There are things known and things unknown, and in between are the Doors.
Jim Morrison.
Глава 4.
(Читать под Pink Floyd - Wearing the inside out - http://www.youtube.com/watch?v=x8uRJrgJdIw&feature=related)
R.
Я не помню, как мы приехали к Хлое домой, и не отслеживал дорогу. Похоже, человек думает далеко не только головой, поскольку чувство опустошённости заняло собой всё тело, которое грозило лопнуть. Я бы предпочёл быть сейчас на месте своей напарницы, которой раздробило левую ключицу. Как мне объяснили медики, сложность такого ранения заключается в том, что, даже сложив заново мозаику из осколков кости, её невозможно поместить в гипс. Хорошая же новость (если в этой ситуации можно найти что-то положительное) – незначительный промах террористки, целившейся в сердце. Оно не было задето, но девушка потеряла много крови. В этой области располагается сеть крупных сосудов, повреждённых в результате ранения. Пуля вышла с другой стороны того изгиба, который соединяет плечо и шею… Я не могу сейчас вспомнить точные медицинские термины, и не уверен, что знаю их. Сама по себе сонная артерия, расположенная на шее, не пострадала, но Хлое всё равно лишь чудом избежала самого худшего. И, несмотря на критическое состояние пациентки, ни у кого из врачей не возникло сомнения в правдивости её утверждения о предпочтительности дома перед больницей. Насколько мне известно, это противоречит любым инструкциям, и не врач должен слушать больного, а больной – врача, который в подобных случаях может дорого заплатить за самодеятельность… Но всё сложилось именно так. Хлое очень верит в свой дом и, как я уже успел заметить, заражает других собственной верой во что бы то ни было.
Однако, переступив порог её дома, я тут же убедился в правильности принятого всеми единогласно решения, если только нельзя это назвать частным случаем массового гипноза. Дом живой. Я ощутил это сразу же, и, отслеживая боковым зрением мимику дежурного врача, понял, что не одинок в своём заключении. Очевидно, этот человек умеет смотреть дальше своего носа и врачебных предписаний, что само по себе очень рискованно. Но только не в случае с Хлое. Кажется, мы оба: и я, и доктор – поняли, что если что-то и может спасти девушку, то это аура её дома. В больнице её ждала бы верная смерть. Такие инсайты приходят иногда одновременно двум и более заинтересованным в разрешении общей проблемы лицам, и не стоит пытаться искать их логическое обоснование. Оно найдётся само со временем, которое нельзя было терять сейчас.
Почему-то никого не удивило наличие в доме у моей знакомой фактически полностью оборудованной больничной палаты. Строго говоря, под операционную быстро приспособили расположенную в северной части лабораторию. С большого стола сняли аккуратно сложенные стопки книг, таблиц и раскрытый на вчерашней дате ежедневник. Я мельком бросил взгляд на тематику книг: экология, психология, кельтские мифы, теории упорядоченного хаоса, шаманизм.
Суматохи как таковой не было и близко, только сосредоточенность врачей, знающих, что и как делать и почти молниеносно сориентировавшихся в новой обстановке. К счастью, мне редко приходится общаться с медиками, потому я так до конца и не понял, что именно помогло им оказать Хлое своевременную и квалифицированную помощь: обучение и тренинг, в ходе которых врачебное мастерство довели до совершенства, или предусмотрительность хозяйки дома, оборудовавшей одну из его комнат на случай подобного происшествия. Обычно никто об этом не думает и тем более не заботится заранее о наличии необходимых медикаментов (за исключением домашней аптечки) плюс аппарат искусственного дыхания, набор всевозможных медицинских инструментов для проведения операции, лампы направленного света и практически всё, что может потребоваться самому взыскательному анестезиологу.
Проводив бригаду скорой до импровизированной палаты, я понял, что врачи справятся без меня, но решил быть поблизости и, прежде чем выйти из комнаты, зачем-то положил свою ладонь Хлое на лоб. Она уже находилась под действием наркоза, но без этого жеста я не мог отойти даже на расстояние двух метров. Врач понял это и не торопил меня. В это время один из его ассистентов достал скальпель для того, чтобы аккуратно разрезать ту часть костюма из моей душевой занавески, которая плотно облегала область её левого плеча.
Я замер.
-Не беспокойтесь, - сказал мне доктор, - Это повредит ей не больше, чем изображённые на её теле красные бинты.
На место слова «красные» просилось «кровавые», и мы оба это поняли, как и то, что, нарисовав следы насилия, непостижимым образом привлекаешь его.
Я также с удивлением вспомнил, что, расписывая тело Хлое сегодня утром, совершенно не воспринимал его как женское тело, а видел только символ, совершенный холст. Посторонние мысли не мешали мне. Почти райское состояние неведения… И она абсолютно точно так же ко всему отнеслась.
Правый боже, никто не поверил бы, если бы я кому-то такое сказал. И это притом, что я неравнодушен к женщинам, предпочитая, правда, количеству качество. Говорят, это не типичная мужская черта. Но теперь мне было не до теоретизирований. Новая тяжёлая волна вины и ужаса зависла над головой. Чёрт с ним со всем остальным, я послужил причиной её ранения! Пусть несознательно, но я втянул её в своё шоу, участвовать в котором она была не обязана, но по доброй воле согласилась. Зачем? Чтобы не подвести меня? Из любопытства? Или причина другая, почти та же, что та, по которой я умолчал о присутствии в моих подвалах нужных ей книг? Та же, по которой я решил разыграть нелепый спектакль перед директором галереи?
Она любит и умеет танцевать, это невозможно не заметить. Не было с её стороны никаких намёков на то, чтобы я, известный художник, объявил её восходящей звездой, как и на то, чтобы ей заплатили за участие в перформансе. Хлое всего лишь делала то, что ей нравится, и тем самым обеспечила громкий успех моей выставке. Это чуть не стоило ей жизни.
Мне не хотелось выходить из операционной, но в данном случае пришлось подчиниться молчаливой просьбе врача. Прежде всего – жизнь и безопасность той, которую я знал меньше суток, но которая мне теперь дороже, чем кто-либо.
Я снял галстук и вложил его в её левую руку – как можно меньше стараясь шевелить даже кисть, чтобы не отдалось в плече и ключице.
-Если что, - используем для перевязки, - сказал врач. Я кивнул ему с благодарностью и понял, что теперь могу выйти. Таких людей мой наставник мог бы назвать “medicine man” и не ошибиться. Мало знать своё дело, надо ещё иметь большое сердце.
Вниз меня проводила подруга Хлое, вместе с которой они делили заботы по обживанию, обустройству и реконструкции этого удивительного дома. Всё это время, с момента нашего появления она на удивление спокойно руководила всем процессом: вместо того, чтобы начать причитать, быстро провела нас в лабораторию и подготовила всё необходимое, а теперь пригласила меня погреться у камина и выпить чаю.
Внешне подруги были совершенно разными.
Агата, как она представилась, отличалась почти суровой молчаливостью, хорошо прижившейся в правильных и даже резковатых чертах лица. Оно напоминало индейскую маску, вырезанную из дерева, и впечатление усиливалось прямыми иссиня-чёрными волосами, спадавшими до середины плеч. Из-под чёлки, подстриженной клином, остриё которого приходилось на интервал между тонкими полукруглыми бровями, казалось, никогда нельзя будет увидеть пушистые ресницы даже полуопущенными: светло-карие глаза смотрели прямо. Это естественная особенность натуры девушки, которая казалась старше Хлое. Я видел некоторых мужчин и женщин, старавшихся искусственно придать своему взгляду открытость и выразительность, и ничего хорошего из этого, по-моему, не получалось.
Мне всегда больше импонировала красота самобытная, берущаяся из ниоткуда, быть может, даже из естественного презрения к моде современности.
Агата заварила чай, поставила рядом на столик лёгкие закуски и пирожные и ушла к себе. Перед этим она сказала мне, что я могу быть как дома и если захочу ещё чаю, то его можно подогреть (кухня располагалась по соседству со столовой) и показала, где холодильник, на случай если я снова проголодаюсь. Потом заглянула в лабораторию и, спустившись на минуту снова, попросила меня не волноваться, поскольку угроза для жизни Хлое, кажется, миновала, и, как только врачи закончат операцию, они дадут нам знать.
Во всём этом не было скрытого подтекста с намёком на то, что со мной, как даже с невольным, но виновником трагедии не хотят разговаривать. Напротив, и моё состояние, и ситуация были поняты правильно. Больше всего я хотел сейчас побыть один, если невозможно остаться в операционной. Поэтому видимое отступление Агаты от правил этикета, предписывающих не оставлять гостей в одиночестве, на самом деле таковым не было. Я не гость в привычном понимании, и у нас не вечеринка. Никуда не уйду, пока Хлое не придёт в себя, и я не буду более или менее спокоен за её состояние. Сотовый выключен, все планы, если какие и были, вылетели из головы и отменены по умолчанию.
И вот, я сижу в кресле у камина и с разрешения Агаты курю. С каждой затяжкой, да что там – с каждым вдохом меня всё теснее сжимает болевое кольцо. Нет ничего хуже, чем быть виноватым в страданиях дорогого тебе человека и при этом беспомощным, а потому всего лишь коротать время.
(Далее читать под Tiamat - Planets - http://www.youtube.com/watch?v=UNFX4GQ2gvg&feature=related)
Мне ничего больше не оставалось, кроме как осмотреться. Я помню торопливый взгляд на дом по приезде. Не один я питаю слабость к викторианским особнякам XIX века, стилизованным под позднюю готику. Не могу сказать, какие материалы были использованы при его постройке. Обычно я сразу схватываю все детали цепким глазом художника, но сегодня наведение на резкость не даётся мне без дополнительных усилий. Я заметил только, что дом довольно большой и очень старый, реконструкция выполнена лишь частично и далека до завершения. Это придавало строению дополнительный шарм, так же как и плющ, который я до сих пор, к своему стыду, путаю с диким виноградом. Побеги этих вьющихся растений, среди которых точно встречается и хмель – его я опознал по характерным шишкам, сплошным вертикальным ковром покрывают стены здания. Частично опутанными живыми буро-зелёными кудрявыми нитями, похожими на водоросли, оказались и две башенки, обрамляющие дом по бокам, с западной стороны и с восточной. Некоторые ростки тянутся с зубчатых балюстрад ещё выше, к солнцу, словно руки призраков с затонувшего корабля. По непонятным причинам у меня ощущение, что дом Хлое и Агаты находится если не на дне морском, то точно в каком-то параллельном измерении. Я встречался с подобным и раньше: так бывает, когда атмосфера дома (чаще всего, старинного, построенного по оригинальному, а не типовому проекту) образует гармоничное созвучие с аурой её обитателей (как несложно догадаться, немногочисленных и явно выпадающих из привычного ритма жизни и круга предпочтений общества). Всё вокруг тебя дышит, и ты сам вовлекаешься в этот текучий сюрреалистический танец… Он может заключаться хотя бы даже в том, чтобы просто смотреть и понимать своеобразную красоту, которая кому-то может показаться пугающей из-за своего совершенства. А ещё опасность и неудобство для людей, привыкших к другому укладу, спрятаны в заразительности подобного состояния. Невозможно забыть это ощущение единения человека с его жилищем, которое делает сильнее и наполняет покоем. В таких домах, в которых есть душа, может не происходить ничего особенного. Их счастливые обитатели могут вести размеренный образ жизни, не слишком заметный со стороны. Но каждая мелочь повседневного бытия становится похожей на чудо.
Маленький замок (почему-то мне сразу захотелось назвать его именно так) окружён садом из нескольких разновидностей чёрных тюльпанов, среди которых можно встретить и тёмно-пурпурные, и сине-фиолетовые, и, в абсолютном большинстве, угольно-чёрные. От угла падения солнечных лучей зависел оттенок розовато-винных переливов, но основной цвет оставался тем же.
Ажурная изгородь вокруг прилегающей территории, которая занимает около пятидесяти метров по периметру, явно выполнена на заказ. Переплетающиеся узоры в стиле модерн казались продолжением сада чёрных тюльпанов. К изгороди почти вплотную подступает внутреннее кольцо из красных буков с буро-фиолетовыми сердцевидными листьями. Такую окраску они сохраняют независимо от сезона, придавая атмосфере участка вокруг дома ощущение почти марсианского микроклимата. Несколько клёнов и лип дополняют композицию, а в качестве завершающего штриха, вернее, ярких пятен, то тут, то там возвышаются подсолнухи. Как свободные художники в строго организованном обществе, они привлекают и поражают своей вызывающей свободой. Но без подсолнухов сад выглядел бы мрачновато, а без художников общество стало бы ещё более скучным… кажется, Хлое похожа на такое растение, которое не вписывается в общую концепцию ландшафтного дизайна.
Крыльцо со ступеньками, по бокам которых скалят зубы крылатые химеры, украшено козырьком, напоминающим остроконечный купол балкона для особо высокопоставленных лиц в одном из центральных пражских соборов. Двустворчатые двери, естественным продолжением линий которых служит стрельчатое окно-витраж. Сложно в этой композиции отделить модерн от готики, но одно с другим сочетается настолько органично, что кажется, будто два временных измерения перекликаются как одна и та же нота на разных октавах.
С другой стороны дома я успел мельком заприметить хвойные деревья, создававшие полумрак. Между ними петляла дорожка для прогулок, повороты которой отмечены фонарями, стилизованными под старину. Высота фонарей не превышает полуметра, и может показаться, что за домом прогуливаются не люди, а гномы, однако, если бы светильники были установлены слишком высоко, это лишило бы пространство загадочности, характерной разве что для детских игр, потому что дети искренне верят в чудо.
Кованая изгородь не прерывалась ни на метр, окружив неправильным, но надёжным кольцом, больше похожим на овал, обиталище самой необычной девушки, которую я когда-либо встречал. Не сомневаюсь, что немногие бывают в её доме и знают, как проехать к нему, и каждый её друг – уникален. Мне, индивидуалисту, вдруг захотелось стать частью этой маленькой группки, даже не видя её. В одном я был убеждён: вопреки законам жизни, которые Хлое презирает (не спрашивайте, откуда у меня эта уверенность) в кругу её друзей нет привычного и кажущегося неизбежным гадюшника, нет стремления подсидеть или перещеголять друг друга. Это действительно параллельный мир, жителям которого параллельно всё, что считается обывателем нормальным.
Хвойный лес не заканчивался на линии ажурной изгороди, но площадка для дома подходила к своему логическому завершению, потому что сразу за кованым забором начинался подъём в гору, достаточно высокую и внушительную, чтобы служить тылом для жилища хоть очень независимых, но всё равно хрупких и оттого вдвойне милых дам.
Я снова оглядел комнату. У меня возникло впечатление, что даже более-менее открытую для посетителей гостиную охраняет домовой. Он не позволит просто так глазеть на мебель из тёмного резного дерева, расшитые цветами гобелены и подушки с кистями, в большом количестве разложенные на обитом оливковым бархатом диване, уютно полуспрятавшемся под лестницей на второй этаж. В каждой вещи жила душа, и вещь была её телом, не выносившим взгляда незнакомца.
Я подумал, что это всё мне причудилось, и на самом деле никакой Хлое нет, равно как и Агаты, что это заброшенный замок, используемый в качестве павильона для съёмок какой-нибудь киностудией, что все кресла, мебель, каминные часы и причудливо инкрустированные шкафы с посудой всё время покрыты чехлами, давно запылившимися, так как к ним долгое время никто не прикасался. Я сейчас встану и буду стряхивать с себя пыль и пепел, потом продираться к выходу через кучи хлама и долго соображать, как я тут оказался…
Тут я снова сфокусировал внимание на стоящих передо мной на кофейном столике-тумбе чашках с блюдцами в комплекте с чайником. От содержимого по меньшей мере одной из них веяло ароматом, рассеивающим мои сомнения в реальности происходящего. Я поднёс чашку к губам… Не уверен, что это тот сорт чая, который я вчера заваривал для Хлое, однако запах почти одинаковый.
Меня поразила форма сервиза: сделанный из непонятного металла, похожего на латунь, он был нарочно выполнен в неправильных искривлённых формах, как будто делали не стандартной конфигурации чашки с блюдцами, а копии их отражений в неспокойной воде или искажённой рябью фотографии в фотошопе. Но выглядел конечный продукт очень дорого и стильно.
Снова ощутив неловкость от слишком пристального разглядывания вещей, принадлежащих Хлое, я бросил взгляд на овальное зеркало, висящее горизонтально в прямоугольной золотой раме с завитушками по бокам. Золото, тем не менее, могло оказаться серебром или медью, подсвеченной лучами послеполуденного солнца, поскольку металл всё-таки больше отдавал в тёплый сероватый оттенок, чем в жёлтый. Я уже вполне мог ожидать, что из зеркала на меня сейчас посмотрит домовёнок и покажет язык или, что более вероятно, постучит пальцем по лбу.
Но в зеркале отражалась только люстра, выполненная из того же серого состаренного металла, на которой уместились и электрические виньетки, и настоящие свечи, и, почему-то по соседству с розоватыми и оранжево-коричневыми грушевидными кристаллами – ёлочные игрушки в виде блестящих цветов из сжатой ткани, нитки бус из чёрного жемчуга, а также две фигурки, подвешенные за невидимые ниточки: фокусник в чёрном костюме и шляпе, и миловидная ведьмочка на помеле.
Прямо над зеркалом в такой же прямоугольной золотистой раме, только меньшего размера и с гораздо более рельефной поверхностью висел расположенный вертикально овальный портрет собаки с длинными ушами, которой очень шёл венок из одуванчиков. Длинная морда борзой и её огромные глаза не оставляли сомнений в серьёзности портрета, который казался и был уместным в самом видном углу комнаты.
(Далее читать под Hocico - Odio En El Alma - http://www.youtube.com/watch?v=xMi3CpGnOH4&feature=related)
-Странное дело, - подумал я, - Некоторые люди выглядят и ведут себя как свиньи, а собака, - настоящая леди.
Вспомнив сегодняшнюю выставку, я мгновенно перенёсся мысленно на страницы рассказа Джека Лондона «Под палубным тентом» и провёл параллель между его главной героиней и виновницей сегодняшнего происшествия.
-Может ли мужчина, джентльмен, назвать женщину свиньёй? Даже если она – леди?
Безусловно, старушка, стрелявшая в Хлое, выглядела и держалась как дама высшего света. Но её поступок гораздо больше чем опускал её, почтенную женщину, до уровня деклассированной особи женского пола. Мысленно я отнимал у неё пистолет и вышибал мозги из её закоснелой головы, наблюдая, как они окрашивают в неожиданно-алый цвет белые стены выставочного зала. Оказывается, к ним ещё приливает кровь – и, по логике вещей, должна работать мысль. Но мир полон парадоксов.
Я включил сотовый только для того, чтобы позвонить своему адвокату. У меня теперь есть работа для него. За себя я бы не стал так мстить, но бабку мне захотелось сгноить в тюрьме… Хлое не может быть ранена безнаказанно. И если не поможет правосудие, я пущу в ход свои деньги и связи.
Ещё до того, как я успел выключить телефон, проверив только текстовое сообщение от Брайана, заверившего, что в галерее всё в порядке, и пропустив ещё десятка полтора записок от тележурналистов и дальних знакомых-коллег с просьбой срочно позвонить, как адвокат снова был на связи, докладывая, что нашёл все данные на террористку.
Ничего особенного, как и следовало предполагать. Преподаватель математики в средней школе, замужем, двое детей. Никогда никаких странностей в поведении – напротив, полное неприятие каких-либо отклонений от нормы. Особенно это касалось учеников. Оценки выставлялись строго, опоздания не прощались, к внешнему виду предъявлялись многочисленные претензии относительно стиля одежды и, не дай бог, украшений. На экзамен к ней шли как на эшафот, но дирекция школы очень ценила и всячески поощряла заслуженного сотрудника.
-Что же это за концлагерь для детей такой, - подумал я, - Неужели ещё существуют подобные заведения? Или конкретному руководству очень выгоден работник, обеспечивающий бесперебойную работу механизма, калечащего души?
Я содрогнулся при одной мысли о том, что, если бы я был ребёнком или имел собственных детей, у меня бы изрядно повысилась вероятность столкновения с подобными персонажами, о которых я давно забыл. Однако они не забыли обо мне. Со своей стороны, мне сложно понять, откуда берётся тип людей, живущих по принципу: «Есть моё мнение, оно же истина в последней инстанции, - и неправильное, подлежащее искоренению». Почему они не могут просто жить и давать жить другим? Именно таким нездоровым индивидам не сидится на месте, и нет возможности избавиться от внутреннего зуда: как сделать весь мир под себя, словно внутри них засел паразит, требующий власти и контроля над окружающими.
Кем она была в юности? Мне интересно, - такими рождаются или становятся?
Не совсем понимая, каким образом ему удастся это узнать, я опять позвонил адвокату.
Он совсем не удивился и сказал мне, что в данный момент поднимает архивы, касающиеся её школьных лет и времени обучения в колледже. Это включает контрольные, сочинения, самостоятельные работы и результаты психологического тестирования. Обычно подобная отчётная документация подлежит уничтожению через несколько лет после окончания студентом учебного заведения, за исключением курсовых и дипломных проектов, которые могут храниться несколько десятков лет. В случае же с этой дамой нам повезло: оказалось, что её признали особо одарённым ребёнком ещё в пятилетнем возрасте. Внимание гордых родителей и педагогов приковывали к себе выдающиеся способности девочки. Она прекрасно танцевала, обладала музыкальным слухом и рисовала. Сохранились её акварели, а также графические работы, выполненные в смешанной технике: масло на бумаге, грифели, карандаши. Мне стало даже не по себе, когда из трубки донеслось сравнение рисунков вундеркинда с полотнами сюрреалистов.
-Понятно, понятно… - почти на автопилоте повторил я, - На основании краткого заочного психоанализа становится ясно, что зачем-то леди зарыла в землю свой талант, и с тех пор ей мозолили глаза все, кто его развивает. Таким образом, планируя совершить покушение на меня, она хотела избавиться от части себя, которая не нашла выхода в большой мир. И тут её внимание перехватила Хлое, чьи танцевальные дарования оказались для пожилой дамы ещё большей занозой в заднице. Но почему она когда-то сделала это? Почему отказалась от себя?
-На это бумаги ответа не дают, - сказал адвокат.
Поблагодарив его, я снова отключил мобильный и стал вспоминать слова безумной женщины, сказанные перед тем, как она выстрелила. Разумеется, я не мог воспроизвести целиком всю её речь – у меня не настолько феноменальная память.
Одно я запомнил хорошо:
- Я хочу спросить вас, «люди творчества», какое право вы имеете пудрить людям мозги, рассказывая о том, чего нет и быть не может?
Насколько я помню, во время презентации речь шла о сновидениях. Странно, что учёной даме показалась преувеличенной та степень важности, которая придаётся изменённому состоянию сознания. Всем давно известно, что таблица химических элементов и многие другие открытия были даны исследователям во сне.
Я вспомнил, что несколько лет назад, подбирая книги для своей библиотеки, наткнулся на периодическое издание, которое буквально само открылось у меня в руках в процессе перекладывания с полки на полку. Обычно я не собираю журналы, и в тот раз, как всегда, последовал своему правилу, но цитата из статьи одного известного психолога приковала к себе моё внимание и заставила переписать её к себе в блокнот:
«Считается, что особ, склонных к шизофрении и вообще психическим срывам, увлечение снами может уберечь от рецидивов. Психиатры говорят, что корни безумия – в слишком жёсткой и узкой самоидентификации человека. Зажатый в тисках своего сознательного Я, своих ролевых функций, человек не в состоянии шире поглядеть на свою жизнь – и мечется как белка в колесе. А потом, когда груз страданий становится невыносимым, границы Я лопаются, и несчастный погружается в мутный океан шизофренического бреда, где от его любимого Я остаются одни лохмотья. В этом плане сны – предохранительный клапан, выпускающий избыточный пар бушующего подсознания ».
Любопытно то, что я только сейчас вспомнил о ней. Но вспомнил как нельзя более кстати: выходит, что женщина обеими руками оттолкнула то лекарство, которое могло бы ей помочь прожить остаток жизни если не в согласии с собой, то хотя бы понимая ту часть себя, которую она когда-то задавила. Она приняла его за яд, и это ещё больше раззадорило её.
Знать заранее о теме моего выступления не мог никто, включая меня самого: всё произошло спонтанно, потому наше с Хлое наступание на больную мозоль старушки можно считать неудачным совпадением.
Для меня остаётся неясным одно: что могло заставить эту даму отвернуться от своих даров и втиснуть себя в тесные рамки того, для чего она не была изначально предназначена?
Мне, собственно, нет дела до тараканов в чужой голове, но почему-то так получилось, что человек, разрушающий себя, становится опасен и для окружающих. Я знал это и раньше, но никогда оно не было для меня настолько очевидным.
(Далее читать под Fleetwood Mac - Woman of 1,000 years - http://www.youtube.com/watch?v=PwrPxJ_54oY)
Сверху по винтовой лестнице спустилась Агата. Но у меня возникло ощущение, что это женщина-паук, спружинившая с потолка на тончайшей нити, а не молодая одетая во всё чёрное дама, - настолько бесшумно она оказалась рядом со мной.
-Хлое уже лучше, - сказала она, - И ей требуется ваше присутствие.
-Она просила меня подойти? – лишний раз уточнил я, зная, что в любом случае навещу её тут же, но не будучи уверен, что меня действительно ждут. К тому же, меня до сих пор мучили угрызения совести.
-Она никогда ни о чём не просит, - сказала Агата, - Но я знаю, что ей нужно поговорить с вами.
Разумеется, я дослушивал, уже взбегая наверх, и чуть не столкнулся с бригадой скорой помощи, выходившей, почему-то, не из лаборатории, а из другой комнаты. Это оказалась спальня Хлое, куда её перенесли после завершения операции.
Врачи последовали в столовую за Агатой, умудрившейся не спеша сервировать стол на несколько персон. В этом они также пошли против должностной инструкции, предписывающей докторам покидать дом пациента сразу после исполнения своего долга. Но, с другой стороны, отказываться от предложенного чая с лёгкой закуской было бы невежливо, да и новых вызовов, видимо, не поступало. И, в конце концов, по такому случаю грех не устроить чаепитие… Но действительно ли ей больше ничего не угрожает?
В ответ на мой немой вопрос хирург сделал молчаливый кивок в сторону двери комнаты, которую только что покинул, и во всём его облике я прочёл уверенность, что Хлое будет жить и пойдёт на поправку. Конечно, я мог принять желаемое за действительное. Но разве не желание меняет мир?
Возможно, благодаря намеренному отсутствию суеты, в доме царила настолько заразительная аура спокойствия, что даже я замедлил шаг, направляясь к высокой двустворчатой двери, выделявшейся узорами резного дерева на фоне более светлых стен. К тому же, мне было немного страшно. В последний раз я видел Хлое в роли звезды, которой она и не думала добиваться, и потому ещё более ослепительной, чем можно себе представить. Она только что закончила свой Танец и прямиком со сцены, в качестве которой послужил блестящий пол галереи, попала на больничные носилки, роль которых сыграл саркофаг. Мы едва успели перемолвиться одним - двумя словами. В течение едва ли больше чем половины суток она стала моим близким другом и партнёром по работе. Но я имел все шансы потерять её, едва успев найти.
Нужные слова, как это и бывает в подобных случаях, не шли мне в голову.
В полной растерянности я взялся за медную ручку, по форме напоминающую не то птичью, не то звериную лапу и расположенную, как ни странно, вверх ногами, образуя изящно закруглённое подобие греческой буквы «пси». Потянул створку двери на себя и оказался в полутёмной комнате, окутывающей, тем не менее, ощущением наполненности воздухом и самим небом. Мягкие светотени вызвали в памяти кольцо Хлое с кошачьим глазом. Помещение освещалось полускрытыми источниками направленного к высокому лепному потолку рассеянного света, придававшего объём и текучую скульптурность всем находившимся в нём немногочисленным предметам. Тяжёлая трёхъярусная люстра с сильно удлинёнными грушевидными кристаллами тёмного тонированного хрусталя на серебристой основе переливалась блеском дождя на рождественской ёлке. Эффект создавался соответствующий: хотя ни одна виньетка не горела, уже возникало предвкушение чуда. Казалось, что, если включить верхний свет, это будет равнозначно мощному разряду салюта.
На чувство потери сцепления с полом, покрытым пушистым ковром, наложилась странная ассоциация с рукопожатием: мне показалось, что я только что познакомился с дивным существом, под оком которого отныне нахожусь, и лапу которого только что держал в руке. Конечно, её тепло можно объяснить тем, что комнату только что покинули врачи, но они ведь брались за дверную ручку с другой стороны!
Я не сразу заметил широкую кровать под балдахином цвета чёрного жемчуга, - вернее, оттенка состаренного серебра. Полог, наполовину задёрнутый, прихвачен атласным канатом точно в тон, заканчивающимся массивными кистями. С верхних перекладин ложа, служивших подобием карниза для серебристых штор, свисали длиннющие нити чёрного жемчуга, которыми, как я заметил впоследствии, был щедро украшен весь дом. Они встречались то в том, то в другом элементе интерьера, и, невзирая на огромное количество излюбленного хозяйками предмета декора, никогда не казались лишними.
Сквозь полупрозрачную вуаль, отделяющую даже приоткрытое массивным занавесом шторы внутреннее пространство под балдахином, я разглядел огненные локоны Хлое, аккуратно разложенные по подушкам. Мне было известно, что пациентам во время и после операционного вмешательства надевают на голову некое подобие старомодных купальных шапок, под которые убираются волосы. Но я был рад видеть, что тут сделали исключение. Хлое, несомненно, выглядела бы хорошенькой и в таком сомнительном головном уборе, тем более по необходимости, но я уже почти не сомневался, что всё прекрасное с эстетической точки зрения придаёт ей сил, а то, что хотя бы кажется безобразным – убивает.
Комната странным образом производила впечатление гораздо большей, чем она есть на самом деле. Несколько шагов до кровати больной, напоминающей ложе Спящей Красавицы, на котором не стыдно было бы вздремнуть любой принцессе крови, показались мне обратной проекцией прогулки по лунной поверхности, поскольку на Луне, наоборот, объекты кажутся ближе, чем они есть на самом деле.
Таким образом, я не заметил как оказался на расстоянии в полшага от полога с кистями и только теперь увидел абсурдно-изящно вписавшуюся в общее расположение пространства капельницу, находившуюся на уровне моей головы. Её подвесили на декоративный завиток металла поверх ширмы, придвинутой вплотную к кровати. Ширма являла собой шедевральный сплав абстрактных узоров стёкол ахроматических витражей и немыслимых ухищрений мастеров работы по металлам холодных оттенков в стиле арт-деко с добавлением кельтских узоров.
Тонкая трубочка, наполненная жидкостью, тянулась к сине-зелёной вене на руке, выглядевшей белее воска на фоне чёрного шёлкового белья. Казалось, что рука вырастает из забинтованного плеча, на котором пока не проступили капли крови.
Понимая нелепость своего жеста, я всё же опустился на одно колено и осторожно притронулся к удлинённым пальцам, холодным в противовес ручке двери.
Рука пошевелилась в ответ, и я снова залюбовался перстнем с кошачьим глазом, не решаясь посмотреть Хлое в лицо.
-Я виноват перед вами… - наконец, произнёс я, понимая всё бессилие слов.
Моя собеседница покачала головой.
Её широко раскрытые глаза могли бы соперничать по выразительности с глазами персонажей аниме, но выглядели пропорционально точёному лицу.
-Вы ни в чём не виноваты, Ральф, - сказала она. И тут же добавила: «Помните, вы меня спрашивали, какую смысловую нагрузку может нести ромб. Так вот, в рунических письменах этим символом сокращённо обозначается буква Инг, или Ингуз, - помимо рождения и сохранения, дверь в иной мир. Я подумала, что вам это может быть интересно, и сказала, пока не забыла. Но странно, что в картах ромбы называются бубнами, да ещё и окрашиваются в красный цвет, правда?»
Мне стало слегка не по себе, потому что Хлое только что подала мне идею. Я вспомнил о шаманских бубнах, с помощью которых человек входит в иное состояние сознания, или, по словам тех, кто практикует шаманизм, совершает путешествие в мир духов. Ровный ритм атональной мелодии способствует концентрации на проблеме, с которой человек идёт за советом, и позволяет мысленно пройти через узкие ворота, отделяющие нас от другой реальности. Он же, только ускоренный, помогает вернуться назад.
Изображение ромба могло быть визуальной проекцией звука! Кому как не мне, рисующему музыку, было это знать. Но до поры до времени я не замечал совпадения, напрашивающегося само собой.
-Спасибо, Хлое, - только и молвил я, - Вы даже не представляете, как мне помогли.
Наверное, это прозвучало глупо.
-Всё очень даже разумно, - ответила она.
-Я высказал вслух свою мысль, что промямлил глупость?
-Нет. И не корите себя за то, что случилось не по вашей вине. Я имела в виду то, что мы не можем знать всё. Что-то всегда остаётся за рамками уже признанных теорий.
-Это так, - сказал я и задумался.
Теперь мой взгляд упал на стопку книг, сложенных с другой стороны кровати.
-Вы читаете вместо того, чтобы спать? – спросил я Хлое.
-Иногда – да, - ответила она и усмехнулась: «Потом приходится навёрстывать за счёт дневного сна».
-Так вы ночная птица?
-Увы, ничего не могу с этим поделать. Как только появляется возможность – сплю до полудня, и совесть меня не мучит. Но если действительно надо встать рано – встаю.
-Что я и наблюдал сегодня. Вы справились блестяще.
-Зато теперь не помешало бы вздремнуть.
-Мне оставить вас?
-Нет. Если вы не против, я попросила бы мне почитать.
-Какую книгу?
-Верхнюю.
Я взял с верха стопки тяжёлый том без названия, видимо, украшенный драгоценностями, тем не менее скрытыми от глаз под слоем чёрного бархата, которым кто-то тщательно обернул его. Но меня поразила вытесненная серебром на корешке книги греческая буква «пси», слишком похожая на трезубец Посейдона и на дверную ручку в форме птичьей лапы, чтобы не обратить на это внимание.
В одном из углов я обнаружил движок молнии, на которую застёгивалась бархатная обложка. Молния оказалась полурасстёгнутой, и из прорехи мне на колени буквально выскользнула книга в переплете из серой змеиной кожи, украшенном крупным рубином (в форме того самого ромба, около 5х2,5 см). Точный двойник моей книги, которую я прячу в подвале под замком, и которую не показал даже Хлое.
Потрясённый, я раскрыл её наугад.
Попал на главу о девушках-лисах в японском фольклоре, они же кицуне.
Мгновенно я вспомнил концепцию своей выставки, подругу детства и невольно перевёл взгляд на собеседницу.
-Если не возражаете, я почитаю о вас, - сказал я.
Она улыбнулась: «Не возражаю. Даже интересно, что это может быть».
Ответ очевиден, - само вырвалось у меня.
Книга оказалась иллюстрированной энциклопедией мифологических существ, однако я не увидел ни года и места издания, ни порядкового номера. Не было похоже и на ограниченный тираж: безупречное качество и вкус оформления тома свидетельствовали о том, что создатели вложили в свой труд немалые деньги. Оставалось только предположить, что я держу в руках единственный экземпляр - если не считать внешнего сходства с моей потайной книгой.
Начав читать, я увидел, что текст пестрит ссылками на другие главы, имеющие отношение к данному персонажу. Чуть погодя у меня сложилась цепочка ассоциаций, которая вывела на совершенно неожиданный результат. Я достал свою записную книжку и занёс все ссылки туда, хоть и чувствовал себя абсолютно сумасшедшим. Да, я – художник, но каждая моя работа имеет порядковый номер. Я веду журнал учёта, куда записываю также дату создания конкретной работы, её название, материалы и технику исполнения, а также координаты того, кому её продал, если результат моего творчества выставлялся на продажу. Так что с головой у меня всё в порядке… или, по крайней мере, я достаточно организован, чтобы управлять своими порывами и упорядочивать их, если необходимо.
Текст выглядел так:
«Кицуне – японское слово для обозначения лисы, популярного персонажа японского фольклора. В народных преданиях они предстают в качестве созданий, обладающих умом и магическими способностями, возрастающими с возрастом и накоплением жизненного опыта. Одним из их главных талантов считалось умение принимать человеческий облик. По сюжетам одних сказок, это делалось для того, чтобы обвести окружающих вокруг пальца, что лисы часто с успехом и проделывали; другие же истории говорили о них, как о верных покровителях, друзьях, возлюбленных или жёнах.
Лисы и люди жили бок о бок в Древней Японии, что способствовало созданию многочисленных легенд. Кицуне напрямую ассоциировались с Инари – синтоистским божеством плодородия, риса, ремёсел и богатства, не имевшим чётко обозначенного мужского или женского пола, и часто представавшего андрогином. Лисы служили посредниками между людьми и духами, что усиливало их сверхъестественные возможности. Считалось, что, чем больше у лисы хвостов, - а их могло быть до девяти, - тем она старше, мудрее и обладает большей силой. Зная, насколько велико влияние этих животных в потустороннем мире, некоторые делают им подношения как духовным сущностям. Согласно поверью, дополнительные хвосты лиса отращивает не раньше, чем проживёт без малого тысячу лет, а, по обретении последнего, девятого – её мех меняет свой цвет на белый или золотистый. Такие животные наделяются умением видеть и слышать всё, что происходит в мире. Другие легенды свидетельствуют об их «всеведении», способности заглядывать в прошлое и будущее.
Невзирая на выдающийся ум, долгую жизнь и способности к магии, кицуне, в традиционном понимании, не относятся к привидениям и почти неотличимы от обычных лис. Поскольку само слово «дух» используется в фольклоре для обозначения высокой степени учёности, граничащей с озарением, все лисы-долгожители, набирая жизненный опыт, приобретают и сверхъестественные возможности.
Кицуне делятся на два вида. К первому относятся «лунные лисы», - благосклонные к людям посланницы Инари. Ко второму – дикие «полевые лисы», опасные обманщицы. В зависимости от культурных традиций той или иной местности, просматриваются и подвиды – такие, например, как невидимые лисьи духи, дающие о себе знать лишь если завладели телом человека, им не принадлежащим.
Сами же лисы могут начать принимать человеческий облик, лишь достигнув определённого возраста, - не менее пятидесяти лет, хотя большинство источников сходится на том, что для этого они должны быть как минимум вдвое старше. Для превращения им нужно надеть на голову венок из стеблей тростника, широких листьев, или человеческий череп. Чаще всего лисы перевоплощались в красивых женщин, юных девушек или пожилых мужчин; выбранная ими внешность не зависела от пола или возраста самой (или самого) кицуне и могла быть как фантазией лисы, так и копией другого человека.
Далеко не всегда им удавалось скрыть свою истинную природу: давали о себе знать лисьи повадки, и общее сходство с животным – такое, как довольно узкое лицо с близко посаженными глазами и высокими скулами, традиционно считающееся особенно привлекательным, а также невозможность полностью спрятать хвост – или хвосты, принимавшие форму густой рыжей шевелюры. Кицуне могла выдать их тень или отражение в зеркале …
К другим их талантам относилась способность к пирокинезу или высеканию молний, появление в сновидениях других по собственной воле, умение летать, становиться невидимыми и вызывать настолько изощрённые иллюзии, что отличить их от реальности очень сложно. Отдельных лис-оборотней приравнивали к вампирам или суккубам, питающихся жизненной силой своих жертв – чаще всего, деля с ним ложе.
Изображения кицуне иногда дополнялись светящимися шарами величиной с луковицу, которые называли «звёздными». Речь идёт об известных в фольклоре «лисьих огнях», иногда сравниваемых с волшебными самоцветами или жемчугом – символами Инари. Её священные лисы держали талисман во рту или на хвосте. Считалось, что в нём заключена душа животного, которое умрёт, если у него надолго отнять драгоценность. Известны сказки, герои которых случайно завладевали «жемчужиной» и отдавали её обратно в обмен на помощь со стороны магического создания.
Данный феномен имеет сходство как с шаровыми молниями, так и с болотными маяками, - т.н. Will-o-the-Wisps, хотя природа всех трёх явлений так и остаётся неизученной.
Довольно часто лис описывали как плутов, которые не прочь подшутить над горделивыми самураями, украсть запасы съестного у жадных купцов, увести путника в сторону от дороги, - и даже посмеяться над самозабвенными буддийскими монахами (синтоизм – более древняя религия в Японии, впоследствии мирно ужившаяся с буддизмом: так, один и тот же человек может быть сразу после рождения внесён в списки ныне живущих в синтоистском храме, но после смерти его тело готовят к погребению в буддийском).
Жертвами насмешек лис чаще становятся мужчины, женщин же они могут использовать для временного подселения в их тела. Но данные кому-либо обещания всегда сдерживаются, и любая оказанная им услуга вознаграждается сторицей. Тем не менее, кицуне редко расплачиваются деньгами: если от них требуют именно этого, то вместо ожидаемой суммы рискуют получить ворох листьев, ничего не значащих бумажек, горсть камней и тому подобного сора. Настоящие подарки лис не подлежат количественному измерению; среди них – защита от врагов, способность к наукам, долгая жизнь.
Лисы-оборотни очень притягательны для людей как возлюбленные. Чаще всего кицуне женского пола привязывается к земному мужчине, и, в зависимости от своего нрава, способна подарить ему как счастье, так и горе. Иногда от подобных союзов появляются дети, наделённые множеством талантов – и в том числе способностью к магии».
...Значит, кицуне обретают облик прекрасных молодых женщин по достижении ста, или, по крайней мере, пятидесяти лет… При этом их душа спрятана в драгоценной жемчужине...
Так вот почему в доме столько чёрного жемчуга! Но который из перлов – тот самый, содержащий в себе душу Хлое? Не уверен, что мне хотелось бы знать.
Я никогда бы не стал ничего требовать от девушки-лисы в обмен на украденную у неё драгоценность. Нет, куда дороже её расположение.
Сегодня она спасла мне жизнь, как и поступают кицуне с теми, кто был добр с ними. Она приняла огонь на себя. Выстрели та женщина в меня – вероятно, я бы не выжил. Конечно, в легенды можно и не верить, считая всё совпадением… Однако же современная наука заходит в тупик, подбираясь к самой грани того, что находится за пределами понимания. Молекулы состоят из атомов, те, в свою очередь, делятся на ещё более мелкие частицы, но это не конец. Оказывается, что самую маленькую частицу, из которой состоит всё остальное, определить пока невозможно. Если говорить, что мы состоим из пустоты, а не из твёрдого материала, что все материальные объекты – не плотные тела, а всего лишь колебания разных частот, то что из этого следует? Мы так же невещественны, как мысли, сны, фантазии, в которых возможны любые чудеса.
-Собирается гроза, - сказала Хлое.
-Я думал, вы уже спите, - ответил я, вздрогнув от неожиданности, и прислушался к шелесту листьев на деревьях за окнами стрельчатой формы со скруглённым верхом: высокий вытянутый прямоугольник окна переходил в подобие веера из расходящихся полукругом лучей в изящно прорезанных по тёмному дереву или похожему внешне материалу рамах. На инкрустированной жемчужинами ручке ближайшего окна висел амулет. На тонком кожаном шнурке покачивалось изображение длинноносой птицы с развёрнутыми крыльями, тоже вырезанное из дерева. Величиной не больше, чем в ладонь, оно поражало мастерством и сложностью работы, напоминая ажурные нефритовые шары из Китая.
(Далее читать под DEAD CAN DANCE - Nierika - http://www.youtube.com/watch?v=-GRl0Kk9YAE)
Ветер усиливался. Стало заметно темнее. Казалось, что сам воздух изменил свой цвет, став из прозрачного грязно-жёлтым, словно гной на ране.
Я отложил книгу на стоящий рядом со стопкой других томов треугольный чёрный столик на узенькой изогнутой ножке, напоминающий одновременно морского ската, торнадо и атомный гриб. Встал и подошёл к окну.
Довольно рано для типичного хода грозы и слишком близко к дому, чтобы не напугать меня, сверкнула молния. Мне показалось, что это даже не вспышка, а росчерк пера небесного божества: молния возникла в одной точке и пошла не по зигзагообразной, а по волнистой линии от крон деревьев где-то на горизонте до ажурной изгороди особняка. Ещё немного – и она бы, вероятно, проникла по касательной в комнату.
Я невольно отшатнулся, успев отметить её сиренево-синий оттенок.
-Вы боитесь молний? – спросил я почему-то Хлое, хотя мне следовало бы адресовать этот вопрос себе самому.
-Я их обожаю, - неожиданно быстро ответила она, - И попрошу вас вывести меня на крышу, как только гроза начнётся в полную силу.
Опешив от такого поворота, я взглянул в её сторону и прирос к полу: концы рыжих прядей девушки-лисы искрились маленькими световыми точками того же оттенка, что и только что разбороздившая небо молния, напоминая огоньки ночных светильников-букетов. Отдельные наэлектризованные волоски парили в невесомости над лицом и телом Хлое, вдруг резко окаменевшим и вытянувшимся в натянутую струну. Её нос с округлым кончиком заострился, скулы заметно выступили на фоне запавших щёк. Она закрыла глаза и казалась глубоко спящей.
Ещё более чем внезапное ухудшение состояния Хлое, меня поразило с новой силой проявившееся сходство наших лиц.
Что могло быть этими световыми точками? Блуждающие огни кицуне, они же болотные маяки Will-o-the-Wisps, также имеющие отношение к шаровым молниям…
В голове моментально всплыл ассоциативный ряд, торопливо занесённый мной в записную книжку сразу после прочтения главы из настольной книги девушки-лисы:
Кицуне – Will-o-the-Wisp – шаровые молнии – Зевс/Тор/Перун – индейская Громовая Птица, и, наконец, – Див…
Последнее божество, а, вернее, целая группа небесных божеств оказалась для меня сюрпризом. Я не слышал о них раньше, но то, какими их представляли в Древней Персии, слишком похоже на мою синюю птицу – одну из главных работ, представленных на выставке. Более того, мне часто говорили, что в моём облике присутствует что-то неуловимо хищно-птичье. И, наконец, я вспомнил детскую игру, в которой перевоплотился в того, чьё имя только что узнал…
Как известно, скандинавский бог Тор никогда не расстаётся со своим молотом, высекающим громы и молнии. Если присмотреться повнимательнее к изображению молота, то можно увидеть анфас птицы с мощным клювом. Цветные иллюстрации неизменно окрашивают его в синие тона.
Можно считать, что Громовая Птица североамериканских индейцев – не более чем совпадение, но не странно ли, что в фольклоре народов разных континентов прямое отношение к грозам имеют почти идентичные божества?
Громовую Птицу описывают как фантастически огромную, способную созывать бури, а раскаты грома – это хлопки её могучих крыльев. Вспышки молний – свет, вырывающийся из-под её век, если ей приходится моргнуть, а их росчерки – силуэты гигантских змей, сопровождающих крылатую бестию.
Её оперение расцвечено всеми оттенками радуги; она умна и всесильна, являясь посланником Великого Духа. Людям не следует становиться у неё на пути, хоть сама она может принимать человеческое обличье, скидывая клюв словно маску, и снимая с себя кожу с перьями, как будто это плащ. Некоторые Птицы Грома, изменив, таким образом, свою внешность, могли жить среди людей и даже находить себе жён и мужей человеческого рода. Легенды говорят о том, что существуют семьи, родоначальниками которых послужил божественный предок, и, почитая его, живущие ныне кровные родственники способны отследить, сколько поколений отделяет их от него.
Иногда людям-птицам приходилось снова надевать на себя перья, чтобы заново обрести силу в случае угрозы нападения…
Сродни этим божествам оказался загадочный Див. Это не столько даже имя собственное, сколько обозначение отдельного вида духовных сущностей, упоминавшихся в персидской мифологии. Они могли выглядеть как зооморфные создания, обладающие как птичьими, так и человеческими чертами, но всегда превосходили людей своей силой, были неуязвимы, бессмертны и всезнающи. Могли быть как синих, так и красно-багряных оттенков, или даже пятнистыми, часто имея звериную морду вместо лица, и клюв - вместо носа. В зависимости от своего характера как помогали людям, так и становились их опасными противниками, насылая шквальный ветер, грозу с градом и злые чары. Но известны и те, кто служил посланцами богов, открывая человеку будущее. Так, в русском «Слове о полку Игореве», некий Див cидел в ветвях дерева, предостерегая войско против выступления, в котором ему грозит поражение, и в это же время на щиты воинов «брехали лисы». Согласно устным преданиям, Див - посланник Рода, одного из верховных богов древнерусского пантеона. Ещё более странно поразительное сходство слов, обозначающих молодую женщину в русском или украинском языке, - дева или дiвка, - с вышеупомянутым божеством, что может свидетельствовать о почитании древними славянами женского начала как сверхъестественного. Это перекликается с кельтскими, греко-римскими и мезоамериканскими культами Богини.
Дивам близки индийские дэвы, - «небесные существа», «ангелы», «боги», «сияющие» - согласно первоначальному значению слова, впоследствии объявленные злыми духами, что обычно происходит со старыми богами, когда появляется новая религия.
В свою очередь, дэвам родственны божества древней Скандинавии – такие, как Тир – верховный судья богов, и Тор – громовержец.
Остаётся загадкой, как столь похожими могли оказаться славяно-скандинавские, североамериканские и персидские боги неба, грома и молний.
Но разве, с другой стороны, все не живут под одним и тем же небом? Существование схожих верований у разных народов только доказывает универсальность многих явных и неявных законов, что заставляет усомниться в не более чем мифической природе существ, более могущественных, чем люди…
Я снова представил себе вереницу созданий с Той Стороны, незримым стволом фантастического дерева связавшую землю с небом. На одном полюсе этой оси, свернувшись под корнями, проникающими в Нижний Мир, дремала лисица-кицуне.
На другом, уходящем листьями на концах мощных ветвей за облака в Верхний Мир, восседала синяя птица-Див.
В распахнувшееся от порыва ветра окно влетела птица, внеся в комнату дуновение казавшейся почти космической прохлады и редкие капли дождя. Синяя птица, похожая на ибиса, журавля и египетского бога Тота, с длинным тонким золотистым клювом, как на венецианской маске.
Плавно приземлившись на чёрные перепончатые лапы, выдававшие, несмотря на свою длину, неизвестный мне водоплавающий вид, посетитель прошагал к столику, на котором я оставил раскрытой книгу, и, встав на одну ногу, перелистнул несколько страниц…
В который раз за эти сутки мне показалось, что я схожу с ума.
Передо мной была точная копия птицы с моего рисунка, выставлявшегося среди новых работ.
Я сам оказался как две капли воды похожим на набросок Хлое, а это создание один в один напоминает божество, увиденное мною во сне и нарисованное гуашью по бумаге.
Краем глаза я успел заметить, что ажурный деревянный медальон исчез с оконной рамы. Конечно, он мог соскользнуть и закатиться в угол…
Птица, по-прежнему стоя на одной ноге, положила другую на разворот книги так, как обычно люди кладут руку ладонью вниз.
На меня смотрели два огромных чёрных глаза, казалось, состоящие из одних только зрачков. Я физически ощущал молчаливое требование подойти. Мне ничего не оставалось, кроме как его выполнить.
Пока я передвигал ноги, которые больше не чувствовал, лицо – именно лицо! Синей птицы вызвало в моей памяти прямую ассоциацию с традиционным изображением молота Тора (Mjolnir). Именно так выглядел в анфас наш ночной гость, только клюв оказался длиннее…
Клюв указал мне на главу, которую следовало прочитать.
Строки книги поведали следующее:
«Див(а) – в восточно-славянской мифологии демонический персонаж; приурочен к верху дерева и спускается вниз. Дива – восточнославянская богиня, дочь луны и ночного неба, супруга Перуна – бога грома и молний (идентичного греческому Зевсу), а также Велеса – бога искусства и богатства.
Демон и женский мифологический персонаж со сходным именем известен и у западных славян.
В иранской мифологии такие существа назывались дэвами.
Слово было связано со следующими понятиями:
-чудо (диво);
-дикий;
-божественный.
В английском языке можно найти однокоренные слова – такие, как “divine”, “diversity”, или даже “diving” что, как будет объяснено ниже, вовсе не является случайностью.
Также в восточнославянском эпосе Див связан с именем Чернобога – бога подземного мира и морских глубин. Его атрибутом является трезубец, что делает древнее божество идентичным греческому Посейдону. Однако на голове у Чернобога часто изображали птицу как символ дара всезнания. Как птица может подниматься высоко вверх и видеть всё, что происходит внизу, так и от сознания подземного бога нет тайн, и он ведает всё, что когда-либо происходило, происходит, и будет происходить.
Последнее навело более поздних исследователей на мысль объявить Чернобога богом безумия. На сохранившихся германских гравюрах есть изображения чудаков, носящих птичьи гнёзда на головах, с подписью: “Jeder hat sein Vogel” – «У каждого своя птичка», под чем имеется в виду умственное нездоровье. (Но разве не считают сумасшедшими тех, кто знает больше, чем принято? Если вспомнить шутов при дворах средневековых королей и карту Таро «Шут», символизирующую знание, приходящее «из ниоткуда», изнутри самого человека – в противовес накоплению мёртвых энциклопедических сведений, то становится понятно многое). Его трезубец был объявлен вилами дьявола, а свита – злыми духами и демоницами. Так происходило со всеми древними хтоническими божествами, не вписавшимися в новые концепции устройства общества.
При этом не стоит забывать, что все живые существа, населяющие Землю, вышли из моря, - даже те, кто ходит по суше. Океан – в прямом смысле колыбель жизни. В более широком понимании он приравнивается к первородному хаосу, из которого постепенно выстроился порядок. Морские глубины сравнимы с иррациональным в человеческой психике, с подсознанием и бессознательным, по отношению к которым сознание занимает очень малую долю – даже меньшую, чем суша по отношению к Мировому Океану. Если планету Земля было бы более корректно назвать Морской планетой, то и Человека разумного ака Homo sapiens – Человеком иррациональным.
Сны, шаманские откровения, творческие озарения, и всё то, что считается паранормальным – на самом деле способности, составляющие большую часть мыслительного аппарата. По мере исторического развития человеческого общества это блокировалось и вытеснялось так называемым разумом, который всего лишь выполняет работу калькулятора и сортировщика данных. Это то же самое, что на место мастера поставить подмастерье, который не владеет сутью ремесла.
Причиной подобного лишения большинства людей знания о том, кто они, стало стремление к власти тех, кто оказался одурманенным ощущением мнимого превосходства над остальными и полномочиями распоряжаться их судьбой. Развить в себе дополнительные таланты они не смогли. Что тогда оставалось? Заглушить их в других. Только глубоко ущербные индивиды, тайно считающие себя недостойными даров, самим Создателем приготовленных для своих творений, могут отобрать и у собратьев то, что им принадлежало по праву.
И тогда человека начали приучать к ограниченному восприятию себя и своих способностей. Он перестал быть волшебником и стал простым смертным. Пять органов чувств больше не связывались между собой с помощью шестого, а по отдельности они могли воспроизвести лишь осколки объективной реальности, которые выдавались за настоящую картину».
(Далее читать под Nine Inch Nails - The Fragile (String Quartet Version)- http://www.youtube.com/watch?v=bHAdcBY1Pqc&feature=related)
Я оторвал взгляд от строк и перевёл его на своего молчаливого пернатого собеседника – чтобы сделать паузу и осмыслить прочитанное. Вспомнил сегодняшний инцидент, чуть не стоивший Хлое жизни.
Старая женщина не смогла вынести вида того, от чего отреклась много лет назад. «Когда отвергается данный тебе дар, он превращается в проклятие» - говорится в книге Пауло Коэльо «Алхимик». Она загубила в себе талант, и причиной её покушения на того, кто не побоялся развить свои способности, стало не что иное, как зависть! Я не вполне уверен, что таких, как она – большинство. Скорее, люди изначально ощущают в себе «ненормальные» способности, но не знают, что с ними делать. Вернее, знают прекрасно! Есть только одно препятствие, которое для многих оказывается непреодолимым: необходимость зарабатывания денег на жизнь. Всё современное общество структурировано таким образом, что основной доход приносит лишь та деятельность, которая никак не связана с наукой или искусством. Напротив, потребление и переработка земных ресурсов, отношение к недрам планеты и диким животным исключительно как к источнику прибыли позволяют наиболее предприимчиво-толстокожим создавать капитал и чувствовать себя на голову выше остальных. Конечно, социуму нужны образованные люди и красивая упаковка для товаров, однако те, кто живёт творческим порывом, никак не регулируемым законами маркетинга, вынуждены быть очень изобретательными, чтобы оставаться на плаву. Да, уже достаточно развиты многие программы вторичной переработки сырья, включённые в цикл производства и потребления, проблемы окружающей среды обсуждаются на высшем уровне… Новые технологии, позволяющие автомобилям работать на водороде и биотопливе, в том числе бытовых отходах, уже давно разработаны! Однако бал по-прежнему правят те, кто владеет мировыми запасами нефти и других ресурсов, а также не гнушается криминальных способов заработать.
Тут я задумался…
Мне уже не в первый раз пришло в голову, что я попросту везунчик, которому можно не слишком беспокоиться о накоплении средств. Это за меня сделали мои предки. Но как?
Золотой век пиратства, выпавший на конец XVII – начало XVIII столетия, стал таковым благодаря наличию незаурядных личностей.
Мой род восходит к Бартоломью Робертсу, который в своё время был поставлен перед выбором: продолжать ли работать третьим помощником капитана, или воспользоваться случайно подвернувшейся возможностью.
Банда пиратов, захвативших корабль, на котором находился мой предок, единогласно выбрала его новым капитаном после того, как предыдущий был убит. Всего две или три недели понадобилось пиратам, чтобы оценить его выдающиеся способности к навигации и спокойный, но твёрдый характер. Робертс быстро принял решение…
Его слова, характеризующие жизнь пирата как весёлую, но короткую, стали пророчеством. Он действительно прожил недолго. За четыре года морского разбоя им было захвачено около четырёхсот кораблей в Атлантическом океане и награблено сокровищ на сумму, которая составляла, в пересчёте на современные деньги, более двухсот тысяч долларов на каждого члена команды. Капитан, как известно, получал лишь в два раза больше, но разве этого не было достаточно, чтобы создать прочную материальную базу для последующих поколений?
О личной жизни Робертса никому ничего не известно, кроме теперь уже меня одного, поскольку мои родители не так давно отошли в мир иной…
Див тем временем подошёл к противоположной стене комнаты.
Вся она была завешена лёгкой гардиной со складками бледно-сиреневого цвета. Мне даже показалось, что за ней должно быть дополнительное окно, однако в течение всего времени, когда я находился у постели Хлое, я не слышал, чтобы из-за неё доносилось дуновение ветра или долетали звуки грозы.
А звуки впечатляли своим диапазоном и мощью. Достаточно странно, и, в то же время, довольно для меня привычно было сопоставить раскаты грома с рисунками Сальвадора Дали, - например, со строго геометрично выполненным эскизом сфер, сходящихся в одну точку на середине листа. Звучание булькающих воздушных пузырей само напрашивалось как аудиоряд к наброску, а гром можно сравнить с тем самым бульканьем на несколько октав ниже, или в записи, воспроизведённой в замедленном режиме.
Див стукнул клювом по стене, смежной с той, которую скрывала завеса, и гардина разделилась на две равные части, расступилась в стороны в бесшумном реверансе, как театральный занавес.
Теперь от моего взора ничто не скрывало старинное зеркало в тяжёлой раме, потемневшей от времени. Оно занимало собой большую часть стены.
Зеркала обычно завешивают в домах, где кто-то умер. Но есть и ещё одна версия, относящаяся к фэн-шуй. Мастера считают, что в комнате, где человек спит, нежелательно вешать зеркало, иначе оно может послужить каналом для двойника из параллельного мира, который во сне получит возможность похитить душу спящего, особенно если в зеркале отражается кровать. Когда же одну постель делят двое, это может плохо сказаться на их отношениях, вызывая ссоры. Но зеркало можно завесить, что, наверное, Хлое и сделала. К тому же, у меня непонятно откуда появилась уверенность, что таинственный предмет интерьера служит не только своей традиционной цели…
Див прошёл через всю комнату к ложу Хлое, и мне показалось, что, благодаря некой оптической иллюзии или искривлению зеркальной поверхности, в нём отразилась не синяя птица, а я сам, хоть я стоял в стороне и не должен был попадать в зону отражения.
Пернатый гость снова перелистнул несколько страниц книги, и вдруг извлёк из неё закладку в виде трезубца. Удивительно напоминая греческую букву «пси», птичью лапу – дверную ручку и символ власти морского бога, декоративный предмет казался пугающим. Пусть он является уменьшенной копией своего оригинального собрата, - но я заметил, что зубцы и ручка вовсе не плоские. Как он мог затеряться на страницах книги, которую я несколько минут назад держал в руках и не смог бы не заметить даже засушенное растение, положенное между листами?
Следующим жестом синей птицы стало вручение жезла Посейдона мне. Я, будучи не в состоянии понять происходящее, уже не предпринимал дальнейших попыток это сделать. Так и не узнав, для чего мне трезубец, - ибо птица не отвечала на вопросы, - я позволил надеть себе на глаза маску для сна из мягкой чёрной ткани, - наподобие той, которую использую сам для шаманских путешествий. Как это удалось Диву с его перепончатыми лапами вместо рук?
Я ощутил, как он схватил меня клювом за манжет и заставил поднять вверх руку с оружием богов. Я бы не смог выиграть у воздушного создания ни единого раунда по армрестлингу.
Пришлось подчиниться молчаливой команде птахи Чернобога, но при этом я подумал, как бы Хлое не попала под его горячее крыло.
Нечеловеческой силы посыл направил мой удар.
Я всё ещё надеялся, что от него никто не пострадает, но сомнения развеялись в тот момент, когда трезубец погрузился во что-то мягкое, и с моих глаз тут же сорвали маску.
Не могу описать тот ужас, который я испытал, когда увидел, что оружие подземных владык торчит из раны Хлое.
Сама она, казалось, была уже мертва.
Глядя на черты спящей красавицы, я невольно коснулся руками своего лица, словно желая удостовериться в их наличии на законном месте. Мне снова показалось, что она похитила их, а на месте своего носа, бровей, лба и губ с подбородком я обнаружу только пустую гладкую поверхность.
С моим лицом всё было в порядке, чего я не мог бы сказать о ключице Хлое, вокруг которой расплывалось красное пятно.
-Зачем ты это сделал? – задал я Диву вопрос, на который не надеялся получить ответ, и заспешил вон из комнаты, чтобы позвать на помощь. Даже если меня заподозрят в покушении на жизнь хозяйки дома, и я никому не объясню того, что тут в действительности происходило, главное – спасти Хлое.
Но Див пригвоздил меня к месту взглядом и не отпускал.
Он мысленно попросил меня подойти к ложу Хлое. Неведомая сила сомкнула мои пальцы вокруг рукояти трезубца. В следующий момент я совершил резкий рывок назад.
Оружие вышло из раны, которая, почему-то, стала зарастать на глазах.
Я перевёл взгляд на вилы, рассчитывая увидеть, что с них капает кровь, но на полу растекалась лужицей дождевая (или морская!) вода. Следов крови не было и в помине.
Не сплю ли я? Если учесть, что реальность часто воспринимается как сон, а сны бывают ярче реальности, то всё может быть, и я ничему не удивляюсь. Даже тому, что старинное зеркало поползло в сторону, как дверца гигантского шкафа, открывая проход и лестницу, освещаемую факелами. Последнее, что я в нём увидел – это отражение лисы, крадущейся через комнату…
Зеркало полностью спряталось в стене, и Див направился к проходу, оглядываясь на меня и приглашая следовать за ним.
Но как же Хлое?
Я развернулся и почти столкнулся с ней. Она сама, без моей помощи встала с кровати и прошла несколько метров.
У меня, как показалось, волосы были готовы выпрыгнуть из своих луковиц, - настолько пугающей неожиданностью стало её появление посреди комнаты. На ум пришло сравнение с Мореллой, восставшей из склепа.
Но её черты не стали застывшими, а взгляд отсутствующим. Вместо того чтобы впиться окаменевшей рукой в мою шею и задушить в отместку за только что совершённый не по своей воле удар, она заинтересовалась орудием метаморфозы, которое я сразу же передал ей. Будь что будет.
Хлое внимательно рассмотрела предмет, который держала в руке. Зубья не прямые, а чуть изогнутые, как символические языки пламени, и окрашенные в разные цвета:
Левый – в тёмно-синий, близкий к цвету ночного неба;
Правый – в тёмно-зелёный, как сосновые иглы;
Средний – в золотисто-жёлтый, словно клюв нашего гостя.
-Я видела где-то всё это, - сказала она.
На её предплечье болтался кусок пластыря от капельницы, растрёпанные волосы казались ещё пышнее, чем раньше. Глаза приобрели совсем иное выражение, чем то, к которому я успел привыкнуть. Они больше не смотрели внутрь себя, но казалось, что всё, на что направлен её взгляд, сжимается, как горящий лист бумаги, каменеет. Моё воображение рисовало превращение прядей её волос в огнедышащих змей, и я был рад, что этого не случилось.
-Хлое… Как вы… себя чувствуете? – только и сумел спросить я.
Она повернулась ко мне.
-Уже лучше, - услышал я ответ.
Возможно, мне это показалось, но от алого пятна на её левой ключице действительно пахло кровью. Чем ещё мог быть этот запах, совсем не металлический, а по-особому сладковатый? Только кровью. Это я знал наверняка, как и то, что она меняет оттенки запаха в зависимости от настроения.
-Нам пора идти, - сказала Хлое.
(Далее читать под Nine inch nails la mer (version) - http://www.youtube.com/watch?v=2Z8-KOpqx2w&feature=related)
Мы переступили через порог комнаты за зеркалом и начали восхождение по каменной лестнице, которая, казалось, была выдолблена в скале примитивными инструментами много веков назад. Факелы вместо электрического освещения – очередной каприз эксцентричной леди? Однако у меня сложилось впечатление, что всё на своём месте и по-другому не может быть.
Зеркало вернулось на своё место, как только мы оказались у подножья ступеней, не оставляя пути к отступлению.
Не уверен, что мой рассудок всегда кристально ясен. Возможно, мне нечего терять, - но и нечего делать в лабиринтах чистых логических догадок. По крайней мере, теперь, когда безумие, казалось, пропитало сам воздух старой башни.
Мы тем временем поднялись на чердак – я и шедшая впереди Хлое. Возглавлял процессию Див, но мне казалось, что её замыкает кто-то ещё. Мой слух улавливал едва различимые шаги с побряцываньем коготков по полу, словно за нами следовала собака, и в один момент я заметил блеск золотисто-рыжего меха в освещении живого пламени. Но приступ суеверия не дал мне обернуться.
Наверху оказалось довольно-таки темно. Стены деревянные или каменные, коридор прямой или петляющий – ничего не было возможности понять, словно маршрут чертился в моём сознании мелом на невидимой доске и в тот же момент стирался.
Мы остановились около двустворчатой деревянной двери, запертой на тяжёлый засов. Каждая из двух половинок дверей являла собой четверть круга, так что их соединение образовывало полукруг, сливавшийся плоским основанием с полом.
Хлое без видимых усилий открыла обе двери и пригласила нас войти.
-Это комната домового, - сказала она.
Я осторожно переступил через порог, не зная, какие сюрпризы меня ожидают.
Комната оказалась мансардой с потолком, сильно скошенным по направлению к единственному окну – круглому, разделённому тёмной деревянной рамой на четыре четверти, каждая из которых - слегка вдавленная посередине выпуклой стороны, что придавало четвертинке сердцевидную форму. Вся композиция напоминала четырёхлистный клевер.
Из мебели я приметил старинный, нарочито грубоватый табурет рядом с выполненным в такой же стилистике столом, стоящим прямо под окном и ничем не накрытым. На столе стояла стеклянная чернильница, и я был готов поклясться, что это один из редких образцов стиля арт-деко, сохранившихся с двадцатых годов прошлого века. К чернильнице прилагалось воронье перо.
С середины потолка на тяжёлой медной цепи свисала лампада, по форме имитировавшая газовый фонарь. Она озаряла комнату тусклым голубоватым светом, слишком похожим своим оттенком на цвет молнии, напугавшей меня. Обычно огни, зажигаемые в доме, светятся тёплыми жёлто-оранжевыми оттенками, непонятным образом ограждающими его обитателей от зеленоватых болотных огней и бледно-голубых молний. Здесь же, на месте слияния обиталища живых с миром духов, образовался портал между земной жизнью и миром сновидений.
Его портрет я заметил не сразу. Из тёмного угла хитрыми светло-карими глазами на нас глядел написанный во весь рост старичок в чёрном бархатном костюме, который я бы определил как парадную одежду знатного вельможи XVII века, жившего, вероятно, во Франции, хотя белый кружевной воротник являлся атрибутом испанской знати того времени. Иногда я путаюсь в датах... В тот момент историческая точность определения происхождения того, кто послужил моделью для портрета, возможно, была не так важна, поскольку, даже если костюм получился эклектичным, все его детали прекрасно подходили друг к другу.
А деталей внешности, придававших весёлому старцу сходство со сказочным существом, оказалось вполне достаточно. Чего стоит один только колпак – тоже чёрный в тон остальной одежде, но по форме напоминающий одновременно ночной и шутовской головной убор, чей круглый бубенец свисал на грудь, украшенную золотой цепью с кулоном в форме красного ромба! Данное обстоятельство я оставляю без комментариев, поскольку даже у меня ещё одна неожиданная встреча с этим символом вызвала состояние, схожее с оцепенением…
Холёные руки в перстнях, заботливо причёсанная и уложенная пышная седая борода, туфли с пряжками дополняли образ довольного жизнью аристократа. Чулки, которые должны были, по требованию этикета, быть белыми, оказались такими, однако, лишь наполовину: красно-белые полосы отвечали, скорее, образу кокетливых фей, но жизнерадостному гному это ничуть не портило настроение.
Я уже не удивился тому, что камень на цепочке домового – точная трёхмерная копия моего чертежа, хоть и уменьшенная. На моих глазах один к одному начинали складываться причудливые элементы пазла, и я не вмешивался в процесс, предпочитая наблюдать и запоминать.
Див первым подошёл к столу и непонятным мне образом выдвинул ящик, в котором покоилась ещё одна огромная книга, на этот раз в тёмно-зелёном переплёте.
Я так и не увидел процесс выдвижения ящика из стола. Не было неловкого поддевания ручки клювом, лапой или крылом, всё происходило словно само собой, почти бесконтактно. Я снова перестал на какое-то время воспринимать детали окружающей действительности.
-Ральф, пожалуйста, присядьте и подумайте, какой вопрос вы хотели бы задать домовому прежде, чем откроете книгу, - неожиданно обратилась ко мне Хлое, самой формулировкой поставив меня в тупик, - Но будьте осторожны: эта книга непростая.
-…Как и остальные тома, которые вы коллекционируете, - заметил я, присаживаясь на табурет.
Я знал, что мне следовало сначала усадить раненую женщину, но в тот же момент увидел, что она располагается в свисающем из невидимого крепления в потолочной балке сидячем гамаке. Эту невесомую конструкцию из тонких, но прочных нитей, похожих на паутину, я и не заметил раньше.
Див замер в позе статуи Тота, глядя на меня и написанный неизвестным автором труд.
-Там нет записей, - словно прочитав мои мысли, сказала Хлое, - Но есть иллюстрации. Продумав свой вопрос, открываете книгу наугад. Своего рода оракул.
Мне не пришлось долго мучиться с формулировкой. Я хотел знать, почему старуха, стрелявшая в Хлое, сделала это.
Прежде, чем открыть тяжёлый том, пахнущий морской тиной, на странице предполагаемого ответа, я снова взглянул на образ домового.
-У него есть имя? – спросил я.
Да, - ответила Хлое, - Его зовут Бенджамин, - по крайней мере, он так представился. Когда он считает это необходимым – покидает портретную раму и принимает вид молодого придворного кавалера XVIII века. Участвует в работах по дому, если хочет, – в основном, тех, что касаются перестановок мебели, требующих наличия пары сильных рук, или занимается садом. Он часто показывается Агате. Она, кстати, и написала этот портрет, увидев гнома во сне. Иногда он может подшутить над гостями, но беззлобно. А когда есть важные вопросы, на которые нет готового ответа, его можно спросить, он никогда не откажет в совете.
-Таким образом, мне следует что-то сделать и для него, - сказал я, - Негоже напрягать просьбами маленький народ, не предложив ничего взамен.
-Он сам подскажет.
Я открыл пахнущий тиной том и попал на разворот с картинкой, выполненной в коричневато-бурых тонах, словно старинное фото, тщательно скопированное с помощью пастели. Изображение на ней всадницы и появляющегося из леса кавалера на чёрном коне навевали ассоциацию со сказкой о Красной шапочке и Сером волке.
Это-то тут причём? – подумал я.
-Обмакните перо в чернильницу и капните водой на изображение, - сказала Хлое.
Я сделал, как она просила, недоумевая, почему в чернильнице – вода, как можно писать и, тем более, читать невидимые символы, не говоря уж о том, с какой целью заливать кляксами неплохие по художественному исполнению изображения…
Ответ пришёл тут же. Недоумение возникло по привычке, ибо то, что называется чудом в рациональном мире – нечто само собой разумеющееся в том мирке, которому я на самом деле принадлежу, но забываю об этом.
Капаю водой на изображение, и оно оживает, меняет цвет, перед глазами происходит действие короткометражного фильма. Более того, кино не только звучит, но и дышит. Звуки сопровождаются ароматами, ни единого неприятного оттенка запаха. Пастельный порошок, оживающий, переходя из фото коричных тонов в цветной фильм, идеально тонкая работа по выписыванию живым пластилином узоров на плоскости...
В качестве сопровождения фильма я услышал голос домового. Почему-то у меня не возникло сомнений, что он и никто другой обращается ко мне:
-Не удивляйтесь, это сон старушки. Он многое вам расскажет.
-Книга показывает только сны? – неожиданно для себя самого спросил я.
-Нет, не только. Но в снах чаще, чем где-либо ещё, можно увидеть суть человека без дневной маски.
-Что я могу сделать для вас? – спросил я.
-Беречь Хлое, - ответил домовой.
-Кажется, из-за меня у неё неприятности, - заметил я.
-Иногда беречь вовсе не означает ограждать от них…
Диалог вовсе не показался мне неуместным. Задумавшись над смыслом последних слов старика, я погрузился в просмотр ожившей кинокартины на страницах книги.
(Далее читать под White Bird - It's a beautiful day - http://www.youtube.com/watch?v=tmb69MdeJBc&NR=1)
Женщина средних лет провожает за ограду дома молодую девушку, отправившуюся в сторону далёкого большого города верхом на коне тёмно-гнедой масти. Судя по смутным очертаниям родового гнезда и одежде героев сна, его действие происходит в Средние века – не позднее, чем в XIII столетии.
Всадница держится уверенно и не обременяет себя тяжёлым багажом, взяв лишь необходимый минимум вещей, уместившийся в притороченных к седлу суминах. Едет одна, без провожатых и, как видно, без оружия.
Путь лежит через лес…
Кажется, девушка не боится ни диких зверей, ни разбойников. Она любит верховую езду и одиночество, а общество доброго коня вполне заменяет любую компанию.
Но лесная дорога полна сюрпризов. После того, как дом остался далеко позади, а до города ещё несколько часов пути, только тёмная чаща по обеим сторонам тропинки сопровождает путешественницу, напоминая расступившиеся морские волны, готовые в любой момент сомкнуться и поглотить её.
Вместо этого, однако, из зелёной пучины выныривает её обитатель: красивый молодой человек верхом на вороном коне.
По нему сразу видно, что он не из простолюдинов. Одет неброско, но с тем самым незаметным шиком, отличающим обладателей голубой крови и врождённого вкуса.
Он обращается к девушке с речью, и она останавливает свою лошадь, не углядев поначалу опасности. Они беседуют некоторое время, и всадница соглашается сделать привал. Ей невдомёк, что лесной принц потерял голову, как только увидел её. Куда только делись его учёность и хладнокровие! Но он не позволяет себе заходить дальше, чем велят нормы куртуазной галантности, - по крайней мере, пока.
Спешивается сам и подаёт руку даме. Попутчики отводят лошадей к ручью на водопой. Девушка достаёт из сумины расписной ковш и наполняет его водой, отпивает несколько глотков и передаёт своему спутнику. Молодой человек достаёт из дупла дерева изящно завёрнутую в листья дичь и разводит костёр, чтобы приготовить еду. Собранные девушкой ягоды дополняют трапезу.
Время летит очень быстро, и пора снова в дорогу. Встретятся ли они когда-нибудь ещё?
Девушка предвкушает новую жизнь в большом городе, даже не думая о том, что конечной целью пути вполне мог быть этот лес, эта поляна и человек, сидящий напротив. Её визави решается на отчаянный шаг: понимая, что может никогда больше не увидеть ту, что показалась ему настоящей феей, становится перед ней на одно колено и просит её остаться с ним… или хотя бы позволить ему сопровождать её всюду, куда бы она ни поехала. Он признаётся ей в том, что жизнь без неё уже не будет иметь для него смысла и обнимает обеими руками её колени, что, вероятно, и напугало девушку.
Бедный странствующий рыцарь… Вместо ответа он получил оплеуху, да такую, которой обычно не учатся девушки из благородных семейств, - если каким-то образом не находят возможность пройти курс рукопашного боя для амазонок.
Хрупкое создание подносит свои изящные кисти к ушам обожателя и хорошо отработанным движением оглушает его ударом обеими ладонями одновременно.
Лесной принц лишается чувств и падает к ногам девушки, которая отнюдь не бессердечна, но оказалась совершенно не готовой к такому повороту. Что-то подсказывает средневековой Красной Шапочке, что галантный Серый Волк – это её счастливый лотерейный билет, и она ещё пожалеет о своём поступке. Но что делать с волной незнакомых эмоций, которые грозят поглотить её, как две сомкнувшиеся над головой зелёные стены глухого леса? Её, должно быть, научили быть сильной и стоять за себя, но не научили слушать и понимать своё сердце, которое готово было выпрыгнуть из груди и оказаться на ладони малознакомого кавалера. Как можно допустить подобную глупость? А вдруг он негодяй, который испортит её, поломает ей жизнь? Разве важно то, что он вёл себя как джентльмен? В мире полно притворщиков.
Сердце пытается возразить и уговорить перепуганную амазонку поднять с земли жертву её ошибки и попросить прощения у того, кто с радостью простит ей всё что угодно – лишь бы не потерять её. Разве она уже не нашла то, что искала в пути? Что за лес без волков? В шкурах или в парче – неважно, только бы не угас огонёк в глазах, любующихся ею. Та половина путешественницы, которую называют тёмной, любит лесных хищников, но так называемая светлая сводит на нет все доводы чувств, традиционно неподвластных логике.
Амазонка вскакивает на коня и скачет во весь опор как можно дальше от того места, где она рисковала не принадлежать больше самой себе и своему трезвому рассудку. Но, как ни странно, её дорога идёт не прямо, к тому городу, куда она намеревалась попасть, а обратно – домой к маме. Мало ли других опасностей в пути? Нет, она лучше закроется дома на все замки и погрузится в религию.
Отдав конюхам взмыленную лошадь, несостоявшаяся путешественница запирается у себя в башне, никого к себе не пускает, ни с кем не разговаривает. Так продолжается месяцами.
Её мать не знает, горда ли она стремлением дочери посвятить себя служению высокому и чистому, или всё-таки огорчена тем, что явные и мнимые опасности не дали ей пройти путь до конца.
Иногда затворница подходит к окну и видит, что у подножья башни уже не первый год коротает время под дождём, снегом и зноем её лесной кавалер. Измождённый, усталый и несчастный, он каждый день становится под окнами её кельи и поёт ей серенады, но она не желает его слушать.
На стене в дальнем углу более чем скромно обставленной комнаты висит арбалет, и суровая амазонка всё чаще бросает на него взгляды. Что если раз и навсегда покончить с тем, кто не даёт ей покоя и убить вместе с ним бесконтрольные и потому страшные чувства, не поддающиеся объяснению? Она ведь будет выглядеть глупо, если даст им волю, да и её поклонник может разлюбить её, как только добьётся, наконец, взаимности. Нет! Главное – всегда быть на высоте, оставаться хозяйкой положения и никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволять себе выглядеть жалкой и беспомощной.
Серый Волк снова запел свою лунную серенаду, а Красная Шапочка тем временем сняла со стены арбалет, чувствуя себя кардиналом, обязанным преподать урок мятежникам…
Изображение потускнело и застыло, запечатлев полубезумную женщину в рубище, направившую стрелу из башенной бойницы в того, кто пел и танцевал для неё посреди внутреннего двора замка.
Не требовалось быть дипломированным психоаналитиком, чтобы, сопоставив факты о ранней юности старушки и её сон, прийти к очевидному выводу. В лице лесного принца выступает её заживо похороненный талант. Я знаю по себе, насколько пугающим бывает вдохновение. Ты идёшь у него на поводу в неизвестном направлении и принадлежишь ему целиком и полностью. Ему нужен ты весь и вся свобода, которую ты только можешь предоставить. Не все готовы к этой встрече с чистым безумием…
Я оторвался от своих мыслей, слившихся со страницами книги, и поглядел в сторону Хлое. Она, казалось, уже давно прочла увиденное мною.
-Вы можете задавать и другие вопросы, Бенджамин ответит, - сказала, качаясь в гамаке из паутины, невозмутимая кицуне. – Вы ведь хотели ещё кое-что узнать, не так ли?
Это правда. Я как раз задумался, сможет ли книга, наполненная образами обо всём на свете, показать мне моего предка-пирата таким, каким он был на самом деле, пролить свет на смутные детали его биографии. Но это можно сделать и потом...
Я не совсем понимал, почему для исцеления от пулевого ранения следует в ненастную ночь лезть на крышу. То есть совсем не понимал этого, хотя и ничему не удивлялся. Разве нуждаются в осмыслении картины Сальвадора Дали? Разве они не способны и без этого производить перестановки в интерьерах душ смотрящих?
-Хлое, мне кажется, что нам следует сделать перерыв и вопрошать духов позже, когда вам действительно станет лучше. Мой вопрос может подождать, - сказал я.
Лиса усмехнулась и покачала головой:
-Меня тронула ваша тактичность, но не беспокойтесь. Разве вы не поняли, что удар трезубцем – это и есть лечение?
-Должен признаться, что это осталось непонятным, - ответил я.
-Не всегда важно понимать, как устроен механизм, чтобы он работал, правильно? – сказала она.
Вопрос был явно риторическим. Я не знал, что добавить.
-Мы выйдем на крышу чуть позже. Эта гроза – надолго, - продолжала Хлое.
-Почему вы хотите, чтобы я знал ответы на свои вопросы? – непонятно зачем спросил я её.
-Вот этого даже я не могу вам объяснить, - ответила она и улыбнулась.
Див сделал взмах своими гибкими крыльями и тут же оказался рядом со мной. Заглянул мне в глаза и легонько постучал длинным клювом по обложке книги, словно приглашая меня снова открыть её.
(Далее читать под Midnight Syndicate - Soliloquy - http://www.youtube.com/watch?v=XiXFm5M44pg&feature=related)
Я вспомнил уцелевшие в семейном архиве письма, рисунки, вырезки из газет более чем двухсотлетней давности – всё то, что могло помочь воссоздать если не в памяти, то в воображении портрет моего предка. Открыл наугад книгу и ничуть не удивился тому, что страницы казались отсыревшими.
Рисунок, выполненный в уже знакомой манере «пастель-сепия», тщательно документировал каждую деталь застывшей фотографии, достигшей моих глаз как послание из тех времён, когда о фотоискусстве ещё никто не слышал.
На грот-мачте быстроходного шлюпа развевался чёрный флаг, на котором был изображён человек в шляпе, пьющий за здравие со скелетом.
Я обмакнул перо в чернильницу, и на этот раз она оказалась наполненной кровью. Но алая густая жидкость со сладковато-металлическим запахом тут же растворилась в плеске волн, бившихся о борт небольшого судна.
Матросами разных вероисповеданий и национальностей, вооружёнными до зубов, командовал человек в кроваво- красном камзоле, опоясанном такого же оттенка широким шарфом, за который заткнуты пистолеты. Из-под треуголки выбились две пряди тёмных волос.
На борту шлюпа ближе к носовой части красовалось его имя: “F O R T U N E”.
Каждая буква вырезана из устойчивого к разрушительному действию морской воды и корабельных червей дерева и покрыта такой же алой краской.
Бартоломью Робертс, иначе известный как Чёрный Барт, атаковал 150 рыболовецких и 22 торговых судна, стоявших на якоре в порту бухты Трепасси, Ньюфаундленд.
Шестьдесят пиратов и десять пушек против тысячи двухсот обитателей порта и сорока орудий! Никто даже не оказал сопротивления, а капитаны нескольких кораблей обратились в бегство. Робертс, очевидно, внушил ужас своим внезапным появлением, и подкрепил впечатление игрой музыкантов, никогда не покидавших его судно и выступавших по первому требованию в любой день, кроме воскресенья.
Трубы, литавры и струнные инструменты продолжали насыщать воздух июньского утра 1720 года звуками близкой победы для пиратов и поражения – для застигнутых врасплох капитанов судов.
Всего несколько залпов из пушек понадобилось для того, чтобы обратить в панику всех, кто находился в тот момент как на берегу, так и на палубах кораблей. Трудно объяснить, почему, явно уступая по количеству людей и вооружению, пираты вселили такой страх, едва успев появиться в зоне видимости.
Пожалуй, только один человек в целой бухте не поддался панике.
Молодая женщина во все глаза глядела, как один за другим вспыхивали стоящие на якоре суда, как с них бежали люди: кто прыгал в воду, кто метался по палубе и, в конце концов, с поднятыми руками признавал себя пленным.
На берегу люди поспешно садились в повозки и замахивались плетьми на лошадей; некоторые вскакивали в сёдла и мчались прочь от берега, не обращая внимания на женщин с корзинами, наполненными различной снедью, купленной на расположенном в двух шагах рыбном рынке, и плачущих детей.
Издалека было трудно разглядеть смуглое лицо капитана пиратского шлюпа, но девушка моментально поймала взгляд больших глубоко посаженных глаз.
На берег её привело вовсе не романтическое предвкушение: она пришла топиться. Да и в свои почти тридцать лет она вряд ли уже могла считаться молодой женщиной. Однако её расстраивало не столько отсутствие мужа и детей, сколько необходимость идти под венец для сохранения собственной жизни. В те дни, хотя печально известный зверствами инквизиции XVII век давно миновал, некоторых непохожих на других женщин всё ещё обвиняли в колдовстве. Гвен Гессл была виновата только в том, что хорошо разбиралась в травах, умея с помощью разных настоев вылечить болезни, не поддававшиеся усилиям обычных врачей. Определять различные виды трав её научил отец – учёный, создавший целую энциклопедию дикорастущих растений на основе своих зарисовок с натуры. Мать Гвен играла на нескольких музыкальных инструментах и часто проводила домашние музицирования.
На свою беду, девочка из хорошей семьи оказалась довольно разборчивой и в том, что касалось её личной жизни. Но объясняла она это весьма странно: Гвен однажды сказала матери, что дерево черёмухи, соцветия которой она накануне заварила в чае, во сне разговаривало с нею. Она увидела себя стоящей под тем самым деревом. К ней приближался кто-то, одетый в ярко-алый камзол с поясом.
Дождись его, - сказало дерево.
Если бы это был единственный сон, то юную травницу, вероятно, охватили бы сомнения. Но она часто сама пробовала настои, изготовленные для лечения разных хворей, и ложилась спать. Просыпаясь, Гвен уже знала, какой именно режим лечения и диета нужны тому или иному больному. Во сне отвар мог рассыпаться на множество цветков, оборачиваться змеёй или принимать вид гнома или эльфа. Маленький народец делился с ней секретами медицины, забытыми в мире людей.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения суеверных местных жителей, стал инцидент с супругой священника, чью жизнь целительница спасла благодаря своему умению слышать голоса духов растений.
Пациентка Гвен ждала второго ребёнка и знала, что не переживёт его появления на свет. Врачи предупреждали, что у неё слишком слабое здоровье. Первые роды были ужасны. Женщина мучилась двое суток, и ребёнок родился мёртвым. Узнав, что беременна во второй раз, решила, что лучше пожертвует собой, чем избавится от нерождённого младенца. Вездесущая общественность молча одобряла этот шаг, вполне согласующийся с нормами христианской морали. Но так не думал её бедный супруг, который, невзирая на свой сан, всё же любил свою половину.
Узнав о способностях травницы, он тайно обратился к ней за помощью. Гвен не отказала нуждающемуся и посоветовала его жене заваривать листья дикой малины, растущей на кладбищах. Особенно важно было пить отвар постоянно в последние дни и часы ожидания ребёнка.
Пастор ужаснулся, услышав, что ему и супруге придётся ходить на кладбище и собственноручно рвать листья с кустов, растущих возле могил.
Гвен объяснила ему, что растения, пустившие свои корни в местах последнего пристанища смертных, имеют особую силу, потому что впитывают жизненный опыт похороненных людей, в том числе тот опыт, о котором сами покойные не имели ни малейшего понятия. Это всё то, что имеет отношение к знаниям, полученным во сне, или в качестве d;j; vu, или непонятно откуда пришедшему инстинктивному пониманию того, как следует себя вести в той или иной жизненной ситуации.
Но, видя, что священник колеблется, травница решилась на акт доброй воли, который впоследствии погубил её: она согласилась сама собирать зелёное лекарство и передавать завёрнутые в узел листья в дом болящей через посыльного.
Через несколько месяцев в семье пастора появился первенец. Его супруга горячо благодарила Гвен за помощь, потому что произошло настоящее чудо: мальчик не только родился здоровым, но и не причинил вреда своей матери. Супруга священника вспоминала всю оставшуюся жизнь, насколько всё прошло легко и безболезненно. У неё даже не было повода испугаться, а приглашённая повитуха сказала, что роды ещё не начались, потому что иначе женщина выглядела бы мученицей. Каково же было её удивление, когда на следующий день она узнала, что у обречённой на ужасную смерть женщины родился красивый и довольно крупный малыш, сама она бодра и счастлива как никогда раньше, и более того – вспоминает появление на свет младенца как что-то приятное и радостное!
Слухи разлетелись по деревне моментально, вызвав целую волну негодования, зависти и разочарования. Многие женщины заранее предвкушали, как они будут судачить о незавидной доле безвременно скончавшейся бедняжки. На фоне печального события, подобного этому, их собственные муки и последующие безрадостные дни, наполненные заботами о больных детях и равнодушием супругов, показались бы вполне нормальной жизнью.
Посыльный оказался вполне сговорчивым малым и за небольшую сумму разболтал то, что он знал, а именно что девица Гвен Гессл передавала ему свёрток, который он доставлял в дом священника. Однажды он из любопытства заглянул внутрь и увидел листья малины.
Ещё несколько человек, видевших, как Гвен ходила на кладбище и занималась сбором трав возле могил, тоже решили замолвить своё слово.
Жители деревни не решались напрямую обвинить пастора и его супругу в сношениях с нечистой силой и обратили весь свой гнев на целительницу, представив её пациентов жертвами колдовства.
Девушка и её семья остались одни перед лицом опасности.
Когда к ним в дом нагрянули посыльные от окружного судьи, незамедлительно арестовавшие Гвен, никто из соседей не решился заступиться за травницу, которую все вокруг называли не иначе как “medicine woman”. Отец и мать целительницы, оказавшие сопротивление приставам, были избиты прикладами ружей, и дочери даже не дали возможности оказать им первую помощь.
В одночасье талантливая девушка оказалась в тюрьме, оторванная от близких и обвинённая в чёрной магии.
В зал суда её ввели задом наперёд, со связанными за спиной руками. В те времена ещё бытовало поверье, что ведьма не должна встречаться глазами ни с кем из тех, кто будет её судить – по крайней мере, не раньше, чем все собравшиеся увидят её затылок. Помимо этого считалось, что женщины, уличённые в сношениях с нечистой силой, неспособны плакать.
Гвен не пролила ни слезинки, когда в качестве испытания зачитали главу из библии. Это вовсе не означало, что она в принципе не могла горевать. Однако далеко не всегда, в отличие от большинства женщин, она заливалась горючими слезами. Когда же ситуация казалась безнадёжной, она окончательно теряла способность плакать. Вместо этого она могла лишь думать, как с достоинством выйти из положения.
Судья, джентльмен почтенного возраста, недавно овдовевший и обладающий достаточным количеством средств, чтобы пользоваться ими для достижения своих целей, не считал нужным обременять себя нормами морали. Увидев, что «колдунья» молода и красива, он воспользовался коротким перерывом между заседаниями и незамедлительно предложил ей сделку: либо она выходит за него замуж, и адвокаты пускают в ход всё своё красноречие, чтобы оправдать обвиняемую, либо – увы, ей грозит длительное тюремное заключение, которое, вероятно, заменят сметным приговором.
Гвен отказалась от предложения судьи, но попросила исполнить её последнее желание: позволить ей прогуляться по берегу моря.
Это вызвало смех у тюремщиков, решивших, что она тронулась рассудком.
На следующее утро, проводив пленницу до бухты, двое охранников оставили её на берегу, уверенные, что она никуда не денется, и засели в ближайшем кабаке за кружкой пива. Они могли не торопиться: судья сказал, что Гвен может любоваться морем несколько часов подряд, если желает. Возможно, мысль о том, что она видит водные просторы и дышит вольным воздухом в последний раз, заставит её изменить своё решение.
(Далее читать под Nox Arcana - Black Sails - http://www.youtube.com/watch?v=rDb2wvtDRQg&feature=related)
Бесцельно, казалось бы, бродя по скалистой кромке у воды, девушка искала подходящий камень. Самодельная верёвка, которую ей удалось смастерить из порванного на полосы материи передника, ждала своего часа. Но облюбовать булыжник идеального веса и формы так и не удалось. В бухте началась паника, и её тюремщики одними из первых выскочили из харчевни и пустились наутёк, забыв о своей работе.
В течение нескольких минут всё было кончено. Городок полностью принадлежал пиратам.
Гвен продолжала стоять у воды. С корабля, шедшего под чёрным флагом, спустили шлюпку, и капитан причалил в ней к берегу в полном одиночестве, не взяв с собой никого в качестве охраны.
Обратившись к девушке, он пригласил её в качестве гостьи на палубу «Фортуны». Для тех, кто знал Бартоломью Робертса, такой поступок выглядел немыслимым. Женщина на корабле – прямой путь на необитаемый остров с флягой рома и пистолетом, заряженным одной-единственной пулей. Иногда, для простоты, матросу, который провёл подругу на корабль, могли пустить пулю в лоб на месте.
Травница приняла приглашение.
Ступив на палубу пиратского судна, она увидела раненых. Никто не был серьёзно покалечен, и, тем не менее, она решила, что им необходимо помочь. По её просьбе на берег направили юнгу, чтобы собрать несколько описанных ею растений.
Тем временем капитан угостил её собственноручно заваренным чаем с фруктами, и задал вопрос, кто она, откуда и почему не сбежала вглубь материка вместе с остальными горожанами. Тон, с которым он говорил о местных жителях, и едва заметная презрительная усмешка на его лице заставили Гвен с горечью признать, что сама земля, увидевшая её появление на свет, и бессловесные растения, понимали её больше тех, кто нарёк себя владыками природы.
Люди, населявшие её родной город, решили, что она для них – чужеродный элемент, несущий угрозу привычному ходу событий. Пусть не всё шло гладко, зато жизнь казалась понятной и предсказуемой. Большинство боится того, что кажется нелогичным…
Она поведала капитану Барту свою историю.
Он покачал головой и сказал, что может предложить ей другую сделку: отправиться в плавание в качестве гостьи на его судне и лечить раненых – если, конечно, она согласится. И никто, включая его самого, не в праве требовать от неё особого расположения.
Прежде, чем Гвен успела что-либо сказать в ответ, на палубу втащили до смерти перепуганного человека. Его волокли двое матросов, подхватив под руки. Пленный отбивался и постоянно повторял что-то про богатый выкуп, который гарантирует пиратам, если его отпустят.
Девушка моментально узнала судью.
Робертсу также не стоило труда догадаться, кто перед ним. Достаточно было поймать взгляд мисс Гессл.
История не сохранила имени обидчика, но книга приоткрыла забавный эпизод.
Как известно, Чёрный Барт заставлял пленённых важных чиновников прислуживать себе за столом. Но судья был удостоен особой чести.
Прежде всего, Робертс обратился к Гвен с вопросом:
-Сударыня, что бы вы хотели, чтобы этот человек сделал для вас? Я гарантирую, что для него нет ничего невозможного.
Единственным желанием девушки являлась неприкосновенность её родителей.
-Вот этого я обещать не могу, - сказал капитан. – Взгляните в эти бегающие глазки! Как только моя флотилия снимется с якоря, ваши родители снова подвергнутся опасности. Мы поступим по-другому. Где ваш дом?
В ту же минуту люди были посланы в деревню Гвен, и, некоторое время спустя, вернулись вместе с её родителями, наспех собравшими скромный багаж.
Бартоломью Робертс решил, что на его корабле найдётся отдельная каюта для Гвен и её семьи. Оставлять их на суше без своего личного присмотра ему не хотелось.
Но сначала Гвен обработала их раны и ссадины, а Робертс усадил за стол и угостил щедрым обедом.
После того, как все, включая его самого, выпили по чашке крепкого чая, он снова приказал ввести судью в капитанскую каюту, где проходила трапеза.
Отец девушки вскочил со стула, сжав кулаки, но внял просьбе Робертса сдержаться. Мать Гвен расплакалась.
-Мои гости устали после трудного дня, - сказал судье Робертс, - Их башмаки запачканы грязью … Я думаю, господин судья, что ваша прямая обязанность – служить людям. И если уж вы оказались не в состоянии отстаивать интересы ваших подопечных, позаботьтесь хотя бы о собственных…Я настаиваю на том, чтобы вы привели в порядок обувь моих уважаемых гостей. В противном случае вы будете болтаться на рее, а ваши сапоги полетят за борт, поскольку покойнику они не нужны!
По знаку Робертса принесли всё необходимое для наведения лоска на обувь.
И судья, боясь за свою жизнь, вычистил ботинки Гвен и её родителей.
Капитану никогда не приходилось повышать свой тихий от природы голос или потоком изрыгать ругательства. Когда он говорил, воцарялась тишина, и ни у кого не возникало сомнений в прямой взаимосвязи между его словом и делом.
Окончание выполнения судьёй работы чистильщика обуви было встречено дружным хохотом, свистом и насмешками пиратов.
-Теперь самое время отправляться домой! – сказал Робертс. – Хотя удивительно, насколько хорошо вы справились с новым заданием. Право, вам не стоило становиться судьёй и зарывать в землю ваши истинные таланты.
Новый взрыв смеха последовал незамедлительно. Чёрный Барт приобрёл известность не только храбростью и высокой степенью мастерства в навигации. О его язвительном красноречии было хорошо известно в большинстве портовых городов Атлантики, а также далеко за их пределами – в Северной и Южной Америке, и даже в Европе. Владельцы торговых судов, захваченных пиратами, предлагали огромные суммы денег за его поимку - по крайней мере, те из них, кто не был разорён окончательно и мог предложить солидное вознаграждение.
Известны факты написания Робертсом насмешливых писем в адрес как тех, кто охотился за его головой, так и будущих объектов атак его флота. Так, в одной записке он отметил, что только неблагоприятный ветер удерживает его от нападения.
Судье было уготовано ещё одно испытание: между бортом «Фортуны» и пристанью проложили узкую планку, по которой он должен был пройти и не упасть в воду. Но упитанность и пережитый испуг - неважная комбинация для сохранения равновесия, и, едва ступив на бревно, бывший влиятельный горожанин кубарем полетел в воду и добирался до берега вплавь.
Бартоломью Робертс вытащил из-за пояса один из своих пистолетов и прицелился в голову отчаянно гребущему человеку.
-Оставьте ему жизнь, - попросила Гвен.
Капитан усмехнулся и убрал пистолет, заметив, что в этом городе не нашлось бы никого, кто бы не отправил его на виселицу, если бы смог захватить в плен.
-Ваша доброта, сударыня, работает против вас, - сказал он, - Многие не заслуживают пощады, и было бы лучше пристреливать их на месте.
На следующее утро сразу после восхода солнца раздался залп из всех пушек «Фортуны». Незамедлительно на борт заспешили люди, ночевавшие под стражей на кораблях, захваченных накануне. Они выглядели весьма растерянными. К ним тут же подошёл кок и приказал двоим-троим следовать за ним на камбуз. Ещё нескольким вручили мётлы и вёдра с водой, дав задание подметать и драить палубу.
Новоприбывшими оказались капитаны судов, стоявших накануне на якоре. Робертса настолько покоробила их трусость и нежелание защищать свою собственность, что он велел им прислуживать себе на «Фортуне» до тех пор, пока ему не заблагорассудится покинуть бухту Трепасси. В случае неявки любого капитана для выполнения самой грязной корабельной работы его судно обещали спалить в тот же час. Ни у кого не возникло сомнений в серьёзности намерений Чёрного Барта, и работа кипела вовсю.
Вопреки своему обычному распорядку, Гвен спала как убитая, и утреннее солнце не разбудило её. Она не слышала, как новые слуги Робертса выливали за борт помои, гремели посудой и отскребали грязь от поручней. Даже предшествовавший утренней уборке залп из пушек не потревожил её крепкий спокойный сон, - впервые за много дней и ночей, проведённых в тревоге за себя и своих близких.
Бартоломью Робертс, известный также как «Пират, любивший чай», собственноручно заварил для Гвен редчайший китайский белый сорт, предназначавшийся для правящей элиты. Через своего первого помощника он передал в каюту девушки и её родителей серебряный чайный сервиз и восточные сладости, позаботившись также о завтраке, который состоял из свежего хлеба, овощей и густого рыбного супа.
В изящной миниатюрной вазе благоухал последний штрих, дополнявший изысканный натюрморт на огромном подносе: цветущая веточка черёмухи. Только одно дерево в этих краях цвело так нетипично поздно – то, которое первым заговорило с Гвен, открыв её талант целительства.
Экзотический чайный аромат, смешанный с давно знакомым цветочным, проник в сон травницы, успев ей шепнуть, что теперь она дома.
В тот же день, однако, ей и всей команде пришлось перенести свои пожитки на борт бристольской бригантины, занявшей почётное место «Фортуны». Корабль экипировали шестнадцатью пушками.
Пополнив свою флотилию несколькими трофейными судами и восстановив силы для новых приключений, в последних числах июня 1720 года Бартоломью Робертс покинул бухту. Все корабли, оставшиеся в Трепасси, были им сожжены.
Что-то подсказывало Гвен, глядевшей на дымное марево, что ни в этот город, ни даже на этот материк ей больше не вернуться. И, почему-то, внутри не было места сожалению. Да, она запомнит свои любимые деревья, небо, серое большую часть года, их старый дом. Но привычный мир в одночасье стал для неё чужим, рассыпавшимся на ничем не связанные поблекшие куски, как скорлупа прошлой жизни.
(Продолжение следует).
Ego Trip 1
© Copyright: Ника Бриз, 2009
Свидетельство о публикации №209091600373
Свидетельство о публикации №209091600373
Рецензии