Дорога в Никуда. Гл 7. Желтая роза - 63

LXIII
6/V – 1968
АНДИЖАН
В. Ф. Бондаревой

                Здравствуйте, Вера Филатовна.


Сирых, убогих, болящих, а также лежачих не бьют, так что не издевайтесь с меня, прочитав это письмо, и не обрушивайте на похмельную голову лавину своего праведного гнева. Первого мая было три представления, второго – три, третьего – два, четвертого – два, пятого, хоть и воскресенье, – одно; устали люди, кони, звери (медведи), а также артисты и зрители. Плюс к этому сухмень и жуткая жарынь. Да плюс к тому и этому две раблезианские пьянки в смысле количества выпитого самогона. Пропади все пропадом – уеду в забайкальскую тайгу, ни с кем не буду разговаривать, никому не буду писать писем, а стану сочинять научно-фантастические романы и повести. А пока что повести получаются совсем не фантастические и абсолютно не научные, а… Не знаю, как и назвать. «Новые цветы зла», что ли? С эпиграфом: «Не перепились еще на Руси добры молодцы!»

Итак, мая первого, года одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого.

Утром с Толей Расторгуевым решили прошвырнуться по улицам праздничного Андижана, но хоть и валила уймища народа, хоть и мельтешило в глазах от красного кумача, а было во всем этом что-то мрачное. Может, из-за бесконечных колонн школьников-узбеков. Лица у ребятишек угрюмые, в лучшем случае – бесстрастные, больно и тяжело смотреть на их темную массу. И вдруг в зыбком потоке попадается целиком русский класс; детвора, особенно девчонки, отчаянно дурачились, визжали, смеялись и пели. Но прошли и – опять: череда маленьких Тамерланов. Нет, не понимаю я революционных праздников в Андижане!..

Еще мы не поняли вкуса первомайского пива. Теперь вы не понимаете? Сейчас. Протискиваясь через колонны марширующих и просто идущих неизвестно куда и зачем, очутились у небольшого ларька, там пожилой тощий узбек торговал пивом. Теперь припомните: вы когда-нибудь видели пивнушку в праздничный день, в которой не было бы очереди?! Вот то-то. И мы не видели. Обычно, даже и не очередь, а сплошное убийство, а тут… Окоченев от счастья, бросаемся к благодетелю и, пока не нахлынула и не растоптала райские пивные кущи бессмысленная толпа жаждущих, берем по кружке пива.

М-м-м-да-а-а… По моему, этот старикан переплюнул всех мелких жуликов, когда-либо стоявших за прилавками на просторах нашей необъятной Родины, во всяком случае в тех местах, где за свою короткую жизнь успел поболтаться ваш непокорный внук. Ну – усушка. Утруска. Ну – сняли сливки. Ну – разбавили пиво водой. Но – пиво водой!!! Не воду пивом!!! Это же две большие разницы!!!

Скитаясь по Азии, мы уже давно зарубили на носу, что с местным торговым басмачеством вступать в дискуссии по поводу их товара не только бесполезно, но даже и опасно, но тут, лакаючи гнусное пойло, позабыли осторожность и завопили: «Сколько процентов воды в этом пиве?!» Поразительно, но торгаш начал смущенно мяться и виновато пробормотал: «Вода – нет! Немного газировка… Мала-мала…» Видать, и сам почувствовал, что уж слишком перегнул палку, то есть, перелил воды, или его напугало незнакомое страшное слово: «проценты». Фиг его знает, что оно такое – «проценты», еще нарвешься на неприятность…

Отбарабанили три представления и собрались на квартире Саши Бахтина отпраздновать день международной солида… И так далее. Сережка Ведерников страстно надеялся, что в отпраздновании примет целомудренное участие прекрасная джигитка, но, увы! У меня же настроение взошло на пик отвратительности – спел многочисленному обществу «Цыганку-молдаванку», «Арию Мистера Икс», «Утро туманное», бросил гитару и принялся безжалостно хлестать самогон, запивая его «Гамзой», чем привел друзей и подруг в изумление: большинство не предполагало за мной таланта и в этой специфической области искусства. Некто мудрый изрек: «Все совершают ошибки, но повторяют ошибки только идиоты». И вот вам свеженький экземпляр для кунсткамеры: запивал же в Фергане кубинский ром рислингом!.. Мало показалось…

Мишка Зотов, подлец, увивался возле одной симпатичной молодой дамы из местных жительниц, но вот эта дама почему-то вдруг ведет под ручку меня по ночным андижанским улочкам; стало вдруг нестерпимо жаль собственной бесталанной головушки, о чем неведомой подруге и было под надлежащим соусом поведано; обжигающий поцелуй! на финал оказываюсь весьма бесцеремонно впихнут в наш саманный домик, а затем – тишина и беспамятство.

Очнулся утром одетый на своей кровати, встал – и упал на пол. Не держали ноги. Безбожно ругаюсь, а Сережка, Абдулла и Анатолий Александрович непринужденно наслаждаются клоунадой. Кто, спрашиваю, таскал меня по улицам ночью? Хохот. Кто целовал? Хохот. Свиньи. Спасибо Абдулле, отпоил зеленым чаем.

Можете представить, каково было работать второго мая три представления? Жара-то никуда не делась, хуже вчерашнего жарило!

Второго вечером опять пили… Ох… А что? Вся страна пьет. Хотите, чтоб цирковая братия предалась антисоветчине и в эти торжественные дни осталась трезвой? Не выйдет! Мы – дворяне… Тьфу! Это Вовы Штана любимая присказка. Мы – патриоты!

На этот раз пили поменьше, и у нас – в крытом уютном дворике наших хозяев, не к ночи будь помянуты. Скопидомы очевидно решили, что нищие циркачи не имеют права на личную жизнь и должны быть тише воды и ниже травы. Ну, как же – ждите, надейтесь! Может, дождетесь чего. Им идет ни за что ни про что, а вернее – за саманно-тараканью конуру два рубля с гривенником в сутки, так радуйтесь и судьбу благодарите. Куда там!.. Сережка Ведерников каждой своей «незаконной» ночевкой у нас отнял у деда по месяцу жизни. У старой вороны, наверное, не меньше: не отпустит же она его в пекло одного, без себя! Еще подженится, подлец, по дороге.

Чтобы как-то насолить нашей веселой компании (а вели мы себя хоть и весело, но примерно, ибо отсутствовали в наших рядах Якимович, Жорик, Вася Лыков, незабвенный Вова Штан и прочие еще более незабвенные джамбульские татары), пошла и демонстративно выкрутила в сортире электрическую лампочку – счетчик-то мотает копейки! Ну, не дура ли – тебе же хуже будет, ежели кто в темноте промажет! Кого, меня заставишь чистить или Портоса? Лампочка была как бы не в сорок ватт, плюгавый такой моргасик, в отместку толстой ведьме Саша Бахтин сбегал домой (соседний переулок) и притартал лампу в двести. Аж синими брызгами засияла сквозь щели позорная, хотя и крайне необходимая будка! Петух, западло такое, докумекал, что цапаться с целой оравой свалившихся на его гребешок гуннов, скифов и сарматов себе дороже выйдет и сидел на насесте тихий, как белая мышь.

Прилагаю список участников лукуллова пиршества – актерский, музыкантский и административный цвет цирка-шапито.

Монастырский с молодой красавицей женой, его дочь с мужем. Медведь зашел в жилище, где «одичали боги», посмеялся над транспарантом и задержал взгляд на альте. «Можно посмотреть?» С минуту разглядывал альт; рассказал, что в их семье играли на скрипке и даже имели старинные инструменты. Что больше всего любит музыку фортепианную и скрипичную. Попросил поиграть на гитаре, поиграл ему и попел. С гордостью сообщаю: если бы остальные гости силком не вытащили нас за стол, вечер гитарной музыки продолжился бы до утра.

Володя Свириденко, коверный, со своей женой, антиподисткой Светой Тарасевич. Она относится к моей персоне крайне отрицательно и не считает нужным даже скрывать это, но за столом я ее обезоружил: «Специально для вас исполняется на украинском языке песня «Дывлюсь я на нэбо»!» Крыть ей было нечем – пришлось в благодарность скупо улыбнуться.

Лариса Миронова, мама насмерть меня покорившей девушки Вики. С ней рядом сидел Миша Зотов и не сводил с нее распутных, влюбленных и неуловимых глаз. Между прочим, мадам Лариса весьма благосклонно принимала недвусмысленные экивоки. Из каких соображений – не знаю. Может, из тех, что милого друга можно будет носить с собой в ридикюле или даже в портмоне. А Мишка вот уже третий день ведет себя противоестественно: его видят ходящим на ногах, а не на руках. Партнер потянул на спине мышцу и Миша третий день появляется только в параде, а вчера и сегодня поглощал спиртное воробьиными дозами. Если учесть, что раньше поглощение производилось комариными – то спивается человек!

Четверо мушкетеров. (В скобках – липовых). Портос – вроде как верховный, но не очень многословный тамада; будущий джигит из д’Артаньянов продолжал шокировать общество несокрушимым равнодушием к вину и водке; жонглер из Арамисов впал в благородную грусть по поводу отсутствия на гулянке некой красавицы; гитарист из Атосов отказался от звания мушкетера и влез аккурат меж Валей Лучкиной и Камышевой Ирой, на каковом посту занялся изготовлением трех рюмок Кровавой Мэри на основе самогона. Самогон, кстати, был неплохой. Выпили коктейль, Лучкина меланхолично на нас взглянула: «Вас бы поженить!» Ирка только фыркнула, потом разнервничалась и объявила, что ей понравилась Кровавая Мэри. Пришлось трудиться по новой. Наконец вижу, что Ирке чересчур хорошо и настойчиво требую: «Девушки, прекратите лесбиянство! Никаких вам больше Мэрь!» Валька пнула меня под столом, а Камышева, как в полубреду, тихо заговорила: «Что ты нашел в этой… корове?.. Может… может быть я – твоя судьба!»

После гулянки пошел их провожать. Попрощались с Валей, идем дальше. Дошли. Стоим, молчим. «Ирочка, – говорю, – давай я тебя поцелую!» «Бессовестный. Ты же свою кобылу любишь!» «Да никого я не люблю… С четырнадцати лет один, с шестнадцати работаю, уже двадцать пятый, устал, как собака, от всего на свете…» Ирка думала, думала, потом сама поцеловала и ушла.

Шагаю домой, кусаю губы, на глазах слезы. Почему так глупа жизнь? Почему нельзя было быть счастливым с Сашкой? Почему невозможно остаться с Ниной? Почему судьба не отдает Иру Камышеву? Зачем гублю цветы заради глупой никчемной девчонки? Куда идти, чего искать? Ночь, бесконечная и темная Дорога, над окаемкой горизонта проклятая Звезда… Погаснешь ли ты когда-нибудь?! Или придется умереть в придорожной пыли всеми забытым, никем не оплаканным?.. И в монастырь не уйдешь: родная власть позаботилась лишить и этого, последнего приюта.

Третьего было два представления, с утра пошли втроем в парк (с Мишей Зотовым и Расторгуевым). Там наткнулись на мою «знакомую» – страшную безногую старуху. Ноги отрезаны под самые, как говорится, подмышки, передвигается она на «коляске», то бишь квадратной доске с четырьмя колесиками. Я ей всегда, как встречу, бросаю либо железный рубль, либо пригоршню мелочи. Одна чопорная дама, судя по вывеске правоверная большевичка, сделала меценату строгое внушение: «Зачем вы даете деньги этой побирушке? Она их все равно пропьет в компании себе подобных!» «Во-первых, – отвечаю, – подаю не ей, а себе – вдруг когда-нибудь окажусь на ее месте, во-вторых – какое вам дело до чужих денег?» Сволочь зашипела, как гадюка, но незамедлительно слиняла. И на что калеке тратить несчастные гроши? На марксистские брошюрки? На грампластинки с записью «Лебединого озера»?

Так эта старуха, не то сдуру, не то спьяну, закатилась на парковый бродвей, а выкатиться назад не может – у дорожки бетонный бордюр. Она в панике отталкивалась руками от асфальта, «коляска» тыкалась в бордюр и весь результат. А ей хотелось уползти куда потише, чтоб не мучить себя зрелищем толпы нарядных и красивых двуногих и не терзаться мыслью, что когда-то и сама вот так порхала, молодая и здоровая. А двуногие шли и шли, одни «не замечая», другие отворачиваясь. Гордо вперяли взоры ввысь и мои приятели.

«Бабка, тебе помочь?» – спрашиваю. Она сопит, молчит, глаз не поднимает. «Давай сюда руки!» – прикрикнул. Схватил за запястья, перетащил через бордюр, поставил рядом «экипаж» и тем же манером водрузил на него жалкий человеческий обрубок. Старуха сморгнула слезу, схватила мою руку и прижала к своим грязным и мокрым губам. Сунул копеек сорок и догнал приятелей. Миша погрустнел и украдкой на меня посматривал. Вечером, перед семичасовым представлением, заявил: «Ты аристократ. Истинный. Тебе все можно, тебе все идет. А я бы на такое никогда не насмелился». «Аристократ» же вспомнил, как день назад натрескался самогона, шлялся по ночной улице неведомо с кем и вообще чуть хвост наутро не откинул.

Парковый променад завершился хулиганской выходкой. Мы вспомнили, что некогда мушкетеры пили анжуйское под вражескими пулями, но у нас не было ни анжуйского, ни пуль. Стали придумывать эквивалент романному приключению и придумали. Анжуйское заменили пивом – шесть бутылок. Закусывали мушкетеры жареными куропатками; вместо куропаток купили сыра. Ну, а опасные бастионы заменили чертовым колесом – заплатили за двенадцать кругов, кружимся и пьем пиво из горлышек. Контролерша визжит диким голосом: «Низзя на колесе пить пиво!!» Сунул ей рубль. Три круга крыса терпела, потом заново начала свистеть носопыркой. Может, думала, что каждый круг будет перепадать по рублю? Обошлась, а пиво все-таки было допито, сыр доеден, двенадцатый круг прокручен. Мишка Зотов в преизбытке чувств стенал: «А ведь сейчас кто-то в шахте кайлит! Нет, не ценим мы советскую власть, не ценим!» А какое искушение – швырять пустые бутылки с самой верхотуры! С каким трудом побороли то искушение!

Чудесно выглядит Андижан сверху, особенно если кататься на колесе не днем, а под вечер: на горизонте горы, улицы утопают в зелени, в лучах заходящего солнца темнеет минарет, а на шпиле его красуется полумесяц. Мы с Мишкой давно мечтаем сходить к башне и посмотреть вблизи.

Прихожу на трехчасовое представление – новость: Якимович, по слухам, в драбадан пьян, говорят, уронил двадцать копеек, нагнулся поднять и встал на копфштейн, но не так, как его тезка эквилибрист Михаил Зотов – на одной только голове, а торчмя, на трех точках опоры, с двумя дополнительными – подошвами. Врут, наверное. За такой трюк в манеже Михал Данилычу персональную ставку в Союзгосцирке отсудили бы, цирки по швам трещали бы от аншлагов, на пачке рублевых билетов состояние можно было бы сделать. Скрипичное соло в номере Монастырских давно уже заменили оркестровой пьесой (Гита Львовна уже с неделю «болеет»), Щербаковым же маэстро худо бедно, но что-то там наигрывал вместо супружницы. Пришлось достать его скрипку и десять минут репетировать с пианистом «Гуцулку Ксеню». Позориться, перевирая Чайковского, я не посмел.

Тяжелое было представление. Яша Сумской дирижировал барабанными палочками. (Селадон наш имел отчетливые следы царапин на длинном горбоносом лице: явно Астрея полировала ногти!..) Куропаткин спасался от жары водкой и настоятельно советовал мне перенять метод спасения. От холода он спасается почему-то точно тем же лекарством, а если погода ни то ни се, то спасательные работы носят превентивный характер – вдруг к концу отделения ударит сибирский мороз или аравийская жара?! А в состоянии спасенности Курицын-тире-Индюшкин запанибрата с ритмом и резвится во всю ивановскую – поди поймай! Самый жалкий вид имеет одёр Жорик – его где-то побили; весь в синяках и пьяный вусмерть свалился у порога нашего вагончика и уснул. Из общежития Жорика выгнали и он уже две ночи ночует в кузове циркового грузовика. Но Жорику всё прощаеться. Маэстро глотку перервёт тому, кто вздумает возбухать на Жорика.

На семичасовое представление явился маэстро, довольно твердо отмахал дирижерской палочкой (огрызок красного карандаша) и, не особо фальшиво, сыграл на скрипке Щербаковым. Только злобно на что-то сопел и свирепо кривил губы. Наконец, пригрозил кому-то в пространстве: «Уеду из этой страны! В Иран!» Некто в пространстве сильно, должно быть, перетрусил, а тут еще Вояковский искательно и подобострастно поддакивает: «Да! Да! На велосипеде! Через Кара-Кумы!»

Яша Сумской же с маэстро полностью солидарен и в который уже раз оседлал своего любимого конька: «Были бы здесь англичане – они бы навели порядок! Сразу бы появились таблички: «Только для белых!» и ни один узкоглазый носа бы не показал!» Европеец. Рафинированный. Не нам чета, аборигенам. Мне б тоже за восьмушку татарской крови отломилось.

Роберт и Лешка до сих пор не могут успокоиться за проигрыш литра водки, вернее, за то, что Яша не выпил его с ними, а разделался сам, и теперь всячески норовят уклюнуть его и укусить и прицепились к пошкрябинам на Яшиной семитской вывеске, занимаясь непотребными предположениями: а не является ли их первопричиной некий Николаев? Яша осерчал и, ни к селу ни к городу, объявил, что женщине гораздо почетней выйти замуж за простого оркестранта, чем за какого-нибудь Рихтера или Вагнера. Вояковский радостно запрыгал на некотором своем месте: «Да! Да! Куда как лучше выйти замуж за Яшу Сумского, подметать цирк, стоять на контроле, таскать за шиворот пьяные морды и выслушивать ругань!»

Веселье прекратил чей-то рычащий из форганга баритон, посоветовавший прекратить на оркестровке бардак.

В Андижане, как приехали, сразу же записался в библиотеку. Помогло то, что явился записываться не один, а с Анатолием Александровичем Расторгуевым, это раз, еще то, что помимо своего жуткого паспорта заимел чинное удостоверение служащего передвижного московского цирка (и. о. первого тенориста! падите ниц!) и то, что библиотекарша не имела полных тридцати лет, не щеголяла обручальным кольцом и не испытывала аллергии к молодым симпатичным мужчинам, каковыми являлись мы с Толиком. Вдобавок, мы все трое трудились на одно министерство. Вы, кстати, тоже моя коллега.

Выцарапал с пыльных полок тихой библиотеки грандиозного «Моби Дика», которого уже давно пытаюсь загарпунить, да все жизнь окаянная опрокидывает мой щелястый вельбот. Загарпунил наконец, читаю. Пережевал страниц сто – распухла голова, ничего не понимаю, а вы далеко, да и не следует ниоткуда, что просветите легкомысленного внука, если терпеть не можете даже самого «Дон Кихота». Бросил.

Но нюх-то не обманывает – что-то есть! А что? Как узнать? Поехал сначала, только дал установку – это тебе не «Три мушкетера» и не «Последний из могикан», читать буду по складам:  А – У,  У – А,  МА – ША  Е – ЛА  КА – ШУ.  И осенило, что это вовсе не книга, не роман, это прихотливый поток воспоминаний, размышлений, игры ума, фантастических фосфоресцирующих всплесков фантазии, что когда все это записывалось, менее всего имелось в виду присутствие будущего читателя. Хочешь прочитать – включайся в бред, сделай его своим, а начнешь доискиваться, что почем, почему и зачем – пошел вон. С огромным трудом включился в эту мерцающую полусонную грезу и доплыл до конца.

Читать «Моби Дика» не перечитать, пока не выучишь наизусть, только тогда проникнешься его щемящей душу горестной поэзией, мне пока еще до этого далеко, но какую удручающую параллель с «Дон Кихотом» неожиданно обнаружил! Славный рыцарь одержим защитить мир от насилия, зла, несправедливости, а результат благих намерений – проломленные головы, отпущенное на свободу ворье, бесконечные зуботычины и выбитые зубы, дубины янгуасцев, мельницы, одеяло, кувыркание без штанов, стадо свиней. Притча, наконец, равная библейским: «спасение» пастушка от изверга хозяина – начало и конец повествования!

Уму непостижима людская глупость, выискавшая в образе Дон Кихота гуманистическое начало – он, де, хотел добра людям!.. И ноль внимания на главного судью – Сервантеса: зачем он посадил славного «добродея» в клетку? Наверное, это его собственное мнение, что для подобной публики клетка единственно подходящее место!

Незнание закона не освобождает от ответственности по нему, желание сделать добро становится преступлением, если добро творят преступными способами. И не товарищи ли большевики во имя грядущего счастья уморили и убили миллионы людей? К чему все это приплел? А к тому, что несгибаемый капитан Ахав брат-близнец Алонсо Кихано Доброго и недаром кровь его библейского однофамильца лизали уличные псы.

Капитан Ахав тоже объявил войну Мировому Злу и тоже ради бредовой идеи топтал, тиранил, унижал, губил всех и вся. И мы, серое дурачье, вместо того, чтоб кричать «ура» и дудеть в оркестре марши и гимны, лучше послушались бы мудрецов Сервантеса и Мелвила и всегда бы помнили символический финал деятельности предтеч апологетов всеобщего счастья – Дон Кихота и капитана Ахава. Но где нам! Одобрямс обожрамсу – вот и вся наша философия. Никто не хочет понимать, что пастыри ни в коем случае не следуют тому, что они внушают пасомым. С кого, в конце концов, пастух сдирает шкуру: с себя или с зарезанной овцы?

Вера Филатовна, гастроли наши идут ни шатко ни валко, аншлагов нет, не ломится народ поглазеть даже на родных джигитов, не говоря уже о могучих, но слегка траченных молью, телесах Семена Барахолкина. Видимо, скоро закроемся и будем мотать отседова в Сибирь. Вы пока в Андижан не пишите, потом ответите на все мои письма, и Валерке скажите. А ведь дождешься, что от вас, что от него ответа!.. От вас одна ругань и упреки, от того вообще – пшик на полстранички. Но все равно – пишите!


До свидания.


                Вадим.


P.S.

Лежу как-то, вникаю на сон грядущий в фантастически-ледяные образы «Моби Дика», вдруг слышу – что-то приятно щекочет в области солнечного сплетения. Откидываю одеяло, а по мне разгуливает черное усатое чудище в указательный палец величиной – местный таракан. Не помню, как и вылетел из постели, полумертвый от ужаса и омерзения. Зарубал ихтиозавра кухонным ножом, перетряс одеяло и простыню, всю ночь кошмары снились.