Козюлина любовь

               

    В одном большом городе жил маленький человек Козюля Микроб. Был бы он самым обычным Козюлей если бы на макушке у него не росли  маленькие рожки. Хорошо, хоть маленькие. Если бы рожки были большими, было бы не очень красиво, даже, наверное, немного страшновато. А так вроде ничего – сам Козюля маленький и рожки маленькие, даже как-то симпатично.
 
    И случилось с Козюлей то ли счастье, то ли несчастье – полюбил он большую красивую женщину Сильву Ядрёнакорень. Сильва работала в магазине «second hand» и Микроб всегда  покупал у неё детские дешёвые шапочки, чтобы прятать свои рожки. Сильва была, пожалуй, единственной женщиной, которая любила и жалела Козюлю. Сядет, бывало, большая красивая Сильва перед маленьким Козюлей на корточки, долго смотрит на его маленькое лицо, гладит его маленькие рожки и горько плачет, то ли от любви, то ли от жалости.
   Микроб робко, как умел, утешал женщину: доставал из кармана замусоленный носовой платок и старательно вытирал насухо розовые Сильвины щёки.
    - Отчего ты плачешь, Сильва Ядрёнакорень? – спрашивал он у женщины.
    - Я не плачу, Козюля Микроб, - отвечала Сильва, - я смеюсь.
И она действительно начинала смеяться. И Козюля тоже смеялся. Но больше всех смеялся Андрюша Ишвецижнец, муж Сильвы:
    - Ах, ты опять здесь, маленькая вонючая скотина! – как всегда неожиданно появлялся он в дверях магазина, хватал Козюлю за рожки, вышвыривал в окно и хохотал, и Сильву заставлял хохотать. Сильве было жаль Козюлю и ей совсем неохота было хохотать, но она не смела перечить Андрюше и хохотала.
    В эти минуты Козюле не хотелось жить. Ему хотелось убить Андрюшу и плюнуть в красивый белозубый рот Сильвы. Но он не мог это сделать, потому что сильно боялся Андрюшу и столь же сильно любил Сильву. Вот если бы я был большой и у меня были бы большие острые рога, я бы убил Андрюшу рогами и женился бы на Сильве Ядрёнакорень, - думал Микроб, плача по ночам в подушку. Плача, он шёпотом ругал свою мать Павлину Микроб за то, что уехала, бросила его одного.   

    Павлине повезло в жизни немного больше, чем её сыну: она была большая и у неё не было рожек. И отец Козюли был большим и безрогим. Но хоть и большим он  был, а совести у него было совсем мало, а может, и вовсе не было. Потому что когда Козюля родился, он сказал Павлине:
    - У меня, такого большого и красивого, не мог родиться маленький рогатый урод.
И ушёл.
    Павлина тоже сначала не хотела жить с Козюлей-уродом. Но в роддом приехал какой-то умный доктор из далёкой страны и сказал Павлине:
    - Если мы отрежем мальчику рожки, он умрёт. Решай, Павлина Микроб: или ты забираешь своего детёныша, или мы увозим его  в  чужую страну для опытов.
    Павлине стало жаль своего маленького козлёнка, и она ответила:
    - Он ведь не виноват, что у него рога, и тоже хочет жить. Не надо его для опытов, он же такой маленький, он умрёт от опытов, - сказала она и забрала Козюлю домой.

    И стали они жить вдвоём с Козюлей тихо и незаметно.
    Сначала Павлина пыталась «вытянуть» Козюлю, как ей посоветовала одна старая знахарка бабка Короста. Бабка тянула Козюлю за голову, а Павлина – за пятки. Малыш плакал, но Короста не сдавалась: приходила к Павлине каждый день, как на работу. Они выпивали по сто граммов водки для вдохновения и вытягивали мальчика. За каждый «сеанс» Короста брала по три рубля.
    Но Козюля никак не вытягивался, только плакал, с каждым разом всё горше и горше. И материнское сердце не выдержало:
    - Нет, нет, нет, - сказала Павлина Коросте, когда та в  очередной раз пришла «лечить» мальчика, - не тронь моего козлёнка, своего заведи и делай с ним, что хочешь. Уходи! Уходи  восвояси!
    Обиделась Короста, и ушла восвояси.

К семи годам Козюля всё же подрос до семидесяти пяти сантиметров и Павлина повела его в школу.
    - Ах, какой милый мальчик-с-пальчик, - сказала учительница.
    Козюля и вправду был очень милым: белые волосики топорщились в разные стороны так, что рожек на первый взгляд и незаметно было, только со второго взгляда заметно. Глазки тоже топорщились, и тоже в разные стороны – правый глазик смотрел влево, а левый – и вовсе вправо. Губки – сандалии, бровки – коромыслом, лицо - домиком.
Учительница погладила ребёнка по головке и упала в обморок. Когда очнулась, сказала:
    - У нас тут школа, а не зоопарк!
    Рассердилась Павлина, плюнула на школу и сказала Козюле, чтобы он тоже плюнул. Оплевали они вдвоем всю школу сверху донизу: Павлина сверху плевала, а Козюля – снизу. Оплевали и успокоились.

    Павлина показала сыну кое-какие буквы и научила его считать деньги. Днём она читала Козюле букварь, а по ночам мыла полы во всех близлежащих домах, чтобы покупать еду и книжки. Просто приходила в подъезд и мыла. Помоет-помоет, потом ходит мимо квартир и громко так, ненавязчиво говорит:
    - А я  ведь вам, засранцам, полы вымыла. Так дайте мне хоть немного денег.
    - А мы тебя просили? – ругались жильцы и выворачивали карманы, демонстрируя свою неплатёжеспособность.
    Денег, конечно, давали, но не все и немного.  Когда не хватало денег, Павлина брила сыну головку, чтобы видны были рожки, сажала его в корзинку для грибов и шла по городу с плакатом «Помогите Козюле, о, люди добропорядошные!»
    Люди ведь на свете не только злые и жадные бывают, бывают незлые и не жадные. Вот те, которые не жадные, те и не жадничали. А те, которые жадные и злые, гнали Павлину с мальчиком подальше от своих бесстыжих глаз.

    Так они и жили. Когда Козюле исполнилось восемнадцать лет, Павлина сказала:
    - Руки-ноги у тебя на месте, деньги считать умеешь. Я отдала тебе почти все свои лучшие  годы, и теперь хочу устроить свою, ещё не старую молодость.
   -  Как же, мама, я один останусь? – забегал, запаниковал Козюля, - я же умру.
   - Нет, ты не умрёшь! Ты хоть маленький, вонючий и рогатый, здоровья в тебе навалом, на три жизни хватит!
    Сколько Козюля  ни плакал, сколько ни уговаривал мать не оставлять его, даже притворялся мёртвым, Павлина не изменила своего решения:
    - Так будет лучше для тебя, пора уже начинать жить по-человечески и учиться самому принимать решения. Иди, работай! - твёрдо сказала мать.
    И уехала. К своему давнему возлюбленному старшему стрелочнику Григорию Писсюгге на станцию Дудки.
    Козюля остался один.

    Сначала он впал в депрессию. Лежал целыми днями на кровати или бродил по городу, собирал бутылки и плакал. Вот тогда и увидела его из окна своего магазина Сильва Ядрёнакорень.
    - Зачем ты плачешь, малыш?
    - Как же мне не плакать, вокруг все – люди как люди, а я маленький вонючий козёл.
    - Не такой уж ты и маленький, - Сильва подошла к нему поближе и принюхалась, - и совсем не вонючий.
   - Я - маленький рогатый урод, все так говорят.
   - Даже если ты и урод, так ведь уроды – они ведь тоже люди. И если ты перестанешь реветь и начнёшь совершать поступки, ты обязательно вырастешь, хотя бы в своих глазах. А если ты будешь чувствовать себя большим человеком, тогда и люди вокруг почувствуют это, – сказала Сильва.
    С Козюлей ещё никто и никогда так душевно не разговаривал. Он перестал реветь и ответил:
   - Ты права, о, мудрая женщина. Пойду-ка я, поищу-ка я работу!
   
    Работу Козюля нашёл быстро. Взял его к себе местный предприниматель,  итальянец Дрында Устрицци. Работа была несложная - подглядывать за покупателями в магазине «Мир всяких мелких посуд». Раньше Дрында никак не мог уследить за наглыми домохозяйками - воровали страшно. Но с тех пор, как в его магазине появился  подглядывальщик Козюля Микроб, кражи прекратились.
    Рабочим местом Козюли была небольшая коробка в углу, а в коробке два отверстия для глаз. Возьмёт какая-нибудь бессовестная домохозяйка ложку или вилку, положит в карман, а Козюля тут как тут: выпрыгнет из коробки, выставит вперёд свои рожки, и пропадёт у домохозяйки охота воровать чужие посуды.
    Дрында Устрицци платил Микробу немного, но от души. Да Козюле и не надо было много. Главное - у него была крыша над головой, и была любовь – Сильва Ядрёнакорень.


  Однажды  Андрюша Ишвецижнец зашёл в магазин к Сильве как раз в тот момент, когда Сильва угощала Козюлю пирожным. Козюля сидел, весь в белковом креме, по самые рожки, а Сильва вытирала его рогатую головку махровым полотенцем и весело смеялась. На сей раз Андрюша не стал трогать Козюлю, он только слегка оттолкнул его  и огромным огненно-красным кулаком ударил бедную Сильву по голове. Из головы женщины потекла кровь. Но Сильва даже не закричала, только тихо сказала Микробу:
    - Беги отсюда, Козюля.
И Козюля побежал. В аптеку.
    - Дайте мне какие-нибудь витамины, чтобы рога выросли, - плача и заикаясь, попросил он толстую тётку-провизоршу в окошке.
    Но тётка же не знала, для чего маленькому человеку понадобились большие рога, и рассердилась:
     - Ишь, змеёныш, издеваться вздумал над бедной женщиной! Пшёл вон!
И Козюля  пшёл вон, потому что Козюля Микроб был кротким и послушным.
Заметался он, заревел, стал хватать прохожих за руки и за ноги. Но никто не захотел его выслушать. Подбежал к милиционеру:
    - Спасите Сильву! Спасите Сильву Ядрёнакорень.
   Но милиционер засмеялся и пнул его под зад.
   Поднялся Козюля, стряхнул со штанов милицейский пинок, вытер слёзы.
    - Что же там делает моя Сильва? Пойду-ка я, посмотрю-ка я, - встревоженно прошептал Микроб милиционеру, и пошёл обратно к Сильве.
 
    Дверь в магазин была заперта. Сильва сидела у окна и ела яблоко. Козюля постучал в окно:
   - Открой же мне поскорее, Сильва Ядрёнакорень.
Сильва впустила Козюлю, отдала ему огрызок яблока, и заплакала.
    - Ты опять плачешь, Сильва Ядрёнакорень, - спросил Козюля и достал носовой платок, чтобы вытереть слёзы любимой женщине.
    - Не надо, Козюля, убери платок, - ласково сказала Сильва, - лучше посмотри, кто это там лежит в углу?
    В углу на куче секондхендовской одежды лежал Андрюша с закрытыми напрочь глазами.
    - Андрюша умер? – испугался Козюля.
Сильва ничего не ответила, только громче заплакала.
    Козюля подошёл к Андрюше и потрогал нос у трупа:
    - Андрюша Ишвецижнец, ты живой ещё или уже мёртвый?
Андрюша не ответил.
    - Я убила его, Козюля, и теперь он больше не будет портить нам хорошее настроение, -  сказала Сильва и весело высморкалась в секондхендовскую оранжевую майку.
  Но Козюля осудил легкомысленное поведение подруги, даже слегка разгневался:   
    - Зачем же ты сделала это, о, Сильва Ядрёнакорень, что же теперь будет? А если тебя посадят в тюрьму, как же я жить стану?
    Сильва моргнула слипшимися от сырости ресницами и задумчиво причесала пальцем правую взъерошенную бровь:
    - А ты разлюби меня, Козюля, и уходи.
    - Нет, - сказал Микроб, да так твёрдо, как никогда в жизни не говорил, и высоко поднял голову. -  Нет, Сильва Ядрёнакорень, я не уйду! Мы уйдём вместе.
    На стене висело большое зеркало. Козюля взглянул на своё отражение и улыбнулся. Большой рогатый мужчина в зеркале тоже улыбнулся ему в ответ. Мужчина был очень симпатичным. Но рога всё портили. Тогда Козюля взял с витрины большую белую шляпу и надел её.
    Сильва засмеялась своим прекрасным белозубым смехом. Послюнявив уголок оранжевой майки, она вытерла со своей головы слёзы и спёкшуюся кровь. Потом нарыла в куче секондхендовского тряпья самую красивую косынку в разноцветную крапинку, повязала её на голову и взяла Козюлю за руку:
    - Хорошо, Козюля Микроб, мы уйдём вместе.
    - Ах, Сильва Ядрёнакорень, какая у тебя красивая косынка, на твоей косынке - в основном одни крапинки, я люблю твою косынку, и каждую крапинку на твоей косынке тоже люблю. В этой косынке я люблю тебя ещё сильнее, чем прежде, когда ты была без косынки, - восторженно нёс всякую ахинею Микроб.
    - Каким же большим ты стал, Козюля Микроб, и какая у тебя красивая шляпа – белая-пребелая. Я тоже очень люблю твою белую шляпу. – Сильва тоже была порядком взволнована и говорила всякую чушь.
    И вышли они на улицу, держась за руки, не отрывая друг от друга восторженно-взволнованных глаз, затаив дыхание, ничего не соображая, несмотря ни на что.

     С тех пор так и бродят по свету Козюля Микроб и Сильва Ядрёнакорень, взявшись за руки. У них нет ни кола, ни двора, ни булки с маслом на завтрак. Но у них есть любовь.
     Любовь – это главное, а всё остальное – пыль.
     Пройдёт дождь – пыль растворится, а любовь останется. Вот такая она, настоящая любовь, нерастворимая.

    Да, чуть не забыла: когда Андрюша Ишвецижнец очнулся, Сильва с Козюлей были уже далеко.