирка, особенный обед, а к вечеру – культпоход в город, в музей на какую-нибудь заезжую выставку или просто в кино. Бывало, что их с Саньком приглашали в гости друзья или кто-то приходил к ним.
  Воскресенье – святой день ничегонеделанья: телевизор, чтение, ленивые разговоры ни о чем. Четко засел в памяти бабушкин голос: «Воскресенье Богу посвяти». Они и посвящали. Никакой работы и разговоров о работе, Санек частенько сматывался к друзьям, с которыми до ночи резался в карты.
  Теперь все изменилось. Проснувшись в своей комнате, Лена долго смотрела на книжные полки, на свой старенький письменный стол – сколько здесь было прожито, пережито! Сделанные уроки, после которых руки сами с жадностью тянулись к книгам: читать, читать, открывать новые миры, новых друзей! Первая любовь, когда мальчик с выгоревшей на солнце челкой, сидевший на последней парте в первом ряду, казался прекраснее Ромео, мужественнее грозного Одиссея, царя Итаки. После восьмого класса мальчик ушел в училище, так и не узнав, что был особой персоной для Лены Скворцовой и что, расставаясь со школой, хоронит ее первую любовь.

  -Проснулась, Ленуся? – мама заглянула в комнату, совсем как в те волшебные школьные годы, когда возможным казалось абсолютно все. – Давай, вставай. Завтрак готов.
  На кухне мирно тикали часы и монотонно бубнило радио.
  -Как спалось? Надеюсь, на этот раз обошлось без непонятных снов?
  Мама энергично сновала между столом и плитой, накладывая Лене поджаренный омлет с ветчиной, наливая из большой турки горячий, густой кофе, мгновенно заполнивший своим ароматом всю кухню.
  Лена рассеянно смотрела на маму, на ее движения. Даже в такое мрачное зимнее утро, когда воздух на улице еще только-только начинает светлеть, давая первый намек на восходящее солнце, на грядущий день, мама казалась бессонной и жизнерадостной, как будто за окном - беспечное теплое лето.
  -Знаешь, ма, ты – настоящее чудо природы, - проговорила Лена, отпивая глоток обжигающего, ободряющего кофе, вяло ковыряясь вилкой в омлете. – Для тебя никогда не было проблемой подниматься рано утром, готовить завтрак, будить меня. Что летом, что зимой! Сколько себя помню, каждое утро у меня начиналось с твоего звонкого голоса.
  Она с любовью взглянула на стройную маму, ловко орудовавшую у плиты.
-А для меня встать утром было жестоким испытанием. Помню, на первом курсе, опаздывая как-то на первую пару вот таким же холодным зимним утром, я с отчаянием думала, что не смогу работать круглый год, зимой и осенью лучше уходить в неоплачиваемый отпуск. Вставать стылым морозным утром, когда от окна тянет холодом, а голова тяжелая, как кувалда – это казалось выше моих возможностей. К тому же в то время зимой по утрам у меня голова просто раскалывалась – наверное, давление было пониженное.
  -Вот почему ты с юности жить не могла без кофе, так и меня к нему приучила, - вставила мама и наконец-то сама опустилась на стул напротив Лены, с аппетитом приступая к омлету. – Господи, я такая голодная! Между прочим, впервые слышу, что в юности ты не хотела работать зимой. Значит, неоплачиваемый отпуск. А как сейчас?
  Лена пожала плечами, постепенно приходя в себя, ощущая тихую, уютную радость, улыбаясь.
  -Сейчас с этим проблем нет – просыпаюсь, спешу на работу. И голова не болит. Разве что из-за Санька.
  Мама рассмеялась.
  -Да уж, если из-за чего и болеть голове, так из-за проблем. Знаешь, в юности жизнь кажется бесконечной, потому и хочется выспаться – спешить некуда, все успеешь! А когда взрослеешь, когда однажды утром вдруг понимаешь, что юность прошла и никогда больше не вернется, и что так же незаметно пройдет молодость, наступит старость… Господи, тогда лишь, наверное, и начинаешь понимать, что, собственно, вся наша жизнь – слишком короткое удовольствие и надо успеть получить от нее все радости. Спать кажется пустой тратой времени – на том свете отоспимся. Вот почему люди зрелые, как правило, мало спят. Надо успеть пожить!
  Мама поднялась и, взяв с плиты турку, подлила еще кофе себе и Лене. Воздух за окном значительно посветлел – наступало стылое морозное утро. Суббота, конец недели, день законного отдыха.
  -Какие у тебя планы на сегодня? – спросила мама, с улыбкой глядя на задумчивую дочь. – Впрочем, какими бы они у тебя ни были, подстраивайся под мои: сейчас у меня генеральная уборка, а потому прошу валить из дома куда подальше.
  -И куда же мне валить? – растерянно поинтересовалась Лена, вызвав мамин жизнерадостный смех.
  -Так и быть, облегчу тебе жизнь, - махнула она рукой. – Бери сумку, деньги и направляйся в супермаркет. Купишь хлеб, молоко, куриную печень и какой-нибудь симпатичный тортик на вечер, к чаю. Ну,  а потом дуй куда хочешь – прогуляйся до проспекта, оттуда – до парка. Всю неделю сидишь сиднем в своей редакции, это будет тебе как пробежка. Одевайся!
  Пришлось подчиниться. Лена быстро оделась, подумав, не стала наводить макияж, лишь расчесалась и подкрасила губы.
  «Все отлично!» - дала себе заряд, стоя перед зеркалом в прихожей. Надела шубку, шапку, сапоги, сунула в карман кошелек и отправилась на субботний променад.

  Город субботним утром удивительно тих: редкие прохожие, редкие автомобили, просвистывающие мимо по дороге. Куда они мчатся, по каким таким делам – радостным, горестным? Лена улыбалась. Вряд ли кто-то из находящихся вокруг нее людей вышел просто чтобы прогуляться, чтобы идти вперед, ни о чем особенном не думая.
  Впрочем, вот дедок идет с палочкой, крутит головой по сторонам – наверняка для него это тоже просто утренняя прогулка, вдыхание свежего морозного воздуха. Или вот эти дамы в брючках с собаками на поводках – целый клуб по интересам! Здороваются, сто лет друг друга знают – какие новости, кто женился, кто преставился, как здоровье любимых четвероногих членов семейства? «Когда-нибудь непременно заведу себе бассет-хаунда», - подумала Лена, обгоняя старичка и поворачивая к огромному здания супермаркета.
Первым делом – небольшой список необходимых продуктов. Лена толкнула дверь супермаркета, корзинку в руки и – неторопливая прогулка вдоль рядов всевозможных продуктов началась. Если быть абсолютно честной, надо признать, что она любила походы в супермаркет: бросишь взгляд на ряды тортиков и тут же представляешь себе вечернее чаепитие на мирной кухне с клетчатыми занавесками; увидишь пакетики с куриными грудками – и тут же в голове сотни рецептов изумительных блюд со всего света, в свою очередь выводящие на мечты о путешествиях. Жизнь прекрасна и удивительна!
Естественно, покупок оказалось гораздо больше запланированного. Лена вышла на центральный проспект, как заправская хозяйка: в каждой руке – по объемистому пакету, на порозовевшем лице – возбужденная улыбка поклонницы кулинарии, уже размышляющей о вечернем меню. «Сейчас бы погрузить все в машину и – до дома, до хаты», - подумала с усмешкой, поглядывая по сторонам – куда бы прогуляться?
  А жизнь на проспекте постепенно набирала обороты: работали магазины, ларьки, кафешки, сновали люди. Лена посмотрела на часы: одиннадцать тридцать три. Хорошо. Воздух был сырой, оттого несильный ветер казался особенно промозглым. Лена быстрым шагом прошла по проспекту до парка, но заходить в него, гулять по старым тротуарам и тропинкам не было никакого желания.
  «Зайду в кафе, возьму кофе, посижу, подумаю о том – о сем, да и домой. Надеюсь, мама успеет убраться».
  Сказано – сделано. Лена остановилась посреди проспекта, огляделась. Кафешек тут было без счета: «Прянички», «Ольга», «Чайная», прямо напротив, по правой стороне – «Приятного аппетита!», «Минутка», солидного вида «Манхэттен» с претензией на запад.
  Из переулка у «Манхэттена» вынырнули два смутно знакомых силуэта. Мужчина и женщина. Лена нахмурилась. Господи, да это же…Впереди ее, в каких-то ста метрах, стояли Ирка-дырка в своей обожаемой и неповторимой дубленке и ее бывшая любовь – Санек.
  По всему было видно, что это утренние проводы после бурной ночи: Санек накинул прямо поверх пижамы куртку, а потому стоял, ссутулившись, голову пригнув от ледяного ветерка. Он наспех, небрежно поцеловал Ирку в щеку и подтолкнул вперед, прощально хлопнув напоследок по попке. Ирка кокетливо махнула ручкой,  выдала одну из своих сногсшибательнейших улыбок и пошла, вырисовывая бедрами сумасшедшие выкрутасы. Санек, сутулясь от холода, несколько мгновений смотрел ей вслед, а затем торопливо  нырнул в теплое чрево «Манхэттен». Не успев о чем-либо связно подумать, Лена решительно направилась вслед за Саньком.
  Негромкая музыка Луи Армстронга, приятный полумрак – лишь матовые шары низких бра давали розоватый свет. Все столики были свободны, лишь за одним сидел Санек – с чашкой кофе в одной руке и бутербродом в другой. Он рассеянно улыбался, словно вспоминая отдельные эпизоды прошедшей ночи, вяло кусал бутерброд, запивая семгу и хлеб заодно с ночными воспоминаниями густым темным кофе.
  Оглядевшись, Лена решительно прошествовала через весь зал и уселась в кресло за столик напротив Санька, с шумом грохнув дурацкие пакеты с продуктами у своих ног.
  -Привет.
  Он вздрогнул от неожиданности и несколько мгновений довольно бестолково на нее пялился. Наконец хмурое  прекрасное  лицо бывшей подруги вызвало его усмешку.
  -Привет. Хочешь, угощу тебя кофе?
  И он махнул рукой официантке за стойкой. Словно по волшебству перед Леной уже через несколько секунд стояла чашка кофе, а Санек смотрел на нее с еще большим ехидством.
  -Вижу, ты не скучаешь, - проговорила Лена, только сейчас понимая, насколько глупо и смешно было с авоськами в руках бежать за своим бывшим – и лишь для того, чтобы хмуро и недовольно на него пялиться. Получалось, что она просто-напросто отчаянно ревнует Санька! Причем не к кому-нибудь там, а к пресловутой Ирке-дырке!
  -Да уж, некогда скучать, - ухмыльнулся Санек, словно окончательно проснувшись и ощутив радость бытия. – Только провел увлекательную ночь с девушкой, как тут же встречаю предыдущую. Ты что, следила за нами? Признавайся!
  Лена вспыхнула, решительно отставив чашку с кофе.
  -Ну, конечно! Разумеется, следила, делать мне больше нечего.
  -Интересно, - Санек задумчиво достал пачку сигарет и закурил. – Вот такие повороты жизни. Живут мужик с бабой. Счастливы, всем довольны. Потом вдруг баба взбрыкивает и бросает мужика непонятно почему…
  -Совсем недавно тебе было понятно почему, - вставила Лена.
  -Предположим, - Санек выпустил струю дыма, проследив его траекторию в сторону дверей. – Хотя какая разница – понял, не понял. Главное – баба бросила мужика, неплохого мужика. Можно сказать, классного.
  -Ах, какие мы скромные, - ехидно подняла брови Лена. – Вот уж чего не подозревала.
  -Может, я и не слишком скромный, зато классный, - упрямо повторил Санек, зло стряхивая пепел в пепельницу. – А ты меня бросила. Может, у тебя и не было для меня замены, может, я и погорячился на счет вашего шефа,  не знаю.
  Лена протянула руку и решительно вытряхнула из пачки Санька сигарету, закурила.
  -Вижу, Ирка успокоила твои подозрения, - она еще раз затянулась, почувствовав одновременно злость и растерянность. – Сказала, что шеф влюблен лишь в нее, ветреную красавицу, а она не знает, как от него отделаться. И всю жизнь ей, бедняжке, только и приходится, что от мужиков отбиваться. Так?
  -Практически слово в слово, - хмыкнул Санек, затушил свой окурок и коротким глотком допил кофе. – Ну, а теперь я отправляюсь домой. Как ты можешь себе представить, ночь выдалась бессонная, надо отоспаться, поднабраться сил. Вдруг Ирка-дырка еще раз придет?
  Он встал, сделал прощальный жест и чуть ли не бегом выскочил из зала, оставив Лену одну. Ко всему прочему ей пришлось заплатить не только за свой кофе, но и за Санькин, плюс его бутерброд с семгой.
  «Хорошо же он меня угостил!» - хмыкнула Лена, расплатившись, и вышла из кафе.

  В целом выходные прошли мирно и спокойно. В тот же день Лена созвонилась с Толиком и совершила «набег» на дом своего бывшего. Под смущенным взглядом Толика и под насмешливым – Санька, она собрала все свои вещи. Десять лет! Трудно с одного раза найти все – от любимой пепельницы до какой-нибудь старенькой кофейной чашки.
  -Не переживай, милая, если что обнаружу – немедленно вышлю почтой, - сострил Санек, протягивая огонь зажигалки розовому Толику.
  -Спасибо, милый, - кивнула Лена, накидывая на плечи шубку. – Думаю, в понедельник мне просто необходимо вынести благодарность в письменном виде дорогой Ирке-дырке. Если бы не она, сейчас ты поливал бы меня грязью, а под финиш сцепился бы с Толиком.
  Толик хмыкнул, Санек внезапно покраснел и зло затушил свою сигарету в пепельнице.
  -Давайте, валите, друзья мои, - проговорил он, ни на кого не глядя. – У меня большие планы на сегодняшний день.
  Вечером Лена устроила небольшую постирушку, приведя в порядок свой гардероб, а вечером они с мамой сходили в кино, после чего дома состоялся очередной диспут на тему отсмотренного боевика. Мама возмущалась, как она выразилась, вседозволенностью и беспутством нынешних кинематографистов, позволяющих себе откровенные сцены, а Лена пыталась доказать, что главное – есть у фильма душа или нет.
  -Душа – не душа, а от тела меня просто тошнит, про душу тут и думать некогда, когда в каждом кадре голые задницы, - фыркнула мама, и на этом диспут завершился – мама отправилась звонить подруге, чтобы продолжить обсуждение этой волнующей темы, а Лена осталась на кухне мыть посуду.
  В воскресенье мать и дочь, как и в счастливые годы детства, когда Лена была школьницей с бантами, посвятили лыжам. День, как по заказу, выдался ясный, с легким морозцем, снег сверкал на солнце, и все трассы в лыжном городке были отлично накатаны. Энергично отталкиваясь обеими палками, Лена летела по ослепительной лыжне, слыша радостный стук собственного сердца и повторяя про себя одну и ту же фразу: «Мне по-ве-зет, мне по-ве-зет, мне не-пре-мен-но по-ве-зет!»
  -Стой, сумасшедшая! – со смехом кричала мама, едва поспевая за дочерью. – Маму потеряешь!
  Лена оборачивалась и с восторгом сердечным видела раскрасневшуюся маму на фоне белого снега, удивительно сверкающего на солнце, на ветках застывших деревьев, словно водящих хороводы там и сям, кружащихся, танцующих. Что может быть прекраснее русской зимы – «мороз и солнце, день чудесный» - что может быть прекраснее Пушкина, школьной юности с ее невыученными уроками, с ее первой любовью? Нет, на самом деле, что может быть прекраснее любви?
 
Вечером, за чаем у Лены с мамой состоялся разговор.
 -Что с тобой, Ленка? – напрямую спросила мама, ставя чашку с дымящимся чаем на стол, согревая ладони. – Ты никогда такой не была. То молчишь, словно дуешься на что-то, то улыбаешься, но с такой грустью, будто сейчас разрыдаешься. Ты как будто где-то в другом мире, а я боюсь спросить, что происходит.
  Лена мгновенно нахмурилась.
  -А что происходит? Ничего. Я просто поняла, что больше не люблю Санька, что он мне совершенно чужой. Он – просто Санек.
  -Но почему ты поняла это именно сейчас? Значит, что-то случилось?
  -Ничего не случилось.
  -Случилось. Ты полюбила кого-то другого. Кого?
  Часы мирно тикали, сонные голоса по радио бубнили вечерние известия, за окном завывал усилившийся к вечеру ветер – ветер со снегом, залеплявшим темное стекло неровными светлыми пятнами, как будто привидения с тоскливой настойчивостью заглядывали в окно.
  Странные создания – люди. То они словно забывают о своих близких, лишь изредка перезваниваясь, обмениваясь пустыми, ничего не значащими фразами: «Привет, ма. Как дела?» - «Да вроде все в норме. Ты как?» - «Все о-кей» - «Ну и слава богу».
  И вдруг в какое-то одно мгновение все меняется, родные глаза глядят с тревогой и болью.
  «Что-то случилось» - «Ничего не случилось» - «Случилось. Ты полюбила кого-то другого. Кого?»
  А ведь на самом деле – что может быть прекраснее любви, что еще дарит нам подобное счастье? Так, все так… Но при всем при том именно любовь приносит самые сильные страдания, муки и слезы.
  Унылые завывания ветра, мокрый снег на черных стеклах окна, тревожные глаза матери. Два  профиля, удивительно похожих, как зеркальное отражение, склонившихся друг к другу - бесконечные монологи о любви, о ревности, о невинной чашке кофе… Все это отложится на полку памяти, станет частью личной истории.


***

  Разговоры за полночь, пусть и самые задушевные, всегда имеют одну неприятную сторону: наутро очень тяжко заставить себя проснуться и встать, бежать на работу, как обычно. Особенно, если на календаре жестокий день - понедельник.
  Лена вскочила ровно на полчаса позже обычного. Трясущимися руками хватала одежду, кое-как напяливала; бежала в ванную, умывалась. Причесывалась, бегом подкрашивалась перед зеркалом в прихожей, одновременно думая о том, что с утра должна записать закадровый текст, а в десять тридцать у нее назначены съемки спонсоров телестудии, которые с бокалами шампанского в руках должны поздравить народ с Новым годом…
  Успеть, успеть! Без завтрака, даже без чашки кофе, Лена схватила сумку и вылетела из квартиры. Бегом по лестнице, распахнув дверь подъезда – в сырое и стылое зимнее утро, где снег постепенно превращался в ледяной дождь. А в голове бесконечно вертелось самое банальное и скучное: «Понедельник – трудный день».
  Да уж, понедельник. Начало недели, как начало новой жизни, нового этапа. Что принесет новая неделя? Понятно, что всегда нужно верить в лучшее, но как же это непросто, когда такой холод и гололед и у всех прохожих одинаковые мрачные лица!
  Лена замедлила шаг, лишь когда редакция с ее круглой площадкой и широкими ступеньками лестницы предстала перед ее взглядом во всей красе. Время – восемь двадцать. А на площадке слева до сих пор нет вишневого «БМВ» редактора. Где же вы, Князь? Во всяком случае, это значит, что именно сегодня, когда Лена осталась без утреннего кофе, можно спокойно зайти в кафе прямо напротив редакции, заказать кофе с сэндвичем и спокойно позавтракать. И Лена с облегчением зашла в кафе.

  Кафе называлось «Чашка кофе». Интересные бывают в жизни совпадения! «Название всей моей истории несчастной любви – «Чашка кофе», - подумала Лена, ожидая за столиком своего заказа, поглядывая в окно, чтобы в случае появления шефа немедленно кинуться на рабочее место. – Интересно, хозяин кафе верит в магию приворота?»
  Горячий сэндвич, горячий кофе. Слава богу, есть такие вот уютные славные кафе, где можно перекусить и привести в порядок мысли перед работой. Пять минут – и все съедено-выпито, а Лена отрешенно смотрела в окно, собираясь встать, накинуть шубку и дуть на работу. Именно в этот момент на стоянку вырулил автомобиль Князя, развернулся, четко и ровно заняв свое место рядом с обшарпанным «жигуленком» Толика.
  «Как это там у Блока: «Обнимет рукой, оплетет косой и, статная, скажет: «Здравствуй, Князь!», - мысленно процитировала Лена. И тут же осеклась. Рядом с шефом, на переднем сидении, торжествующе восседала Ирка-дырка – безупречно подкрашенная, причесанная, с надменной улыбочкой. Отстегнула ремень безопасности, томно чмокнула Князя в щеку и вышла из машины, явно сожалея, что нет ни одного свидетеля ее триумфа. Утром она приехала на работу вместе с шефом! Коню понятно, о чем это говорит.
  Князь вылез из-за руля со своей стороны одновременно с Иркой и, прихрамывая, явно чувствуя себя неловко, направился вслед за ней к дверям, распахнул их перед этой мымрой, пропустив вперед, и следом вошел сам. Дверь захлопнулась. Конец фильма.
  Лена глубоко вздохнула, поставила на стол пустую чашку и решительно поднялась. Черт с ней, с Иркой-дырой,  Бог с ним, с глупым Князем. Нужно идти работать.

  «Понедельник – трудный день» - снова и снова вертелось в этот день в голове. И хорошо, что трудный, потому как есть возможность не думать о Князе, о его счастливом  лице, всецело отдавшись любимой работе, миллиону повседневных мелочей – встретить спонсоров, проследить за их подготовкой к съемке, повторить с наиболее бестолковыми заранее зазубренный текст, дать добрый совет: «Скажите «С Новым годом!» и чуть поднимите фужер…улыбнитесь!..Так-так, неплохо».
  Запись собственного закадрового текста – о домах, умерших вместе с хозяевами, почерневших, осевших… Сколько таких вот опустевших улиц в российских деревнях? Сколько людей хранят в памяти яркие картинки детства – солнце, отраженное в окнах, яркие наличники, бабушка, с мирной улыбкой сидящая на ступеньках крыльца, чистя рыбу, которую только что принес с рыбалки дед…

  Понедельник – день тяжелый! А в перерывах – разговоры, редакционные сплетни, причем впервые никто не собирался в кофейной, зато каждый норовил хоть на несколько минут забежать в кабинет Лены, пошушукаться, как будто сердцем чуя, что она как-то по-особенному отнесется к новостям.
  -Слышала новость? Ирка-дырка сегодня причалила с Князем, на его машине. Выходит, они вместе ночевали?
  Первой появилась возбужденная Лялечка. Выпалив свое сообщение, уселась в шоколадное кресло и потребовала себе чашку кофе.  Лена, вымотанная работой, спонсорами, собственным закадровым текстом (пришлось перезаписывать его три раза – голос срывался, раз чуть не расплакалась), мрачно заправила кофеварку, усевшись напротив взбудораженной, с блестящими глазами, секретарши.
  -Ну, и что с того? По-моему, они уже не первый раз переспали, в том числе один раз в кабинете шефа.
  -Какая эта Ирка, а? И ведь она его ни капельки не любит, - принимая свою чашку кофе, делая осторожный горячий глоток. – Допустим, твой бывший ей сразу понравился, это понятно, ты уж извини. Теперь ди Каприо – клянусь, она все сделает, чтобы и его совратить. А Князь… Что тут скажешь. Но могу поспорить на миллион долларов: она и замуж за него выйдет, потому как он – начальник. И, разумеется, будет править вместо него всей редакцией, заведет себе слуг и любимчиков и будет преспокойно изменять мужу с каждым симпатичным встречным.
 По стеклам окон мрачно ударяли ледяные капли дождя. Дождь в конце декабря, где это видано! Лена в мрачной молчаливости пила кофе, смотрела в окно, не имея никакого желания видеть взбудораженное личико  хорошенькой и такой глупенькой секретарши.
  -Слушай, чего ради ты мне все это докладываешь? Как будто я не знаю, что из себя представляет наша Ирка.
  Лялечка мгновенно поперхнулась, закашлялась, покраснела.
  -Ну, как же, ведь была эта драка, твой бывший сам пришел, накинулся на Князя. Значит, у вас с ним тоже что-то было? Ты ведь знаешь, как говорится - нет дыма без огня.
  Лена поджала губы, перевела холодный взгляд с ледяного окна на дурочку-секретаршу.
  -Что это, интересно, между нами было, о чем я понятия не имею?  Между мной и Игорем Петровичем, так что ли? Я к нему слишком часто и надолго заходила, после работы он меня дожидался?
  -…Ляля, вы где там? Мне нужно срочно напечатать письма!
  Крик Князя из кофейной был как спасательный круг для побагровевшей Лялечки, тут же вскочившей на ноги и вылетевшей без всяких лишних слов из кабинета.

  Следующей оказалась  Наташа. Невинная девственница, дитя мудрых книг, сама впервые влюбившаяся в славного ди Каприо, но, похоже, пока не осознавшая данного факта.
  Она прошлась по кабинету, просмотрела корешки книг на полке, неся при этом полную чушь о пользе детективных романов. И вдруг развернулась к Лене -  лицо, все покрытое неровными багровыми пятнами, брови – в разлет, глаза – зеленые, несчастные.
  -Ты уже знаешь про Дырку и Князя?
  Лена вздохнула, вытряхивая в ведро кофейную гущу из кофеварки, заваривая по новой.
  -Шило-мочало, начинай сначала, или Вторая серия.
  Наташа тревожно нахмурилась.
  -Что ты имеешь в виду?
  Лена криво усмехнулась.
  -А что тут иметь? Весь коллектив, видимо, полагает, что раз мой бывший явился бить морду Князю, значит, у нас с Игорем Петровичем нечто было. И теперь, когда Ирочка явно дает всем знать, что ночь провела дома у Князя, все спешат выразить мне свое искреннее сочувствие. Так вот, - тут Лена решительно стукнула кулаком по столу, - довожу до вашего сведения, что ничего у нас с Князем не было и быть не может, мы просто шеф и подчиненная. Надеюсь, все ясно?
  Наташа, все так же багровея лицом, трясущимися руками поправила свои взлохмаченные рыжие волосы.
  -Я ничего не хотела такого... Я не хотела тебя обидеть, просто… Но ты так на него смотрела!
  Лена изумленно уставилась на Наташку.
  -Когда я «так» на него смотрела?
  -Не помню когда точно. Недавно. Не в этом дело! Я тебя понимаю, - она вдруг сжала ладони у груди, словно молясь. – Дело в том, что я боюсь за Андрея. Ведь ты видишь, как эта стерва вокруг него вьется. Ясное дело, она из кожи вон вылезет, чтоб только с ним переспать. А я этого не хочу!
  Голос Наташки отчаянно зазвенел.
-Он хороший мальчик, я не хочу, чтобы из-за нее он потом страдал, а ведь они, нормальные мужики, нормальные мальчишки, все страдают, когда их вот такие Ирки охмуряют!
  И Наташка неожиданно разрыдалась. Что оставалось делать? Лена, вздохнув, вновь заправила свою кофеварку, погладила плакальщицу по плечу. Естественно, рыдающая Наташка заняла любимое шоколадное кресло, и Лене пришлось усаживаться на стул. Она даже не мгновение пожалела, что бросила курить, а потому в сумочке нет какой-нибудь симпатичной пачки сигарет типа «Вог».  Сейчас сигаретный дымок был бы весьма кстати - успокаивающий, расслабляющий.
-Слушай, по-моему, все дело – в тебе самой, - решительно сказала Лена, пытаясь отвлечь Наташку от слез. – Ты меня слышишь? Перестань плакать, пожалуйста, мы же не в детском саду.
  Наташка похлопала мокрыми ресницами, громко высморкалась.
-Как это – во мне? Что ты имеешь в виду? При чем тут я?
-При том, что это ты влюбилась в Андрея, а Андрей, судя по всему, неравнодушен к тебе.
-Ты думаешь? – быстрый вопрос, шмыганье носом, удивительный взгляд зеленоватых глаз, смотрящих с надеждой. Со страстной надеждой.
-Что тут думать, достаточно на вас посмотреть.
  Пауза, в течение которой Лена положила в чашки сахар, прибавила в порцию для Наташки каплю сливок, а под финиш – неторопливо и торжественно – разлила кофе.
-И что же мне делать?
Слезы на лице Наташки высохли в одно мгновенье, сверкающие глаза чудесного зеленого цвета смотрели возбужденно и радостно, а губы, не накрашенные никакой помадой, были ярко-алые. Классический портрет юной девственницы! Только вот Наташке не пятнадцать лет, а двадцать один год. Черт возьми, пора становиться взрослой!
  -Девочка моя, почему бы тебе самой с ним не переспать? – вопрос был задан прямо, быть может, даже чуть грубовато, но Лена так устала от всей этой дипломатии, когда у самой проблем выше головы.
Наталья мгновенно вспыхнула и едва вновь не расплакалась, но у Лены не было сил кого-либо утешать, и она лишь кинула ей салфетку.
  -Ради Бога, давай без глупых слез и мелодрам.
Наташка шмыгнула носом и обиженно уставилась на собственные конопатые руки, мнущие салфетку.
  -Понятно. Легко вам говорить, а я… Я еще ни с кем не спала - ни с кем, ни с одним человеком, понимаешь? Для меня это не так элементарно, как для вас, это целая проблема!
И Наташка, снова сорвавшись на плач, выскочила вон из кабинета, оставив нетронутую чашку кофе со сливками.
Лена, ощущая одновременно раскаяние и облегчение – одним плакальщиком меньше! – принялась пить кофе и писать закадровый текст. Работать, работать и еще раз работать - чтобы не думать обо всех этих дурацких историях любви, о ревности и изменах!

***

  После обеда к ней как бы между прочим заглянул Толик, чуть было с лету не рухнувший, как и все его предшественники, в шоколадное кресло. Но Лена вовремя остановила его решительным жестом:
  -Ради бога, сядь куда-нибудь еще!
Толик удивленно вскинул свои светлые брови и, усевшись на стул, закинув ногу на ногу, хмыкнул:
  -Что, не дают гости дорогие посидеть в любимом кресле? Я – редкое исключение, человек добрый, преданный и чуткий. Сиди, пей кофе, наслаждайся - мне не жалко!
  И он ловко подхватил из рук Лены как раз подоспевшую чашечку кофе, горячего и ароматного.
  -Сколько у тебя сегодня народу перебывало? – с шумом отхлебывая, полюбопытствовал и снова фыркнул. – Знаю, знаю. Лялька хотела выведать, спала ли ты уже с Князем, а Наташка плакалась о своем ди Каприо, которого вот-вот совратит противная Ирка-дырка.
  -А ты чем желаешь поделиться, мой милый друг? – с кривой усмешкой спросила Лена.
  Толик шумно отпивал кофе, на полную катушку наслаждаясь божественным напитком, теплом, жизнью – всем, абсолютно!
  -Я – что, я – человек маленький, скромный. Меня Дырка не совращает, и  Князь ни грамма не влюблен в мои чудные очи. Но, оказывается, я внушаю полное доверие людям чистым, порядочным и непорочным, вот так. Представить себе не можешь, как это приятно.
Допив, наконец, свой кофе, Толик со вздохом поставил пустую чашку на стол, сцепил руки на животе.
  -Угадай, кто делился со мной своими неразрешимыми проблемами?
Лена невольно улыбнулась.
  -А чего тут гадать? – она с удовольствием устроилась в своем уютном кресле, подбирая под себя ноги. – Не так уж  много у нас в редакции «порядочных» и «непорочных» молодых людей с «неразрешимыми» проблемами. Конечно же, то был милый юноша Андрей по кличке ди Каприо.
  -В точку! Мадам, вы – ясновидящая! – взвизгнул Толик, откидываясь на спинку, отчего стул под ним громко скрипнул, едва не разваливаясь.
  Толик почесал свой объемистый живот, глядя на Лену умиротворенно и радостно.
  -Пришел сегодня ко мне, то да се, тары-бары… И вдруг, ни с того, ни с сего стал красный, как рак, потом и вовсе побагровел и наконец выдал: влюблен, дескать, в Наташку, но не знает, что делать и как себя с этой коварной и опытной зеленоглазой особой вести.
  -Неужели и он девственник? – поразилась Лена, и на мгновенье из  головы вылетели все ее собственные проблемы.
  -В какой-то мере, - фыркнул улыбающийся Толик. – То бишь переспал он в Москве с какой-то девахой один-единственный раз, по большой пьяни. А если честно и откровенно, то сдается мне, это та деваха его поимела, потому он от волнения ничего и не запомнил. Вот теперь мальчик и боится, что Наташка – на его взгляд, девушка весьма привлекательная и опасная – пошлет его, неумеху несчастного, куда подальше. Так сказать, жестоко и безжалостно посмеется над его неискушенностью.
  Толик еще раз почесал свое великолепное пузо, поднялся, прошелся по комнате и остановился у окна, удобно присев на подоконник.
  Лена смотрела на него с улыбкой. Славный человек этот Толик! Вроде бы все ему смешно, забавно, а ведь никто как он не может успокоить, вселить надежду и утвердить в вере, что все, что происходит, непременно – к лучшему!
  -И как же ты его успокоил? - заранее зная ответ, радуясь чашке кофе, веселой улыбке на лице Толика, ледяному дождю за окном.
-А ты как думаешь? – хрюкнул Толик, сияя от собственной гениальности. – Я сказал ему просто, по-мужски: наберись мужества, для храбрости хлебни водочки да и трахни как следует Наташку! Она только сильнее тебя полюбит, потому как уже влюблена как кривоногая дурочка, а к тому же – девственница.
-Так и сказал?!
-Слово-в-слово!
  Лена от души рассмеялась, незаметно для самой себя погружаясь в милые и славные проблемы молодежи, забывая на время о своих.
-Слово-в-слово, - повторил с довольной миной Толик. – Ди Каприо чуть от счастья не умер. Знать, что его возлюбленная Наташка еще ни разу, ни с кем – о, для этого юноши сей факт по-старомодному много значит! Видела бы ты. Как он стоял и улыбался абсолютно глупой счастливой улыбкой! И тут же – вновь мрачность, комплексы, сомнения: а правда ли она его любит. С чего это я взял, вдруг мне показалось? И т.п.  т.д. Я успокоил его, как мог, вселил надежду, хлопнул по спине и отправил совращать Наташку Дал добрый, абсолютно бесплатный совет вечером пригласить ее в кафе, потом – к себе домой, предварительно избавившись от родителей, послушать обожаемую Наташкой Патрисию Каас, выпить винца… Ну, а дальше – классика: первый робкий поцелуй, приемом каратэ уложить девицу на кровать в положение на спине, а далее – по вдохновению.
Лена, благодаря сочному описанию, как наяву представив себе всю сцену, не выдержала и расхохоталась. Толик с удовлетворением взглянул на нее.
-Представь себе – сегодня, как нарочно, предки ди Каприо свалили к родным в деревню и вернутся только завтра. Чудо! – Толик удовлетворенно хлопнул в ладоши, хрюкнул, тут же, без перехода, поблагодарил Лену за благословенный кофе и вышел, сияя улыбкой от уха до уха.
После его ухода Лена некоторое время сидела, отрешенно глядя в окно, на ледяные струи, бьющие по стеклу. Затем, словно вдруг очнувшись, озабоченно нахмурилась: нужно записать последний закадровый текст и еще раз отсмотреть сюжет о родной Малиновке, о доме, прежде чем ему даст оценку шеф. И она торопливо вышла в монтажную. С головой уйдя в творческий процесс, она и не заметила, как летело время и лишь подняв голову, отметив потемневшие синие окна, сказала себе, что скоро рабочий день завершится.

-…Что за дурацкая погода! Мне кажется, этот ужасный дождь идет целых сто лет и еще сто лет не кончится. Дождь зимой, перед самым Новым годом – это дурдом!
 Вернувшись с почты, Лялечка встряхивала свою мокрую шубку, устраивая ее на вешалке в шкафу, расправляя, вздыхая на слипшийся от воды мех, тут же подбегая к зеркалу, приводя в порядок свою прическу, припудриваясь, подкрашивая губки, ни на минуту не прерывая возмущенный монолог об ужасном зимнем дожде.
  В кофейной между тем под присмотром Толика подходила очередная порция кофе, на аромат которого из монтажной появился вялый Сенька, у которого, похоже, начиналась простуда, следом за ним – хмурая Лена, только что просмотревшая сюжет о доме, ощущающая непонятную тоску и бледный ди Каприо с несчастными глазами в пол-лица.
По следам ди Каприо в кофейную вошла Ирка-дырка – томная и обольстительная. По давней традиции корреспонденты продиктовали Лялечке название своих готовых сюжетов, после чего она, забежав за аналогичной информацией к Наталье, мрачно сидящей в своем кабинете, теперь составляла полный список сюжетов для последующего представления Князю.
-Господи, что случилось с Натальей? – едва вернувшись в кофейную, заверещала Лялечка, постреливая взглядом то в направлении Ирки-дырки, скроившей надменно-равнодушную мину, то в сторону бледного и несчастного ди Каприо. – Лицо бедняжки аж покраснело от слез, все плачет и плачет. И ничего говорить не хочет, сказала лишь название своего сюжета и дверь захлопнула. Что-то случилось! У нее дома все нормально, все живы?
Толик и Лена обменялись тревожными взглядами. Ди Каприо поставил на стол не начатую чашку кофе и молча вышел из кофейной. Ирка, усмехнувшись, неторопливо последовала за ним.
Лялечка, с большим интересом проследив за всеми перемещениями, сложила список сюжетов, с важным видом его перечитала и, стукнув в дверь шефа, исчезла за ней.
-Ну, что – за работу? – несколько смущенно пробормотал Толик и вышел из кофейной. За ним, насвистывая, потянулся Сенька. Оставшись одна, Лена задумчиво допила кофе, пожала плечами на собственные размышления о любви и преданности, поставила чашку на столик и тоже покинула кофейную. Остановившись в коридоре, несколько секунд раздумывала, куда направиться - в монтажную отрабатывать сюжеты или в свой кабинет. Часы показывали пять часов три минуты – ни то, ни се, меньше часа до конца рабочего дня, а это значит - мудрее и спокойнее направиться к себе, чтобы посидеть, ни о чем особом не думая, пожалеть себя, успокоить нервы.
Шоколадное уютное кресло, в котором так славно отключиться от бестолковой повседневности, устроиться, поджав ноги, совсем как в детстве, когда очередная книга сказок уносила в чудесный мир счастья; сидеть, смотреть в темно-синее окно, ледяное, стылое, согреваясь горячими глотками бесконечного кофе.

26 декабря. Целый год подошел к концу, предлагая оглянуться назад, вспомнить доброе и хорошее, улыбнуться, закрыть глаза на глупое и злое, загадать желание на будущее.
Еще один год мирного сосуществования и благополучия с Саньком – без ревности, и, как видно, без любви. Но все было достаточно благопристойно. Просыпаясь, чмокали друг друга в щечку – в носик: «Привет!» - «С добрым утром!» Потом кофе в турке для Лены и закипающий чайник для Санька, предпочитающего по утрам крепкий цейлонский чай, яичница с беконом или разогретые остатки вчерашнего ужина. Быстрый душ, макияж. «На обед придешь?» - «Не, у нас сегодня у Главного день варенья, он нас всех в кабак ведет». – «Тогда до вечера» - «До вечера, дорогуша».
Пешком на работу, двадцать минут хода – зимой по хрустящему снежку, весной по разлившимся лужам, старательно обходя грязь, летом – по сухим тротуарам, мимо зеленых газонов и веселеньких клумб. Зима, весна, лето, осень, снова зима…
Все изменилось в считанные дни – чашка кофе, бездонность глаз Князя, сон про дом и стихи во сне о сне. Путано, неясно – как связана чашка кофе и дом в деревне? Никак не связаны. Но связь должна быть, ведь одно словно бы притянуло другое, просто и логично: только появившись спустя столько лет на старой улице своих дедов, она встретила тетю Марусю и от нее узнала, что все дело – в синей чашке кофе, заговоренной на любовь!
«Что она сказала мне тогда, на прощанье? Только бы вспомнить поточнее: «Знаю я одну бабку в городе, она что хочешь заговорит» Почему тогда не спросила адрес той бабки? Сейчас заговорила бы свою чашку кофе, подсунула ее Князю…
Только вот как подсунуть? Он сам себе делает кофе в собственном кабинете, выходит крайне редко… Допустим, зайти к нему для того, чтобы предложить новую тему, выгадать момент, когда он отвернется и налить кофе в его чашку!
А если чашка будет уже с кофе? Быстро выпить и…
Щелчок соседей двери. Пара шагов и тут же – робкий, осторожный стук.
-Можно к тебе?
Наташкино лицо, припухшее от девичьих горьких слез. Едва вошла, как тут же кинулась к окну, уставившись в темное зеркало с собственным сумрачным отражением.
  -Извини меня, ради Бога, я снова тебе надоедаю своими дурацкими проблемами, хотя и понимаю – тебе собственных хватает.
  -Да ничего, - Лена, ощущая неловкость, стараясь не смотреть на несчастную, в очередной раз пожалела о том, что не курит. – Рассказывай, что там у вас приключилось.
  Наташка сжимала и разжимала бледные кулачки.
  -Мне просто некому больше рассказать. Даже мама меня не поймет – тут же начнет рассказывать, как они с папой впервые сношались лишь после Загса. Все должно быть именно так. Она меня не поймет, я знаю.
  -А я пойму. Не переживай, выкладывай все, как есть. Мы – люди свои.
  Короткая пауза. Стук дождя.
  -Он пригласил меня сегодня в кафе.
  Глухой хрипловатый голос, привкус слез.
  -Андрей? – стараясь, чтобы голос звучал бодро и радостно, мысленно отправляя зареванной девчонке сигналы: «Успокойся! Все хорошо, просто отлично!» И, словно услышав эти непроизнесенные слова, Наташка глубоко вздохнула.
 -Андрей.
  Все хорошо, просто отлично. Он пригласил ее в кафе – спасибо душке-Толику за отеческий совет.
  -Но это же здорово! - привычно засуетилась с кофе, чтобы отвлечься, чтобы не смотреть на застывший силуэт у окна. – И что же тебя так напрягает?
  Неподвижный силуэт дернулся.
  -Сама не знаю. Понимаю, что мне бы радоваться надо, но… Я чего-то боюсь.
  Лена включила кофейник и уселась в кресло – нога на ногу, дружелюбный взгляд.
  -Слушай, а я и правда на твоем-то месте водила бы радостные хороводы! Парень, который тебе нравится, пригласил тебя в кафе. Здорово. Я же говорила, что ты ему тоже очень нравишься. Очень.
  -Да, - она развернулась. – Я понимаю. Хорошо, мы пойдем в кафе. Посидим, поговорим. А потом? Что будет потом?
Тревожный взгляд. Лена удивленно посмотрела на раскрасневшееся лицо глупой девчонки.
-Откуда я знаю, что у вас потом приключится? Ты меня удивляешь. Чем и прекрасна жизнь, так это своей непредсказуемостью. Никто заранее не может написать сценарии собственного «завтра»: мы выпьем кофе, прогуляемся до парка и спокойно разойдемся по домам. Вмешается провидение и когда вы будете пить кофе, в кафе отключат электричество, начнется паника, какой-нибудь перепивший гражданин начнет громко ругаться и икать, что вас безумно развеселит и вы, тут же упав под столик, совершите свое первое и восхитительное соитие!
-Да уж! - нервный смешок. – Если бы все это было так просто!
-Ну, просто – не просто, а для вас сейчас главное – нормально пообщаться, получше узнать друг друга. Кто его родители, о чем он мечтал в детстве, помнит ли свою первую любовь – и прочее, и подобное. Куда вам торопиться? На мой взгляд, вы оба не принадлежите к разряду людей типа Ирки-дырки, для которой главное общение – в постели.
-Действительно, - Наташка глубоко вздохнула, словно вдруг почувствовав облегчение. – Я ведь понятия не имею, из какой он семьи. Сначала надо сойтись душой, это точно. А постель и все прочее…
-Все прочее обождет, - Лена с улыбкой протянула Наталье чашку кофе, но та покачала головой.
-Спасибо, но я чувствую, сегодня мне и без того предстоит заглотить несчетное количество чашек кофе, прежде чем мы выскажем друг другу все, что нужно. Боюсь, после этого я долго не смогу смотреть на кофе…
День завершался – темно-синий цвет окна, фонари города, холодный блеск мостовых, политых ледяным дождем. Князь давно должен был отсмотреть все сюжеты и высказать каждому свои похвалы и претензии. Впервые распорядок дня был нарушен – дверь шефа оставалась неподвижной, молчал телефон, и весь коллектив, бессмысленно протусовавшись в кофейной и ничего не дождавшись, потихоньку разбежался по домам.
Лена оставалась дольше всех – просто сидела в кресле напротив двери Князя и бездумно на нее смотрела. Наконец, точно очнувшись от сна, вздрогнула, поднялась и бросилась в кабинет собираться домой. Пересекая двор редакции, автоматически подняла голову и увидела единственное светящееся окно – окно Князя. Что он там делал, в тиши своих книжных полок? О чем думал?
«Бог его знает!..»

***

День на день не приходится, а вечер – на вечер. Сегодня вы сидите с мамой на диванчике душа в душу, смотрите сериал и хрустите чипсами, а завтра – словно чужие разбредетесь по своим углам, как будто черная кошка меж вами пробежала.
Все в тот вечер было не так. Сначала – это бессмысленное ожидание в кофейной явления Князя. А едва открыла дверь дома и принялась разуваться, как приветствием стал глухой кашель мамы.
-Лена, я прихворнула, - раздался тут же хриплый голос. – Так что ко мне лучше не заходи, не дай Бог заразишься.
Тихая кухня – тиканье часов, гудение холодильника. Лена включила чайник, пару раз ткнула вилкой в сковородку – зажаристая картошка с шампиньонами. Вкусно, только вот с аппетитом проблема.
«Что он делал целый день, закрывшись в кабинете?»
Чужая душа – потемки. Рассеянно заваривая чай, накрывая чайник полотенцем, Лена отрешенно смотрела в щелочку между кухонными занавесками, где в синей темноте дождь мешался со снегом. Легко представить себе сам кабинет: роскошные книжные шкафы, заставленные роскошными книгами; в центре - широкий мягкий диван, два кресла, между ними – стеклянный столик с журналами; под окном – широкий письменный стол, тут же, на подоконнике – кофейный агрегат, синяя чашка и печенье на блюдце. Князь стоит, опершись о подоконник, на фоне падающего снега; монотонный голос: «Ваш сюжет… интересная идея… надо понимать, что…зрителя необходимо увлечь…»
Почему на этот раз обсуждения сюжетов не было? Что случилось? Быть может, причина проста и банальна: Князь почувствовал, что подхватил простуду – вот как мама – и решил не рисковать, отложить покуда обсуждение, чтобы не перезаражать весь коллектив накануне Нового года. Но сведения об этом вполне возможно было бы передать через Лялечку…

  С чашкой чая в руках Лена прошла в свою тихую комнату, где на потолке играли светлые блики – отсвет уличных фонарей, фар беспечно пролетающих по шоссе мимо дома машин. Опустилась на кровать, уютно подоткнув плед вокруг ног, отпивая осторожными глотками горячий чай, мгновенно погружаясь в мягкую истому: обжигающий сладкий глоток – синяя чашка на окне Князя – еще глоток – его голос: «Я просмотрел ваш сюжет…» Взгляд серых глаз – что там, на самом донышке этого головокружительного, как восхитительно-бесконечное падение, взгляда?
  «В густой траве пропадешь с головой…»
  …Странно – весь участок перед домом дедов в Малиновке зарос высокой сухой травой, а сам дом – тяжело осевший, из почерневшего дерева – был тих и бездушен.
   «В тихий дом войдешь, не стучась…»
   Она вошла в дом, толкнув чуть скрипнувшую дверь. Все деревянное: полы, стены, потолок, оконные рамы, какие-то древние сундуки у стен… Она шагнула в проем двери и попала в такую же – деревянную – и практически пустую комнату, ярко освещенную мощным  солнечным лучом, бьющим в единственное окно, у которого стоял спиной к ней Князь.
   «Обнимет рукой, оплетет косой,
    И, статная, скажет: «Здравствуй, князь…»
   Лена подошла, робко положила руку ему на плечо.
   -Здравствуй, Князь!
   -Здравствуй.
   Его голос звучал непривычно тонко и глухо. Мальчишеский затылок, тонкая шея. Почему он не поворачивал к ней лица?
   -Ты не обернешься ко мне?
   Лишь покачал головой.
  -У тебя такая тонкая шея, как у маленького мальчика.
  -Я и есть маленький мальчик. Вспомни!
  -Что я должна вспомнить?
  Какое-то мгновение – и она одна стоит у окна, руку положив перед собой на стекло. Нет никакого мужчины, никакого мальчика – одна в пустой странной комнате. Слезы подступают, хочется рыдать и кричать – ну, почему так всегда, почему! Одно мгновение радости и тут же – вновь стылое одиночество!
   -Где ты, куда спрятался, отвечай! Что я должна вспомнить? Ну, ответь же, что я должна вспомнить?
  Тишина в ответ. Стук. Стук. Что это? Сердце!..

  Лена рывком поднялась, прижав обе ладони в груди, где бешено стучало, оглушая весь мир, сердце. Одна в темной комнате, в собственной спальне – чашка остывшего чая на тумбочке, отблеск фонаря на стене… Так значит, это был сон? Сон!
  Лена жадно выпила холодный чай. На часах - два часа ночи. Снова странный сон! Деревянный дом, ничего общего не имеющий с дедовским домом в Малиновке, но ведь во сне она точно знала, что это – тот самый дом! И этот странный силуэт у окна – то ли мальчика, то ли мужчины, Князя. И эти странные слова, словно бы прозвучавшие вне сна, наяву, у нее под ухом: «Вспомни! Вспомни!» Только вот что нужно вспомнить?
За стеной раздался хриплый кашель мамы, скрип пружин ее кровати. Лена легла на бочок, уютно свернувшись клубком, укрывшись теплым и ласковым одеялом. «Не знаю, что там нужно вспомнить, но одно я точно знаю: на этот раз мне приснились стихи великого Блока: «Где был, пропадал? Что за весть принес? Кто любит, не любит, кто гонит нас?..» Ее губы еще еле слышно шептали знакомые со школьных лет строчки, а она уже делала первый шаг в измерение сна.

  Удивительно, но факт: следующее утро, словно продолжая поэтическую цепочку, вновь начиналось со стихов, внезапно всплывших в памяти, стоило открыть глаза, сонно подойти к окну, отодвинув занавес:
  Утро туманное, утро седое…
  Тургеневские строчки великолепно рисовали атмосферу утра: декабрь, но – серый, насыщенный ледяной влагой, а потому седой, воздух. «Хочу зиму! – мысленно воскликнула Лена. – Надоел этот дождь, хочу снега, крупных, волшебных хлопьев!» Зевнула, накинула халат и отправилась на кухню.
  Мама со смешной марлевой маской на лице, закрывавшей рот и нос, энергично помешивала гречневую кашу на плите, одновременно заваривая крепкий лечебный чай.
  -Доброе утро, милая, - глухой голос из-под повязки. – Как видишь, делаю все от меня зависящее, чтобы не распространять заразу по миру. Слыхала, как я чихала всю ночь? То-то же.
  -Все нормально, ма, - потянулась Лена. – Ты непременно поправишься. Выпей свой чай с медом, пропотей и процесс пойдет в нужном направлении.
  -Так и сделаем, причем немедленно, - мама подхватила дымящуюся чашку, сделала приветственный жест и исчезла в своей комнате.
  Лена еще раз потянулась, налила себе горячего кофейка, наложила кашки и, пожалуй, впервые за последние несколько дней, с удовольствием и прекрасным аппетитом поела.
  -Утро туманное, утро седое, - пропела негромко, с чашкой кофе стоя у серого окна, глядя на стылое утро.
  Усмехнулась, потянулась. Что ж – как бы там ни было, а пора одеваться и спешить на работу.

  Новый рабочий день начинался в монтажной, с записи закадрового текста с двум мини-сюжетам. Хлопоты, звонки, последние заметки и тут же – начало тусовки в кофейной, где Сенька уже зарядил первую порцию кофеварки. Стабильный состав: Лялечка за своим столом, в креслах – Лена, Толик и Сенька. Лениво обсудили свои творческие планы на день, выпили по чашечке кофе, при том Толик угостил всех большой шоколадкой. Следующим номером программы – Лена как раз поднялась, чтобы зарядить вторую порцию кофе под остаток шоколадной плитки – стало явление Ирки-дырки, царственно процокавшей через кофейную к операторской в конце коридора, с удовольствием гаркнувшей: «Андрюша, зайка, камеру – в зубы и – за мной! Жду тебя на улице». После великой реплики она столь же царственно процокала назад, даже не взглянув – не кивнув никому из коллег, точно вокруг никого и не было. Стук входной двери. Чао, бамбина!
  -Уводит ди Каприо, - прокомментировала Лялечка. – А ведь вроде и не собиралась больше ничего снимать, говорила, что и так перевыполнила свой план.
  -Любовь зла, - гыкнул Сенька, а Толик добавил:
  -Она, может, и не собирается ничего снимать, она лишь хочет снять ди Каприо.
  -Именно, - поддакнул Сенька, а Лялечка театрально вздохнула.
  -А Наташенька сегодня с утра как закрылась у себя, так я ее и не видела. Лицо опять заплаканное – уж я-то заметила. Происходит что-то странное, вам так не кажется?
  Толик обменялся быстрым тревожным взглядом с Леной. Тут через кофейную, бросив глухое приветствие, промчался сам ди Каприо – с камерой в зубах, как и было приказано.
  -Ну, дай Бог. Чтобы все было как надо, - пробормотал Толик и первым поднялся, покидая уютную кофейную.

  Привычный день – холодный, сырой, за стеной – регулярные негромкие всхлипы Наташки, постепенно затихшие. Тоже своего рода уже традиция – плач Натальи. «Неужели ничего у них не вышло? – вздохнула Лена, глядя на свое отражение в небольшом зеркале на стене. – Родители спугнули или кто еще?»
  А ведь каждому довольно и собственных проблем – вот, пожалуйста, уже первые седые волоски у левого виска! Тридцать лет. Считай, полжизни прожито. При чем – лучших. Как пить дать – больше не будет великой любви, прекрасных страстей, так что еще не раз придется вздохнуть: «Эх, дура я была, дура, такого Санька бросила!»
  Ведь то была первая серьезная любовь, да юность, да чистые надежды, возвышенные мечты! Как они ночами не спали, объятия чередовались с жизнерадостным смехом, анекдотами и детскими играми, когда боролись, и эта борьба наполовину с хохотом, внезапно и страстно переходила в безудержный секс.
  Что делать? Лишь бы не думать о возрасте, седине и морщинках, лишь бы не слышать эти всхлипы за стеной! Лена вновь, без особого желания, только бы занять чем-то себя и собственные руки, начала заправлять кофеварку. Не успела засыпать кофе, как - стук в дверь, и тут же она распахнулась, а внутрь проскользнула, как тень, Наташка, опустилась на стул. 
  Лена невольно вздрогнула, едва взглянув на гостью. Вот уж действительно ужасное лицо – опухшее, багровое, на котором словно и нет глаз, лишь толстые складки кожи.
  -Все ужасно, я не хочу жить, - вместо приветствия, сухим, равнодушным голосом. – Как я завидую всем вам – тебе, Ирке, вообще всем нормальным людям, Толику с его женой, Сеньке, Князю. Для вас это не проблема, секс для вас – развлечение, нечто приятное. Потрахались и разбежались или наоборот сошлись, потому как хорошо вместе. А я – несчастная нескладуха, потому меня никто никогда не полюбит.
  Мертвая усмешка. У Лены в горле пересохло – ну, что тут скажешь кроме банальностей в духе «Не грусти, первый раз у всех так, все сложится - утрясется. Все будет хорошо». Разве она этому поверит? Ни единому слову. Наташка даже и не дослушает, слова пролетят мимо ее ушей - тем более, что в ушах этих наверняка уже звучит мрачный похоронный марш.
  -Он пригласил меня в кафе, - снова без предисловий, без малейшего изменения интонаций, глядя на собственные, чуть дрожащие пальцы на коленях. – С самого начала все пошло не так. Мы не знали, о чем говорить, не могли ничего есть, только дули этот чертов кофе.
  Она перевела взгляд с рук на Лену, от чего у той сердце защемило. Пришлось встать и подойти к окну, уставившись в темнеющее стекло, на собственное неяркое отражение.
  -Я уверена, он уже тогда в панике думал, что же со мной, несчастной девственницей, делать, - голос за спиной едва не сорвался. – Двадцать один год и – ни разу, ни с кем! Что с меня взять? Сто раз наверняка пожалел, что пригласил меня, а не Ирку, с ней-то все было бы легко и весело, никаких тебе проблем.
  Тяжкий вздох. Лена почувствовала, что нехорошо так и стоять к бедняге спиной. Обернулась, опершись спиной о подоконник, глядя на Наташку – изо всех сил стараясь! – сочувственно, тепло, с моральной поддержкой. Не дрейфь, девица, авось пробьемся!
  Но Наташка словно и не видела никого вокруг себя, словно все еще была там, в неуютном кафе, отпивая тошнотворный кофе, ощущая холод внутри – там, где сердце.
  -Дальше было еще хуже. Он пригласил меня к себе в гости послушать Патрисию Каас. Я выжала из себя восторженную улыбку, десять раз повторила, что обожаю Патрисию, и мы пошли. Естественно, у него дома никого не было. Он усадил меня в гостиной, включил Патрисию, а сам отправился на кухню. Его не было, наверное, полчаса. Легко предположить, чем он там занимался – ясно дело,  водку глушил для смелости!
  Отчаянное шмыганье носом.
  -Потом явился. Водкой от него несло за версту, хоть он и вовсю жевал «Дирол». Сразу начал бормотать что-то о любви до гроба, полез целоваться, ни разу не попав в губы, повалил меня на диван. Разумеется, я не сопротивлялась. Я ведь твердо решила расстаться с девственностью, стать нормальной, как все люди. Стиснула зубы. Господи, он старался, как мог, но у меня там, прости меня, Господи, как цементом все замазано. Кровь, от которой и мне, и ему дурно стало. Потом до утра пытались отстирать от кровищи диван. В пять я от него ушла. Как вернулась домой, дверь за собой закрыла, так упала на кровать и ревела, как последняя дура. У всех жизнь как жизнь, одной мне не везет – нескладуха, девственница несчастная!
  Пауза, заполненная не совсем приличным звуком – Наташка громко сморкалась в клетчатый носовой платок. Между тем за окном падающий снег внезапно превратился в тяжелый дождь – ледяные струи били по стеклам, словно стучался кто-то невидимый, просил запустить, напоить кофе…
  Лена заправила кофеварку, нажала кнопку – к стуку дождя прибавилось сонное, уютное бормотание кофеварки. Все лучше! Наташка тоже словно вдруг успокоилась, выплакавшись. Зимний холодный день в теплой уютной редакции, которая для многих – как дом родной…
  Лена смотрела на капающий кофе, на багровое лицо Наташки, потихоньку улыбаясь.
  -Ты знаешь, многие меня не поймут, - наконец, заговорила она. – Но тебе я скажу: я люблю кладбища.
  Наташка вздрогнула от неожиданности, с изумлением уставившись на улыбающееся лицо Лены.
  -В большинстве случаев на могильной плите лишь имя да две даты: рождения и смерти. У одних жизнь была долгой – семьдесят, восемьдесят, а то и девяносто с копейками лет! У других – короткая. Снимки – как правило, улыбающееся лицо, более молодое, чем в год смерти, как будто умерший именно таким сохранился в памяти родных: юный, веселый, жизнерадостный. Представь себе: могила девяностолетней бабули. Чего только не было в ее жизни! Детство, первые ощущения семьи, любовь родителей, счастье от материнской улыбки… Конечно же, у нее была своя история прощания с девственностью, об этом большинство людей стесняются говорить, держат все в тайне. Счастливая или не очень история любви – а может, как и многие в те времена, она знать не знала, за кого ее отдадут замуж? Первый взгляд на будущего супруга, неприязнь или восторг, знакомство, первая ночь… Представь себе слезы девушки, у которой первая брачная ночь прошла с абсолютно чужим человеком, выбранным родителями супругом, годящимся ей в отцы! Потом – война, первые дети, любовь к ним, лишения и радости, несчастья и смех, рождения и смерть. «Все мгновенно, все пройдет – что пройдет, то будет мило…»
  -Пушкин, - еле слышно прошептала Наташка и с благодарностью приняла из рук   Лены чашечку кофе, сделала осторожный глоток.
  -А как ты думаешь, я долго проживу?
  Лена улыбнулась.
  -Я думаю, долго. Ты человек честный и чистый,  если уж ты влюбилась, так это будет любовь всей твоей жизни. И Андрей твой в точь из такого же теста – вам не нужны приключения и авантюры, вы проживете вместе сто лет и под конец будете выползать на прогулку, с прежней заботой и лаской поддерживая друг друга под руку.
  -Ты думаешь? – с тоской и надеждой, шмыгая носом. – Но ведь вчера…
  -«Что пройдет – то будет мило», - прервала ее Лена.


***

  День продолжался – сырой, холодный, когда нет никакого желания выходить на улицу. К обеду дождь внезапно прекратился, подул холодный ветер с мелкой белой крупой, засыпая тротуары, подмерзающие лужицы.
  В обеденный перерыв все редакция разлетелась по окрестным кафе, а Лена, надвинув шапку на самые глаза, засунув руки в рукавицах глубоко в карманы, отправилась на меланхолическую прогулку.
  Центральный проспект города, местный мини-Арбат, где обычно не протолкнешься – гуляет молодежь, мамы с детьми, бабульки под руку с дедульками… Сегодняшняя погода не располагала  к подобной безмятежности и люди торопливо шли, опускали головы, закрывая лица поднятыми воротниками и толстыми шарфами. Что заставляет их куда-то идти? Вот бабулька с авоськой – наверняка у нее кончился хлеб или макароны или еще что-то в том же роде, вот она и бежит, готовясь потратить строго определенную сумму, не больше, не меньше, рассчитанную заранее, не то до пенсии не хватит на весь месяц!
  А вот студенты – им и холод не холод, розовые щеки, улыбки от уха до уха, в джинсиках да в коротких курточках – бегут, гомонят, перекусят и – снова лекции в четвертом или в пятом или еще в каком корпусе университета…
  Рыбный магазин.  Как-то попалась на глаза статья в журнале – дескать, этот магазинчик существовал еще во времена оно, до революции. Тогда рыбу везли с Волги на телегах и можно только представить, какой запах тут царствовал, особенно в жаркие летние дни. А сейчас все как и в любом другом городе – великолепная горбуша, мякоть, икра, стерлядь и селедка – все упаковано, очищено, без запаха, почти стерильно…
  С проспекта – вниз, к городскому парку с вековыми дубами, потемневшими деревянными скамьями, стеклянными павильонами для игры в шахматы, ныне пустыми и печальными. Вниз, вниз – заледенелые тротуары, ступеньками спускающиеся к Волге, открывающейся во всем своем великолепии: огромное серое небо и широкая ледяная гладь, уходящая вдаль, сливающаяся с горизонтом.
  «О, Волга, колыбель моя! Любил ли кто тебя, как я…»

  Вызубренные с детства строчки, потерявшие оттого свою изначальную прелесть. «Колыбель моя!» Расти, изо дня в день глядя на эту широкую ленту реки, несущую свои воды к другим далеким берегам, к иным городам, обращаясь к ней со вздохами и слезами, с вопросами, на которые, быть может, никогда и не было ответов, явно ощущая, как эти сильные волны словно бы омывают тебя, снимая непомерную тяжесть бытия.
  «Омой меня, Волга, сними тяжесть с души!»
  И тут же ветер дунул сильнее, в лицо ударили, заставив зажмуриться, тяжелые ледяные снежинки. В одно мгновенье Лена, точно лишь сейчас очнувшись ото сна, почувствовала всю ледяную неуютность дня и, задрожав с ног до головы, почти бегом повернула назад, в город, в редакцию.

   Она опоздала на целых двадцать минут – вошла, стремительно пролетела через кофейную, мимолетно отметив Лялечку на ее месте и Толика  у кофейника. По коридору  - в свой кабинет; вошла, сняла шубку, встряхнув, повесила ее на плечики… И только тут почувствовала наэлектризованную атмосферу редакции. Что-то было не так…
 Тишина! Тишина была чем-то абсолютно чуждым, нетипичным для этих стен, где постоянно слышны чьи-то голоса, по сто раз повторяются реплики сюжетов, доносясь из открытой двери студии. Да плюс к тому - звук работающей кофеварки, чьи-то шаги или смех. Двадцать минут после того, как завершился обеденный перерыв, в редакции «Апельсина» стояла мертвая тишина. Лялечка за своим столом, Толик заправляет кофеварку…И при том – ни звука! Это было что-то. Лена торопливо поправила волосы и вышла в приемную.
  За компьютером сидела Лялечка, нервными пальчиками набивая текст. Только теперь Лена обратила внимание, что секретарша была вся малиновая от волнения. Толик, чье лицо также отличалось ярко-розовым цветом, при появлении Лены неожиданно выпустил из рук чашку кофе, и она грохнулась на пол, нарисовав черную лужицу изогнутой формы.
  -Черт, - произнес сдавленным голосом Толик, бумажной салфеткой принимаясь вытирать кофейную лужицу на полу.
  Лялечка тут же кинулась в туалет, вернулась со шваброй, в то время как Толик трясущимися руками собирал осколки разбитой чашки.
  -Что тут у вас творится? – Лена смотрела на эти красные лица, трясущиеся руки и ничего не могла понять.
  Лялечка вместо ответа только с каким-то отчаяньем махнула лапкой, пробормотав полушепотом одно слово: «Скандал!» Нервно затерев кофейную лужицу, она кинулась относить швабру. Толик быстро поднялся и сделал Лене таинственный знак, который она мгновенно расшифровала как «Дуй быстро к себе в кабинет, я приду и все тебе расскажу!»
  Через пять минут Толик действительно появился, осторожно прикрыв за собой дверь и торопливо плюхнувшись в шоколадное кресло.
  -Ради бога, сделай мне кофе или я отдам концы от избытка впечатлений, - проговорил он театрально слабым голосом, но улыбаясь уже почти своей, фирменной «толиковской» улыбкой – ироничной, с долей ехидства.
  Лена, задрогшая после своей меланхолической прогулки, с удовольствием принялась за хлопоты.
  -Ну, давай, не тяни, рассказывай, что тут у вас приключилось, ловко орудуя с кофеваркой, спросила она, с любопытством поглядывая на широкую розовую физиономию ухмыляющегося Толика. – Не знаю почему, но у меня от вида ваших багровых лиц внезапно поднялось настроение. К чему бы это?
  -К чему бы это? – гыкнул Толик, потирая руки. – Да уж, действительно, к чему бы? Настоящее приключение! Слушай, женщина, расскажу тебе одной! Представь себе: обеденный перерыв, все вроде бы разбежались кто куда, а Князь, как оказалось позже, остался у себя в кабинете пить кофе и наслаждаться Павичем. Но мысли его были явно далеки и от хазаров, и от их словаря, они неудержимо влекли его к чудесной и неповторимой, нежной и чистой девушке – да, черт возьми, можно сказать, к серне! – то бишь к Ирке-дырке.
  Лена протянула рассказчику чашку горячего кофе, расплываясь в улыбке, сама уселась напротив, с удовольствием потягивая горячий напиток, ощущая тепло и радость – то ли от ехидной улыбки Толика, то ли от уюта своего кабинета, то ли просто от того, что в жизни всегда есть место радости.
  Толик, словно почувствовав настроение Лены, заулыбался еще шире, нарочито шумно отхлебнул свой кофе.
  -И вот, представь себе, отложив книгу, бедолага поплелся в ее кабинет – видимо, чтобы еще раз вдохнуть ее неповторимый аромат, ощутить великую ауру великой дырки. А вдохнул измену!
  Вновь шумное кофепитие, улыбки, румянец на щеках.
  Лена, чувствуя себя глупо – радоваться чужой беде! – не могла прекратить свои улыбки, свой румянец.
  -Ну?!
  -Что «ну»? – хрюкнул Толик. – Говорю тебе высоким слогом: «Вдохнул измену!» Так оно и было. Представь: почти не дыша от волнения Князь открывает дверь святого кабинета и…видит ее во время полового акта! Угадай, с кем?
  Лена, вытаращив глаза на Толика, замерла с чашкой кофе в руках.
  -С кем же? С Сенькой что ли? Неужели?!
  -Тыква! – презрительно хмыкнул Толик. – Нужен ей твой Сенька сто лет. С ди Каприо!
  Лена едва не рухнула со стула.
  -Ди Каприо! Потрясающе. Но он же...
  -Да-да, именно все дело в том, что он же влюблен в Наташку! – в восторге хрюкнул Толик. – Она – девственница, он – практически девственник, у них ничего не получилось, любовь едва не покрылась медным тазом. В итоге оба явились на работу зареванные и несчастные. При том каждый винил себя, свою неопытность. И тут – явление Дырки-спасительницы! Поворковала с ди Каприо, посочувствовала. Бедолага и пришел к гениальному решению: переспать с Дыркой, которая и научит его всем премудростям, чтоб потом у них с Наташкой все было тип-топ.
  -Так, значит они с Дыркой, в Дыркином кабинете…
  Лена в волнении поднялась и автоматически начала по новой заправлять кофейник, то бледнея: «Бедная Наташка, она еще ничего не знает!»,  то краснея: «А все-таки здорово, что Князь собственными глазами…»
  Толик смотрел на Лену, улыбаясь все шире, шире…
  -Вот именно! Они занимались этим самым сексом, кряхтели и стонали, а тут – бац! – появился Князь и едва чувств не лишился от потрясения. Он громко воскликнул что-то типа «О, Господи!» - хотя, если честно, Господь тут был абсолютно ни при чем. На его крик тут же прискакала Лялечка, как раз вернувшаяся с обеда. Увидев ту же интересную картинку, что и ее шеф, эта восторженная особа не нашла ничего лучше, как завизжать, словно ее режут острым ножиком.
  Лена, как зачарованная, слушала Толика. Разлила очередную порцию кофе и протянула чашку рассказчику – красному от возбуждения.
  -Тут в редакцию зашел я, услышал этот отчаянный визг и, естественно, как истый джентльмен, кинулся спасть даму. А вместо того стал третьим свидетелем разврата, - шумный глоток. – Это было нечто: Ирка, задрав длинные стройные ножки, лежала на спине на собственном письменном столе, ди Каприо со спущенными штанами – перед ней, красный как рак! Лялечка визжит, Князь, бледный, как смерть, держится рукой о косяк, а я, как последний дурак, радостно улыбаюсь. Боюсь, моя славная улыбка Ирку и добила. Она гаркнула в ярости: «Мать вашу, догадается кто-нибудь закрыть дверь?!» Князь это принял как мудрый совет любимой женщины и немедленно захлопнул дверь, посмотрел на нас с Лялей невидящим взглядом и сказал: «Всем – работать!». После этого он бегом кинулся в свой кабинет и с тех пор его никто не видел. Ну, а мы с Лялей, естественно, решили, что нам нужна сатисфакция в виде чашечки кофе. От пережитого волнения я, как ты видела, разбил чашку… Ну, в общем и целом остальное тебе известно.
  -Потрясающе.
   Лена улыбалась. Отчего-то на душе стало легко и радостно.
  «Он увидел ее истинное лицо», - мелькнула где-то там, на периферии сознания. Тут в дверь стукнули и немедленно ворвалась возбужденная Лялечка.
  -Так и знала, что вы тут все это безобразие обсуждаете, - горячо зашептала она, вытаращив глаза. – А у меня – продолжение! Я только что спасла от увольнения бедненького ди Каприо!
  Она торжествующе задрала свой маленький курносый носик.
  -Ты спасла? То есть как?
  -Очень просто. Шеф вызвал меня в кабинет и, отвернувшись к окну, спросил, как давно у Ирины отношения с ди Каприо. Разумеется, я тут же рассказала ему всю историю – как Андрей в первого взгляда влюбился в Наташку, но у них ничего не получилось, потому как опыта ни у нее, ни у него не было никакого, а тут Ирка сама начала Андрея охмурять, а он поддался только чтобы научиться любви ради Наташки, у которой сегодня все лицо от слез опухло…
  -Стой-стой-стой! – прервал, нахмурившись, Толик. – А ты-то откуда знаешь про Наташку с Андреем, могу поспорить на что угодно, что уж тебе никто ничего не рассказывал!
  Лялечка вспыхнула и принялась поправлять свои кудряшки, не глядя никому в лицо.
  -Ну, я просто слышала – двери тут все тонкие, а Наташка так рыдала, что можно было услышать совершенно запросто.
  -Ага, - хмыкнул Толик, обращаясь к Лене, - все просто – под одной крышей живем, как под общим одеялом. Так что пора разойтись, а то нас сейчас еще кто-нибудь подслушает.

   День завершился более-менее спокойно. В половине третьего тщательно приглаженный и причесанный ди Каприо зашел в кабинет Князя с тщательно написанным заявлением об увольнении по собственному желанию, получив в ответ суровый совет работать, не отвлекаясь на разные глупости, и, в частности, отснять с Натальей сюжет по новогодним елкам в детских садах города, успев смонтировать его к пятнице. Ди Каприо, мгновенно ожив и порозовев, вылетел из кабинета, кинувшись сообщать Наталье в ее кабинет о детсадовском задании. Наташка, выслушав его сбивчивую речь, также мгновенно порозовела, похорошела и вскоре парочка отправилась на съемки.
Ирина царственной походкой тоже пыталась войти в кабинет Князя, но с порога услышала короткое сухое «Вон!», оцепенела, вернулась в свой кабинет, где и просидела, запершись, до конца рабочего дня.
  В шесть все потихоньку расползлись по домам, окна редакции погасли одно за другим. Рабочий день завершился, и каждый, с трепетом или яростью в душе, с нетерпением ожидал наступления нового дня. Что день грядущий нам готовит?..

***

  Сны – удивительный мир, где собираются невесомые, легкие как пух, души, пока тела отдыхают, отключившись от земных дел. В измерении сна все возможно – сумасшедшие полеты и ответы на вопросы без ответов, простое объяснение необъяснимому.
  Крепко держась за руки, Лена с Князем летели, парили в солнечном воздухе утра над кронами деревьев, над зелеными лугами, над благоухающими кустами сирени и жасмина. От счастья у обоих кружились головы.
  «А мы идем, шагаем в небесах, и мы пройти еще смогем!»
  На ходу переставляя – переправляя слова, шагая по упругому воздуху, как по дороге, хохоча, не делая и коротких пауз, глядя друг на друга, как на собственное счастливое отражение в зеркале.
  Тихий дом у озера, и оба уже сидят за столом в удобных плетеных креслах, пьют обжигающий чай. Старушка ставит перед ними тарелку с горячими плюшками, смотрит с доброй улыбкой.
  -Чай горячий, плюшки горячие – все горячее!
  -Как наши чувства – огненные!
  Лена наблюдает всю сценку словно бы со стороны: оказывается, что они с Князем – счастливые дети, обоим лет по десять, не больше, а старушка – тетя Маруся из Малиновки. Выходит, они в ее доме?
  -Все будет хорошо, дети мои, все будет отлично…
  Кто это сказал - тетя Маруся? Князь или сама Лена, десятилетняя девочка? Но слова прозвучали словно отдельно ото сна и с ними, все еще звучащими в ушах, она проснулась.
  Плотно зашторенные окна еле пропускали отблеск фонаря с улицы; слышалось унылое завывание ветра. Судя по мирным звукам, мама уже была на кухне – вот открыла кран, налила воду в кофейник, вот зашкворчала яичница… До ноздрей Лены донесся аромат кофе. Она лежала в тихой темной комнате и улыбалась.
«Все будет хорошо, дети мои, все будет отлично».

  Последние дни перед Новым годом – самые сумасшедшие: доделать сюжеты, доснять нечто праздничное, веселое и легкое, чудесное, отснять диктора, все записать, скомпоновать, чтобы получилось нечто насыщенное информацией и радостными предчувствиями праздника.
  За всеми хлопотами Лена и не заметила, как пролетела половина дня. Князь ни разу не явился народу, а Лена лишь перед обедом вспомнила о вчерашнем скандале с Иркой-дыркой и ди Каприо, тут же с удивлением отметив, что Наташка весело монтирует с ди Каприо отснятый вчера материал и все у них, похоже, тип-топ.
  «Неужели одна Наташка ничего не знает о вчерашнем?» - на ходу подумала Лена, метнувшись из монтажной в кофейную, чтоб глотнуть горячего кофе и – вновь за работу.
  -Я все знаю, - шепнула ей на ухо Наташка, словно прочла ее мысли. – Все знаю, Андрей сам мне рассказал. Я его понимаю и ничуть не осуждаю, он правда хотел как лучше. Но любит он только меня! – неприкрытое торжество прозвучало в ее голосе, лицо легко вспыхнуло; Наташка передала Лене чашку кофе, вторую взяла себе.
  -Теперь мы вместе, как ты предсказала – навек! А Ирка с утра подала заявление и тут же упорхнула. Дай Бог ей всего.

  Вот такие новости в перерыве между работой. Лена бросила взгляд на дверь Князя – молчаливая дверь, за которой как будто дворец спящей красавицы. Или красавца? Как бы то ни было, а времени не было даже чтобы обдумать все новости – полно работы, нужно завершить все до обеда, чтобы потом просто рухнуть в кресло, неторопливо заварить собственный кофе, позвать Толика и поболтать – легко, бездумно – обо всем и ни о чем, о книгах, о людях, о планах на Новый год…
  Славный человек этот Толик! Добрый, чуткий, все понимающий. Быть может, он и даст совет – что делать, если ты влюблена в своего начальника? Что может быть глупее и вульгарнее?
  «Но я его действительно люблю. Мой Князь»
  День шел по заведенному образцу: едва стрелка часов приблизилась к двенадцати, как  вся редакция в одно мгновение опустела. Лена, покончив наконец со всеми своими сюжетами, доделав все недоделки, позвонила маме, сообщив, что нет никаких сил плестись на обед под ледяным ветром, а потому она перекусит в редакции своим запасом печенья – с кофе, разумеется.
  Едва договорив и положив трубку, она несколько мгновений постояла, бездумно глядя на стол Лялечки, непривычно молчаливое круглое помещение кофейной. Тут внезапно открылась дверь Князя и появился он сам – бледный, глаза в пол-лица, чем-то похожий на привидение. Лена от неожиданности закашлялась, тут же поспешив извиниться.
  Князь молча прошел мимо нее, опустившись в одно из кресел кофейной, жестом предложив Лене устроиться напротив него. Удивительная сцена: в пустой кофейной – шеф и Лена друг против друга, с нервно переплетенными пальцами на коленях.
  -Я просмотрел ваш сюжет о деревне, - голос отрывистый, серые, холодные глаза смотрят куда-то поверх головы Лены. – Воспоминания  детства и день сегодняшний – печальный день, поскольку на всей улице осталась в живых одна женщина…Значит, вы провели детство в Малиновке?
  Лена кивнула, напряженно обдумывая, к чему этот тон, отчего такая необычность – разговор не в кабинете шефа, а здесь, в кофейной, где Князя редко когда увидишь.
  -В Малиновке. Вам не понравился сюжет?
   В самом облике Князя, во всем его тоне, было нечто отчужденное, едва ли не агрессивное.
  -Отчего же, - он взглянул на нее своими снежными глазами, так похожими на ледяной ветер за окном. – Сюжет сам по себе неплохой, в нем есть и смысл, и ваши чудесные стихи, и гуманная идея.
  Пауза. Мерный стук часов. Князь снова отвел взгляд от ее бледного лица, поджал сухие губы.
  -Идея…Умирают люди, а вместе с ними – целые улицы, деревни. Потому что молодежь не стремится вернуться в деревню, в которой прошло их счастливое детство.
  -Не совсем так, - попыталась возразить Лена. – Я рассказала только об одной улице…
  -Эта улица стала символом сотен и тысяч других деревенских улиц, - резко прервал ее Князь. – Каждый, посмотрев этот сюжет, все поймет. Вспомнит собственное детство. А это всегда немного…грустно. Вот почему я считаю, его не стоит ставить в новогоднюю передачу. После. После праздника – тогда можно будет открыть целую дискуссию на тему деревни.
  Он поднялся и сверху вниз посмотрел на Лену – все тем же холодным взглядом, на самом донышке которого внезапно ей почудилось – что? Скрытый интерес? Любопытство? Как будто внезапное открытие, как будто он только что открыл для себя Лену, как реального человека, как личность.
  -Надеюсь, вы не против?
  Лена тоже поднялась, сжав руки за спиной.
  -Разумеется, не против.
  -Отлично.
  И он вышел, кивнув, бесшумно закрыв за собой дверь Темную, мрачную, молчаливую дверь.

  Весь день Лена ходила под странным впечатлением от разговора. Отстраненность Князя, его холодные глаза – и в то же время, создавалось впечатление, что он воспринял сюжет чересчур близко к сердцу, а оттого сам был раздражен и недоволен. Отчего, почему? Быть может, у него была своя деревня, своя Малиновка?
  Малиновка! Лена отправилась в монтажную и в очередной раз просмотрела весь свой сюжет, от начала до конца. Так и есть: в нем ни разу не прозвучало название деревни. Откуда же тогда Князь узнал, что это именно Малиновка? Лена задумалась. Тот разговор после публикации ее стихов в газете, когда Князь подал ей идею сделать сюжет – быть может, она тогда произнесла название деревни? Вроде бы не произносила, но разве сейчас вспомнишь?
  Мысли не отпускали ее до самого конца дня – и когда она болтала с мамой за ужином, и в душе, когда теплая вода ласкала ее плечи и спину, освежала усталое лицо, и перед телевизором с его вечерними новостями и потом, когда лежа под теплым одеялом Лена смотрела в чуть светлеющий потолок своей тихой комнаты, напоминающей детство.

  Воспоминания детства. Вечер, яркие, четкие звезды в темно-синем небе, яркий свет лампы под козырьком двери. Все семейство сидит за столом на веранде, отдавая дань позднему ужину жаркого дня, обсуждая текущие события, а они, три кузины, на ступеньках крыльца играют в куклы.
  -…Говорят, он просто стоял, опершись о ружье, а оно - бах – и выстрелило! Ему в живот. Бедный мальчик пытался ползти, весь поседел от страшной муки.
  -Ужасная смерть. За километры от деревни, от людей, которые, быть может, смогли бы его спасти…
  Взрослые страшные разговоры оставались лишь фоном для их чудесного мира пупсиков и кукол.
  -Твой пупсик будет сыном моей Маши, она укладывает его спать, а потом они с Верой пойдут гулять.
  -Смотри, как я своей глазки подкрасила, здорово, правда?..
  А взрослые все не умолкали, говорили в полголоса.
  -…Петр сразу ушел от Соньки, не любил давно, да сын держал. А тут сын так страшно погиб…
  -Известное дело, сразу во все черные грехи и пустился. Совратил чужую жену, а у той муж ревнивый. Как узнал – бегом к Петру. Драка, соседи тут же милицию вызвали.
  -И что он в этой Нинке нашел, ведь уродина! А он – как ненормальный.
  -Вот именно – ненормальный. После приворотного зелья.
  -Какого еще зелья. О, милая моя, неужели ты еще во все это веришь? Глупости какие-то!
  -А ты потише, а то тетя Маруся услышит.
  -При чем тут тетя Маруся?
  -Вот и подумай – при чем?
  «При чем тут тетя Маруся…»

  Голоса из памяти, неожиданно ожившие, зазвучавшие четко и громко, с легким призвуком эха. Дед, ругающийся по поводу внезапно отключенной воды – перед ним пустые ведра, сухой кран, из которого не падает ни капли воды. Напротив деда – тетя Маруся, еще молодая, без платка на темных с легкой проседью волосах.
  «Ну, Марусь, хоть бы ты наколдовала, чтоб вода пошла. Это ж надо, давно пора огород поливать, а они на тебе – воду отключили! Умники. Давай, Маруся, применяй свою хваленую магию!..»
  Тетя Маруся весело хохочет – какую еще тебе магию, сосед, при советской власти нет никакой такой магии! Смех искрится в карих прищуренных глазах. Вечернее солнце опускается за крыши домов, дед закуривает беломорину.
  -Да, Марусь, плохая ты ведьма, раз водой обеспечить не можешь…
  Лена рывком села в кровати. Так что ей говорила тетя Маруся про магию, про заговоренную чашку кофе?  И почему она тогда ей приснилась, почему ни с того, ни с сего так потянуло в родные места, словно притянуло невидимой сетью родное село?
  -Господи, - прошептала Лена, глядя на движущиеся тени на стене. – Господи, а если это тетя Маруся заговорила ту чашку кофе!
  Князь каким-то образом, через знакомых-друзей узнал, что живет в Малиновке ведьма – может, просто кто-то при нем обронил пару слов про удачный заговор, сотворенный тетей Марусей? Получив информацию, он быстренько собрался, сел в свою машину да поехал в Малиновку. Нашел ведьму и все ей рассказал – дескать, влюбился, как последний дурак в красавицу, а она – мало того что стерва, так и ноль внимания, не в ее я  вкусе. Помогите, умираю от любви!
  Тетя Маруся, конечно, предупредила его – любовь магией не разбудишь, если женщина тебя не любит, если вообще не способна любить, ничем тут не поможешь. Но он настоял. Разве мог он предвидеть, что чашка кофе попадет в руки к ней, столь жаждущей любви, так тоскующей по ней! И что же теперь делать, что делать?
  Вдруг навалилась страшная усталость, и Лена снова улеглась на бочок, подтянула колени к груди. Спать, спать – утро вечера всегда мудренее, все само по себе решится. Обязательно!

***

  Последний рабочий день года, тридцатое декабря, шел по заведенному сценарию. С утра Лялечка с Толиком отправились в ближайший супермаркет, накупив шампанского и водки, и апельсинов, и всевозможных закусок, в то время как оставшиеся члены коллектива, соорудив в кофейной длинный стол, сполоснув ножи и вилки, бокалы и тарелки, заботились о прочих святых составляющих любимого праздника.
  Наташка с торжеством раскладывала по блюдам салаты, принесенные из дома, Лена потрошила селедку, а Сенька, матерясь и смахивая слезы, нарезал лук. У всех в этот день было легкое и радостное настроение, мгновенно распространившееся с самого утра, когда Лялечка шепнула на ухо едва ли не каждому, что Князь без единого слова и возражения подписал заявление Ирки-дырки об увольнении по собственному желанию. Удивительно, как один человек может портить настроение всему коллективу! Ушла Ирка – и все вздохнули с облегчением, готовые обняться, как лучшие друзья, смеяться и шутить до самой ночи. Да здравствует Новый год – лучший праздник всех времен и народов!
  К двенадцати дня  под руководством Князя из его кабинета вытащили телевизор и, дружно усевшись за стол, с удовольствием посмотрели новогоднюю передачу собственного производства. Когда третьим по счету начался сюжет Ирки-дырки, ныне отсутствующей, все невольно заулыбались, обмениваясь многозначительными счастливыми взглядами, а Князь тихо поднялся со своего места и исчез в собственном кабинете.
  Исчезновение было легким и деликатным, когда все глазели на телеэкран, так что, пожалуй, его никто и не заметил кроме Лены, мгновенно ощутившей ледяной укол в сердце. Сюжет летел за сюжетом, завершившись поздравлениями спонсоров с бокалами шампанского в руках. Экран погас, и все удовлетворенно задвигались, зашумели, загалдели, рассаживаясь за столом, накладывая себе салатов, разливая напитки.
  Вот тут и заметили отсутствие Князя.
  -А где же Игорь Петрович? – изумленно пропищала Лялечка. – Ведь первый тост должен сказать начальник.
  В тот же момент, словно по волшебству, открылась дверь кабинета Князя, и появился он сам, в чудесном костюме Деда Мороза голубого цвета, с серебристыми узорами звездочек, рассыпанных, словно на небе, по краям рукавов и подолу, с накладной кудрявой бородой и шевелюрой до плеч. Игорь Петрович был настолько неузнаваем, что все замерли с открытыми ртами, пока кто-то из бухгалтеров не выдохнул: «Да это ж наш Игорь Петрович!»
  И тут же кофейная зашумела – загудела по новой, а Сенька выстрелил хлопушкой, засыпав соседа-Толика конфетти с ног до головы, схлопотав в ответ тычок под бок.
  -Дорогие мои коллеги! – чуть-чуть искусственным баском заговорил Дед Мороз, торжественно поднимая свой бокал шампанского. – Вот и наступает Новый год, любимый для каждого из нас праздник.
  Мгновенная тишина, улыбки на лицах, бокалы с трепещущим шампанским в руках.
  -Каждый из нас помнит с детства свои впечатления об этом празднике – празднике веселого волшебства и добрых надежд. Пусть же у всех сбудутся самые заветные мечты и пусть каждый будет по-своему счастлив. С Новым Годом!
  И Князь поднял свой бокал. Все тут же потянулись к нему – чокнуться, пожелать исполнения желаний и удачи, счастья, крепкого здоровья и всего-всего, наилучшего: «С Новым годом, Игорь Петрович! Всего-всего вам! Чин-чин!»
  Все кругом звенело от бокалов, Сенька подскочив, включил музыку, тут же поднаколол на свою вилку сочный кусок селедки, капнув себе на рубашку подсолнечным маслом. Это было как сигнал к старту – тут же все принялись накладывать себе того и другого, точно целый год не ели, а если и ели, то словно не ощущали вкуса еды, оценив его только сейчас, за этим шумным веселым столом.
  Толик с Сенькой немедленно перешли на водку, отметив шампанским лишь первый традиционный тост, их быстро поддержали женщины из бухгалтерии, а затем, неожиданно – Лялечка. Именно Лялечка и первой открыла танцы, вскочив со своего места, взмахнув рукой, пискнув: «Танцуют все!» Она в качестве своего первого партнера подхватила Сеньку, и тут же зашевелились остальные, дружно отодвинули стол к стене и принялись танцевать, выкидывая порой удивительные коленца.
  Только Лена, незаметно прячась за спинами возбужденных коллег, видела, как Князь исчез за дверью своего кабинета. Скользнув  в коридор, толкнув дверь своего кабинета, Лена торопливо переобулась, накинула на плечи шубку, сумку, и незаметно проскользнула мимо танцующих, пьющих, закусывающих сотрудников на выход.
  Очутившись в тихом темном дворе, освещенном лишь светом радостных шумных окон, она огляделась и вздохнула: Князь, из кабинета которого имелся отдельный выход, уже успел уехать на своей вишневом авто. Двор был тих и спокоен – свет редакционных окон освещал наметенные полосы снега, слабо доносились звуки музыки, а с неба, как и несколько дней назад, снова мягкими хлопьями шел снег.
Лена постояла, улыбаясь отрывкам собственных мыслей, надеждам, мечтам. Повернулась и пошла домой – по тихому ночному городу, под чудесно и невесомо падающими хлопьями снега.


***

  Тридцать первое декабря был морозным днем; припорошенные с вечера снегом, улицы выглядели холодными и стылыми, под ногами редких прохожих звенел лед. Лена проснулась рано – в 8.20 она лежала на своей кровати с открытыми глазами, разглядывая бледно-розовые цветы на потолке.
  «Последний день года, канун будущего. Как встретишь, таким и целый год будет. А как мне его встретить – с мамой? Но она будет с подругами, с которыми бегает по утрам и обменивается рецептами. А с кем буду я? Абсолютно ни с кем. Одна. Совсем одна».
  От таких мыслей она нахмурилась и решительно поднялась, по-турецки скрестив ноги, усевшись в постели, глядя на закрытое шторой окно, за которым чуть слышно завывал ветер.
  «Что же делать, что делать? Я так не могу – одна дома или с кем-то из одиноких несчастных подруг… Не хочу!»
  Новых мыслей, чудных идей в голове не появлялось, потому Лена вздохнула и принялась за обычные утренние дела: душ, кофе, обсуждение с мамой планов на день – все как обычно, за исключением того, что сам день был необычным.
  -Я сразу после завтрака принимаюсь за салаты, - энергично заявила мама, с аппетитом поглощая глазунью с грибами. – Мы собираемся у Тони – ты ведь помнишь тетю Тоню, у нее еще был такой шустрый сынок, он сейчас  работает спецкором на ОРТ в Париже… Так вот, и с меня три салата: зимний. С шампиньонами и из белой редьки, так называемый «Девичьи слезы». Все остальное у меня уже готово и сложено в сумку – консервы, сок, шампанское. После обеда уберусь в квартире и – адье! Оставляю квартиру в твое полное распоряжение – зови, кого хочешь, гуляй, пей, греши по полной программе. От всей души желаю тебе счастья.
  -Мерси за дерзкое предложение, - фыркнула Лена. – Увы, вынуждена его отклонить. Я чудесно встречу Новый год в гордом одиночестве.
  Глоток кофе. Еще глоток. Мама вздохнула.
  -Ленусик, ты же знаешь:  я готова на все, что только от меня зависит. Я свою жизнь прожила неплохо, мне лишь бы ты была счастлива. Но ты ведь не захочешь встречать Новый год с нами, старушками?
  -Не захочу. Нет, мам, ты тут ни при чем. Я сама решу, с кем мне встречать Новый год.
  -И с кем же? – в голосе мамы почувствовалось напряжение.
  Лена засмеялась – с долей грусти.
  -С Ниро Вульфом и комиссаром Мегрэ. Неплохая компания?
 Заметив, как мама расстроилась, Лена тепло обняла ее за плечи.
  – На самом деле все к лучшему, мама. Я ведь не хочу быть с Саньком? Нет! Я не хочу встречать с ним Новый год, а значит, уж лучше одной, с любимыми книгами. Посмотрю телевизор и пораньше лягу спать. Ничего страшного! Мне кажется, этот Новый год все равно будет замечательным, очень мирным.

Странно – она сказала это больше для мамы, чтобы та не расстраивалась из-за несчастной дочки, но мысль о мирном спокойном доме внезапно охватила ее с головы до ног, будто кто-то легко и нежно провел пальцем по ее спине от затылка до талии. Этот Новый год будет замечательным. Будет! Будет!

***

  Идея пришла внезапно, простая и гениальная: встретить Новый год в старом доме в Малиновке. Просто посидеть в бывшей зале, ныне пустой и пыльной, зажечь свечу и, глядя на ее живое пламя, вспомнить прежние времена, загадать желание на будущее…Конечно, будет холодновато – дом отрезан от газа и электричества. Значит, нужно купить холодные закуски и бутылку лучшей водки, которая согреет тело и душу в одно мгновение.
  Мама вдруг с тревогой опустилась на табурет напротив дочери, коснулась рукой ее плеча.
  -Что это за улыбки у тебя…странные. Давай, признавайся – что это тебе в голову вдруг пришло?
  Лена рассмеялась. Сердце стучало легко и радостно. Жизнь прекрасна!
  -Мамуля, все отлично! – она улыбнулась озабоченному лицу матери. – Просто я поняла, с кем буду встречать Новый год.
  -И с кем же? – все та же тревога в голосе.
  -Со старыми друзьями, - она сам почувствовала особенные, теплые нотки в собственном голосе. – Старые, добрые друзья. Знаешь, как говорится: умная мысля приходит опосля. Вот и мне только что пришла одна такая. Уверена – все будет отлично! Ты мне веришь?
  -Верю.
  И мама наконец, тоже улыбнувшись, поднялась.
  -Если тебе что-то нужно из продуктов – бери. Нам со старушками и так всего хватит. Могу даже салатиком каким пожертвовать.
  -Ничего не нужно, ма, - Лена стремительно поднялась и чмокнула маму в щеку. – Сейчас я соберусь, подкрашусь и поеду, а по дороге все, что нужно, куплю в магазине.
  Мама вновь немедленно нахмурилась.
  -Постой-постой! Нет, все-таки я так не могу – куда это ты собралась ехать и почему все необходимое купишь в магазине? Необходимое – это что, бутылка водки и горбушка хлеба?
  Лена подошла,  ласково обняла маму. Что же делать – придется приврать, лишь бы родной человек не волновался.
  -Ладно, мамуля, признаюсь: я поеду к Толику. Они всем семейством собираются на даче, туда и всех друзей-приятелей зовут. Мангал, натуральная елка рядом с домиком, холодные закуски и горячее спиртное с потрясающими шашлыками. Меня Толик давно звал, да я не хотела, а теперь вот вспомнила.
  -Толик? – мама пытливо смотрела дочери в глаза. Чистые, честные глаза! Лена даже слегка их округлила.
  -Толик, ма. Старый и преданный друг. Все будет отлично. Никогда еще не встречала Новый год на природе. Быть может, понравится? А, главное, там с меня и спрос невелик, как ты сказала – бутылка водки да горбушка хлеба.
  И, рассмеявшись, обняв мать, Лена закружила по кухне…

  День продолжался. Пока мама, напевая под нос, возилась с салатами, Лена тщательно подкрасилась перед зеркалом и тепло оделась: толстый свитер, вельветовые джинсы с подкладкой, шерстяные носки. Рюкзачок, кошелек с деньгами…Прощание славянки.
  -Мама, заранее желаю тебе счастливо встретить Новый год, - обнимая и целуя маму в обе щеки. – Исполнения желаний, здоровья, дружбы…
  -И счастья моей дорогой дочери! – завершила мама, ласково похлопав Лену по плечу.
  На улице – непонятная погода: низкое небо свинцово-серого цвета, сырой воздух и затишье; ни снега, ни дождя. С рюкзачком за плечами Лена быстро шагала к супермаркету, широко улыбаясь знакомым лицам собачников, выгуливавших своих питомцев, оживленно обменивавшихся своими планам на ночь.
  Волшебная ночь! Единственная ночь в году, когда не спит весь мир, по-детски загадывая желания,  по-детски отчаянно надеясь, что все исполнится. «И пусть все у всех исполнится! - Лена была готова выкрикнуть это, ощущая, как радостно и жарко колотится в груди сердце. – Все сбудется!»
  В супермаркете она набрала пакетиков всевозможных закусок: копченый окорочек и сыр пармезан, ветчина и колечкам нарезанный батон. Ну, а королевой праздничного стола волшебной ночи в Малиновке станет, конечно, она – литровая бутыль беленькой. Согреет, даст размах мечтам.
  «А если уж станет чересчур тоскливо и холодно, постучусь к единственной живой соседке – к тете Марусе»
  Золотая мысль! Лена расплатилась за покупки и вышла на улицу. Следующая остановка – автовокзал.
  «Надеюсь, билеты на автобус еще есть»
  В заднем кармане джинсов лежал маленький плоский ключ – ключ от давно мертвого дома в Малиновке.

***

   Урчание автобуса, полупустой салон – ну, кто еще отправится в деревню последним рейсом, прибыв на место за четыре часа до Нового года? Несколько беспечных студентов, пьяные приятели, да пожилая пара.
Лена смотрела в окно, за которым мелькали дома города. В каждом светящемся окне – оживление, радостные лица, суета. Изредка, как отсвет мелькнувшего фонаря, видела собственное бледное отражение в стекле. Всюду и все готовятся к празднику – не спят, размешивают салаты, выпивают по первой да по второй, в нетерпении ожидая приближения кодовых двенадцати часов; аромат пирогов и мяса, шкворчание сковородок, смех и обмен репликами по телефону. «А вы к нам зайдете?» - «Встретимся у елки, на площади!»
  Еще совсем недавно так было и у нее, у Лены Скворцовой. Она перезванивалась с подругами-друзьями, в одной руке – телефонная трубка, в другой – ложка, которой перемешивает «Оливье», в то время как Санек чистит селедку для салата «Под шубой»…
  Все прошло. Не о чем жалеть. Впереди – волнующая неизвестность будущего. Непременно счастливого! Она встретит Новый год одна – в стенах старого дома, когда-то собиравшего всю семью, детей разных поколений; на стенах и окнах этого дома точно кисточкой художника записаны бесконечные мысли и диалоги обитателей дома, чьи-то улыбки и первые признания в любви, крики новорожденных, которые сегодня давно сами стали бабушками-дедушками. Жизнь продолжается.
  Автобус, сонно урча, катился по темной дороге, под звездами, скрытыми серыми тучами, таящими то ли снег, то ли ледяной дождь.
  «Какое огромное небо!»
  Внезапно у Лены перехватило дыхание: она как только что, словно в первый раз, вдруг увидела это огромное, бескрайнее и глубокое небо, полное звезд, над бескрайней голой степью. Какие мысли, песни и стихи могут рождаться меж этими невероятными безднами? И звезды – мерцают, точно посылают таинственные знаки, вздыхают, улыбаются. И этот ковшик из созвездия Большой Медведицы, показанный ей еще сто лет назад молодой и веселой мамой: «Видишь – совсем как наш ковшик с изогнутой ручкой, в котором я варю тебе рисовую кашку!»
  А вон там, вдалеке, посреди степи – мерцающие огоньки единственного домика. Крошечный домик между ледяной бесконечностью земли и звездного неба – кто живет там? Какие сны в нем снятся? Рождаются ли стихи? Какие мысли приходят, стоит поднять глаза и увидеть эти огромные звезды огромного неба? Такого неба не увидеть в городе – там его закрывают бесконечные ряды одинаковых и бездушных домов…
  Первые домики Малиновки – приветливое подмигиванье светящихся окон, редких фонарей. Дорога вниз, разворот у крошечного здания автостанции. Приехали! Дверцы автобуса раскрылись, в одно мгновенье превратив сказочный полусон в суровую реальность: холодная тьма, Малиновка, восемь часов вечера, пустой дом. Лена стояла, ощущая дрожь всем телом, глядя на забитые ставни дома. Понемногу ее начала охватывать паника: что я делаю? Я сошла с ума? Новогодняя ночь – в пустом продрогшем доме, где наверняка и сесть не на что? И уже не вернешься в город.
  «Я сошла с ума»
  Впрочем, тут же словно кто-то невидимый взял ее за плечи, встряхнул: «Возьми себя в руки. Все будет, как надо. Иди!» И она толкнула глухо скрипнувшую калитку, медленно прошла по тихому темному двору, поднялась по застывшему крыльцу. Ключ на удивление легко вошел в скважину,  сделал неслышный поворот. Лена толкнула дверь, и она немедленно открылась, словно все годы только и ждала этого мгновения, издав тонкий, высокий радостный скрип, приветствуя гостью от лица всего дома - точно вздрогнувшего, внезапно очнувшись от долгого сна.
   Холодная темнота сеней – Лена толкнула оббитую войлоком дверь – кухня (голый стол и табурет). Налево – дверь в комнату деда, где под кроватью каждую осень складывали огромные тыквы апельсинового цвета. Прямо – проход в залу, где лишь пыль и неясный шелест отстающих от стен обоев.
  Лена остановилась посреди пустой пыльной комнаты. Глаза привыкли к темноте, смутно различая темные пятна в углах, груды мусора. Когда летом в доме собирались все тринадцать детей со своими семьями, в этой комнате стелили матрасы на полу и все укладывались спать рядами: дети, женщины, мужички… В углу допоздна работал телевизор, смотрели какой-нибудь фильм или футбольный матч, под неясные звуки которого Лена и засыпала в компании кузин.
  Дверь в комнату бабушки. Большой платяной шкаф с зеркалом, перед которым они вертелись, собираясь вечером прогуляться по деревенским улочкам. Тут же стояла бабушкина швейная машинка «Зингер», а у самого окошка - ее высокая кровать с металлическими шариками на спинке. Все прошло – теперь это такая же пустая пыльная комната, как и все другие в этом доме.
  Лена вернулась на кухню, сняла с плеч рюкзачок. Что ж, раз лишь здесь есть стол  и стул – значит, тут и быть празднику! Первым делом достала и расстелила на столе газету. Теперь – свеча. Когда пламя бойко запрыгало на вершине толстой красной свечи посреди стола, стало как будто веселее. Тонкий скрип где-то в зале, тут же – ласковый шелест; как будто старый дом не умер, а лишь уснул крепким сном. Стоило прийти, зажечь свечу и он, глубоко вздохнув, улыбнувшись чему-то во сне, проснулся.
  Закуска, сок, водка – скорей налить и выпить водки, тут же запив соком, закусив сыром. Первое мгновение – ощущение горечи и тут же – мягкое тепло по всему телу, улыбка и добрые воспоминания…

  …После обеда три сестры всегда мыли посуду на веранде: одна смывала жир с посуды в глубоком тазу с горячей водой, вторая споласкивала в прохладной  и передавала третьей, которая аккуратно вытирала чашки и тарелки вафельным полотенцем.
 -Видали?
 -Что вдали? Ты о чем?
 -У тети Маруси, вон, вышел… Внук, наверное.
 -Ого.
 -Ничего себе. Такой высокий.
  Разговоры не стихали ни на минуту.
  -Дед сегодня ходил в библиотеку, принес пять книг.
  -Я видела – ничего интересного, все про войну.
  -У деда слабость – читать про войну. Говорит, это так интересно. В книгах! А наяву – только кровь и страх.
  -Я сегодня сама пойду в библиотеку  возьму Дюма, «Три мушкетера»
  -Класс!
  Сельская библиотека находилась под самой крышей клуба. Некогда то был громадный сельский костел с массивным колоннами, высоким куполом. Сбоку была небольшая входная дверь, за которой витая лестница вела на колокольню – а теперь по ней можно было подняться в библиотеку. Несколько просторных комнат, заставленных книжными стеллажами, извечные тишина и покой, мирная улыбка на сухоньком морщинистом лице библиотекарши.
  Частенько, накупавшись-наплескавшись на речке, они заходили в клуб, бегом поднимались по крученой прохладной лестнице,  из полуденного пекла попадая в полумрак и прохладу, куда никогда не доносились ни шум тракторов, ни крик петухов, ни человеческие голоса. Тишина, тиканье часов.
-По книжкам соскучились? Чего хотите почитать?
-Я вообще детективы очень люблю.
-Браво! У нас есть полное собрание сочинений Конан-Дойля и Агаты Кристи.
-А у вас есть «Три мушкетера»?..

  Еще немного водовки… Стоп, кто это так называл водку?
  «Кто водовки много пьет, тот здоровеньким помрет…» Веселый смех. Светловолосый и светлоглазый мальчик с шоколадным загаром. Как кофе с молоком.
  -Тебя как зовут?
  -Лена.
  -Лена… Как река. Мою маму тоже зовут Леной.
  -Твоя мама – дочка тети Маруси?
  -Нет. Это мой папа сын бабушки. А мы живем на Севере. Моя мама – учительница.
  Внук тети Маруси. Так, значит, у нее есть внук? И наверняка уже целое море правнуков. Тот мальчик – как же его звали? Убей, не вспомнить. Но в то лето в него влюбились по очереди все три сестры: Лена, за ней – Натка, а потом и Люда до кучи.
  -Хочешь, покатаю тебя на велике?
  Взгляд больших светлых глаз из-под белесой челки. Сердце от счастья бухает, как молот – он хочет посадить ее на рамку велосипеда, его руки – поверх ее плечей, спины, его дыхание – у ее правого уха.
  -Чур, я вторая! – это Натка тянет руку, словно сидит за партой в школе, а Людочка тут же, рядом, смотрит круглыми голубыми глазами, вот-вот расплачется.
  -А я? Я тоже хочу кататься!..
  И тут же – щедрые детские слезы. Лена делает шаг назад, руки убирает за спину:
  -Прокати сначала Люду, она маленькая.
  И он молча катает Люду – до конца улицы и обратно. Затем – всю светящуюся от счастья Натку. А потом тетя Маруся сердито зовет его обедать.
  -Давай, я тебя прокачу, а потом пойду обедать, - хмуро говорит он, глядя на нее сквозь светлые пряди длинной челки.
  -Не надо, тетя Маруся уже сердится, иди.
  Он уходит, несколько раз обернувшись на нее. Как радостно бьется сердце, каждый раз ловя взгляд этих удивительных серых глаз!
  Серых? У него были серые глаза? При чем тут вообще серые глаза? Вот в чем вопрос. Налить еще стаканчик – хорошо идет! Пламя свечи пляшет, скачет, как дивная восточная танцовщица, накручивает круги, изгибается, рождает свой, огненный ритм, наполняет пустой дом звуками и жизнью.
  Вот плеск воды – это дед наливает ведра водой из-под крана у крыльца: стоит, обеими руками упершись в собственные колени, на голове – светлая сетчатая шляпа, на нос сползают очки с толстыми стеклами. Когда ведра уже полные, выключает кран, осторожно заносит ведра в дом, ставит их на лавку у входа в сенях – чистая вода для готовки, здесь пять таких же алюминиевых светлых ведер.
  -Так, двенадцать-тридцать, - дед смотрит на собственные часы, чуть отведя запястье в сторону. – Пошел-ка я за хлебом. Его уже испекли, сейчас продавать начнут, горяченький.
  -Дедуль, и я с тобой, хочу горяченького хлеба! – это восторженно подскакивает Натка.
  -И я горяченького хочу! – Люда прыгает на месте, хлопает в ладоши.
  Дед с улыбкой переводит взгляд на Лену. Она хохочет.
  -Айда все с дедом!..

  Что за скрип? Или только показалось? Лена резко поднялась, и в одно мгновение целый мир качнулся, вышел из берегов.
  «Вот это я набралась!»
  Шаг вперед, и тут же – качнулось пламя свечи, заплясали тени по стенам…
  -Кто будет парное молочко?..
  Улыбка бабули; с трехлитровой банкой молока в руках, она уверенными движениями подставляет кружки и разливает божественно теплое, сливочного цвета молоко. Хруст ароматной хлебной корочки.
  -Вкуснее деревенского хлеба нет ничего на свете.
  Кто это сказал? Кто там?
  «Вспомни! Вспомни!»
  Что нужно вспомнить? Пламя свечи танцует сумасшедший танец; тени подхватывают его, подгоняют друг друга – бешеные скачки по кругу.
  Белоголовый мальчик с серыми глазами и чуть грустной улыбкой.
  -Вспомнила?
   Это прозвучало на самом деле или только где-то на периферии ее собственного сознания? А этот взгляд серых глаз – на самом деле или только частица волшебного сна?
  -Бабушка заметила свет через ставни, подумала – вдруг в дом забрались бомжи. Устроят пожар…
  Бомжи! Это мало похоже на сон. Значит, все на самом деле – этот высокий мальчик с серыми глазами…
  Лена попыталась пошире раскрыть глаза. Сон? Явь?
  -А я сразу подумал о тебе. О вас… То есть…Здесь я вспоминаю вас на «ты». Ты ведь вспомнила? Мне все казалось, что ваше – твое лицо мне что-то напоминает.   И тут этот сюжет про дом в деревне. Я сразу узнал – Малиновка. Дом соседей, в чью внучку я когда-то был влюблен! Чуть с ума не сошел. Вы должны меня простить, я, наверное, был так груб…
  Серые глаза. Бледное лицо. Игорь! Князь.
  Лена закрыла глаза.
  «Я в пустом доме в Малиновке»
  Открыла. Пляшущее пламя свечи на столе, полумрак и – мужчина в накинутой на плечи куртке. Ее шеф по кличке Князь.
  -Это вы? – ее голос прозвучал неожиданно тонко, так что захотелось откашляться.
  «Я – пьяная, в заброшенном доме. Что он подумает?»
  -Дело в том, что я…
  Он молча взял ее за руку, потянул за собой, на ходу дунув, затушив свечу на столе.
  Распахнутая дверь, за которой – ночь, блеск огромных звезд в чернильнице неба. Они стояли на деревянной веранде и оба смотрели на эти чудные звезды, на гигантский океан неба, какого никогда не увидишь над городом.
  -Какая картина, - негромко проговорил Князь, горячо сжимая руку Лены. – Такое небо… Бездонное! И звезды…
  Он помолчал, словно в волнении пытаясь подыскать особенные слова.
  -Волшебные, блестящие, - закончила фразу Лена. – Эти звезды – как души тех, кто уже умер. Можно представить, что вон те две звездочки – мои дед с бабой, а вон та – тетя Клава, рядом – ее сынок. Вся улица там, на небе.
  -Да, - выдохнул он и впервые повернулся, посмотрел прямо на нее – глаза в глаза, лицо в лицо. Улыбнулся и – словно не было этих лет. Словно они только что сидели на теплой пыльной скамейке, рассказывая друг другу глупые детские анекдоты.
  -Смешно? – он улыбался все шире, разглядывая слегка нахмуренное, милое и тонкое лицо, которое так долго словно вовсе и не замечал.
  -Странно, что я вас – тебя – не узнал с первого взгляда. Ты ведь так мало изменилась. И лицо до сих пор – детское. Невинное.
  Лена вспыхнула – или то бродил еще по венам  и артериям крепкий алкоголь?
  -Я не ребенок. Знали бы вы…
  В тот же момент Князь беззаботно рассмеялся, прервав ее сердитую речь, а когда она, открыв рот, оскорблено уставилась на него, неожиданно привлек к себе, крепко обнял и поймал своим ртом ее горячие, сухие губы – легко, властно, словно собираясь втянуть ее в себя, сделать своей составляющей, отчего мгновенно закружилась голова, а звезды приблизились, ласково подмигивая, кружась в сумасшедшем танце радости и любви.
«Чашка кофе, - всплыло вдруг в сумасшедшем, счастливом сознании. – Чашка кофе!»
  -Так, значит, ты попросил свою бабушку заговорить на любовь чашку кофе? – неожиданно переходя на ты – так, словно всю жизнь знали друг друга, поднимая лицо, вглядываясь в его волшебные глаза.
  Лене показалось, что все это она лишь подумала, не произнося вслух, но Игорь вновь расхохотался – она никогда прежде не слышала его чудесного смеха! – и помотал головой.
  -Попросил! Моя бабушка – ведьма! Добрая ведьма. Она меня отговаривала, говорила, что любовь даже Богу не подчиняется, не то что заговорам ведьм. Тогда я не стал спорить, порылся и сам нашел заговор в бабулиной книжке. Я все сделал, как надо.
  -Ты хотел, чтобы тебя полюбила именно Ирка?
  Молчание – улыбки звезд, бархатистая чернота бездонного неба.
  -Бог с ним, с кофе. Его ведь выпила ты.
Его глаза – бездоннее неба, волшебнее звезд! – все ближе, ближе. Смотрят в душу.
-Я люблю тебя, - хриплый, внезапно севший голос звучит так, словно во всем мире нет больше ни звука, только он, произносящий банальнейшие и величайшие слова: «Я люблю тебя!»
-И я тебя люблю, - повторила Лена, как эхо – счастливая, потерявшая всякое представление о времени и пространстве.
-Пойдем!
Он обнял ее за плечи, повел – вниз по скрипучим, словно печально прощающимся ступеням старого дома, вновь готового уснуть – теперь уж навсегда – через палисадник, к внутренней калитке, на территорию тети Маруси.
Лена оглянулась – темный пустой дом снова погружался в сон, тихий и мирный.
«Спи, старый дом, - подумала она, опуская ресницы, улыбаясь. – Светлых тебе снов".

***

   Светлый прямоугольник окна, как картина в простой рамке: на бледно-голубом фоне – падающие мягкие и белоснежные хлопья снега. И голос Гребенщикова откуда-то из глубины комнат: «С утра шел снег…»
  Лена улыбнулась. Первый день нового года, утро, волшебные хлопья снега за окном – о чем еще мечтать?
  Деликатный стук -  тут же дверь отворилась и вошел он – Князь. В светлой футболке и домашних вельветовых джинсах. Улыбнулся – немного смущенно (это ночью, после новогодней дозы спиртного можно было говорить бесконечно, по душам, и целоваться, и крепко прижимать друг друга к сердцу под добродушные смешки тети Маруси).
  -Привет. С первым днем нового года.
  -С новым годом.
  Это был удивительный момент – оба смотрели друг на друга с тихими счастливыми улыбками, как будто только что поняли, ощутили, что счастье – оно было так рядом, только руку протяни! И как сразу не узнали друг друга, не полюбили? Игорь держал в руках легкий поднос, на котором уютно дымились две чашки кофе, молочник и тарелочка с рогаликами.
  -Кофе, - улыбнулась Лена, лукаво взглянув в его серые ясные глаза. – Значит, действительно та кружка, которую я машинально выпила, которой ты хотел угостить Ирку, была заговоренная. Ты попросил заговорить ее свою бабушку, а когда она наотрез отказалась, сделал все сам, как настоящий колдун. Я ничего не попутала?
  Игорь усмехнулся, поставил поднос на стул и сам осторожно опустился в старенькое кресло.
  -Да, я сам заговорил свой кофе. Помню, приехал в Малиновку и едва заговорил о заговорах на любовь, как бабуля встала на дыбки: никаких заговоров, любовь приходит сама! Сколько помню, она всегда твердила мне эту простую истину: любовь никакими приговорами не приманишь. Но я не мог остановиться. Втихаря пошарил на чердаке и нашел древние записи – заговор на любовь! Бабуля как сердцем почуяла, что я пошел на заговор. Перед отъездом она сказала мне: «Ой, ты пожалеешь…» Но я не пожалел!
  И он посмотрел на нее с широкой детской  улыбкой. Лена опустила свою руку поверх его.
  -И как же ты заговорил? Расскажи, мне интересно.
  Игорь усмехнулся, взял ее руку в свои теплые ладони.
  -Все очень просто. Как было записано в бабулиной тетрадке: «Беру темную медную турку, которую еще моя прабабка купила на стамбульском рынке в 1913 году, и медленно наливаю в нее чистой воды, взятой из-под крана в час волка, одновременно читая заклятие воды: «Tiat firmamentum in medio aquarum et separet…» Насыпаю три ложки трижды молотого кофе и ставлю турку на медленный огонь. Когда темная, шоколадно-коричневая корка начинает медленно подниматься и лопаться, снимаю турку с огня  и шепчу свое желание, после чего закрываю ее крышкой и оставляю на столе. Заговоренный кофе должен быть выпит максимум через двадцать четыре часа после заговора». Вот и  все. Смешно?

  Смешно! И все так просто.  Они пили кофе – первый совместный кофе в новом году, в новой жизни – смеялись, болтали ни о чем, а за окном волшебным хлопьями падал снег.