По следам тайны Эдвина Друда. Статья 1

Генри Лонгфелло:
«Без сомнения, одна из лучших его книг,
если не самая лучшая».

Джордж Гиссинг:
«Очень уж немудреная тайна «Эдвина Друда» …
Едва ли мы много потеряли оттого,
что роман не был закончен».

   
    Вот два диаметрально противоположных мнения о последнем, всего лишь наполовину завершенном романе Чарльза Диккенса. В статье английского диккенсоведа Дж. Каминга Уолтерса «Ключи к роману Диккенса «Тайна Эдвиа Друда»» довольно подробно рассказывается о нелегкой читательской судьбе романа, когда одни хулят его, другие восторгаются, третьи спекулируют на незавершенности книги и сочиняют пухлые продолжения. Четвертые же пишут исследования – подбирают «ключи» к ненаписанным минимум двадцати главам романа, и наиболее солидные «ключи» принадлежат, очевидно, самому Дж. К. Уолтерсу; считается, что именно его статья исчерпала большинство тайн и расставила все акценты и все точки над «i».

    Но так ли это? Действительно ли статья Уолтерса является последней инстанцией при вынесении сурового приговора главному герою романа регенту и органисту Джону Джасперу? Позволим себе в этом усомниться.

    При внимательном чтении статьи Уолтерса прежде всего бросается в глаза его странная трактовка образа Джона Джаспера. Уолтерс всеми способами раздувает «преступность» героя Диккенса и применяет при этом совершенно непозволительные приемы. Так он совершает экскурсы в его прошлое и даже в прошлое его родителей, сочиняя разные страсти, вроде родства со старухой, курящей опиум. Бессмысленно и нелепо строить выводы на предположениях, на которые писателем не дано даже намека.

    Следующее противоречие: Уолтерс преклоняется перед гением Диккенса, но тут же объявляет Розу Буттон «сомнительной героиней», а Эдвина Друда вообще «немногим больше, чем куклой с наклеенным на нее именем» (Москва, 1962 год, «Собрание сочинений», том 27, стр. 641 и стр. 609). Всегда считалось, что создание «сомнительных героев» и «кукол» удел бездарности, а не гения. Гений Диккенса почему-то не сумел или не посчитал нужным замаскировать злодейскую сущность Джона Джаспера (вопреки законам детективного жанра, все его намерения выясняются чуть ли с первых страниц). Учтем, что Елена Ландлес не имеет в романе решительно никаких преимуществ перед Розой (если не считать преимуществ, придуманных самим Уолтерсом), а Невилл изображен ничуть не более ярко, чем Эдвин, а достопочтенный Септимус вообще ходячая добродетель, сиропный герой. И слава богу, что роман не дописан, ведь суть всей его второй половины в более или менее примитивной поимке преступного регента на наживку, состоящую из пресловутого кольца – экая невидаль…

    Нет, давайте исходить из аксиомы, что Диккенс умел писать книги и не напичкал свою воистину лебединую недопетую песню опереточными злодеями и бесцветными куклами. Давайте в нашем анализе исходить строго из текста, созданного Диккенсом и, в первую очередь, попытаемся разобраться:
   
                УБИЙЦА ЛИ ДЖОН ДЖАСПЕР?
   
    Хотя внешний облик не может служить индульгенцией, все же вспомним: «Мистер Джаспер смугл лицом, и его густые блестящие черные волосы и бачки тщательно расчесаны. Ему лет двадцать шесть, но на вид он кажется старше, как это часто бывает с брюнетами. Голос у него низкий и звучный, фигура статная и лицо красивое, но манера держаться несколько сумрачная» (286). Внешний образ не гармонирует с образом преступника, но вполне резонно, что данный факт ни о чем не говорит. Согласимся, но возьмем его на заметку и коснемся теперь облика профессионального. Джаспера, «опасного злодея», «распутника, отмеченного печатью вырождения, похотливого и бессердечного», родителями которого могли быть (это все по Уолтерсу, см. его статью) «бродяга искатель приключений» и «курильщица опиума», Диккенс представляет тонким и талантливым музыкантом, великолепным педагогом. А это уже серьезнее. Вот три цитаты, никак не увязывающиеся с образом убийцы:
    «…я упомянул бы о том уважении, которым ты пользуешься здесь, как регент… о славе, которую ты снискал тем, что прямо чудеса делаешь с этим хором; о том независимом положении, которое ты сумел создать себе… о твоем педагогическом таланте – ведь даже Киска, которая не любит учиться, говорит, что такого учителя у нее никогда еще не бывало…» (292).

    «…и в это мгновение широкая волна звуков – орган и хор – проносится над их головами. Оба сидят и слушают, как растет и вздымается торжественный напев…» (308).

    «Мистер Джаспер сегодня в голосе. В трогательном молении, в котором он просит склонить его сердце к исполнению сих заповедей, он прямо потрясает слушателей красотой и силой звука. Никогда еще он не пел трудных арий с таким искусством и так гармонично, как сегодня этот хорал» (459).

    Обратим внимание на последнюю цитату: мистер Джаспер пел так за несколько часов до совершения убийства! Уолтерс не мог не видеть этих противоречий и, чтобы как-то разрешить их, цепляется за признания Джаспера в «иссушающей скуке» своего существования и даже ненависти к нему (292, 637), стремясь тем самым обесценить музыкальный ореол клойстергемского регента. Но как не томиться скукой и ненавистью к обывательскому мирку мистеров Сапси ему, талантливому, темпераментному, артисту божьей милостью, вынужденному влачить существование в сыром холодном соборе, где «и сегодня, и завтра, и до конца твоих дней – все одно и то же…» (292)?

    Потрясает букет эпитетов, которыми Уолтерс разукрашивает очевидно ненавистного ему героя: помимо приведенных выше, тут и «вкрадчивые манеры», «лживые уверения в любви к Эдвину», «хитрость и коварство», «извращенная и больная психика», «смесь гениальности и порока», «свирепость дикого зверя», «о котором он (Друд) достоверно знает, что тот чудовище…» Где здесь литературоведческий анализ? Просто ругань.

    Теперь разберемся в личных взаимоотношениях Джаспера с жителями чудесного городка Клойстергема (и частично Лондона), ибо это могущественнейшее писательское средство для создания литературного портрета. В романе четыре отрицательных героя, с одним из них, профессиональным филантропом, Джаспер не сталкивается, но с остальными тремя отношения его чрезвычайно любопытны. Джаспер, сам наиболее отрицательный (по Уолтерсу) персонаж, поразительным образом отделен от них резкой нравственной чертой. Над дубинноголовым мистером Сапси он неизменно издевается, издевается так тонко, что почтенный аукционист в ответ лишь все более и более ценит бедного певца и покровительствует ему, вернее, воображает, что делает это.

    К маленькому мерзавцу Депутату, готовому день и ночь побивать камнями все живое и мертвое, Джаспер испытывает неприкрытую ненависть, Депутат платит ему более чем пылкой взаимностью.

    Принцесса Курилка. Лондонская гарпия ненавидит джентльмена из Клойстергема и преследует по отношению к нему какие-то свои темные цели, но даже она обронила мимолетную пронзительную фразу: «А какой ты певец был, в начале-то! Свесишь, бывало, головку, да и поешь, как птичка» (568). Не очень-то вяжется «поешь, как птичка» с образом закоренелого злодея. Джон Джаспер откровенно презирает старуху, достаточно перечитать, что он говорит над ее бесчувственным телом (280).

    Все второстепенные персонажи ровны и благорасположены к мрачноватому регенту: чета Топов, настоятель, «фарфоровая пастушка». Особняком стоит Дердлс, но Дердлс – это кот, гуляющий сам по себе, могильных дел виртуоз, не признает никаких авторитетов, в том числе и музыкальных, а расположение свое соразмеряет с количеством предоставленной ему выпивки.

    Но, могут нам возразить, враждебно относятся к Джасперу и три положительных персонажа, причем из самых видных: Грюджиус, Роза и Елена Ландлес. Да и добрейший младший каноник выражает свое возмущение слежкой за Невилом. Разве это не сильнейший аргумент против положительной характеристики образа Джаспера? Прежде, чем проанализировать взаимоотношения регента с каждым из указанных персонажей, приведем одну цитату: «Страшное подозрение, которое зрело по временам в душе Розы и которого она сама так стыдилась, по-видимому, никогда не посещало мистера Криспаркла. Если оно шевелилось порой в мыслях Елены или Невила, они, во всяком случае, ни разу не выговорили его вслух. Мистер Грюджиус не скрывал своей неумолимой враждебности к Джасперу, но и он никогда, даже отдаленным намеком, не возводил его к такому источнику» (565). Зачем в двадцать третьей, последней написанной им главе, помещает Диккенс этот многозначительный абзац? На первый взгляд ответ прост: отвести подозрения читателя от Джона Джаспера. Но посчитаем, так сказать, пассив Джаспера: опиум, «предостережения» Друду, угрозы бедной беззащитной Розе, ненависть и злые козни против Невила, «странная экспедиция», зловещее предупреждение старухи. В этом контексте подобная попытка Диккенса отвести подозрения от личности преступника напоминает действия простака, спрятавшего деньги под собственное крыльцо и из страха, что их украдут, написавшего: под этим крыльцом деньги не спрятаны! «Нужно поверить, что автор ничего не говорил зря...» (598). Согласимся с Уолтерсом и спросим, зачем написан вышеприведенный абзац?

    Здесь явно преследуется двойная цель: «неуклюжая» на взгляд проницательного читателя попытка отвести подозрения от преступника вызовет скептическую усмешку и еще большую уверенность в собственной «проницательности», а когда наступит развязка, ошарашенный читатель припомнит, что обманут он один, что симпатичные ему герои романа не скомпрометированы несправедливыми подозрениями. Да, подозрение мелькает в душе Розы, но автор тут же торопится сообщить: «которого она сама так стыдилась». Если Джаспер убийца, слова эти в романе ни к чему – никто бы не осудил девушку за подозрения, в конечном счете, подтвердившиеся, а если Джаспер невиновен – слова на вес золота: они спасают реноме Розы. А кстати, почему никому в голову не приходит простая, как репа, мысль: если в детективном романе автор с самого начала, да еще с жуткими подробностями указывает на преступника, то именно это лицо и оказывается наименее к преступлению причастным? Почитаем-ка Уолтерса: «Первая тайна, частично раскрытая самим Диккенсом…», «Против Джона Джаспера есть достаточно улик, его преступный замысел ясен, действия тоже…», «…автор сказал достаточно для того, чтобы развеять таинственность…», «Мы можем почти с математической точностью сделать заключение о судьбе Эдвина Друда…» (595). Если все так, то как быть с обещанием самого Диккенса: «…новая идея, которую нелегко будет разгадать…» (591). Что тут нового и что тут разгадывать?

    Итак, начнем разбираться в истоках вражды Ландлесов и Джаспера и попробуем определить, бросает ли эта вражда пятно на репутацию кого-либо из противников.

    Уже на вечеринке, устроенной младшим каноником, Елена угадала любовь учителя к ученице, буквально следом услышала от Розы о страхе, который внушает ей Джон Джаспер. Даже без учета неожиданных чувств ее брата к Розе, Елена должна относиться к Джасперу настороженно, а когда тот бросает в лицо Невилу обвинение, она, конечно же, становится его врагом. Но еще раз подчеркиваем: враждебность Елены обоснована Диккенсом таким манером, что в случае, если Джаспер в конце романа окажется неповинным в убийстве, ее реноме (как и Розы) нисколько не пострадает! Ведь Джаспер всем существом своим ненавидит ее брата, как ей еще относиться к жестокому гонителю?

    А теперь о Джаспере: за что он преследует Невила? Ответ (по Уолтерсу) прост: одним ударом убить двух зайцев – отвлечь подозрения от себя и убрать возможного соперника. Но проследим ход мыслей Джона Джаспера. Он любит Розу, так любит, что «…будь связь между мной и моим дорогим мальчиком хоть на волосок слабее, я и его стер бы с лица земли…» (518). Но связь сильна, он этого не может сделать. А Невил? Оказывается, он тоже любит Розу, но ненавидит Друда! Что стоит убить Эдвина ему, когда бесконечно привязанный к племяннику Джон Джаспер сам стоял на грани убийства? Находка булавки и часов бесповоротно убеждает Джаспера в смерти Друда, а кто еще мог убить его, кроме Невила?

    Но Диккенс заботится и о реноме Джаспера! Ведь Джаспер должен в конце концов узнать, как он был несправедлив к Невилу. И вот мы наблюдаем, как щедро расписывает Диккенс трудный характер Невила: «Хорошо, что он умер, а то бы я его убил» (342). «Я потрясен…» лепечет в ответ добрейший мистер Криспаркл. Невил: «…мне всегда приходилось подавлять кипевшую во мне злобную ненависть», «…я чувствую в себе каплю той тигриной крови…» (344), «Мистер Невил, – мягко, но твердо останавливает его младший каноник, – я попросил бы вас не сжимать правый кулак, когда вы разговариваете со мной. Разожмите его» (363).

    Теперь представим, что человека с таким характером оскорбляет ненавистный и самодовольный обладатель любимой им девушки! Сцена ссоры очень сильна, напрасно объявлять страх Джаспера за жизнь Друда преувеличенным и лицемерным. Читатель простит Джасперу его невольную несправедливость.

    Кстати, на стр. 498 говорится, что Джаспер тайком выслеживает Невила. Если Джаспер сам убил Друда, то зачем ему тайком выслеживать Невила, ведь он заведомо ничего не выследит? Но если он считает Невила убийцей, то слежка понятна – доказательств нет, надо их искать, чтобы сплести сеть вокруг Ландлесов.

    Таким образом, каждая из враждующих сторон вполне искренна в своей неприязни и когда рассеется туман неизвестности, им не в чем будет упрекнуть самих себя – виноваты трагически запутанные обстоятельства.

    О враждебности Грюджиуса к Джасперу немного позже (заметим лишь, что вражда здесь односторонняя – лишь со стороны Угловатого Человека), а сейчас поговорим о взаимоотношениях учителя музыки с его прелестной ученицей, «сомнительной героиней» мисс Розой Буттон.

    Вспоминаю – перечитывая роман во второй раз и свято веря каждому слову статьи Уолтерса, я жалел отверженного Джона Джаспера. Если он и пошел на преступление, то не ради тридцати сребреников – его вынудила нечеловеческая, безумная любовь. Как хотите, но такая любовь внушает уважение. Снова и снова перечитываю роман: нет, не может великая любовь соседствовать с отравлениями, удушениями, негашеной известью, страшными сырыми склепами; не вяжется образ гнусного злодея с трагической любовью к Розе Буттон – умнице, красавице, хрупкой и нежной, но когда надо и решительной. Эта «сомнительная героиня» разорвала освященную памятью живых и мертвых помолвку, когда твердо убедилась, что нет надлежащих в этом союзе чувств. А что могло видеть в жизни юное создание, с кем могло сравнить своего «избранника», неплохого юношу, к тому же обеспеченного и к тому же недурной наружности? Но вернемся к Джону Джасперу. Вспомним: «похотливый, отмеченный печатью вырождения» герой почти теряет сознание при одном лишь намеке, что Роза и Эдвин, может быть, не так уж и любят друг друга (290-291). Если изверг дядя решил убить соперника племянника и завладеть глупенькой девчонкой, то на кой, извините, предмет такая неврастения?

    А если он не изверг? Что тогда значит для него разрыв Розы и Эдвина? Для него это луч надежды, луч ослепляющий. Так он не совладал с собой и позволил стихии чувств вырваться и захлестнуть Розу, когда она пела на вечеринке под его аккомпанемент: «Как будто он целовал меня, а я ничего не могла сделать – вот тогда я и закричала…» – жалуется Елене Роза (348). Тем же объясняются и «предостережения» Друду во время ужина: Джаспер намекает, что он может и отбить девушку у сомневающегося жениха! (293).

    Сцена написана великолепно: два человека говорят на разных языках. Вот Джаспер едва не теряет сознание при одном намеке на то, что Роза и Эдвин, возможно, не любят друг друга. Вот он опомнился и начинает осторожно нащупывать почву: сознался в «иссушающей скуке» своего существования. Дальше – больше:
     «–Я свято сохраню твою тайну, Джек.
     –Тебе я доверил ее, потому что…»

    «Милый Джек» изо всех сил намекает, что в его сердце, возможно, есть искра любви к прелестной ученице и что если Эдвин… не очень… так сказать… и все прочее… Предостерегает, словом! Эдвин глубокомысленно задумывается и благодарит дядю за предостережение о грозящей ему опасности, имея в виду опасность со стороны «однообразия этой жизни» и ее «иссушающей скуки». А с дядей вновь худо – «даже дыхание, кажется замерло у него в груди». Он ведь понял: «Спасибо за предупреждение, я теперь буду бороться за любовь Розы!» Джаспер уже начинает догадываться, что они говорят о разных вещах и внимательно вслушивается в слова Эдвина. И даже провоцирует его вопросами: «Значит, ты не хочешь, чтобы тебя предостерегали?» Уолтерс не увидел в этой сцене ничего, кроме тупой угрозы убийства. Все это показывает несостоятельность его гипотезы о целенаправленной Джаспером ссоре между Невилом и Эдвином. Во-первых, у него появилась надежда без убийства завоевать Розу, во-вторых, все эти предполагаемые манипуляции с наркотиками (357-358) не выдерживают критики: действие наркотика непредсказуемо, и недавние петухи вместо продолжения драки могли бы вдруг и облобызаться. Проследим далее за судьбой светлого лучика в душе Джаспера. При свидании с Грюджиусом Джаспер, не в силах терпеть неизвестности, говорит ему: «Держу пари, что она не выразила желания расторгнуть свою помолвку с Нэдом» (381). Как ему хочется проиграть пари!.. У него даже губы белеют и он кусает их. А когда он «выигрывает», то: «…и сказал каким-то мятым голосом: –То есть я не нужен». А в конце главы горько восклицает: «–Да спасет их бог!» (382). Действительно: да спасет бог людей, вступивших в брак по легкомыслию, без священного огня любви в сердце. А вот полный мрак: Джаспер следит за Эдвином и Розой и видит, как они целуются (447). Он не знает, что бывшие жених и невеста поцеловались уже как брат и сестра, для него их поцелуй – смертный приговор.

    А когда надежда вспыхивает вновь (но это уже не луч, это уже море пламени!), когда Джаспер доподлинно узнает о разрыве Розы и Эдвина, то: «Мистер Грюджиус увидел перед собой мертвенно-бледное лицо с застывшим взглядом и дрожащими бескровными губами…», «Мистер Грюджиус увидел в кресле серое, как свинец, лицо и вскипающие на нем такие же серые, не то капли, не то пузырьки пены», «Мистер Грюджиус услышал душераздирающий крик…» (473-474). Джон Джаспер упал замертво под ноги мистеру Грюджиусу. Вспомним, что по Уолтерсу этот человек накануне зверски убил племянника, спрятал тело в склепе миссис Сапси и проявил при сем завидное хладнокровие! И вдруг такие сантименты: обморок при известии о разрыве двух молодых людей! Удивительно, что Уолтерс все это замечает («…он решился на преступление, в котором, как он впоследствии узнал, не было надобности» (603)), «Эта новость (о разрыве Розы и Эдвина) производит на него потрясающее впечатление: он падает в обморок» (601), но не делает единственно возможного для себя вывода: перед ним не бессердечный убийца, а трагичнейший образ героя, который пожертвовал жизнью одного любимого человека для счастья другого и узнавший о бессмысленности жертвы. Правда, тогда Джон Джаспер должен был бы терзаться муками совести, а во всем дальнейшем повествовании на упомянутые муки нет и намека.

    И, наконец, кульминация – признание в любви, безумное признание. Здесь все: и демоническая гордость, и рабское унижение, страшные откровения и жалкие мольбы. Одно несомненно – кем бы ни был Джаспер, признания его искренни и возвышенны. «Вот мое зря потраченное прошлое и настоящее. Вот лютое одиночество моего сердца и моей души. Вот мой покой; вот мое отчаяние. Втопчи их в грязь; только возьми меня, даже если смертельно меня ненавидишь!» (520). Если Джаспер лицемер, то право не помянешь добром Диккенса, обесценившего такие сильные слова.

    Роза боится своего учителя, но даже она отдает ему должное, когда говорит о его таланте. (Попутно: знай мистер Грюджиус о каких-либо темных пятнах в прошлом или настоящем Джаспера, доверил бы он ему обучение музыке нежно любимой воспитанницы?) И с ее же слов мы знаем, что Джон Джаспер никогда не говорил ей о любви, хотя она, как истинная женщина, чувствовала ее и с чисто женской непоследовательностью обвинила несчастного влюбленного в предательстве по отношению к Эдвину (517). Диккенс заботливо подчеркивает, что Розе отвратительны признания Джаспера и чувства девушки можно понять, вот только должен ли читатель разделять ее отвращение? Читатель по инерции разделяет, на что и рассчитывал Диккенс, а более всех разделяет отвращение Розы Уолтерс. И стремится убедить нас, что вырвавшийся стон измученной души – лишнее доказательство преступности героя. Чувствовала она и другое – страшные бездны таились в душе этого человека. Но если кого-то и могут привлечь душевные бездны, то в последнюю очередь прекрасный Розовый Бутончик – она от них в страхе бежит под крылышко опекуна. Роза одного поля ягодка с Тартаром – сильным, добрым и кротким, они проживут с ним долгую счастливую жизнь и умрут, как говорится, в один день.

    Таким образом, мотивировка неприязни ученицы к своему учителю восходит, прежде всего, к их личным взаимоотношениям. Джаспер любит девушку, а ее страшит его нечеловеческая любовь. При любом исходе сюжета неприязнь Розы должна остаться неизменной, преступник ли Джаспер или же нет.

    Наконец, самое важное – взаимоотношения между дядей и племянником. Мог ли Джон Джаспер убить Эдвина? Да, – твердо говорит Уолтерс и в одно из «доказательств» приводит факт подлинного убийства племянника дядей в городе Рочестере, прообразе Клойстергема (603). Доказательство это иначе, как возмутительным, не назовешь. Что ж, настолько отощал гений писателя, что он рабски списывает с натуры? Тогда, если быть последовательными, вообще не следует принимать во внимание любовь Джаспера к Розе: тот (дядя из Рочестера) убил племянника не из-за девицы, а чтобы присвоить наследство, так, может быть, и регент из Клойстергема задумал бросить музыку и подвизаться в деятельности, связанной с паями в фирме, принадлежащими Друду? Еще одно «доказательство»: Чарльз Диккенс-младший утверждал, что «Эдвин Друд был убит» и что «отец сам ему это сказал» (608). Давайте рассудим житейски: вы поблагодарите доброхота, который выболтает вам развязку интереснейшей повести, только что начатой вами читаться? Диккенс мечтал поразить всех и, конечно, в первую очередь близких людей блестящей, неожиданной развязкой, он так таился, что не оставил ни строчки, ни словца о последующих событиях и вдруг выдает свои тайны в случайном разговоре!

    Уолтерс безапелляционно утверждает о «лживых уверениях (Джаспера) в любви к Эдвину» (637). Лживы ли они? Джаспер ведь совсем недавно начал давать уроки музыки Розе, следовательно, и влюбился в нее тогда же и тогда же решил укокошить Друда. Значит, (будем последовательны!) в то же самое время и появилась необходимость в лживых притворствах. А до этого такой необходимости не было, значит, Джаспер в лучшем случае сохранял бы полное безразличие к своему племяннику. Но ведь весь Клойстергем жужжит о привязанности Джаспера! За три месяца, что ли, успел он надуть такую массу народа?
    Криспаркл и Джаспер:
    «–Я слышал, к вам должен приехать молодой Друд?
    –Я жду моего дорогого мальчика…
    –…Он принесет вам больше пользы, чем доктор.

    –Больше, чем десять докторов. Потому что я люблю его всей душой…» (286).

    Эдвин Друд:
    «–Ах, милый Джек! Рад тебя видеть!» (287).

    Миссис Топ:
    «–Это все ваш дядя виноват, вот что! Он так с вами носится…» (288).

    Эдвин Друд:
    «–Потому что мы с тобой друзья и ты любишь меня и веришь мне так же, как я люблю тебя и верю тебе. Руку, Джек. Нет, обе» (293).

    Роза Буттон:
    «–Только, ради бога, – никому ни слова об этом! Эдди так к нему привязан» (352).

    Мистер Грюджиус:
    «–Не обижайтесь на меня, мистер Джаспер. Я знаю, как вы привязаны к своему племяннику и как близко принимаете к сердцу его интересы» (380).

    Мистер Криспаркл:
    «–Не мне вас корить, Джаспер… но, право же, ваша привязанность к племяннику заставляет вас делать из мухи слона» (399).

    Все это совершенно не похоже на результат внезапного притворства, ибо до встречи с Розой Джасперу незачем было притворяться, а после встречи прошло очень мало времени, если, конечно, не предположить в стиле Уолтерса, что Джаспер влюблен в Розу с ее младенчества. Нет, тесная дружба дяди и племянника имеет давнюю историю и не является лицемерным притворством. Джаспер не мог хладнокровно убить своего Нэда.

    Но пора уже привести сильнейший аргумент против положительной характеристики образа певца и органиста Клойстергемского собора. Джаспер наркоман, он курит опиум. Трудно, согласитесь, возвести на пьедестал уважения героя, погрязшего в одном из тяжких человеческих пороков, но будем справедливы и постараемся разобраться беспристрастно.

    Уолтерс на факте курения Джаспером опиума изобретает невиданные сюжеты, о которых мы уже упоминали. Но, помимо этого, он еще и утверждает: «Курение опиума – наследственный порок, который редко приобретает власть над молодым человеком, если у того нет врожденной склонности» (637). Во-первых, это нелепица с медицинской точки зрения, во-вторых, – служит искажению образа Джона Джаспера. Джаспер не наследственный наркоман, Джаспер начал курить, не выдерживая своей несчастной любви к Розе. Давайте по порядку. Джаспер говорит Друду: «Я принимал опиум от болей – мучительных болей…» (291). Джаспер Розе: «…в стране грез, куда я убегал, унося в объятиях твой образ…» (517). Старуха помнит его новичком (568). И прямое утверждение Джаспера: «Да, я нарочно за этим приходил. Когда уже не мог больше терпеть, я приходил сюда в поисках облегчения» (572).

    Следует однозначный вывод: курить Джаспер начал, когда полюбил безнадежной любовью невесту своего горячо любимого племянника и друга. Так что если наркомания Джаспера и не служит украшению его образа, то все же ярко высвечивает, какие бездны отчаяния и одиночества таились в душе талантливого и гордого музыканта.

    К наркотическому бреду Джона Джаспера мы еще вернемся, а сейчас подумаем: какой ему смысл убивать Друда? Если бы он считал, что Роза и Эдвин не любят друг друга, то гораздо проще было отговорить Эдвина от женитьбы и даже признаться ему в своих чувствах. Добрый юноша не встал бы поперек дороги. Но луч надежды, загоревшись после неосторожных слов Эдвина, угас: он подглядел прощальный поцелуй молодой пары и посчитал его за поцелуй любви, а не дружбы. Какой теперь смысл разделываться с племянником? Девушка ведь не кошелек с деньгами, который, перерезав глотку прохожему, можно присвоить. Убить счастливого соперника в такой ситуации может либо гнусный негодяй, либо маньяк, а Джаспер ни тот, ни другой. И, главное, каков же итог злодейства? Роза, после его признаний, мгновенно удирает под защиту Грюджиуса, а кроме Грюджиуса чудесным образом находится еще один защитник – богатырь моряк. Таким образом, возня с жутким убийством приносит смехотворный результат. Правда, Джаспер затевает плести сети вокруг Ландлесов и шантажирует Розу, но есть во всем этом что-то крайне несолидное (с точки зрения преступного мира). Представим: Джаспер стер с лица земли Друда. Теперь стирает Невила. Но есть еще Тартар! Что ж, он и храброго лейтенанта возьмет в оборот? Подобная трактовка сюжета, несомненно, вульгарна. Многие, очевидно, чувствуют, что роман Диккенса с Джаспером-убийцей дефективен, отсюда и уничтожающие отзывы. Чувствует это и Уолтерс и, чтоб спасти обещанный Диккенсом эффект неожиданности, срывает с головы Елены белый парик Дэчери.

    Преступник, если он не последний дурак, не станет предостерегать жертву (293). Еще большую глупость совершает Джаспер, если он убийца, в разговоре у солнечных часов. Ну, с какой стати убивать, бесследно уничтожать труп, а затем намекать молоденькой девушке, что мог бы стереть с лица земли и любимого племянника? Оригинальный способ завоевать благосклонность предмета страсти! А булавка и часы? Вот Джаспер убил Друда и снял с него металлические вещи, чтоб сжечь труп бесследно. Дальнейшие действия Джаспера-убийцы настолько бессмысленны, что диву даешься: если он хотел выбросить вещи, то сделал это исключительно плохо – часы повисли на свае и ярко блестели на солнце. А если хотел отвести подозрения от себя и заодно погубить нового соперника – Ландлеса, то распорядился булавкой и часами с еще большей, вопиющей бездарностью: оставил их в таком месте, где они ни на кого не указывают. Нетрудно сообразить, какая убийственная улика булавка и часы, если бы они оказались найденными в вещах Невила или Елены. Как мог опростоволоситься расчетливый и безжалостный убийца?

    Удручающе выглядят и параллели между «странной экспедицией» и предполагаемым убийством, между «призраком вопля» и воплем настоящим. С точки зрения писательского дела, очень убого разворачивать сюжет подобным образом, это удел начинающего или малоодаренного литератора.

    Но зачем тогда так подробно описывает Диккенс «странную экспедицию», почему «призрак вопля» хлещет Джаспера по нервам? Вернемся на первые страницы романа, когда Джаспер трясет в курильне «отключившихся» старуху и китайца: «Он нагибается еще ниже, вслушиваясь в ее бормотание. – Нет, ничего нельзя понять!» (280), «Китаец… хрипит и что-то бормочет. – Что?… Что ты говоришь? …. – Нет, нельзя понять!» (281).

    Мы видим, что Джаспер мучительно доискивается, может ли посторонний человек понять его собственный наркотический бред, значит, у него есть какая-то страшная или позорная тайна, которую он боится предать огласке.

    Далее обратим внимание на сборы Джаспера в «странную экспедицию». «Почему он так тихо, так бесшумно все делает сегодня ночью? Внешних причин для этого как будто нет. Но, быть может, есть внутренняя причина, затаившаяся в каком-то глухом уголке его сознания?» (423).

    Итак, что же за тайна скрывается в «глухом уголке его сознания»? Тайну эту он выдает читателю сам. Перечтем полубезумные признания в любви. На стр. 518 есть такие слова отчаявшегося влюбленного: «…моя любовь безумна. Она так безумна, что, будь связь между мной и моим дорогим мальчиком хоть на волосок слабее, я и его стер бы с лица земли за одно то, что ты была к нему благосклонна». Уолтерс усматривает в этих словах примитивную наглость безнаказанного убийцы, но в трагическом образе Джона Джаспера нет и намека на примитив.

    Признание это высвечивает нам мучительный разлад в душе музыканта: он глубоко любит Эдвина и так же глубоко – свою ученицу, невесту Эдвина. Как ему быть в жизни реальной и в Стране Лотоса, если только мерзкую курильню можно так поименовать?

    В жизни реальной все просто: он молча несет свой крест и свой терновый венец, а если и жалуется, то так глухо, что истинных его страданий никто не замечает. «Он никогда не говорил со мной – об этом. Никогда» – говорит Роза Елене (352). «Я терпел молча. Пока ты принадлежала ему или я думал, что ты принадлежишь ему, я честно хранил свою тайну» – говорит Джаспер Розе (517).

    Но в страну грез, где только и возможно было светло и страстно любить девушку, Джаспер не мог попасть, не совершив предварительно некоего опасного «путешествия над безднами» (569-570). «Да! Я всегда сначала совершал это путешествие, а потом уж начинались переливы красок…» (572). В опиумном бреду Джаспер не мог наслаждаться счастьем любви, пока был жив соперник и приходилось каждый раз убивать его, сбрасывая с башни собора… Ничего нельзя было поделать: «Он (монах) хоть мог отвести душу тем, что творил демонов из дерева или камня. А мне что остается? Творить их из собственного сердца?» – горько сетует Джаспер (292). Демоны терзали не переставая: «…Джаспер вдруг вскочил, еще не придя в себя после сна, и, словно в бреду, выкрикнул: «Что случилось? Кто это сделал?»», «–Мне грезились какие-то ужасы…» (396).

    Джаспера терзает навязчивая мысль об убийстве близкого и дорогого ему человека и терзает неотступный страх, что о позорной тайне его души узнают другие люди. А что тайна позорная и что он ненавидит за нее самого себя, убеждает следующий эпизод:
    «–И что же, приятно это тебе было, миленький?
    –Да! Приятно!

    Он выкрикивает это со злобой, подавшись вперед, словно готов на нее наброситься» (569).

    Писатель виртуозно проецирует душевную трагедию героя на реальные, сырые и холодные стены собора и склепов и достигает поразительного эффекта: мы словно воочию видим все подробности совершенного преступления!

    Но проекция исключает возможность параллельного действия наяву – это был бы очень дешевый прием.

    Приведем свидетельства, что наяву Джаспер преступления не совершал и еще раз отправимся с ним в «странную экспедицию». Остановимся на ступеньках перед восхождением на башню. Вот пьяный Дердлс понес околесицу и сбрендил, помимо всего прочего, насчет «призрака вопля». Реакция его спутника невероятна: «– Вы это на что намекаете? – раздается из темноты резкий, чтобы не сказать злобный вопрос» (429). А на что мог намекать пьяница и из-за чего взволновался Джаспер? Почему глупую болтовню умный преступник воспринимает как намек? И намек на что? На задуманное, но еще неосуществленное убийство? Это нелепо – преступник ни при каких условиях не может так отреагировать. Уолтерс же, ничтоже сумняшеся, возводит «странную экспедицию» и «призрак вопля» в сильнейшее доказательство вины Джаспера: преступник, де, идет по путям будущего преступления (и тащит за собой в качестве возможного свидетеля Дердлса – умно, ничего не скажешь!), затем его жертва завопит по-настоящему и Дердлс услышит уже подлинный вопль и т.д. и т.п. (См. статью Уолтерса, стр.644).

    Все это отдает махровым дилетантизмом, и прав был бы Гиссинг: «Можно не сомневаться, что… когда дело дошло бы до развязки, проявилось бы это всегдашнее неумение Диккенса» (594). Таким образом, «странная экспедиция» и «призрак вопля» не могут иметь отношения к убийству даже по чисто профессиональным писательским причинам.

    Но что же это все значит? Отчего почти теряет самообладание Джон Джаспер при упоминании «призрака вопля»? Психологически «странная экспедиция» легко объяснима: по поверью преступника тянет посетить место преступления, а Джаспер совершал в бреду убийство десятки раз, одна навязчивая идея могла повлечь за собой другую – идею пройтись «над безднами» наяву. Возможно, он надеялся избавиться таким манером от демонов воображения, возможно, внушал себе замену образа Эдвина образом каменотеса в своих бредовых видениях. Вспомним его пристальный взгляд на Дердлса, замеченный даже самим пьяницей: «…тот временами чувствует на себе этот пристальный сверлящий взгляд» (431), «Завязывая узелок, он опять замечает, что за ним следят» (433).

    Было ли в коньяке, поглощаемом Дердлсом, снотворное? Несомненно. В опиумных кошмарах Джаспера склеп миссис Сапси маячил на первом плане: там он «хоронил» тело «убитого» племянника. И раз уж состоялась «странная экспедиция», она не должна была оставлять белых пятен в маршруте «над безднами». Но Дердлса не попросишь открыть склеп, он мог и отрезветь от ужаса, значит надо, чтоб он уснул часика на два-три. Уолтерс здесь проявил наблюдательность, заметив, что регент запоминает нужный ключ по характеру его звона, но вновь попадает впросак, заявляя, что Джаспер готовится к убийству. Для «странной экспедиции» следовало запомнить ключ, но совершив преступление убийца что, побежит к Дердлсу, выпросит ключи и будет звякать ими у порога склепа? Подтверждением того, что Джаспер входил в склеп служит его дикая ярость против выследившего их Депутата. О предполагаемой «прогулке» знал, так сказать, весь бомонд Клойстергема, но посещение склепа… Представьте, что Депутат разнес по городку сенсационную весть о таком неслыханном факте! Злоба Джаспера утихает только лишь тогда, когда он убеждается, что маленький негодяй появился у собора только что.

    Еще более логична его реакция на «призрак вопля»: вопль «убиваемого» Друда был им слышан много раз – в опиумном затмении, и поэтому чудовищное совпадение бредовых видений со словами Дердлса так хлестнуло регента по обнаженным нервам. Не зря на рисунке обложки опиумный дым подстилает две картинки: Джаспер целует руки благосклонной к нему Розы и Джаспер поднимается с Друдом по винтовой лестнице – навстречу гибели последнего.

    Безукоризненно психологически обоснованный наркотический бред и связанные с ним реалии в действительной жизни героя, служат еще и мощной пружиной детективного развития сюжета. Вспомним один эпизод – выспрашивания старухи: «–Значит, за то время, пока ты здесь не бывал, ты уже совершил это путешествие? – тихонько спрашивает она. …. –Да. Совершил, – говорит он» (570).

    Естественно, что читатель сделает однозначный вывод – Джаспер убил Друда. На самом же деле речь идет о действительном путешествии, но – с Дердлсом!

    Анализируем далее: «–Я делал это так часто и так подолгу, что, когда оно совершилось (подчеркнуто автором статьи) на самом деле, его словно и делать не стоило, все кончилось так быстро!» (570). Если бы в последней цитате речь шла об убийстве самим Джаспером, то вместо «оно совершилось» он должен был бы сказать «я его совершил». Значит, наяву Джаспер никого не убивал.

    Что значит «его словно и делать не стоило, все кончилось так быстро!»? Да то, что Друд погиб, а желанная Роза сделалась еще более далекой и недоступной и после первого же признания сразу скрылась из Клойстергема.

    А вот прямое подтверждение того, что Джон Джаспер не покушался на жизнь племянника:
    «–В этом путешествии у тебя ведь был спутник, миленький?

    –Ха-ха-ха! – он разражается… смехом… – Подумать только, как часто он был моим спутником и сам об этом не знал! Сколько раз он совершал это путешествие, а дороги так и не видел!» (572). Черным по белому: Друд никогда наяву не был спутником Джаспера в «путешествиях над безднами». Совершись то, в чем винит Уолтерс Джаспера, – Друд узнал бы, и дорогу увидел бы тоже! Еще из бреда о «путешествии»: «Т-ссс!.. Путешествие совершилось. Все кончено.

    –Так быстро?
    –…Слишком быстро. …Слишком скоро все это сделалось и слишком легко. …Ни борьбы, ни сознания опасности, ни мольбы о пощаде» (573).

    Почему «слишком скоро», почему «слишком легко», почему «ни борьбы, ни мольбы»? Да потому, что «путешествие» совершилось без участия Джаспера – Эдвина убил кто-то другой, иначе никак не могло бы быть «слишком легко». Эдвин вышел в бурю и ночь из домика над воротами и исчез в буре и ночи. Исчез без следа – булавка и часы лишь подтвердили его гибель.

    Разберем еще один эпизод «странной экспедиции», на первый взгляд характеризующий Джаспера с отрицательной стороны (явная цель Диккенса!) У дома младшего каноника Джаспер и Дердлс едва не сталкиваются с Криспарклом и Невилом. Спрятавшись, Джаспер «так вперил взгляд в Невила, как будто взял его на мушку и уже держит палец на спусковом крючке…» (425). А далее Джаспер «поворачивается к Дердлсу и вдруг разражается смехом …. мистер Джаспер роняет голову на руки, изнемогая от смеха» (426). Для критика, вроде Уолтерса, здесь богатейшая пожива: и «разрушительная сила» злобы, и циничный хохот над очередной жертвой, которую он, в конечном счете, и подвел под виселицу. На самом же деле к Джасперу приходит понимание о смехотворности его подозрений к Невилу и он смеется над ними и над собой. Иначе, если Джаспер убийца, смех этот свидетельствует о его безумии, как и реакция на «призрак вопля». Одна из «волчьих ям» писателя!

    Через десять лет после смерти Диккенса Достоевский создал «Братьев Карамазовых», где так же преступление, совершаемое в душе героя, осуществляется в действительности другим персонажем. Параллель отдаленная и случайная, тем не менее она существует, и как катастрофически проиграл бы роман русского писателя, окажись в роли убийцы Дмитрий или Иван Карамазовы, так проигрывает и роман Диккенса с убийцей Джоном Джаспером. Творческие задачи у писателей разные, отметим лишь, что Диккенс применил параллель «бреда» и «действительности» в большей мере как прием детективного развития, где жизненно необходимо сбить читателя со следа, причем сделать так, чтобы не появилось ни натяжек, ни противоречий, что и было проделано им мастерски: «В ней (книге) множество волчьих ям…» предостерегает Уолтерс (596), но сам, невольно доказывая мастерство Диккенса, не минул, как кажется, ни одной!

    Поговорим теперь о мнимой организации убийства, технической, так сказать, стороне дела, поскольку в опиумной мы, кажется, разобрались. Единственный ее и неоспоримый автор – Дж. Каминг Уолтерс. Так он утверждает: «После этого Джаспер начинает интересоваться действием негашеной извести, и Дердлс объясняет ему, что она сжигает все – кроме металлических предметов» (599). Приводим текст Диккенса:
    «–Осторожно у ворот, мистер Джаспер. Видите, там куча слева?
    –Вижу. Что это такое?
    –Негашеная известь.
    ……..

    –Негашеная известь?
    –Да, – подтверждает Дердлс. – наступите, башмаки вам сожжет. А ежели поворошить ее малость, так и все ваши косточки съест без остатка» (424).

    Где здесь «начинает интересоваться»? А где «металлические предметы»? Несоответствия вопиющи. Можно бы погрешить против перевода О. Холмской, если бы подобных несоответствий в статье Уолтерса не было, как изюма в булке. Другая изюмина: Уолтерс (604) описывает тревогу и удивление Джаспера, когда выясняется феноменальная способность, своего рода абсолютный слух, Дердлса, который, постукав молотком, запросто определит, сколько покойников в склепе и даже узнает о позабытой нерадивыми работниками куче мусора. «Еще два-три вопроса, обращенные к Дердлсу, и решение принято. Как только тело будет помещено в склеп, надо засыпать его негашеной известью…» пишет Уолтерс (606). Но помилуйте! Разговор о жутковатых талантах пьяницы-каменотеса происходит в главе пятой (327), а негашеная известь впервые упоминается в главе двенадцатой! (424). Действие в главе двенадцатой происходит за неделю до сочельника, а в главе пятой много раньше – в первый приезд Эдвина Друда. Нужны ли комментарии?

    Осталась старуха – Принцесса Курилка, и пресловутый «черный шарф из крепкого крученого шелка» и, к тому же, длинный.

    Мнимая «тайна» старухи проста до идиотизма: подслушав бред Джаспера (573), она узнала, что должен быть убит некий Нэд и либо решилась на благородный поступок – спасти неизвестного, либо ее соблазнила возможность шантажировать джентльмена из Клостергейма, что более вероятно, если учесть ее жадность и постоянное нытье на плохую торговлю. Все домыслы о связях в прошлом между старухой и Джаспером или его отцом (637-638) не стоят даже того, чтобы их опровергать.

    Разберем попутно еще одну тайну. Старуха при встрече с Друдом говорит об опасности «вот сейчас, в самую эту минуту» (457). А в курильне старается выпытать у Джаспера: «–Время, место и спутник, – подсказывает она…» (573). Откуда такая точность?
    Свадьба Розы и Эдвина должна состояться, когда он достигнет совершеннолетия, – в мае, а помолвка состоится на рождество, как понял Джаспер со слов Грюджиуса (382). Значит, совершить «путешествие над безднами» надо не позже, чем накануне помолвки, ведь помолвленные – почти муж и жена! Вот вам точное время: «…сейчас, в самую эту минуту», место – башня собора, куда совершалась «странная экспедиция», спутник – Друд.

    Шарфом Уолтерс «удавливает» Друда, но ведь шарф годится и для того, чтоб на нем повеситься самому! Если Джаспер великий «мастер» по части наркотиков, то не проще ли одурманить жертву и придушить подушкой, чем таскаться с нею по башням и склепам, рискуя наступить на мозоль пьяному Дердлсу или быть выслеженными проклятым Депутатом? Да еще «призрак вопля» голову сушит… На той же странице (459), где появляется мрачный черный шарф, есть и абзац, который мы уже приводили: «В трогательном молении, в котором он просит склонить его сердце к исполнению сих заповедей, он прямо потрясает слушателей красотой и силой звука».

    А ниже абзаца с шарфом читаем следующее:
    Криспаркл:
    –Я должен поблагодарить вас, Джаспер, за удовольствие… Как вы сегодня пели! …. Вы, должно быть, очень хорошо себя чувствуете?
    –Да. Я очень хорошо себя чувствую.

    ….

    –Можно подумать, Джаспер, что вы нашли какое-то новое средство от того недомогания, которое у вас иногда бывает.

    –Да? Это тонко подмечено. Я действительно нашел новое средство».

    Роза выходит замуж за Эдвина. Джон Джаспер не может жить без Розы. Ему надо либо убить Друда, либо убить себя. Он решает – себя.

    Разобрав так подробно образ Джаспера, мы видим – это не гнусный убийца, это человек талантливый, благородный и глубоко несчастный. Тем более изумляет мастерство Диккенса, который сумел внушить многочисленным читателям версию о преступности своего героя. Если бы роман был закончен, он бы вызвал восхищение, но в его незавершенном виде диккенсовский гений обернулся жестокой шуткой: допущение убийства Друда Джаспером катастрофически обесценивает книгу, ибо чересчур явно и зловеще выставлены на поглядение все страшные изломы души предполагаемого преступника.

    В названии следующей главы мы совершим маленький плагиат и назовем ее:
   
   ЖИВ ИЛИ УМЕР?
   
    Но если Джаспер не убийца, то разве не снимается этот вопрос? Можно было бы снять, но куда же тогда делся Друд? Действительно скрылся из-за разрыва? Или все же погиб?

    В принципе Друд мог погибнуть не только от руки Джаспера: он мог утонуть сам, его мог убить случайный бродяга, его могла убить… Елена Ландлес! А что? Девушка она решительная, брата любит слепо, вот и решила расчистить ему дорогу к завоеванию сердца Розы!.. Последнее предположение не взято с потолка: «Тебе дорого доброе имя твоей подруги? …. Так отведи же от нее тень виселицы, моя любимая!» – грозит Розе Джаспер (519-520).

    Но если роман проигрывает даже с Джаспером-убийцей, то тем более девальвируется со случайным убийцей или несчастным случаем. И совсем гадко, если убийцей окажется прекрасная пылкая девушка. Друд безусловно жив, хотя Уолтерс ломает множество копий, утверждая обратное: «Мы можем почти с математической точностью сделать заключение о судьбе Эдвина Друда…» (595), «План убийства у него (у Джаспера) уже обдуман: он задушит Эдвина шелковым шарфом…» (598), «Что Джаспер хотел его убить и составил план убийства с величайшей точностью… это не составляет тайны» (602). Далее следует рассказ о преступлении в Рочестере (603). «Еще два-три вопроса… и решение принято. Как только тело будет помещено в склеп, надо засыпать его негашеной известью» (606). Приводятся свидетельства самого Диккенса (хотя именно им и следует верить меньше всего!), что Друд должен погибнуть от руки Джаспера (608). «Эдвин Друд, который немногим больше, чем кукла с наклеенным на нее именем… этот Эдвин Друд сохранен, а ради чего, собственно? В развязке романа он лишний… он только попусту загромождает сцену» (609), «Итак, можно считать, что Эдвин Друд погиб. Убийство было задумано, и убийство совершилось» (611), «Никто не воздвигает огромного здания, если этому зданию суждено остаться пустым» (609).

    Убедительно звучит. Уолтерс даже иронизирует над противниками: «Каким-то чудесным и таинственным образом Эдвин Друд спасся, хотя покушение на него было и Джаспер не сомневается в том, что довел дело до конца. Вот уж поистине чудесное спасение! Яд, удавка, негашеная известь – и все без последствий!» (606). Просим прощения за обильное цитирование, но еще одна цитата из статьи Уолтерса: «Очень легко делать такие выводы, когда разгадку придумал сам, да притом ошибочную» (594). Последняя стрела направлена против неких критиков Диккенса, но более всего она бьет по самому Уолтерсу. Он сам, вместо того, чтобы анализировать текст романа, утверждает свои произвольные догмы.

    Будем же исходить именно из текста и прежде всего еще раз заступимся за Эдвина Друда, а заодно и за писателя.

    Уолтерс пишет: «Эдвин Друд, который немногим больше, чем кукла с наклеенным на нее именем, который как личность не привлекает симпатии и чья судьба никого не волнует…» (609), «…Эдвин Друд очень бледный персонаж. Он не вызывает эмоций. …. Его судьба интересна только в силу своей таинственности, а не потому, что мы его жалеем. Он почти бесцветен, …. он полон самомнения, доверчив до глупости, легко раздражается» (610).

    Итак, кукла? Но вспомним название романа: «Тайна Эдвина Друда». Как-то несолидно выносить в заглавие имя ничтожнейшего персонажа, ибо название книги – это ее символ и зачастую символ начинает жить собственной жизнью, независимой от произведения, которое он обозначает. «Дон Кихот», «Фауст», «Паломничество Чайльд Гарольда», «Отец Горио», «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Братья Карамазовы», «Демон», «Мадам Бовари», «Моби Дик, или Белый Кит», «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Сага о Форсайтах», «Король Лир», «Робинзон Крузо», «Улисс». «Собака Баскервилей», наконец. Достаточно? Можно, конечно, нарушить традицию и вынести в заглавие имя третьестепенного персонажа, но зачем? Нет, Друд не бледный персонаж, хотя и не Гамлет, и не Отелло; он вызывает эмоции, его судьба интересует читателя. «Полон самомнения». А бывают юноши в двадцать лет и без самомнения? «Доверчив до глупости». Это прямая клевета. Он безгранично верит Джасперу, потому что любит его, а разве глупость верить любимому человеку? Тем не менее, даже эта «безграничная» доверчивость, оказывается, имеет свои пределы, о чем будет сказано ниже. «Легко раздражается». Не легко. Он вспылил всего раз, когда по сути совершенно незнакомый человек (Невил) сунул нос в его сугубо интимные дела, в которых ему самому предстояло разбираться и разбираться. Его несимпатичное поведение у Джаспера? Что ж, крепкий пунш способен обесславить не только зеленого юнца, но и умудренные седины. Невил, кстати, не уступил ему по неделикатности. Диккенсу нужна была сцена ссоры, и он блестяще и реалистично ее провел. «…как личность не привлекает симпатии…» Очень даже привлекает. Хотя бы только за то, что остро чувствует неестественность своего союза с невестой. Много найдется молодых людей, которые вместо предвкушения супружеских восторгов с прелестной (а Диккенс рисует Розу красавицей) девушкой, занимались бы подобным «самокопанием»?

    «–Джек, я, конечно, довольно-таки пустой, легкомысленный малый, и голова у меня не из лучших. Ну ладно, я еще молод – стану старше, может быть поумнею. Но есть все-таки во мне что-то, способное понимать и чувствовать…» (293).

    «–Милая Киска! Давай поговорим по душам. Я мало что знаю, кроме своего инженерного дела – да и нем-то, может, не бог знает как сведущ, – но я всегда стараюсь поступать по совести. Скажи мне, Киска: нет ли кого-нибудь… нет ли какого-нибудь другого молодого…» (308).

    Вот две цитаты. Их произносит «бледный персонаж», «полный самомнения». Вот еще одна: «Эдвин всегда ласков с детьми и стариками, тем более сегодня, когда сердце его растревожено, – он уже многих ребятишек и пожилых людей, встреченных по пути, приветствовал добрым словом» (456). С чего бы подобный пассаж в сторону не привлекающей симпатий личности?

    Тончайшей, полупрозрачной акварелью выписана вся история помолвки и разрыва Эдвина и Розы, это как незабудки под мрачными замшелыми стенами собора с его хором, органом и демоническим регентом. Как можно проглядеть эту акварель? И почему, наконец, Диккенс уделил так много места в романе возне с «сомнительной героиней» и «куклой с наклеенным именем»?
    Итак, не кукла. А раз не кукла, то живет, наблюдает, чувствует, делает выводы, принимает решения. Вот мы и проследим за Эдвином Друдом перед его таинственным исчезновением.

    Перечитаем главу, где Эдвин и Роза решают расстаться. «Я не трус, Роза, но доверю тебе один секрет: я немножко боюсь Джека» (444), «А со мной Джек всегда нервничает и от всего тревожится» (445).

    Клокочущие страсти, раздирающие душу Джаспера, опаляли не только более чуткую Розу, но и доставали по-мальчишески беспечного Эдвина, он еще до встречи со старухой инстинктивно чувствовал, что милый его Джек принял какое-то грозное решение.

    Ему запал в сердце взгляд Розы, когда он заговорил о Джаспере: «Как странно посмотрела на него Роза, когда они прощались… в ее взгляде было лишь удивление и настойчивый вопрос. В конце концов он приходит к мысли, что ему все равно не понять этот взгляд, – хотя какой же он был выразительный!» (454).

    Почва подготовлена, и на эту почву должно упасть какое-то зерно. И оно падает. Через день-другой ключевой эпизод – встреча с Принцессой Курилкой: «Эдвин резко выпрямляется, отступает на шаг и смотрит на нее в испуге – ему померещилось в ней что-то знакомое. «Боже мой! …. Как у Джека в тот вечер!»» (456).

    Старуха: «Благодари бога за то, что тебя не зовут Нэдом». Она же: «Ну так Нэд… наверное будет жить вечно, такая страшная ему грозит опасность, – вот сейчас, в самую эту минуту…» (457). А «в самую эту минуту» Эдвину надо идти на ужин к своему дяде, который тоже принимает опиум и один только зовет его Нэдом!..

    «Невеселое окончание и так уж не слишком веселого дня! Даже немножко жутко… …Эдвин чувствует, что холодок пробегает у него по спине. Он спешит вернуться в город… и по дороге решает никому сегодня не говорить об этой встрече, а завтра рассказать Джеку (который один только зовет его Нэдом) как о странном совпадении. Конечно же это просто курьезное совпадение, о котором и помнить не стоит!

    Однако оно не идет у него из ума, засело прочнее, чем многое другое, о чем стоит помнить. …ему чудится, что слова женщины снова и снова звучат во всем, что его окружает, – в нарастающем шуме ветра, в клубящихся тучах, в плеске разгулявшихся волн и в мерцании огней. Какие-то зловещие отголоски этих слов слышны даже в звоне колокола, который внезапно начинает бить и словно ударяет в самое сердце Эдвина, когда тот, пройдя под аркой, вступает в ограду собора» (458).

    Вот что было дальше. Страшные, но неясные подозрения терзали юношу даже во время ужина: «Я, правда, заметил, что мой бедный мальчик не так весел, как всегда, даже подавлен…» – подтверждает эту мысль сам Джаспер (478). Заметим, что они были втроем! То есть, опасность пока что не была неотвратимой. Но ужин рано или поздно заканчивается, Невил должен уйти, а Друд должен остаться наедине с Джаспером. («Боже мой! … Как у Джека!..», «Благодари бога, что тебя не зовут Нэдом…», «…вот сейчас, в самую эту минуту…», «…один только Джек зовет его Нэдом…», «…отголоски этих слов слышны в звоне колокола и словно ударяют в самое сердце…», «…оно не идет у него из ума, засело прочнее, чем многое другое…») Надо быть поистине деревянным манекеном, чтобы, проводив Невила, вернуться в домик над воротами, да еще когда кругом ночь и страшная буря. Друд сбежал, сломя голову умчался в Лондон к мистеру Грюджиусу. Если Диккенс обрек Друда на смерть от рук Джаспера, зачем он изобразил его встречу со старухой? Зачем прямое, недвусмысленное предупреждение, если оно ни к чему не должно привести?

    А почему именно к Грюджиусу должен явиться Эдвин Друд? Грюджиус опекун Розы, а у Друда свой круг интересов и лиц, связанных с его инженерной деятельностью.

    «–Если у вас с ней хоть что-нибудь не ладится, …если вы чувствуете …что вы предпринимаете этот шаг не из самых высоких побуждений, …в таком случае …заклинаю вас от имени живых и умерших, – верните мне кольцо!» (415).

    Друд должен вернуть кольцо. А раз встреча с мистером Грюджиусом неизбежна, неизбежно и объяснение.

    Здесь и кроется разрешение загадки резкой перемены в отношении Грюджиуса к Джасперу. Ибо если Друд убит, то с какой стати восставать Грюджиусу на его дядю? Что он мог узнать компрометирующего Джаспера за менее чем двое суток с момента пропажи Друда? (Даты: Друд исчез в ночь с 25-го на 26-е, Грюджиус приезжает вечером 27-го). А главное, от кого? Быть может, Эдвин Друд пошел по стопам отца Гамлета?

    Знаменателен следующий эпизод: «–Странные вести я здесь услышал, – сказал мистер Грюджиус. –Странные и страшные!» (471).

    Назвать известие о пропаже молодого человека всего лишь «странным», значит, по меньшей мере, высказать неуважение и к нему самому, и к его скорбящим родственникам. Недаром Джаспер поправляет: «Странные и страшные!», на что Угловатый Человек всего лишь провел ладонью по волосам и лицу. Очевидно, ему лучше известно, странные или страшные вести он здесь «услышал».

    Еще одно доказательство, не оставляющее никаких сомнений в том, что Друд жив. Вспомним встречу Дэчери со старухой. До определенного момента в его поведении сквозит лишь чувство исполняемого долга (следить за Джаспером и интересоваться всем, что имеет к нему отношение). На стр. 577 читаем: «лениво бредет», «добродушно говорит» и прочие невинные хитрости. Но:
    «–Какое лекарство?
    –…Это опиум, вот что.

    Мистер Дэчери, вдруг изменившись в лице, вперяет в нее острый взгляд» (578).

    Чуть ниже:
    «–А имя этому молодому джентльмену, – …. – было Эдвин.

    Мистер Дэчери роняет монетку, нагибается, чтобы ее поднять, и выпрямляется весь красный от усилия» (578).

    Далее: «Мистер Дэчери стоит в угрюмом раздумье…» (579).

    Подобное поведение мистера Дэчери говорит только об одном: он знал о существовании старухи, курящей опиум, знал о ее встрече с Эдвином Друдом, эту-то старуху ему и надо было во что бы то ни стало отыскать. И паролем при этой долгожданной встрече послужило слово «опиум».

    Ну, а если Друд погиб в ту бурную ночь и не успел никому сообщить о своей встрече со страшной старухой, какое тогда дело мистеру Дэчери до жалкой нищенки, курящей зелье? С чего ему меняться в лице? Дэчери не отреагировал бы даже на имя Эдвина – молодой человек подал милостыню, что с того?

    Но есть одно «несоответствие»: почему же Дэчери ставит всего лишь средней величины черточку? (581). Да потому, что поразила его маловероятная встреча с искомой старухой, а не сообщенные ею сведения, которые Дэчери и без того знал. А вот когда она сообщила ему о том, что очень хорошо знает Джаспера (и даже грозила тому кулаками в соборе) – это сведения совершенно новые (Эдвин Друд понятия не имел о связи Джаспера со старухой), вот тогда и появилась толстая и длинная меловая черта (583).

    Но вопрос: неужели Уолтерс не понимал значения встреч Друда, а затем Дэчери со старухой? Понимал. А так как логическое объяснение этих встреч не соответствовало придуманной им схеме романа, он его отбросил и встречу Дэчери со старухой ограничил лишь значением доказательства того, что Дэчери не Друд.

    И вспомним название четырнадцатой главы, своеобразного водораздела романа: «Когда эти трое снова встретятся?» Заголовок не вывеска над трактиром, это полноправная часть повествования и она должна иметь смысл. А какой смысл у названия этой главы, если  один из трех будет убит, а другой попадет в тюрьму? Не намек ли здесь на отдаленное будущее, когда причина всех бед – Роза Буттон превратится в миссис Тартар, а трое горемык в мире и грусти соберутся над чашей пунша?..

    Есть еще одно, несколько комичное указание на то, что молодой человек жив и благополучно скрывается: два болвана – мистер Сапси в Клойстергеме и профессиональный филантроп в Лондоне галдят об убийстве во все горло, правда, подразумевая убийцей Невила, но не все ли равно – они будут посрамлены.

    О булавке и часах позже, а сейчас поинтересуемся:
   
   КТО ЖЕ ВЫ, МИСТЕР ДЭЧЕРИ?
   
    Главе этой следовало бы дать название: «Тайна мистера Уолтерса», ибо, разбираясь в вопросе, кто таков Дэчери, он с непостижимым упорством «не замечает» того, что в романе есть, и «видит» то, чего нет и в помине.

    Поскольку злодейская сущность Джаспера ясна, поскольку судьба Эдвина Друда не составляет тайны, а сам Диккенс обещал чрезвычайно интересную развязку, то Уолтерс, пытаясь разрешить это противоречие, по необходимости загоняет себя в угол: «Кто же такой этот Дэчери? Это и есть настоящая тайна. Это та неожиданность, которую припас Диккенс…» (613). Что можно сказать по этому поводу? Во-первых, из-за такой «тайны» не стоило городить огород – писать большой роман, во-вторых, если это и есть настоящая тайна, она никак не подходит под оценку самого Диккенса: «Очень любопытная и новая идея, которую нелегко будет разгадать… богатая, но трудная для воплощения» (591). Обратите внимание: «богатая, но трудная»! А что богатого и трудного в развязке, которую предлагает Уолтерс? Одно неверное допущение неизбежно влечет за собой второе: Дэчери – «это не кто-нибудь со стороны, не какой-нибудь новый персонаж, введенный только для данной цели» (614). Но роман к моменту появления Дэчери еще даже не подошел к своей середине (Глава 18), так что появление нового персонажа вполне допустимо – впереди не менее двадцати глав.

    Поначалу согласимся с Уолтерсом, кем мистер Дэчери не может быть. Он не может быть Баззардом, не может быть Грюджиусом, никак не может быть Друдом, не говоря уже о Сапси, настоятеле, Дердлсе, Топе, Депутате, Сластигрохе и вознице дилижанса Джо вкупе с двумя официантами – недвижимым и летучим. Невил также не может играть роль Дэчери – Джаспер его довольно хорошо знает. Не может он быть и частным детективом, нанятом мистером Грюджиусом: необходимо из чисто литературных соображений, чтобы лицо это было заинтересовано в своих действиях не ради вознаграждения или  служебного долга, а лично. В этом мы тоже согласимся со статьей Уолтерса (614). Согласимся и с тем, что на Дэчерм парик: слишком уж ярко сияют его белоснежные кудри.

    Так кто же вы, мистер Дэчери? Не кто иной, как Елена Ладлес, утверждает Уолтерс и придумывает эффектнейшую, по его мнению, концовку романа, когда Дэчери срывает парик и оказывается бесстрашной женщиной. По мнению Уолтерса, это и есть тот поразительный, обещанный Диккенсом сюрприз, публика должна визжать и плакать от восторга…

    Дорогой читатель! Чем, по твоему мнению, может отличаться двадцатилетняя красавица девушка, стройная, горячая, с огненными черными глазами от старого (от 30-ти до 60-ти) холостяка? Не спеши сверлить висок указательным пальцем, ибо Уолтерс авторитетно утверждает – ничем. Достаточно напялить седой парик и – готово. У юной девушки на щечках и подбородке не персиковый нежный пушок, а такая же, как у старого холостяка, щетина, которая, когда ее чисто выбреешь, отливает благородной синевой – брови у Дэчери черные, а значит и борода. Итак, бритая физиономия старого холостяка не отличается от румяных щечек девушки, как, очевидно, не отличается ее тонкая шейка от крепкой шеи зрелого мужчины. То же самое относится к рукам: разве удивительно, что у юной женщины широкая мужицкая лапа? Не будем продолжать наш анатомический экскурс, а то он заведет нас в чересчур деликатные области.

    Охотно верю, что вышеуказанные обстоятельства не пришли в голову Уолтерсу, но никогда не поверю, что этого не сообразил Диккенс.

    Уолтерс, отдадим ему справедливость, не избегает возражений по поводу неженского меню Дэчери: «Жареная камбала, телячья котлета и пинта (почти 600гр.) хереса», «хлеб с сыром, салат и эль» (630), но объясняет это маскировкой. Интересно было бы почитать ненаписанную Диккенсом главу, где Елена-Дэчери является с выпивкой к Дердлсу, как он-она намеревается сделать!.. (512).

    Цитируем Уолтерса: «Манера Дэчери встряхивать волосами и носить шляпу под мышкой уже дала нам первый ключ к его опознанию» (630). Положим, женщина встряхивает волосами не потому, что она женщина, а потому, что у нее волосы длинные. Отрастит мужчина длинную прическу или оденет пышный парик, и он затрясет головой. Шляпа? А нельзя представить, что человек, долго носивший какую-либо форму, военную, например, вдруг сменил образ жизни и оделся в цивильное платье? И не очень уверенно себя в нем чувствует, не имеет, например, привычки в обращении со шляпой? Тем более, что: «Плотно облегающий синий сюртук… жилет и серые брюки придавали ему до некоторой степени военный вид» (503).

    «–Вы служили в армии, сэр? – осведомился мистер Сапси.

    ….

    –Во флоте?» (509).

    Интересно, в каких казармах Елена Ландлес обрела военную выправку? Еще одно «доказательство»: «– Я зайду к миссис Топ, – сказал мистер Дэчери» (504). В этом Уолтерс усматривает инстинктивное желание женщины иметь дело с женщиной, но, пожалуй, все гораздо проще: Дэчери хорошо информирован и знает, с кем ему надо вести переговоры о квартире.

    И две изюмины напоследок. Дэчери ведет счета посредством меловых линий (581) и на этом Уолтерс строит «неопровержимое» доказательство: «Если под видом Дэчери скрывается женщина, она, конечно, ничего не могла писать от руки. Ее тотчас узнали бы по почерку» (632). (А по отсутствию щетины на подбородке никто бы ни о чем не догадался!..) Сначала зададимся вопросом: много ли Елена Ландлес видела на своем веку трактиров, чтобы научиться искусству меловых линий? А затем откроем страницу 576, где читаем: «…за ней комната со сводчатым потолком и большеголовый седовласый джентльмен, который сидит за столом и пишет, (подчеркнуто автором статьи) одновременно зорко оглядывая прохожих…».

    Вторая изюмина. Уолтерс: «Но меня могут спросить: а как насчет голоса Елены? Разве Джаспер не узнал бы ее по голосу? Тут мы видим блестящий пример того, как Диккенс, предвидя опасность, заранее старается ее парировать. Во-первых, он несколько раз (выделено автором статьи) подчеркивает, что у Елены «низкий грудной голос» ….Но ведь у Джаспера особо чувствительный слух… «Низкий грудной» голос, если он был знаком Джасперу, неизбежно пробудит в нем воспоминания… Как явствует из рассказа, Елена и Джаспер до сих пор только один раз встречались лицом к лицу и… не обменялись при этом ни единым словом… Эта единственная фраза, произнесенная Еленой в его присутствии… Но едва ли четыре слова, сказанные в сторону, могли уж так хорошо ознакомить его с голосом Елены…» (633-634).

    Ну так вот, в переводе О. Холмской романа Ч. Диккенса «Тайна Эдвина Друда» ни разу не упоминается о «низком грудном голосе» Елены Ладлес. Налицо поразительная безответственность либо переводчика, выпустившего все упоминания о «низком голосе», либо литературоведа Дж. Каминга Уолтерса, придумавшего эту деталь для подтверждения нелепой теории о том, что Дэчери – Елена Ландлес. Оставляю вопрос открытым и надеюсь, что кто-нибудь, знакомый с книгой Диккенса в подлиннике, сделает любезность и просветит меня. Есть упоминание о подобном голосе: «Голос у него низкий и звучный» (286), но это голос Джона Джаспера.

    И насчет «четырех слов, сказанных в сторону», можно поспорить. Слов не четыре, а около двадцати (348-349), это раз, второе возражение заключается в том, что когда общество выпроводило мистера Сластигроха и с облегчением вздохнуло, оно, очевидно, вознаградило себя за вынужденное при мистере Сластигрохе молчание. Невил и Криспаркл провожали неудобного гостя. Вот мистер Криспаркл и Невил проводили филантропа и вернулись: «Теперь они стояли у самых дверей, и из дому к ним доносился смех и веселый говор» (345), (подчеркнуто нами). Неужели смех и веселый говор принадлежали исключительно фарфоровой пастушке и мисс Твинклтон!? Неужели Елена, ставшая подругой Розы, молчала не только при мистере Сластигрохе, но и после того, как мистера Сластигроха сплавили прочь? Далее. Регент (то есть руководитель церковного хора), не умеющий отличить низкий женский голос от мужского, выражаясь современным языком, профессионально непригоден к исполнению своих обязанностей.

    Так же безнадежна параллель между Еленой-девочкой, когда она, убегая от отчима, переодевалась мальчишкой, и Еленой – двадцатилетней девушкой. Переодетая девочка сойдет за мальчика, но отсюда не следует, что девушка, без массированного грима, сойдет за старого холостяка. А подобный грим годится только для театра, на улице и в комнате его не заметит разве что слепой. И на кого будет походить переодетая Елена, если они с Невилом близнецы? (344).

    Совершенно ясно, что Елена Ландлес не может годиться на роль мистера Дэчери. Тогда кто же вы, мистер Дэчери?

    Надо очень не хотеть заметить единственную кандидатуру на роль Дэчери, чтобы ее «не заметить». И Уолтерс с поразительным упорством «не замечает» моряка Тартара. Он даже почти не упоминает его имени в своей статье! Давайте разберемся, зачем вообще в главе семнадцатой появляется новый персонаж, молодой, очень сильный физически, добрый, храбрый, способный на самопожертвование (еще ребенком он бросился в воду спасать старшего товарища), обаятельнейшей наружности, состоятельный, наконец? Да только лишь затем, чтобы Роза под конец романа вышла за него замуж… Тогда зачем он появляется так рано? Вот уж кто воистину будет загромождать попусту сцену! Или последуют в дальнейшем перипетии новой, уже взрослой, любви Розы Буттон? Не слишком ли тогда много внимания для «сомнительной героини»? И представьте слащавую ситуацию: кто-то выслеживает, рискует для блага Друда, Ландлесов и самой Розы, а мистер Тартар поведет Розовый Бутончик к алтарю!..

    Тартар моряк, плавать начал в ранней юности, дослужился до чина лейтенанта, вышел в отставку и… еще не умеет обращаться с гражданской шляпой! Дэчери называет себя «любопытном чужестранцем» (512), Тартар пятнадцать лет провел в море и вполне может назвать себя так. Как описывает Диккенс Тартара? «…широкие виски, ярко-голубые глаза, и сверкающие в улыбке зубы» (500). А как Дэчери? «Седовласый мужчина с черными бровями» (503). А ну спросим: какого цвета брови у Тартара и какого цвета глаза у Дэчери? Диккенс промолчал. Просто так ли? Но на стр. 536 есть зацепка: упоминаются каштановые волосы Тартара. Каштановый цвет – темный, значит брови могут быть еще темнее – черными.

    У Тартара эксцентричное знакомство с Невилом:
    «–Прошу прощения, сказал он, … – Бобы!» (500).

    Мистер Дэчери представляется официанту: «–Ну-ка, снимите с вешалки мою шляпу. … Загляните в нее. Что там написано? …. –Ну вот теперь вы знаете мое имя…» (503).

    Тартар Невилу: «…так как сам я человек праздный» (501).

    Дэчери в столовой «Епископского Посоха» про себя: «Для праздного старого холостяка…» (513).

    Тартар Невилу: «…мне будет уютнее в таком помещении, где есть полная возможность стукаться головой о потолок» (501).

    Дэчери спрашивает официанта по поводу квартиры: «Что-нибудь почуднее, пооригинальнее. Что-нибудь этакое древнее, стильное и неудобное» (504).

    «Прошу прощения…» – первые слова Тартара, обращенные к Невилу (500).

    «Прошу прощения…» – первые слова Дэчери, обращенные к Джасперу и мистеру Сапси (508).

    Манера разговора Тартара: «Он говорил шутя, но с какой-то веселой серьезностью…» (501).

    Вся беседа Дэчери с мистером Сапси, а до этого и с официантом, отличается насмешливым юмором (508-511). И, наконец, изумительное:
    «–Его милость, господин мэр, – сказал мистер Дэчери, – тонко подметил основную черту нашего судопроизводства. Безнравственная уверенность. Как это верно!» (510). Позволительно поинтересоваться: когда полудикарка Елена Ландлес успела проникнуться тонкостями английского судопроизводства?! Да и вообще, – манера разговора Дика Дэчери чисто мужская.

    Роза о Тартаре: «А еще она думала: какие у него зоркие голубые глаза! Эти глаза привыкли издали замечать опасность и бестрепетно смотреть ей в лицо, когда она надвигалась все ближе и ближе» (541).

    Мистер Дэчери возвращается к домику над воротами: «Лампа у Джона Джаспера уже зажжена, его маяк сияет. И как матрос после опасного плаванья, приближаясь к скалистым берегам, смотрит на остерегающий его огонь, мысленным взором проникая в далекую гавань, которой ему, может быть, не суждено достигнуть, так и задумчивый взгляд мистера Дэчери обращался к этому маяку и сквозь него еще куда-то дальше» (579). Не к прекрасному ли образу Розы Буттон стремился в своих мыслях бесстрашный моряк?

    И еще одно «доказательство» Уолтерса: «– Можно мне завтра пойти к Елене? – спросила Роза.

    –На этот вопрос я вам лучше отвечу завтра, – неуверенно промолвил он (Грюджиус)» (534).

    На этом основании Уолтерс утверждает, что Елены нет в Лондоне, она, де, обретается около Джаспера под видом Дэчери. На самом деле все гораздо проще: Грюджиус знает, что за Ландлесами слежка и ему необходимо организовать встречу через квартиру Тартара. А вот Тартар, который очарован Розой с первого взгляда, будучи человеком решительным, не должен считать ворон вместо завоевательных на любовном фронте действий. Тем не менее после прогулки по реке (554) он надолго исчезает: «А дни все шли унылой чередой, и ничего не случалось, и соседи стали уже поговаривать, что вот, мол, эта хорошенькая девушка, что живет у Билликин и так часто и так подолгу сидит у окна гостиной, видно, что-то совсем загрустила» (563). Кого действительно нет в Лондоне в это время, так это Тартара, иначе хорош бы он был в качестве «истинного влюбленного», так метко изображенного Друду Грюджиусом. Впрочем, достаточно всего лишь одной фразы из разговора Елены и Розы в воздушном саду, чтоб от измышлений Уолтерса не осталось и следа: «– и мистер Тартар объявил, что готов все делать, как велит Елена, и начать хоть сегодня» (546). Какие еще требуются доказательства?

    Но зачем Дэчери парик, если он не Елена, а Тартар, ведь в Клойстергеме его никто не знает, даже мистер Криспаркл не сразу признал школьного товарища?
    Естественно объясняется и белый парик: Тартар живет по соседству с Невилом, и Джаспер мог его случайно видеть во время своей слежки. Так что парик действительно необходим.

    Итак, мы разобрались, кто есть кто седовласый мистер Дэчери, а теперь нам предстоит проникнуть в:
   
                ТАЙНЫ МИСТЕРА ГРЮДЖИУСА
   
    Одну его тайну, а именно – тайну перемены в обращении с Джоном Джаспером, мы уже раскрыли. Дальновидный и хладнокровный мистер Грюджиус, очевидно, посоветовал Эдвину затаиться на время, пока Джаспер не выдаст себя каким-нибудь действием, на котором его можно уличить, например, начнет хлопоты по получению наследства, оставшегося после племянника.

    Но план этот едва не разваливается: из сообщения самого мистера Грюджиуса о разрыве между Розой и Эдвином Джаспер делает оптимистичные выводы о судьбе племянника: «–Знаете, … – я нахожу какую-то крупицу надежды в этом известии, которым вы меня так поразили.

    –Вы находите? – сказал мистер Грюджиус, и в голосе его ясно прозвучало… «А я не нахожу…»» (476).

    Такой оборот совсем не устраивает юриста: «И до чего же Угловатым стал мистер Грюджиус, когда понял, какую роль ему нежданно-негаданно навязали» (479).

    И вот тогда-то на свае плотины, у места обычного купания младшего каноника, и обнаруживаются часы с монограммой «Э.Д.».

    Как булавка и часы оказались у плотины? Друд мог бы сам позаботиться, еще в ту страшную ночь, но психологически это не убедительно: его обуревал страх, он едва ли мог хладнокровно рассчитать такой вариант. К тому же до плотины целых две мили, на улице буря, а мистер Криспаркл (заметим), чтобы достать часы, вынужден был пуститься вплавь.

    Значит, их привез с собой и подбросил сам Грюджиус. На первый взгляд, это чересчур вольное допущение – не провидец же, в самом деле, неудачливый супруг прекрасной Юриспруденции! Но вдумаемся в ситуацию, и тогда увидим, что действия Грюджиуса абсолютно логичны и абсолютно необходимы. Вот рано утром к нему является бледный от пережитого Эдвин Друд и подробно объясняет причину своего панического бегства. Не поверить юноше нельзя: слишком уж страшны и невероятны совпадения предыдущего дня, но дальше-то что прикажете делать? Идти в полицию? Там посмеются и выставят за дверь. Ждать? И дождаться, пока неведомая опасность вновь обрушится на молодого человека, на этот раз без осечки? Скрыться? Но дядя либо из любви (если подозрения ложны), либо из ненависти (если старуха права) начнет искать, поднимет на ноги полицию, сам явится в фирму или даже поедет в Египет…

    Одним словом, шум может произойти большой и совершенно ненужный. Значит, следует скрыться так, чтобы никто не искал, а для этого надо имитировать гибель, для чего достаточно оставить у какого-нибудь омута вещи Друда. Ничего лучше булавки и часов придумать нельзя: на часах даже есть монограмма. Таким образом достигается двойной результат: Друд в безопасности, а Джаспер, уверенный в его гибели, начнет действовать и выдаст свои тайные намерения, если они у него есть.

    Но кто подвесил часы на сваю!? Попробуйте вообразить на подобном поприще мистера Грюджиуса!.. Привезти с собой для этой цели Друда он не мог – того все в городке знают. Самое вероятное – помог мистеру Грюджиусу не кто иной, как моряк Тартар. Тогда становятся относительно понятны две мистические страницы о неких «воздушных голосах», принудивших достопочтенного мистера Криспаркла явиться к плотине и отыскать булавку и часы. Чем не телепатический сеанс: «Он (Криспаркл) стал рассуждать сам с собой: «Что же это такое? Где оно? Каким органом чувств я это воспринимаю?» Но все его органы чувств молчали» (480).

    Ведь Тартар в детстве спас мистеру Криспарклу жизнь, с тех пор их души должны быть соединены таинственными токами!.. Фантастика? Конечно. Но разве не фантастика, когда Дердлс, стукнув молотком по стенке, определяет: за ней склеп, а в склепе саркофаг, а в саркофаге рассыпавшийся «старикан»!..

    Вот мы и коснулись самой любопытной тайны мистера Грюджиуса – его давнего знакомства с храбрым лейтенантом. Тартар живет буквально через дорогу от мистера Грюджиуса и «…здесь поселился за девять месяцев до вас» – говорит он при знакомстве с Невилом (501). Значит, по времени мог сопровождать мистера Грюджиуса в поездке в Клойстергем.

    Еще любопытные совпадения: «Теперь он (Грюджиус) был управляющим двумя богатыми имениями…» (402).

    А вот Тартар рассказывает о себе Невилу: «Мой дядя… завещал мне порядочное состояние…» и: «…мы, моряки, привыкли получать сушу малыми порциями, а тут вдруг на тебе – целое поместье!» (501).

    Совершенно не случайно оказываются по соседству с Тартаром и Невил с Еленой (497-498) – Джаспер за ними следит, кто-то должен вести контрслежку за ним самим. И еще: с первых же известий о разрыве Розы и Эдвина, у мистера Грюджиуса обязана болеть голова о подыскивании нежно любимой воспитаннице достойного жениха. А есть ли более достойный, чем бывший моряк, а ныне землевладелец, мистер Тартар?

    Теперь перечитаем забавную сцену явления Тартара народу, то бишь Грюджиусу, Криспарклу и мисс Розе в гостинице «Фернивал» (536-540). Осторожный и скрытный мистер Грюджиус должен был бы попросить Криспаркла пойти и один на один выяснить отношения с навязывающимся на знакомство незнакомцем. Но: «Мне кажется… – начал мистер Грюджиус, – что не мешало бы с ним повидаться». С какой стати? А немного далее с мистером Грюджиусом происходит удивительная, невероятная метаморфоза: «Э… э… гм! Окажите мне честь сэр… разрешите пожать вам руку! Это большая честь для меня! Горжусь знакомством с вами. Надеюсь, вы не простудились? Ваше здоровье не пострадало оттого, что вы наглотались сырой воды? Как вы с тех пор себя чувствуете?

    Вряд ли мистер Грюджиус понимал, что говорит…»

    Нет, не тот человек мистер Грюджиус, чтобы не понимать того, о чем он говорит. Говорить так с незнакомым человеком, – значит попросту насмехаться над ним. А вот если человек тебе хорошо знаком, а ты притворяешься в обратном, тогда совсем другое дело. Дальше больше: «Мистер Грюджиус вдруг рысцой пробежался по комнате, сперва в одну сторону, потом в другую, – это было так неожиданно и непонятно, что все воззрились на него в испуге, предполагая, что с ним внезапно приключился припадок удушья или судорог». А может, припадок мальчишеского восторга? Он, мистер Грюджиус, который даже под угрозой эшафота не смог бы написать пьесу (530), вдруг оказался автором небольшой инсценировки!

    После вопроса Тартару о Ландлесах мистер Грюджиус подходит «вплотную к своему собеседнику, чтобы не упустить, по близорукости, какого-либо движения в его лице». Ответ последовал незамедлительно, и ради него не стоило пристально вглядываться, а вот если дело касалось Розы, то вглядываться следовало очень пристально: от того, понравилась или нет предполагаемому жениху предполагаемая суженая, зависел характер последующих действий мистера Грюджиуса. Розовый Бутончик очень понравился мужественному моряку, и мистер Грюджиус безмятежно выбалтывает незнакомцу обстоятельства, касающиеся Джаспера, Розы, Елены и Невила. А мистер Тартар дважды деликатно вставляет, что он, конечно же, ничего не понимает в сути сих обстоятельств.

    О том, что «смотрины» организованы Грюджиусом, прямо-таки вопиет квартира мистера Тартара (542-543). Конечно, мистер Тартар мог быть аккуратным и чистоплотным человеком, но не до такой же степени! Моряк явно ожидал посещения его жилища прелестной Феей Морей и выставил, что называется, товар лицом: «Закуска, которую мистер Тартар сервировал в адмиральской каюте простым нажатием на пружинку... была ослепительным и волшебным пиршеством. Дивные миндальные пирожные, сверкающие ликеры, магически-законсервированные восточные сладости, цукаты из тропических плодов появились как по мановению ока и в неисчерпаемом изобилии». Как странно: мисс Елена Ландлес, вынарядившись в мистера Дэчери, уписывает жареную камбалу с телячьей котлетой, а тридцатилетний морской волк набил свою каюту цукатами и пирожными…

    Итак, мистер Тартар полюбил прекрасную Розу Буттон, теперь у него появились побудительные мотивы побороться против темной опасности, нависшей и над его возлюбленной, и над ее бывшим женихом, и над ни в чем не повинными братом и сестрой.

    Но ведь мистер Дэчери появляется в Клойстергеме в главе восемнадцатой, а Роза и Тартар знакомятся в главе двадцатой! Значит, Тартар под видом Дэчери сначала поселился в Клойстергеме, а уж потом влюбился в мисс Буттон? Противоречие!

    Ни малейшего. Во-первых, Тартар появляется в романе раньше Дэчери – в главе семнадцатой, когда он знакомится с Невилом, во-вторых, глава двадцатая составляет с главой семнадцатой почти единую сюжетную линию, вот их действующие лица: 17 – Криспаркл, Грюджиус, Тартар, Невил, Сластигрох, 20 – Криспаркл, Грюджиус, Тартар, Роза, Елена, а самое важное – между семнадцатой и двадцатой главами всего день или два времени, но пятьдесят страниц текста! Мистер Грюджиус, спрашивая о Ландлесах: «А как вы с ними познакомились, мистер Тартар?
    –Мне показалось, что у молодого человека… нездоровый вид… – это было всего день или два тому назад…» (538-539).

    Заметим, что глава восемнадцатая начинается весьма расплывчато: «Примерно в это же время в Клойстергеме появилось новое лицо…» и т.д.

    Именно потому, что Тартар играет роль Дэчери, Диккенс был вынужден вклинить события восемнадцатой главы между событиями глав семнадцатой и двадцатой (глава девятнадцатая практически составляет одно целое с главой двадцатой), чтобы таким образом спутать карты догадливому читателю.

    Еще одно обстоятельство. Почему мистер Дэчери появляется через много месяцев после исчезновения Эдвина Друда? Это еще одно доказательство, что никакого убийства не было, ведь если бы дело касалось расследования, слежка должна была бы начаться немедленно, по горячим следам, а не через полгода, когда следы преступления, даже не будучи уничтоженными, могут исчезнуть сами собой.

    Миссия мистера Дэчери была попросту ненужна: выяснить намерения Джаспера по отношению к Друду не представлялось возможным, а травля Невила была абсолютно мотивирована – дядя ничего не знал о судьбе племянника и, естественно, предполагал худшее.

    Но вот примчалась перепуганная Роза и поведала мистеру Грюджиусу о страстных и страшных признаниях Джона Джаспера. Словно молния блеснула перед глазами Угловатого Человека и озарила все темные уголки этого непонятного и мрачного дела. Оказывается, Джаспер безумно любит бывшую невесту Друда! Все теперь ясно: сатанинская ревность регента могла бы уничтожить Эдвина, не зря обуял того страх, преследование Ландлеса обрело новый аспект – Невил становился из предполагаемого убийцы еще и возможным соперником в любви, а самое главное, самое мерзкое и возмутительное – это свалившаяся, как снег на голову, опасность над его воспитанницей.

    Роза просит защитить ее и Ландлесов:
    «–Вы это сделаете, да?
    –Сделаю! – вскричал мистер Грюджиус. …
    –Сделаю, будь он проклят!» … «…мистер Грюджиус заметался по комнате как одержимый…» (527).

    Если внимательно проследить все этапы отношения мистера Грюджиуса к Джасперу, то в этом месте появляется вторая пограничная черта. Прежняя лояльность сменилась, как мы уже отметили, настороженностью и подозрительностью, а здесь резко появляется прямая враждебность: «…будь он проклят!», «…которому я… от всего сердца шлю проклятие» (539), «…в том, что Джон Джаспер представляет собой комбинацию разбойника и дикого зверя…» (545), «…мистер Грюджиус не скрывал своей неумолимой враждебности к Джасперу...» (565).

    Но не странно ли, что проклятия сыплются на голову Джаспера не после исчезновения Друда, а лишь после гораздо менее тяжкого «преступления» – признания в любви Розе?

    Вот теперь Дэчери нужен: не зря мистер Грюджиус попросил Розу пересказать вторично все, что касалось Ландлесов. Джаспер раскрыл карты, он приготовил какой-то удар, удар материальный, поддающийся выяснению, удар, на котором его необходимо поймать.

    На первый взгляд действия Грюджиуса излишне усложнены (мистер Дэчери, парик, слежка), гораздо проще было бы выставить свидетеля – живого Друда, и дело с концом. Но именно это простейшее средство оказывается совершенно непригодным: ведь даже после рассказа Розы Джаспер с юридической точки зрения остается неуязвим, а объявись Друд – и совсем все летит прахом. Умысел Джаспера против Ландлесов остается нераскрытым, а, значит, и ненаказуемым, поручиться за безопасность Друда тоже нельзя – мало ли что еще мог задумать маньяк, а жизнь Тартара и счастье Розы недвусмысленно оказываются под угрозой. И Грюджиус действует по принципу «чем хуже – тем лучше»: чем более ужасные «улики» предъявит Джаспер, тем сильнее ударят они по нему же. Он либо попадет за свои «улики» в тюрьму, либо окажется жестоко разоблаченным, что в любом случае охладит его горячую голову. Добавим, что подобная постановка фабулы романа позволяет писателю «безнаказанно» закручивать пружину сюжета до фантастических пределов. Напряжение «будет непрерывно возрастать», обещал сам Диккенс (593-594), и выполнил бы обещание, если бы не смерть, трижды безвременная, когда дело касается жизни гения.

    И вот, после счастливого знакомства и счастливой прогулки по реке для Розы вдруг «настали скучные дни», а в Клойстергеме появился мистер Дэчери.

    Всех ли тайн мы коснулись? Нет, осталась еще:
   
   ТАЙНА ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА
   
    Тайна эта навсегда останется неразрешимой, ибо нам никогда не узнать, с какой выдумкой, с каким мастерством написал бы он вторую половину романа.

    Безусловно невозможно, основываясь на существующей части текста, дословно воссоздать то, что не успел сделать писатель, но представляется вполне возможным начертить непротиворечивый абрис последующих событий и развязки.

    Обратимся еще раз к статье Уолтерса и приведем некоторые его высказывания, с которыми необходимо согласиться: «Ни один писатель, знающий толк в своем ремесле, не станет перегружать свое произведение ненужными подробностями. Никто не воздвигает огромного здания, если этому зданию суждено остаться пустым. Если Джаспер потерпел неудачу, значит, добрая половина материала, так заботливо подобранного Диккенсом, потрачена зря и вместо увлекательной тайны перед нами раздражающая бессмыслица» (609).

    Действительно, к чему потусторонняя способность Дердлса определять по стуку содержимое склепов? К чему сами склепы, если Друд оставлен в живых? К чему негашеная известь, съедающая даже косточки, если ее поворошить? К чему, наконец, кольцо, одна из ярчайших звезд в романе, кольцо, с которым «выковалась еще одна цепь, впаянная в самое основание земли и неба и обладавшая роковой силой держать и влечь»? (446).

    Кольцо настолько сильная улика, ему уделено так много места, что абсолютно невозможно его игнорировать. Оно должно «держать и влечь», оно должно быть уликой. Но… Друд жив, и кольцо теряет всякую цену – нет сожженного известью трупа, нет и кольца. Неразрешимое противоречие.

    А что если мы оставим абсолютную величину, но сменим знак – плюс превратим в минус? Что если уликой будет не присутствие кольца, а его отсутствие? Что если Джаспер вошел в склеп не для того, чтобы кольцо изъять, а для того, чтобы его подбросить и в этот момент был схвачен за шиворот мистером Дэчери? (Мы имеем в виду центральный нижний фрагмент обложки первого издания романа (643).) Тогда вполне естественна в романе и негашеная известь, и молоток Дердлса. Но позвольте! При чем известь и молоток, если нет мертвого тела? Ведь Друд жив!

    Да, Друд жив, и нет его мертвого тела, но, возможно, есть нечто, заменяющее? Например, горемычная овца – «горемычная потому, что какой-то безобразный мальчишка швырял в нее камнями через ограду, подбил уже ей одну ногу и в спортивном азарте старался подбить остальные три и свалить ее наземь» (505). Следом приведем знаменательнейшие слова Джона Джаспера: «Верю или не верю, это мое дело. Об этом пока помолчим, возлюбленная души моей! Но заметь: даже если человек не виновен, против него может накопиться столько внешне убедительных подозрений, что стоит их собрать, да заострить немного, да направить как следует – и ему конец» (519).

    Джаспер верит, что Невил убийца, но у него нет ни малейших доказательств – значит, надо их создать и обрушить справедливое возмездие на голову преступника. А есть ли более верное средство подделать следы убийства, чем негашеная известь? Зря, что ли, подбрасывает Диккенс возможный жуткий вариант таинственного события: «Если молодой человек был убит и, чтобы замести следы, как-нибудь хитро изуродован или спрятан, или и то и другое вместе…» (482-483). Одна из самых вместительных «волчьих ям» и Уолтерс не преминул в нее свалиться. Горемычной овце мы оставим ее горемычную жизнь, у нас есть нечто другое. Можно так сжечь это нечто, что останутся лишь остатки костей, к остаткам костей подбросить остатки костюма, тоже не совсем дожженные и, ах! если бы там были булавка и часы! И здесь же обронить улику против Невила, что-нибудь такое, что неопровержимо доказывало бы его отношение к обнаруженным останкам. Затем незаметно навести на склеп Дердлса с его молотком, Дердлс настукивает останки, сообщает мистеру Сапси и карусель завертелась: петля вокруг Невила и Елены стянута. Но тут выступает мистер Грюджиус и заявляет о кольце, призывая в свидетели Баззарда. Отсутствие кольца подрывает обвинение против Ландлесов, присутствие – усугубляет, и Джасперу крайне необходимо подбросить кольцо, любое немного похожее, пусть Грюджиус попробует доказать, что кольцо не то. Джаспер пробирается в склеп, и здесь его ловит мистер Дэчери, он же – моряк Тартар.

    Логическая эта цепочка мгновенно рвется, если мы забудем о Принцессе Курилке. Дэчери и Грюджиус, если они нормальные люди, зная все, что на данный момент знают, просто идут в полицию и берут старуху за шиворот. Еще две-три главы и роман закончен. Роман никуда не годный, заметим, ибо ни к чему ни кольцо, ни известь, ни таланты Дердлса.

    По законам детектива старуха, красочно поведав Дэчери, что очень хорошо знает Джаспера, должна исчезнуть. Вспомним, что у нее очень плохое здоровье (278, 456, 567). Вот только как исчезнуть? Не помереть же в приступе кашля под стеной собора! Старуха должна проявить «добросовестность» и до конца сыграть свою роль, послужив этой мрачной драме уже в образе вышеупомянутого нечто. Выследив, наконец-то, джентльмена из Клойстергема, она должна брать быка за рога и либо где-то подкараулит Джаспера, либо заявится к нему на квартиру. Если бы не ее «плохое здоровье», то Джаспер, склонный к вспышкам ярости (вспомним, как он трепал Депутата! (434)), вынужден был бы ее убить, но… этого не хочет Диккенс! Зря, что ли, он без конца торочит о ее здоровье! Вспышка Джаспера, один его угрожающий жест и старуха, в волнении и испуге, мгновенно умирает и… попадает в склеп. А Джаспер должен попасть в тюрьму, ибо, не совершив убийства, он все же тяжко нарушил закон. Но мы, кажется, вступили на стезю мистера Уолтерса. Единственное нам оправдание то, что наши домыслы не противоречат в романе ничему, а теории Уолтерса противоречат чему только можно.

    Но оправдываются ли слова самого Диккенса: «Очень любопытная и новая идея, которую нелегко будет разгадать… богатая, но трудная для воплощения»?

    Со времен Эдгара По в детективном жанре почти безраздельно господствует одна единственная схема: преступление – расследование – финал. Эта жесткая схема (как сонатное аллегро в музыке) не сковывает художника, а наоборот: дает нам бесчисленное многоцветье образов, характеров, страстей, событий. Что же любопытное и новое мог придумать Диккенс? Как выяснилось, роман с Джаспером-убийцей приобретает черты заурядного детектива, не спасают ни склепы, ни известь, ни Елена-Дэчери. Ну, а если в стопроцентном детективе, с напряженным сюжетом, с загадочным демоническим героем, с прелестными юными героинями, одним словом, со всем приличествующим жанру антуражем, вдруг не оказывается главного – самого преступления? И даже попытки к нему? И даже намерения совершить? Вот эта идея действительно новая (учтем, что к моменту написания «Тайны Эдвина Друда» детективный жанр не достиг и тридцатилетнего возраста), эту идею действительно нелегко разгадать (кому придет в голову детектив без преступления и преступника?), а воплотить ее в жизнь – невероятно трудно. Надо, чтобы напряжение непрерывно возрастало, и при этом в финале романа читатель не оказался бы разочарованным и раздраженным, надо, чтобы ни одна деталь не оказалась притянутой за уши (в обычном детективе сие грех небольшой – наказанное зло и восторжествовавшая добродетель все списывают!), невозможно, наконец, допустить ни одного образа-схемы, коим несть числа в океане детективного чтива.

    ««Эдвин Друд» – это только торс статуи, и, созерцая этот незаконченный шедевр, мы понимаем, как искусна была рука, которая его изваяла, как силен был интеллект, который его замыслил, и как прекрасны были пропорции этого творения, если бы автор успел его завершить» (650).

    Что ж, добавить к этому отрывку, которым Уолтерс заканчивает свою статью, нечего, воздадим ему должное.

    «Стоило ли вникать в эту тайну?» – спрашивает Уолтерс немного выше. Стоило ли вникать в тайну, стоило ли вникать в статью самого Уолтерса, спросим мы. Зачем было ломать копья, тратить время и силы на поиски доказательств и опровержений? Что прибудет или убудет от творчества Диккенса после написания еще одного исследования?

    Ответим категорично: «Тайна Эдвина Друда» не может существовать без развернутого послесловия, еще менее она может существовать с послесловием ошибочным – неправильное понимание произведения искусства в той или иной степени обрекает его на своеобразное небытие. Роман – это фабула, а фабулы мы не знаем или, того хуже, имеем ошибочную. Роман –это образы, а образы поставлены с ног на голову: трагичная судьба гордого и талантливого музыканта предстает цепью низких злодеяний и пороков. Роман – это мастерство писателя, а именно в мастерстве и отказывают Диккенсу многие критики и читатели, имея в виду его последний роман. В детективе автор, в силу специфики жанра, путает, петляет, смещает акценты и при отсутствии развязки вся путаница, все петли выглядят нелепо. Еще хуже, когда критики, желая распутать фабулу, запутывают ее окончательно, создавая, вольно или невольно, вопиющие противоречия.

    Возможно ли дописать роман Диккенса? Уолтерс объявляет это «дерзостью, если не святотатством» (639). Но почему? Дописал же А. Квиллер-Куч роман Роберта Стивенсона «Сент-Ив». А разве не достоин нашей вечной благодарности Н. А. Римский-Корсаков, завершивший «Князя Игоря» Бородина и «Хованщину» Мусоргского? А Франц Зюсмайер, завершивший «Реквием» Моцарта?

    У автора, рискующего завершить работу Диккенса, должно быть три непременных качества: он должен быть англичанином, должен быть одаренным, должен знать и любить творчество Диккенса. Если продолжение «Тайны Эдвина Друда» не удастся, мы о нем благополучно забудем, а если оно окажется талантливым и интересным – поблагодарим автора. В любом случае ничто не затмит повествования, созданного Чарльзом Диккенсом, последнего повествования, которое он назвал:
                «ТАЙНА ЭДВИНА ДРУДА»