Дорога в Никуда. Гл 7. Желтая роза - 67

LXVII
17/V – 1968
ТАШКЕНТ
Майе Доманской

                Здравствуй, мой дорогой, мой далекий друг!


Пишу на вокзале, листки располагаю на нижней деке гитары, сижу в относительном уединении. Только что нацарапал огром-нейшее письмо Вере Филатовне, думаю успеть написать и тебе. Отправлю в Барнауле, пиши мне туда.

Из Андижана мы удираем в самое вовремя. Я думал, что знаю, какова она, азиатская жара – ничего я не знал. А грянула жара сразу после закрытия: больше сорока на солнце! А ведь месяц май! А что тут в июле? августе? Как подумаю, что в такую погоду да сидеть на оркестровке под нашим куцым шапито… Нет, увольте.

Что тебе написать о делах сердечных? И смешно и горько. Да так горько, что говоришь себе иногда: хоть бы разорвалось сердце… Ира Камышева одна мне сочувствовала, хотя нет-нет да и сбивалась на ехидство. Для Рады у нее существовало всего три слова: тумба, корова, курица. Для меня тоже три: зануда, охламон и вольтанутый. Странная девушка. Есть люди тонкие, есть грубые. А у Ирки тончайшие жемчужные нити перевивались с самыми одиозными бельевыми веревками. А теперь Иры нет, уехала. Так не хватает ее.

В день отъезда я валял дурака, шутил, смеялся, напропалую ухаживал за Валей Лучкиной, когда смотрим – Раду пришел проводить, по-видимому, ее одноклассник. Преподнес ей букетик красных розочек, а несколькими днями раньше, еще на конюшне цирка, с невообразимым апломбом, гордо поглядывая по сторонам, что-то бренчал ей на гитаре в пределах бессмертных трех аккордов. Знай, мол, наших. Окуджава андижанский. То-то Мишка поизмывался: сроду тебе таких роз не найти, сроду так не сыграть и не спеть!.. Что касается роз… Глория Дей! Руки себе поотрубал бы.

В Ташкенте половина артистов сразу с вокзала уехала в гостиницу ташкентского цирка, Сережка Ведерников умотал на поиски прекрасной джигитки, дома ее не застал, она ушла на концерт в филармонию, там он ее и разыскал. По уксусному его лицу видно, что все напрасно. А я в обществе Володи Свириденко, Светы Тарасевич и Миши Зотова целый день путешествовал по городу. Не знаю почему, но большие города подавляют. Твой Красноярск, кстати, тоже плохо переношу. Москва, помню, вообще раздавила. Ташкент – красавец, но жить в нем не смог бы. Ах, Май, милый Май! На свете есть только один город, где хочу жить – мой Абакан, моя родина. Весь остальной мир – чужбина.

За день огромный город не обежишь. Впечатлил оперный театр, говорят, его строили пленные не то японцы, не то немцы. Света (женщина есть женщина!) потащила нашу команду проверить на вшивость ташкентский базар. Проверили. Вшивый. Толкотня и бестолочь. В Фергане и Андижане, хоть и провинция, но гораздо все красочнее. Забрели в панорамный кинотеатр на «Туманность Андромеды». Силы небесные, что за пошлейшее зрелище! По-моему, дальше некуда. Так и казалось, что физиономии всех этих мальчиков и девочек, людей будущего, вымазаны малиновым сиропом, из уст сыплется сахар, души – чистый мед, а сердца – белые булочки.

«Туманностью Андромеды» бредил в детстве; «Земля Санникова», Жюль Верн и «Туманность» – сильнейшие стимулы, толкнувшие некоего Далматова на несчастную стезю – писательство. У Ефремова есть еще чудесные повести «Путешествие Баурджеда» и «На краю Ойкумены». А в «Часе быка» парень сел в лужу. Развел совершенно поносную марксистскую пропаганду и зачем-то переселил китайских хунвейбинов на другую окраину Галактики.

Но некоторая рацуха в «Часе быка» имеется. Прилетевшие в чужой мир партбилетчики с Земли грозятся поголовно усыпить все население погрязшей в капиталистическом разврате планеты и вправить спящим мозги, дабы они на веки вечные уверовали, какое это счастье – тотальный коммунизм. Это говорит о том, что и через пять тысяч лет Максим Перепелица ни на йоту не изменится, как не изменился за сто пятьдесят миллионов лет скорпион и душка андижанский таракан, и будет все так же вколачивать идеи «Краткого курса» в ядро Туманности Андромеды или в Магеллановы Облака, как пытался вколотить их в башку Вадьки Далматова. С Далматовым, правда, вышла осечка, но ничего: в какой-нибудь спиральной звездной системе ему повезет больше. Нынешнее поколение галактик Метагалактики будет жить при коммунизме! Не захотят – заставим!!

Возможно, и все остальное у Ефремова не намного лучше его «бычьего часа», но принципиально не соглашусь перечитывать. Пусть останется детский восторг и преклонение, хватит того, что перечитал сдуру «Всадника без головы» и начисто погубил в душе огромный, жутковатый, сверкающий мир.

После «Туманности» мы отсидели еще один фильм – «Лимонад-ный Джо», только на нем и опомнился от предшествующей чепухи.

Забрели в цирковую гостиницу, там Свириденко нашел каких-то приятелей. Один из них, будучи в легком подшофе, почему-то упорно пытался внушить мне ценное сведение, что вот он – великий артист, а все остальные (и Свириденко в том числе) – так себе. Чего он прицепился к моей именно персоне – не понимаю. Ясно было сказано, что я – музыкант и в их цирковой тригонометрии ни бе ни ме ни кукареку.

На вокзал с Мишей отправились вдвоем. Подходим, а перед вок-залом милиция выловила трех живописных алкашей и не очень бере-жно запихнула их в милицейский бобик. Мы, два простофили, любу-емся красочным зрелищем и улыбаемся от удовольствия во весь рот, когда тронувшийся бобик вдруг начал сбавлять ход. «Чего это он?» – Миша. «И в самом деле! Бензин, что ли, кончился?» – я. И видим: из кабины на нас пристально уставилась толстая, тугая, злобная морда в милицейской фуражке. Мандраже шибануло аж по ляжкам, мигом мы перестали ухмыляться, боком-боком – и давай бог ноги.

Забрал из камеры хранения гитару и сел писать письма. Приплелся унылый Серега Ведерников, у них с Мишкой возникла идея сбегать в радиоузел и дать по вокзалу такое вот объявление: «Шура Балаганов! Паниковский ожидает вас у главного входа!» Идею воспринял было с энтузиазмом, но вдруг зримо и вещно замаячил пред внутренним взором плавно притормаживающий воронок и кашалотовая харя в окне кабины. «Ребята, – говорю, – конечно, маловероятно, но вдруг начальник вокзала читал «Золотого теленка»? А?» Ребята скисли.

Все! Управился в обрез – посадка. Вперед! На полуночь! Пиши в Барнаул.


До свидания.


                Твой Вадим.