ЛОЖЬ

                ...Может быть названо как авантюрно-мистический или, в прогрессии смыслов, как социально-мистический роман. Задуманный быть сочинённым ко дню рождения Н.В.Гоголя,- по взгляду на современность,- он выражает собой многие настроения сегодняшнего общества, как классически-устоявшиеся, так и наиболее прогрессивные в кругах тех или иных его представителей. Как-то раз некто молодой человек решился купить себе графский титул…Вопросы реституции, вопросы противостояний, искушения и расплаты, воспитания и убийства чувств, бывшие и современные аристократы, бывшие и современные социалисты,., грех
восстающий, великий, неискоренимый и русский…
      Роман полнится также многих занятных тем и сюжетов из области искусства, революционной физики, парапсихологии, оккультизма, эротической мистеологии и всего того, что «в свете души» составляет единственно беспорный и не надуманный Гротеск….


                               
                /  РОМАН  В  2-Х  ЧАСТЯХ /
                ______________________________________________
               
                Ч  А  С  Т  Ь    1.
               
                -  ПРОЛОГ –
               
       Камин отсвечивал  уж малыми, ленно плещущими  языками слабого пламени. Меж небольших стольных ламп  бордовая темнота меланхоличной, ватной волной едва заметно колыхалась в зале; в старом господском Доме, казалось, царило само безвременье. Приятно обольщая домашним теплом, камин поглощал собой ещё одну иллюзию, ещё одну жизнь сего как если бы эпохального часа, ещё одну её тайну. Кукольный голос механического пиано звучал так, будто б был он наделанный и, (в расплывах  души) , от судьбы оторванный, погибающий смех. В ночь умыкал поздний вечер.
      Молодой  Господин сидел в кожаном кресле и покуривал изящную трубку. На коленях у него лежал раскрытым прелестный альбом с полиграфическими оттисками картин Брейгеля*, и он неспешно полистывал его. Механическое пианино один за другим выводило свои циничные аккорды, и мужчине уж пару раз думалось встать и выключить сей скрупулёзный инструмент, ан, вот ведь, заведомо будто б сделав такое уж в мыслях, он, всё как и прежде, оставался почти-что неподвижно сидеть в безвозрастном кресле сием, с очевидным безразличием разглядывая редкостных «брейгелевых  обезьян».** Ему могло бы сделаться весьма смешно сейчас, когда вдруг вспомнилось, как одна дура, бывшая в гостях у него пару раз прежде, сказала об этом пианино такое, что оно, «забавное звук в звук»,- она прямо так и сказала,- « звук в звук играет с ритмом её…», а потом нечто о супружестве;- это было довольно давно и смешно;- но ему невдомёк вдруг стало и усмехнуться о том: ему лишь подумалось, сколь действительно долгое время  у него не было никого в гостях. И беспричинно долго уж играет это механическое пиано.
      Так бывает, что Время иногда теряет свою признанность; масштабность и ловкость ему делаются как будто бы уже не присущи; несмелое, в одной из непредугаданных причин, оно, вдруг боясь жизни, сворачивается в самом себе: - точно хитроумная змея, в многих кольцах кто, изогнувшись, залезет в череп;- точно чёрная вуаль, разом сокрывшая зеркало, в дуновении мистичного ветерка что откинется виющимся краем,( тем самым обнаружив своё как если б несуществование, само пугающее безвременье, белую маску его), и если оно вдруг то, что начинает спорить со своей преданной памятью в свете,- оно, к часу всех пауз и метаморфоз, подобно голосу всех надуманных правд о себе, и скраденных, и становящихся новой явью как если бы отсутствовавшей долго души. Как чёрт из табакерки, как неоспоримый и не побиваемый Джокер, как оживающая Маска без истинного лица есть обратное явление всего непризнанного Времени…Все его смены.
      Если бы сейчас, небрежно брошенный подле кресла томик «дэндистического» автора, этакая «библия» в примятых его страницах,( да, кажется молодой Господин любил почитывать причудливую литературу, и одна из книг, валявшаяся также у ног его, была  т.н. «библией Гюсманса», его романом, сочинённым «наоборот»*), если бы она смогла вдруг взлететь;  если бы одна из «обезьян Брейгеля» у этого Господина на коленях смогла бы изощриться явить физиономию свою не одинаково в согласии своему невыносимому альтер-эго гротеску; если бы все шумы и потрески слово-мыслия в предметах,  в тени и в тёплом воздухе каминной залы,- всё то, что в уме заблуждённом теперь сливается в один глас,- если бы всё оно перестало  быть карикатуозным донельзя спором с чувством битого (двенадцатого) часа, и обернулось бы голосом в дыхании ненадуманных, любимых и любящих губ! Из безвременья Будущего всей нечеловеческой тайны сего послушного мальчика Скуки.
      - Зачем ты мучаешь меня? Что тебе от меня нужно? Ты, что ко мне привяза-лось…Твой ли прок в извечных напоминаниях о несбыточном и скрадённом?! Безвре-менье...- О, эта твоя раздражающая прозрачная улыбка, повисшая в воздухе:- твой любезный эклезиастический рай. А? Как, разве мне тоже пора снова смеяться? Aх, и заложил ногу за ногу, как всегда себя понимающий человек… Твой стиль – интриган хрупких фантазий в спящих цветах позабытого Сегодня; ах, убедительность твоей серьёзности – разница в отлюбивших возрастах…Механический лунный каталепсик  всех особенных грешков, уловок и анекдотов, - тебе уж вновь, вот, невозможно делается воздержаться от ещё одного контрадиктующего вздоха обо всех спорах обо всех вкусах обо всех своих слугах. Само ничто иное, как тайный спор – безвременье. Когда-то бывшее одной из малых жизней в клетках пандемонически-придворного в искусах ума, теперь по себе – и шут, и церемонимейстер. Бессильное – ты всегда столь превосходно смешное о невозможном. Свои надменные черты, вот уж вновь, ты – свободолюбивое - материализуешь в смутном образе саркастического попечителя всех неусыпных дум: - в пол-лица строгая пуританическая гримаса Неврастеника порч, в пол-оборота несмиримая горделивость всех амбициозных симпатий; - Ах, скоро, сколь весьма скоро непостижимым духом ты, и грешное и великое, изобразишь  себя вновь антрепенирующим Судьёю  ещё одного, того, кто в живых часах твоих безглазых видений расслабленно располагается в господском кресле,  в господском образе вновь наследника воли. Грех и его предпочтения. Ах, ты вновь начнёшь свой безупречный спор судящего мир Суфлёра: - наговори ж тогда, наговори смело на меня своё будущее и так, как я на тебя вдруг своё одиночество, вдруг весь свой блеф и развязность и грех; - так поучи меня снова, извейся лукавым серпентом, Безвременье, шепчи мне обо всех укоризненных тайнах Труса и Лжеца,- обо всех водевилях Удовольствий Утрат, о капризах веры блудниц и их нерождённых мессий, - обо всём, что есть Век, что есть стон Смеха, предавшего и убившего Час, и о том, что есть прок вопиюще-живой и дурной Обезьяны. Ан, я ж есть твой Ум, ведь так? И я есть твой фатальный Медиум, и твой абсолютный Рисовальщик, в палитрах слов и в правилах кровей кто неоспоримо, ни пред одним оправданьем Скук и Раз-лук, ни пред одним вызовом слепого моралиста – Стыда, и ни под каким видом догм или норм не престанет быть собой тем, кто сотворяет из Тебя новую Любовь…Ах, Без-временье, ах! Любовь…Но мне грустно, Старик, мне снова вдруг грустно.
      Когда Я изображу тебя,- вот, я изображаю Тебя снова заповедным, трогательным существом, и, изменяя свой старческий настырный тон, ты принимаешься учить меня опять таки урокам невообразимых упрёков и признанств, и тогда я обличаю тебя шлюхой, торгашём и бесстыдным собачьим злодеем, - и, вот, ты уж наставляешь меня в правилах лучшего жеста и тона, а потом я даюсь тебе, как самый пустой персонаж в этом Доме, и тогда ты гласом отпетого Слуги диктуешь мне все изысканные приоритеты наслаждения жизнью. Как? О, смех мой, разве во мне теперь, пред всей твоею завлекающей позой, вдруг стало меньше и оттого ещё меньше любви? Ах, ах и ах, Старик в дребезжащих чулках, не правда ли, мораль и прегрешения скуки – равно, что ночь с попугаем? Точь в точь, Безвременье, - точно: - вот, возьму и куплю себе попугая и так, чтоб тебе, в разнообразии душ, было б усердствовать дважды! Да-да, дважды к душе попугая…
      Ленным движением молодой Господин опрокинул трубку, аккуратно вытряхнув лишний пепел; бронзовая резная пепельница представилась ему вдруг заново умили-тельной к виду, и сам его жест, пустой и мизантропический, был по себе умилителен также, правда только секундно; - в отсутствующем слухе уж забылось и наскучившее плеско-трелие «кукольного» пьяно, и Брейгель, пытующий взгляд, и…Молодой Господин лишь только закрыл альбом мистических шедевров Брейгеля, и кинул его подле себя рядом с тем же всё причудливым, но никак не воспаряющим Гюсмансом. Не нарушая гармонию плавного звукостояния, старинные часы отбивали текущую половину часа; камин едва ли нашёптывал боле напрасную, неловкую чушь…
      Это – как незадачливость сомнамбулы, смотрящая вкруг. Он может сидеть теперь этак целую Вечность, и после, Вечность вторую, когда б блёклый Сон не рисовался б оному только банальной обузой; - он может бесконечно долго оставаться в неподвижии, в удобной позе в этом кожаном кресле и в том же одинаково точно чувстве, с каким в иной час машинально бы мог прельщаться всполохами огня в камине от под руку попадающих бумаг, фотографий или даже книг; он может позволить себе вполне беспардонно не замечать в своей жизни ни лживых денег, ни бреда всех, с пол-века наговоривших ему дерьмо в уши, досужливых шлюх; он может курить свою импозантную трубку «великую вечную ночь», он, коего возраст в пределах сорока, он вполне можетникогда более не содрогаться при мысли ни о невозможных друзьях, ни о неумолимости двойственной лжи,- он может беспредельно долго оставаться немым и спокойным, как мог бы равно в этом же смысле быть и самим голосом Дома и его прямым Разрушителем…Сам же себе и Предатель и Гений.., в одном этом чувстве, он может внезапно заметить, как долго без всякого повода.., долго большое зеркало остаётся завешено тёмной вуалью, о, как долго и вправду без повода (да, ибо это всего лишь есть часть интерьера,- такая идея) и вне всякой идеи он сходит с ума; - как долго он снова не знает себя, Он, молодой человек всех шекспировских дилемм и тем и человеческих комедий: - мужчина, история коего так и просится к её непременному пересказанию…


                -   Г Л А В А     П Е Р В А Я. –

 
      Ещё несколько лет назад его звали  Юлий Блажин. Этакая фамилия, весьма впе-чатляюще-звучная по нему,- фамилия в достаточной прямоте портретизующая и его любопытный характер, и присущую тому примечательность черт. Блажин – вполне миловидное лицо, и двусмысленная улыбка, развязность манер и весьма расплывчатые интересы. Будущее в сторону «невзначай»; мечтательный образ, наскоро интерпретируемый парой штрихов  в средне-интеллектуалированном статусе себя и в неброском костюме,- таков был образ, «исполненный неважного времени» , образ сего резидента столиц; - Юлий Блажин – таков был сей Господин всегда и вплоть до тех пор, пока только ещё ожидалось ему получить свой ..,наследный в правах, графский титул.
      Хм, этакие все, подобные истории в интригующих каверзах тотализатора судьбы…И гением воспроизведения показательных моделей избранного человечества запечатлённые в жизнях многих и многих писанных книг…И «вселенского идиотизма» исполнененый приемник велико-вершимой (толстовской) Истории ( сиятельный Безухов), и.., - о, нет, Блажин, сей «баловень памяти родовых совестей» вряд ли когда мог походить и на один из заповедных сиих образцов: - даже в свете всех возможных шансов ответствия лукавой фортуне, при всей его подчас смутности, это был всегда характер «своего вида», «своего исхода», характер, намереванно расположенный таковым знаться, - и, странность, - внезапно и также, ведь, подобно иным примерам здесь, обретая по себе редкое предпочтение Рока в ставшем родственном ему сословьи и свете, таки ж, обратно всем им, сей Юлий изначально и всегда видел в себе именно аристократа вех, именно всегда он чувствовал себя приближённым. Графом, несомненно скорее же графом,- и так, что аж и вне какой-то особенной мысли к редкому, сокрытому значению сиих значительных превосходств. И потому в день, когда найденный быть по нему титул благородного имени торжественно передовался тому в полное право наследования и владения,- и тем самым враз возвеличивая оного скрытые качества натуры, давая им уж действитель-ный шанс проявлять себя в той самой их видности,- так то, что будто есть сие, как не-что, не разумевшееся заведомо, самим Юлием воспринято не было нисколько, и разница, с какой персона вдруг умилительно оказывается в новом чувствии ко свету, в молодом человеке была тогда совсем незаметна. Хм, разница…Ан таки, ему стало оттого именоваться ж господин граф Юлий Вертемьев фон…
       Правда то, что аж с ранних ещё лет взросления, Юлия всерьёз и много привлекали различные символы и образы этакой впечатляющей жизни, жизни аристократически-предпочтённого в себе общества и его культуры. Нечастые тогда ещё книги и картины, сюжеты выдумываемых игр и споры об Истории всех ново- и псевдо-историй, ансамблевые виды и в них – то заново оживающее отношение к лестным грехам и порокам, видное в чуть более зрелых глазах, ( что в свете всего сегодняшнего нео-ренессанса искушает подчас юношу, спорящего с миром впервые, весьма требовательно и пристрастно); -  всё это особенно складывалось ко внутреннему настроению героя и всегда сколько-то являлось тем Импрессумом, каковой потакал его думать о себе чуть с большим вниманием, чуть более честолюбиво и пристально вглядываясь, с тем, в собственную, самому ещё неизвестную тайну…Ах, твой ли то блеф – этакий  день, занятный  честолюбец , роковой игрок, и тот, кто ранее только лишь не желал быть подобием своим отражений в брезжащих людях?!  ( Рыбии правды, рыбье после всё изумление…)
      …Потом уже, по получении титула, ему таки вспоминалось…Вот он, аж спорящим ещё мальчишкой, представляет себя по противную сторону привычно-патриотических геройств,- когда этак столь принято одерживать верх над теми, кто благороден в именах, и кто, по мнению большинства, неблагороден вовсе,- и там, на вражеской стороне, он торжествует свой психо-иллюзорный реванш в духе протеста; а то, вот уж взрослеющему, ему весьма элегантным к виду представляется герр-фашизм и та самая контр-героика, тот самый анти-революционированный демарш первых, искусительных гротесков (западного)модернизма, и неабстрактность опять-таки надменно аристократического пост-соца; вот, он прельщается взрослыми играми в Господ и Рабов, одержим эротической слабостью первой девки и её сводного сосунка; аль то он гуляет в социализированном дворцовом парке, и уже всерьёз молодой человек, он впервые ощущает свободу в приятной её сохранности, в гармонии экспрессионистических ностальгий; ан вот он в кафедральном соборе, и впервые по своему опыту лицезрит настоящего аристократа общества, первого тогда им виденного благородного господина, и там, в тактах идущей службы, он поражается вдруг сравнительной несхожестью оного, всем оным видом своим и манерой разительно выделяющегося средь рабски-плебсоидной паствы. Ах, Юлий, любезный, милый Юлий, чрез все те истории, все те виды, также и вровень благород-ному первому Герру, ты: -  о, как ты превозмогал сопротивление их бездарных взгля-дов, как ты перепрыгивал их стадный маленький ум!
      О, сей человек, Блажин ныне Вертемьев, всегда он чувствовал себя личностью превосходного духа, он всегда знал в себе аристократа. Всегда ему думались картины везения в несравнительной своей предпочтенности. И даже так, что к тому уж случаю, когда судьба преподносила ему сей безусловный графский шанс наконец-то увериться в избранной правоте всех честолюбивых приватных самомнений, так ему враз даже и хотелось бы тогда назваться титуловано именно графом Блажиным, не сомневаясь нисколько в том, что этакое есть вполне закономерно, и однако разве что применительно к той презабавной ситуации, в каковой оказался Юлий, это было, увы, невозможно; -
Но, таки, ведь ум человеческий есть весьма переменчивый реорганизуемый мир, не правда ли? Да, так и к вопросу всех загадочных недомолвок: - ведь,  дело всё в том, чтооднажды, в стечении удобных обстоятельств, этот молодой человек просто взял и купил себе графское имя(графский титул).

      …И воссотворил себе Успех, его Слепого и жертвенный мир, и ему поклонения по образу и подобию…Шут, Лже-Сын и сумасшедший Король.*
                (ре-трактация  «Короля Лира»)

      …Однако, стоит заметить, что всё это случилось каким-то совершенно непродуманным образом, само собой, так сказать,- в законе спонтанности всех надеянных искушений великого Случая.
      Судьба весь есть устроенный реорганизатор тайных человеческих побуждений, и если не всегда адекватный в исполнении навязчивой мысли, так в (случайном) внут-реннем образе самого Человека, пред оного чувством и расположением чувств, Она несомненно есть магистр подобия такового претворений в реальности. И не потому ли, к примеру, если нам вспоминать те, случайными казавшиеся мечты,- не намерения, но вариации грезимых некогда чувственных исходов,- мы в большом, подчас и весьма большом проценте(если только это вообще для нас вспоминаемо) можем находить изрядное сходство им в событиях действительных уже последующей жизни. И будь то виденная женитьба в неожиданном случае поздних успехов, будь то нечто а ля дар признания себя, как если б в образе другого лица, будь то лавры за чей-то удачно сделанный ход в этакой магической лотерее, будь то вдруг судьбоносный друг,- этакий всё тот же театр хитроумного Германа Гессе, не правда ли?
      Да, тогда, несколько лет назад, Юлию всего-то лишь выпадало иметь одну прелю-бопытную , ко всем приятным последствиям, встречу. О, сколь характерны подчас контрасты в темпераментах лици и в настроениях внезапнейших тем!
      - Хм, в конце концов это не есть некий фантастический нонсенс, как из ряда вон выходящее происшествие в истории, не правда ли? Вам только лишь щёлкнуть языком по давней сказке, и, вот, пред вами в веках вновь живы и воссияют и все божьи купли и  чресла, и все имена.., ах, да, и вот сегодня ещё и звёзды, живые настоящие звёзды - тоже для вас*, когда в кармане звенит;- недурно, не правда ли? А иные, знаете что:- пользуют современные методы и требуют, чтоб в лабораториях им засвидетельственно подтвердили бы, что свой род они ведут аж с самых обезьянних времён, от тех самых ископаемых царьков, которые есть теперь их славные отцы и здесь, и на луне , и всюду, где б ни дышал миллион, и святым до-авраамовым духом тогда-то и благославленные. А? Каково? Великий прок, да и только. Впрочем, я нисколько не собираюсь навязывать вам всё это, если вы вдруг передумали; -
                - кругленький Господин (это был один из зна-комцев знакомых; случайно встретившись с ним коротко в гостях, после Юлий имел с ним отдельную встречу), тот раз от разу заливался было прощённым иудиным смехом, но скоро таки осекался, и так, будто б одёргивал при этом постоянно задиравшийся на нём к низу костюм. Банальное и занимательное в нём проявлялось весьма причудливым образом и так, что возбуждаясь многоречиво, он с виду походил  на того солнечного толстячка, кто б решительно балансировал на катящемся колесе самой фортуны, когда разные части тела его существовали словно б уж друг от друга отдельно;- впрочем, это не лишало оного доли разумно искусительного шарма.
      - Как адвокат,  а адвокат, вы знаете, всегда в чём-то есть ясновидящий, скажу вам, что подобная сделка всегда, к какому-то лучшему дню, извольте, есть оптимистическая инвестиция: - репутация, престиж, духовная прослойка общества, если хотите…Кстати, смею ль задать вам один вопрос?
      - К лучшему, надеюсь, - Юлий уже находил так, что устал смущаться.
      - А-га, вот и вы уж делаетесь более церемонны. Скажите, ваши родители..? - госпо-дин Адвокат изогнулся в этот раз бескостным ужом, снизу вверх заглянув Юлию под подбородок и в самые ноздри.
      - Они умерли, господин Адвокат,- с вежливой улыбкой Юлий почему-то прямо так и сказал «господин Адвокат»,слегка запнувшись - …Не так давно умер отец.
      - Ну, вот и прекрасно,- после недолгого пристального взгляда толстенький человечек выпрямился, и одна из его рук вновь проделала в воздухе совершенно абсурдный, но любезнейший финт, - Прекрасно, то есть, вы понимаете…
        И, продолжая, к невольной паузе Юлия , добавил: -
        - Таки, как условились? Нет, знаете, вот, как бы это легче, даже – да, пусть будет девять тысяч шестьсот шестьдесят..,чуть меньше. И без хвостика лишних шести, хи-хи, не правда ли? Хи-хи, девять тысяч шестьсот шестьдесят долларов, и быть может ещё кофе?
      Чрез некоторое число дней Юлий, со скромностью вполне достойной себя, вступил в законное право наследования и владения титулом. У него в руках был деликатно-исполненный гербовый лист, датированный от прошлого века в наличии всех должных быть символов, знаков и витий, а разлюбезный человечек также ещё раскладывал пред ним готовые выписки из гербово-дворянской императорской книги. Всё к соответствию действительных имён и к соответствию права и ранга.
      - Я думаю, что это очень красиво, так загадочно и импозантно:- граф Вертемьев. Юлий Вертемьев – превосходно.
      - Мне несколько неловко, господин Адвокат.
      - Ах, неловко сказал неловкий Сказун. Право, будто б отошёл в угол, да передумал, и стал извиняться, ан не тех с виду манер. Увольте, - человечек наделано пукнул надутыми губками, и столь артистично, что чуть было не обрызгал Юлия,- Увольте, неловко – это когда другим чрезвычайно смешно. Что, однако, совершенно не есть ваш случай, уверяю вас. О, да, конечно, если бы вы располагали чуть большими возможностями, так сказать, то к тому, ведь есть уж и прекрасно-звучные фанфары и медные трубы…Есть, конечно, где-то и Лыковы, и некие Стрешневы, есть и бояре-предатели и герои-провозвестники, так сказать, и запад, и моря; сложнее разве что с англичанами и шведами, но есть, ведь и шляхтичи, и сулейманы, и даже один из рода Витгенштейн. Однако, мне видится всё так, что это только лишь не в вашем темпераменте, вот и всё. А, к тому же замечу, что в чём-то вы удачливее иных из людей более звучных, коль скоро в вашем роду-таки более нет другого наследника. Вы, так сказать, есть теперь единственный и возлюбленный по линии сын, и вам однажды не придётся это оспаривать. Граф Вертемьев… Нет, это вполне, вполне впечатляюще, - он заговаривался и уже не вполне удачно шутил, - Без урода, именно без урода в велико-родственной европейской семье. Very  welcome, мой друг, хи-хи!
      - Хм, Вертемьев.
      - Молодой граф Юлий. Хи-хи! Верь в тему, верти темень!
      При всём впечатляющем того шарме, Юлий находил всё обстоятельным так, что уж прощался тогда с услужливым господином Адвокатом, да с тем, аж и ко всем ещё милым знакам о дружественных расположениях и впредь-де участиях. Надо заметить, что в то время он был весьма непрактичным человеком, а потому,- пока ещё в отголосках своих новых мыслей слышал слова о каких-то там преимуществах,- он преисполнялся чувством несообразного о себе недоумения; те дни вряд ли рисовались ему в росте каких-то небывалых цен и метаморфоз, и, будучи тогда совсем не в образе сегодняшнего Господина, Юлий возымел себе этот гербовый лист всего-то лишь ни за чем и ни с какой идеей, а только от позволительного случая, разве что как если бы утвердившись на долго-репетированную роль в абсурдном театре частных своих фантазий и химер. Демон честолюбия вступил в тот день на заведомую тропу благородств, и враз пришедшее быть благородство проявляло себя в молодом человеке в непотдельных, идеализированных вдруг суждениях, именно, о демоничности купле-лукавого меркантилизма, вообще, и всех его блефов и авантюр. Этакие предположимые преимущества и респекты, и хи-хи-хи!
      Впрочем, следует заметить так, что сам по себе, обо всех этих неожиданных поворотах и новосвершениях в судьбе, Юлий был особенно таки доволен. Вернувшись в небольшую квартиру, где жил одиноко, во впечатлённой мысли и внутреннем взгляде, им вновь заклинались самые разнообразные и невероятные образы надумей и химерических признанств, что некогда, возмужалым умом были оставлены, как блёклое лишь напоминание прежних, увлекательных грёз. Граф Юлий Вертемьев…С портретическим воодушевлением, он то и дело доставал из недорогой тогда шкатулки эту лелеемую, магическую бумагу; как тот бес, кто никогда не видал ещё живой души, и потому оживляет злато, - этак игралось в нём чувство подобного призрачного обладания чем-то запредельным в себе;- сидя в кресле, в те дни совсем не господского вида, ему грезилось, что это – уже именно графское старое кресло, и, отдавая отчёт в заведомой невозможности этакой новой грезы, он умилялся и снова, этак вновь и вновь принимаясь разглядывать сей гербовый лист и выписку, со стороны одной иль даже обратной, и с тем более всё примеряясь к знакам давнее-социальной условности (чина и рода), он по многу раз повторял у себя в голове и вслух,- подобно тому, как это делает экзальтированный ребёнок, вдруг непомысленно вдумывающийся в само звучание произносимых слов и имён,- повторял всё более нравящееся ему это: Вертемьев, граф Юлий Вертемьев. О, он всегда знал  в себе аристократа, графа – всегда.

               
                - П Р О Б Л Е С К   1.- 


…Ты, что ж, забылся теперь в усмерть? Отчего ж вдруг столь бесшёпотна сделалась Ночь? Эй, где Ты? Аль пленённый прямой, всё более верной мыслью чрез всё твоё «никогда» - «никогда как нельзя», «никогда, как ещё не бывало», «никогда, чтоб не знать и не помнить», ты стушевался в красках вакуумных слов, а они таковы;- О, гений Самообман, аль так уж боле никогда не явишься в свете? Э-эй…Чудовище, какого чёрта.., аль опять в новый блуд Сатаны.., ты вдруг этак неловок, а? Ну же, будь сильным!
      Молодой Господин, уж как было заполночь, наконец-то отложил в сторону пустую теперь трубку Брантини* и резким движением оставил кожаное кресло. Выключив вконец осточертевшее, западающее пьяно, он прошёлся по зале. Точёный звук каблу-ков его туфель в настоянной тишине раздавался вызывающе громко. Ах, этот элегантуум обездушенности: стихший камин, эхо-шаг отсутствующего в мыслях  Живого; - весь этот тёмный декор, неправильный свет, тёмные шторы, тканью  сокрытые зеркала, отражения в умолчном и чёрном…Бесцельно обходя залу кругом, он взял трость, одну из нескольких, что стояли вместе, змееглавую, сандалового дерева, и, подойдя к большому старинному зеркалу, что было под тёмной вуалью, стал перед ним, стал в позе небрежительной  и развязной.
      - Раб своего вида в новом часу, отражение кривой шутки о мире, ха, рыцарь, герой всех оспоренных правд!
      Как будто всё более раздражаясь, молодой Господин с особенным вдруг пренебре-жением этак приподнимал теперь край тёмной материи, из позиции наглого фехто-вальщика поддевая оную тонким концом своей трости.
      - Разве ль Ничто? Разве ль всё более походящее на Забвение?? – Он закатился вдруг вредным смехом.  - И, вот, уж точь в точь, этакие черты: нервная линия холодных губ, глаза недвижно смотрящие в мертвелую обитель души; Ангел надуманного образа и его психоз, Ну же!
      Опустив на миг тёмную ткань, он извлёк из кармана (серебряную) миниатюрную зажигалку и, ни с того ни с сего, поджёг свисший обратно край полупрозрачной мате-рии. Чрез скорые мгновения зеркало воспылало.

      …Толь Вавилон ещё не пал как в грязь, маг Зороастр… встретил образ свой.
                (из поэмы П.Б.Шелли  «Прометей расков^анный»)*

      - О, оживающий лик страсти! Опустошение прочь! Время и Огнь – взвейся новой свободой!, - ещё зло рассмеявшись, он элегантно обернулся вкруг себя на одном каблуке, а вслед тому грубым рывком отбросил дорогую трость в сторону.
      - Или твой рай – только статика декораций?! Этикет неживых тонов и начал, а? Как в психушке, как в дьяволовой тёмной шкатулке: мёртвое движение, говорящая бумага:- так говори! О, Внемлющее Благородство! О, Сумасшествие, Я внемлю тебе!
      Едва теплившийся камин вдруг резко вспыхнул тогда не вполне естественным, ярким пламенем. « Да, вот, так, хорошо, наконец-то» - Он, застыв на мгновение, смотрел ещё в ново-пламя так, будто вслушивался здесь в само исподнее Тишины, мгновенно настаивающейся от звуков бежавших, предметных доселе шумов:- « Всё верно, именно, так: ведь, это я – тот, кто привзял , да, это я унаследовал…не правда ли, Жертва?!»
      Тогда он приблизился к камину и, склонившись, опустил руку в огонь, а после, провёл ею себе по лицу и глазам, и затем медленно обернулся…И, там, где от сгоревшей быстро весьма, тонкой ткани на полу лежала лишь кучка осыпавшейся гари и пепла, походящая на птичьи перья..-
      …Стоя молча, он только лишь гляделся в то открывшееся зеркальное стекло в оправе из рвано-тлеющих птичьих перьев.


                -  Г Л А В А   2. - 


      …Увы или к счастью,- и лишь тем, кто по себе есть больше собственных принципов, аль тем, кто не слеп по зависти, пусть этак судить,- но ото дня возымения титула, Юлию и в голову не могло прийти нечто о том, как быстро станет изменяться его жизнь. Человеческий путь, судьба – есть ли это, в конце концов, лишь нас окружающий и определяющий мир? Или есть этакое – мир невозможный, мир всего того, что нами любимо, как невероятное в нас?? И если наше отношение к невозможному меняется,- меняемся ли мы сами для тех, кто прежде был и остаётся нашим извечным окружением?
      Если подобные вопросы и занимали, когда, ум Юлия, то разве что по-случаю того любезного рода безделья, в каковом принято различать характер, неболезненно и несуетно размыслительный о мерах, о людях и вещах вообще* ;  некоторое время ему всё никак ещё не было ни малейшего дела до обстоятельного отношения с пресловутой действительностью, и нет, не лишённый-таки досужих проблем, он продолжал вести скромный свой, обывательский образ жизни, живя в своей квартирке, не имея дорогой любовницы и делая скучнейшие переводы,(да, Юлий тогда подрабатывал в одной невзрачной конторе и раз от разу брал деньги в долг), и этак неизменно до тех пор, пока с ним не стали случаться некие странные вещи.
      От первого вечера, проведённого наедине с гербовым листом, уж минуло два сезона, и месяцы первых экзальтаций прошли, и, вот, вдруг  Юлию стали слышаться тайные, скрытые голоса. Точнее, один, некий противоестественный голос к мысли. Не большой сторонник вина и, также, часто небрегающий и канабиоловым удовольствием, особенно популярным в среде молодых людей его возраста, Юлий, гнав прочь от себя внезапный субъективизм суеверных черт, таки ж  открытием сиим был обескуражен весьма заметно, невольно испытуя собственное внутреннее смущение и некую, с тем, скованность. Само ж ощущение было и вправду парадоксальным, и нисколько не представлялось различаться собою в ряду повседневно-столичных параноидальных телепатий, ( когда каждый вторит о том, кто кому задолжал, и когда всякий есть по себе и «отец Авраам» и завещанная в искусах «блудница»); - для молодого человека, давно пережившего первый критический возраст, это было явлением чрезвычайно неожиданным и странным. Внезапный Голос, всё более слышный в сознании,- голос, исшедший из слышания вторящихся в голове мыслей; - это как если б отдельная часть существа притязала бы на свою вдруг суверенность; - толь низкого женского, аль бархатного мужского тембра, тот голос, отдельно ищущий к себе отношения…Абсурд побуждающий.., новых черт, вле-кущий.., вопрос, - не правда ли..?
      Одиноко прогуливаясь раз на старом церковном кладбище, Юлий особенно отчёт-ливо заметил в себе эту безусловную странность. Ему тогда было разве что нечем за-няться. Чистого полудня чистое небо, поэтические облачка, скучнейший и забытый к чтению, литературно-газетный номер, и антологическая характерность памятников могильных надгробий…Этак, к часу, ему столь нравилось тогда не слышать докучливой болтовни людей…
      Ах, кладбище неограждённых могил…Свободное дыхание нежной Природы-сомнамбулы, приявшее последнюю волю человека к неподавлённому (и непорицанному) миру. Ни стен, разделяющих небеса, ни кривых обидных кольев, ни суеверно-недружелюбных взглядов в слепой подчас толкотне, где слишком узко, чтобы возможно стало легко разминуться.., ни исподлобья глядящих старух, ни цинично-дешёвых облезлых венков…С лёгкой мыслью, Юлий неспешно гулял по аллеям веянных лакримоз;- эта милая сень в деревах;- с избранным чувством ни к чему не обязывающего прельщения, меж островков нежной травы и оживающих фигурно крестов, он кру’гом обходил все эти ансамбли классических образцов фьюнеральной скульптуры: - улыбаясь потемневшим от времени ангелам, - банальным в их кротости, но и шедевров иных более в том симпатичным,- он невольно останавливался пред образами патетических актрис или оживающих поэтизмов.., чуть в сторону от детей, весело танцующих на ещё не возложенной надгробной плите.., в любопытственном чтении ряда имён и их дат, удаляясь несколько…вглубь. Сии утишные прогулки; - Юлий и вправду часто предпочитал их досужим прогулкам в людных парках, где редко бывал один.
      Присев на случайной скамейке, он даже не замечал времени. Серьёзных глаз, мраморный в крылах ангел ему кивал из сумрака ближних ветвей, когда он лишний раз ещё обернулся через плечо, и тогда, небрежно бросив подле себя мятую газету, шумом встрепенувшихся вороньих крыл  был выведен из голубой задумчивости; дружелюбная хитрая птица, спрыгнув с края скамейки, беззлобно улетела к дальней кроне. Тогда это стало вдруг так, как…ко слуху: -
      - Ты хочешь возыметь Успех? – в голове у Юлия голос звучал где-то глубже и глубже за глазами, где-то чуть ближе теменной области или, смешиваясь с лишними мыслями, эхом отдавался в части затылочной мозга.
      - Почему бы и нет. В конце концов, успех может быть фабулой интереснейших приключений. Я ж ведь не успешен и вовсе, чтобы мне ещё и об этом смущаться, -
      -Ты хочешь, имеешь…Час ни к чему, Успех, деланно знаешь, имеешь сейчас или впрочем, спроста имеешь, ещё ведь..не время…
      Отчего тогда Юлию нашлось привязаться своей ответной внутренней мыслью к звучанию сего гласа; - как тогда, и в силу какого внезапно-надуманного заклятия, явление сего парадокса приобрело силу индивидуальной внушительности в сознании его, тогда уж молодого псевдо-Вертемьева,- это навсегда и впредь осталось загадкой. Но он только лишь, вместе с каждым новым помышленным ответом, и ненамеренно пристрастно и более.., хм, граф Юлий.., и…
      В тот день молодой человек ещё долгое достаточно время провёл средь могил и всех тех образов, и никуда более не ходил, и  так, что, вернувшись домой, он чувствовал себя порядком подуставшим. Ах, Читатель, если когда-либо, как-либо вам доведётся слышать какие-нибудь вдруг голоса…
      В быстром течении дней, Голос стал проявлять себя всё более уверенно и настоя-тельно. Уж сталось так, что и между сказанных подчас слов, этакому было рисовать во всём некую своеобразную весьма реальность, и реальность к моменту всегда будто б опережавшую Блажиново само настроение, саму идею о ней, -  реальность подчас какой-то убедительной возможности. Когда – непонятной ещё абракадаброй, когда - определённым, прямым выражением. И, вот, ведь, странность: - если, раз от разу, Юлий касался своей заповедной шкатулки,- а потом так даже, что и в час вдруг забывчивости о новом его приоритете в роли потомка давнего рода, но стем всё пристрастнее, - Голос именовал его уже предпочтительно-графски, любезно и поощрительно. И более неосмотрительно и чаще Юлий заводил тогда весьма неожиданные диалоги с явленным сим Гласом, подмечая внезапно такового вновь-исхождение в причастности было уж к соделанно-вершащейся всяко-ново-историйке, - и так, что сему подсознательному Суфлёру день и мир Юлия становился всё более узнаваем в чертах оного поступков и представлений. И, несомненно, в образе молодого уж Господина.
      …Становление…Умыкающий тип своего прошлого Я…Лишняя новость о мненьи чужого…Забытое, в забываемом, имя и слово…Ещё одна новость…
      Прошло сколько-то времени. Юлию особенно помнилось этакое; всякий раз, особенно заново ему потом представлялись нюансы тех дней. О, всего-то лишь слегка поссорился с первой, в отношениях серьёзных, любовницей.., всего-то лишь помышляя о ранней женитьбе, разве что находя себя в виде нелепом… По привычке, он опять держал пред собой раскрытой потайную шкатулку, и опять по-пусту, как если бы медитативно, разворачивал трубочку пресловутого гербового листа.
      В тот раз Голос прозвучал в его сознании тоном весьма явственным и определён-ным. И даже так могло казаться, что был он, исшедший ума Юлия, равно что воздухом шептан от старой бумаги, оживляющий и «обожествляющий», с тем, междустрочье. - « Его графской светлости…Ваша светлость…» Аж до начала первой мировой войны прекратившийся род (в ранних смертях детей, и жены и загадочной ещё одной гибели ); то – малозаметная на общественном поприще судьба нон-карьериста и свободного помещика, имевшего некие владения в провинции N; последок семени одной из европейских, некогда отдалившихся от света, горделивых семей; - вот, всё, что разве и могло быть известно Юлию к сему дню, и этакие графские…
      - Светлость и право. Почему бы тебе вдруг не видеть? – Голос рёк плавно, в медленном такте чётко выговаривая спонтанную фразу.
      - Хм, Как будто я должен нечто большее знать…
      -Ты никогда не был в Доме. Ты мог бы видеть.
      - В Доме? Позволь…
      - В своём господском ныне Доме.
      - То есть…
      - Да, моя любезная Светлость.
      « Почему бы не поехать, почему б не видать…В это, неожиданно пустоватое время, - скромная в распоряжении сумма гонорара от выполненного в последнем перевода; пейзажная лирическая поездка в провинцию N, в родовое гнездо Вертемьевых; - своей уж унаследованной историей, так сказать, причащение; собственно и..,- ах, и ведь, собственно, почему б вдруг нельзя? Этак симпатически и авантюрно?! Этакий вдруг, дьяволов мсье Онегин?? » - Аж и в абракадабре смутных значений, - когда слышание Гласа словно б преображало и конфигуральность гербовых линий во вдаль летевших глазах,- сама ж идея сия увлекла Юлия враз своей, этак подсказанной новизною, своей неумолимой устремлённостью. Как если б перейдя некий, доселе мучительный по смущению и робости Рубикон, он вскоре утверждался мыслию в видах несомненного предуготовления сией авантюры, всех её обусловленных возможностей и вариантов; - поезд и в ночь сентиментальное купэйное кофе, какие-нибудь стихи, и там…да, и пусть так, чтоб
забыть о неприятности нервно-романтических отношений со шлюхой…
      Когда раздался вдруг звонок в дверь, столь предначертанный и, прежде здесь, волнительно-ожиданный, Юлий всё ж раздумывал с минуту так, чтоб ему открыть аль закрытой оставить пред обидной любовницей дверь. И , однако, когда внутре-помышленный Глас ответствовал к тому категорически-отрицательно, аж и малое со-мнение тогда, всякого рода, в этаком поступке мгновенно и решительно для Юлия перестало быть. И на два и на шесть долгих звонков  из комнаты он не пошёл открывать, и точно бы  находил себя в этом заведомо и весьма переродившимся.

      …Маленькие обидки и грехи Честолюбия, и в кривливых ( Арлекинных ) тенях прислужные ему – вторые правды. 


                - Г Л А В А   3. –


      В тихом сквере, недалеко от центральной площади провинциального города N и распологался тот самый, фамильный дом Вертемьевых. Приехав и на месте успев устроиться, Юлий скоро достаточно разыскал местную управу, и, вот, посему он впервые тогда мог лицезреть сие любопытное двухсотлетнее здание. Его провожали, и ему впервые, быть может, в жизни оказывалось некое подспудное, более чем в правиле тона лишь, предпочтение. В сей раз, служащий как оставался ещё в одной из комнат, Юлий же, сам от того отделившись, в чувствах смешанных изволил смотреть сей Дом изнутри.
Он не был столь большим, как то, что в дороге ему невольно рисовало воображение: - всего-то лишь состоял из двух этажей и пяти, шести комнат с прихожей и подсобным помещением, и по первому взгляду никак не походил на дом непременно графский; - при всём том, однако, что из обстановки его совсем ничего не сохранилось, - каким-то чувством эти стены, в такте линий и конфигураций, временем сообщённых, являли собой именно дух того элегантизма, что под давлеющим прессом истории остаётся несломлен всё как и прежде, и по-сегодня зиждимый на опорах скромного, но строгого благородства. Так было, будто сии растрескавшиеся стены комнат сами сочиняли роман.
      Вот, здесь: - благородного немногословия исполненная фигура гордого графа, вновь и вновь видящего портрет одного из отцов в тайне заклятых времён, хозяин и его родовая тайна; - там: - беспечные дети среди своих заповедных игрушек ручных работ N-ского, любовнейше-мечтательные девочки в голубом и их порой заносчивые, чуть вредные братья; вот, здесь: - иные элегантные молодые люди, глядящие в сентиментальный, сих скверов дождь; тут – где-то играет, должно быть, Шопен, а там – этак ещё театрализуют некую новость или заклинают душу Любви в первых объятиях и драматических поцелуях; и, вот, ещё – в тёмном платье супруга откладывает в сторону поэтический томик Уилкок иль Бронте*…и как будто б прощально -…”Быть аль не быть», «Не выйти..аль выйти..»*.
      Юлий неспешно ходил в этих комнатах. Остановившись же в каминной гостевой зале внизу, став пред видом вековых дерев сквера в окне, он-таки слышал уж за спиной шаги идущего к нему служащего. «Господин - попечитель…» - так и любезного Демона глас ещё слышался в умственном слухе…
      - Как видите, есть о чём сожалеть. Неплохой, ведь, ещё дом, но не в руках, так сказать, дом и будто б..незачем даже.
      - Дом. Что здесь было, скажите? – кивающее косноязычие служащего в чём-то раскрепощало легкомысленного здесь Юлия так, чтоб оному более непосредственно было б вести здесь беседу.

      И, вот, уж ко слову - и Общество имени Х, и публичные чтения, и «на корню» засы-пающие в страх старики, и подавленный строй, и «в долгу с носом Христос», и…
      - Вот, ведь, к разу приедет как-то один, и готов дорожить, но…дорожит:  голая девка, другая, и на весь мир уж блестит из окна, и он: – «Я понимаю, конечно, чтоб никогда никакого стыда, навсегда и спасибо.» И  - деньги. Но это – не так, как в весёлую ночь для партийных гостей! Конечно, никого ещё не пускают. И денег нет, так сказать. А каковы потолки, а?!
      Служащий весьма был болтлив и весьма мало собой привлекателен.
      - Вы-то, по-крайней мере, с другой здесь идеей; по-крайней мере, вы в себе располагаете скромностью. Вообще, Они уж сами мечтают так, чтоб передать…
      - Передать? Вы имеете в виду…
      - А разве ль иное?! По вам сочинённый закон. Передать в руки…
      - Хм, вот как.
      - Аль будто бы  новость? Новый закон об исторических памятниках. Дом же этот есть некогда графский дом и, взгляните, хоть простое, но строение в стиле и вкусе, так сказать. Ах, какие французкие потолки!.. А коль некому воссоздавать…Вы же здесь, я понимаю, агент-представитель потенциального.., поверенный в делах? Кстати, ваше, ваших коммерсантов имя: - они ж, ведь, ничего не сказали; мне бы должно знать.
      - Юлий. Моё имя – Юлий Блажин. Потомок дворян рода Вертемьевых.
      - Вертемьевых?! – враз будто б дешевеющей шеей служащий потянулся в невольную сторону, и будто б невольно и нос его стал тоже больше, и смешливее оттого нелепые брови. – Прямой, значит, наследник…Сам Граф.
      …Впервые, именно впервые, в тот день и во всё то время, Юлий преподавал открыто сию искреннюю ложь о себе; враз, уготовленное самой природою таковой лжи, он впервые ощущал на себе влияние сией, прежде позволенной быть только игрою, голубой иллюзии;- это – как если б из кокона рождался б мотылёк, расправляя свои слабые крылья в кажущемся вакууме ранней весны; - как если б пробуждение голым в момент взглядов, но взглядов, к изумлению, слепых; - это было так, точно лакмусовое настроение игривого Греха, что неумолимо  вытесняло б собой всякий цвет эмоции, предосудительно ему чуждой. Он и несколько смущался, ан и быстро весьма чувство сие преисполняло его удовлетворением, так сказать, в сопереживании результату таковых смущений. Он..,да, естественно: -..и в наследовании новых уж ощущений и чувств…
      Те несколько дней, то время…Аж и на следующее утро, от первого визита в Дом, когда после  размыслительно прогуливался по городу, разглядывая его улицы и провинциальные цветы, молодой человек подспудно замечал, как внезапно большее число незнакомых ему лиц так будто б откликается чаще в невольном расположении к его личности, именно распознавая в нём явление человека-таки невысказанных предпочтений и возрасту его несообразной значительности. Но он не остался в городе дольше нескольких последующих дней, и даже неожиданные влечения и старания гостиничной девки не могли задержать его в беззаботно тёплой постели так, чтоб сколько-тоещё оставаться. Ни с кем же, ведь, не заводя лишнего знакомства, вновь впечатлённый и будучи в чём-то опять по себе заблуждён, и разве-что ещё лишний раз пред тем зашед заглянуть в родовое своё, так сказать, гнездо, он и отбыл с вечерним уж поездом в столицу обратно.
      - Так вы полагаете..?
      - Отчего бы вам думать иначе…Прямой же, ведь, претендент. И в вас сразу этак чувствуется несомненный человек. Само, знаете, расположение: - молодой и симпатичный современник, в настоящем вкусе и обязательстве, не так ли?
      …В купе, глядя на летящее вспять, темневшее небо, Юлий ещё вспоминал друже-ственный разговор свой с человеком в Управе, и ему, вот уж вдруг думалось: - так ли он, и вправду, беден теперь, - так ли неправдоподобно вразрез тому, что невольно преподавал ныне вслед Лжи разыгранной ей сопутствующий фаворит её – всегда Фарс?
      
      «Вашим же пусть будет Время теперь, мой хитрый гений, любезный.»


                - Г Л А В А   4.-


      О женитьбе Юлий забыл и думать. После уж, как имел многих женщин, и каждый раз примеряя условности всякого рода отношений к смыслам зачастую им следующих, малых грустей, когда-то ещё эталоном для него служило то, именно, напоминание о участи чувства, быстрым течением времени умалённого: - времени и его изменений; - «В ранних часах умалилась детскость её» - этак нередко потом  милый Юлий, равно что по привычке искажая тон, вставлял сходную реплику к теме ревности или любовных бытовых измен среди числа друзей или в глазах очередной, самонадеянной пассии, за столами, чрез опыты и разные возраста, - «умалилась детскость её», в публичных залах, чрез умы и чрез весь эстетический блеф Успеха и Смеха; - да, но так было позже, весьма, определённо позднее. Сейчас же ему только и думалось о недавних сиих приключениях и открытиях, и это было, как вдруг то, что в иной ситуации назвалось бы волною азарта, ан-таки это было…Все эти непредугаданные совпадения…Ему теперь чувствовалось так, что нисколько не хотелось работать, чтобы вновь в угнетённом чувстве взяться выполнить хотя бы ещё один рвотно-банальнейший перевод, взятый в своей рвотно-угрюмой конторе. Ему мало хотелось ныне видеть прошлые виды, и…Он то и дело подсчитывал свои небольшие, к тому году, капитальные сбережения, и отказывался от привычно-дружеских, в мелком кругу, общений. Всё чаще оставаясь один…Он делался и более обидчивым в мелочах, и это случалось быть так, что аж и самая расхожая в повседневном экспрессия, где-то извне, - и та, что прежде уж столь подчёркнуто никак не бросалась ему в глаза, в общей среде, что воспринималась прежде всегда с лёгкостью, - ныне удручала его весьма заметно: - нечто вдруг раздражительно резало слух, что-то безобразило лик прелестной, непознанной, как если б снова, весны. В краткое время…и в более настойчивом уж слушаньи Гласа. Ах, он только лишь…Да, ..и капитальные деньги, и гербовый лист и снова, и Голос.., и нечто ещё к прелюдии нового бесспорного Часа.
      «Всего-то лишь чуть более одинок…Чуть более одиноким.»
      Оттого молодой человек вдруг как если б и для самого себя неожиданно, ан стал-таки бывать в местах, в каковых прежде появляться ему не находилось мысли и вовсе. Не правда ли, мы иногда можем замечать некую персону, кто с чуждым, пусть и неотталкивающим выражением лица, с изрядной прохладцей появляется в местах, где принято казаться просвещённым или преподано-интересующимся, и в жестах, несходных комплиментарной только публичности, мы видим в нём уж либо скрытого гения сломанной судьбы, либо зловещего авантюрного нигилиста?(этакого Калиостро потенциально нового жанра) А к тому же, если персона не удовлетворяет ни одно из прочимых по нему быть клише.., не правда ли?
      В подобной двуобразности себя этак задумчиво стал появляться сей молодой человек в ранее скучных ему, снобу данных театрах, а то по-пусту захаживая на малообожаемый им балет, аль в залы камерной классики. И то весьма и весьма льстило Духу и умиляло, им слышимый в эпизодах столь кстати…
      Раз как-то он удосужился заглянуть на один из частных музыкальных вечеров, что по-случаю тогда устраивался небольшим музейным домом. Средняя культурная публика; эскейпирующая в пост-романтизм греза непоследнего пианиста; вечереющий цвет за окном нежных акаций…Не в такт истомным аккордам, извивающийся исполнитель во фраке, в раз сей играл некогда салонного Сати, его Gnossenies*, и всё это было так, как если бы аж и сам Менуэт – колдовской транс ушедшей эпохи,- неспешно прохаживался б здесь средь гостей, и этак ещё будто б…в малый, совершенно непостижимый вздох, не относясь ни к пианисту, ни к чьему-то вдруг пол-обороту, ни к кашлю…Прозрачной душой навеваемый миф.
       «Это так, когда нас что-то прельщает…»
      Извивающийся пианист отражался в двух противоположных друг другу зеркалах, и Юлий, отвернувшись от ближайшего, навязчиво-косящегося соседа, развлекался разглядыванием фигуры за фортепьяно в её отражениях.
                «Вам доводилось ли слышать..?»
                Так, точно поэтизмы к музыкальному циклу…-
                «Некто всегда обратит слух.»-
                Певное помыслие в нотах…Другой и ещё другой круг. Другое и ещё другое общество.-
                «Ваши  глаза, милый граф.»
      В репризах Гласа, наредкость утончённых и неожиданных, в словах, перефразиро-вавшихся особенно вдруг оригинально, Юлий до того увлёкся этакой смысловой игрой, вершащейся в его сознании, что даже не заметил того, как концерт исполнителя уж был в час отыгран; молодой человек только ещё продолжал вдумываться в некий тест, что в его уме, в беседе с Гласом, сделался подстать враз сочиняемому тексту к мелодийным фрагментам музыки, не весьма знакомой ему на тот раз, но и не скучной;- «Глаза…Улыбки…Платья…Хм, тёмные платья?»…Да, Сати, и…какое-то уж расплывчатое, туманное пятно в одном из противостоящих друг другу зеркал на месте преданного роялю пианиста,..и люди теперь, встающие вновь от своих мест.
      - Новое поколение и его классическое непостоянство. Нынче, ведь, в моде всё больше классика?
      Ироничные, и весьма, полу-сарказмы более элегантного образца. Юлий толком даже не успел отметить про себя то, как говорил вдруг с дамой, невзначай остановившей на нём своё внимание, и ко случаю сказать, небезинтересной дамой. Она была определённо старше и вела лёгкий поверхностный разговор, а Юлий – в мыслях: - «То, что сопровождает реальность и в домыслах игры…»
      - Это прелестный авантюризм в сентиментах. Вы знаете, что об этом композиторе, в своё время, говорили такое, что он вообще не способен сыграть ни одно из доступных произведений и так, что аж  ноты, манеры и правила – его проклятие?
      - О нём это впервые анекдот, что я слышу, Мадам, - непринуждённой манере сией особы Юлий был обязан своими скромными весьма ответами, и с тем, - когда она вскользь эрудировала его интересы, и, мол, «Вы ль бываететам-то?», и вот ещё некий модернистический каприз, и распознавая некую отчуждённость Юлия своим мыслям о его, якобы, круге, и «…в духе того-то, в тонах девятнадцатого…» -
      - Вам непременно нужно бывать в обществе; вам нельзя не бывать в обществе, мо-лодой человек,- «Вам нельзя не бывать…»,- наскоро прощаясь, с лёгкой улыбкой она произносила сии беззаботные фразы; она симпатизировала ему в деликатном, ничего не значащем жесте, но вдруг так, как если бы эти слова доходили до его слуха, произнесённые не её, но другим голосом. Юлий отнёс тогда чуть больше взгляда к её губам, и несколько нескромно смотрел, как дыханно и чувственно изливалось слово-звучие этих двух фраз, но он слышал…вновь ирреальный голос всех недавних своих, внутрипомышленных диалогов с безличным. «Вам, впрочем…» И, вот, ещё: в становящемся привычным ему чувстве сокрытой неловкости, он, на миг отводя глаза в сторону одного из зеркал, вдруг увидел нечто неожиданное, нечто всерьёз незнакомое: - за роялем, на месте пианиста, в позе избранно-благородной, сидел редкого образа господин, молча взиравший в зал. Его тёмно-пурпурный, блестящего бархата будто б фрак и фасона, чуть длиннее обычного; высокий в золоте ворот; изящные руки в перстнях, горделиво сложенные на шишаке чёрной трости,- да, за роялем,- и, однако, совершенно нет ещё лица так, чтобы разглядеть, но только строгая линия губ и глаза странного цвета в контуре длинноватых волос, в овале расплывчатой тени. Среди расходящихся гостей… « Любезный, приятный человек…Нельзя не бывать в обществе…Увидеться »…Голос и наваждение.
      Дама уж оставляла Юлия, и публика также во-многом тогда расходилась. Маши-нально прощаясь, Юлий с тем раз вновь глянул к зеркалу, однако привидевшийся образ изчез, и утомлённый рояль стоял теперь, к виду, этак одиноко, что и всегда, в пустеющей зале…
      Хм, запомнившийся этот концерт одного из вечеров в те дни; ещё один знак…Да, весной той, Юлий каким-то ненамеренным образом, ан и вправду стал знакомиться с новым для него обществом, и это общество было всё же иное, чем то, какое принято узнавать в залах спроста-вечерних лишь публик. Тогда-то после ему и представились вполне замечательные, ко слову сказать, шансы «искушать талантом своим сложив-шуюся в его уме Роль», коль скоро Роль этакая превосходила в свете своём  смысл первого лишь с нею знакомства, - «коль наперво всё, ведь, и шло к тому, чтобы однажды вам означить себя признанно-новым лицом и в свете, уж действительно под вас сочинённом, не так ли милый человек?»
   
        …Время и его Фат* - наследуемый Блеф. 


                П Р О Б Л Е С К   2.-


      Рядом с молодым Господином ныне в зале находился Некто, с кем тот беседовал вдруг весьма запросто.  Также, как и молодой Граф, Он располагался в кресле, но в дальнем, старинном кресле;перемежая разговор туманными паузами, их время. казалось, не принадлежало в том эмоции или чувству, и всё виделось так, будто им всерьёз есть что делить, и это – больше, чем один только день. Таки ж, Некто Сей был вновь другой жизнью в зеркале. Ты не догадался, кто это был, мой любезный читатель?
      Сие имело вид ныне отличный, чем то, что представилось быть в недавнем напоминании глазам Графа: - ан и при всей разборчивости костюма, то был всё более пустой будто б костюм, безупречный костюм тающей под ним восковой фигуры: - ни ладоней и ни стоп, лишь надутые, вместе сложенные рукава, и…брызжи, и…частью ж своей выступающие вдруг по эту сторону зеркала. Странная деформация тёмного стекла, и подобие лица, белая неподвижная маска неподражаемо-старого существа.
      - Твой образ весьма импозантен сегодня.
      - Ты недаром учился. Ты познал Круг и ты преуспел в стиле.- Лицо говорило так, что губы его, почти не разжимаясь, угольно как-то едва лишь кривились по фразе.
      - Я знаю, что тебя бы влекла мысль и о ещё одном непознанном мною грехе.
      - Pardon, ты снова несёшь вздор и снова несносен.
      - Как и твой Круг, и твои знаки, и твоё слово, и урок, и Ты сам. «Вам непременно нужно бывать в обществе» - зачем же уж столь непременно тебе нужно было взяться увлечь меня? И теперь ты отнимаешь у меня жизнь, Исполненный фальшивого…Чёрт! Ты только использовал меня, и только потому, что я тебя слушал! Этот жест, эта особа – достойны, чтобы дать и забыть, чтобы взять и уйти, достойна аль недостойна постели, признанна аль непризнанна в мечте!
      - В конце концов, это не я присвоил себе твоё имя, а ты – моё, господин Недовольство. Так принято. И ты живёшь в моём Доме.
      - Ты прекрасно знаешь, что наперво это никогда не было моей мыслью. А? Ты улыбаешься?
      - Ложь в лицах двух: одно из них – малодушие, а другое – неудовлетворённое честолюбие.
      - Ха! И весь декор и костюм Лжи тогда – ею пресыщенность, не так ли, мой скра-денный Дух?!
      Они говорили, и в пространстве залы, казалось, умирала одна из трогательных слабостей Времени.
      - Ты пресыщен драмою света, но ты не хочешь принять.
      - Ах, опять драма. Так, вот – ты надоел мне. Это всё только то, что ты хочешь. Все твои знаки. Чёрным завешенные зеркала, фьюнеральные* свечи; зачем мне, собственно, это более нужно: оборотные стороны жеста и правды, жизнью переиначена смерть, а жизнь – в залоге и упрёках у смерти; наоборот и чувства, наоборот и День, и его ночь, наоборот и собаки, и слуги, и деньги, и – …вон теперь всё, и…Ты совсем, совсем надоел мне.
      -Ты никогда не был ничем больше, как только Неблагодарностью и Непостоянст-вом.
      - Alas! Безвременье и непостоянство – адский альянс. Когда-либо им можно между собой сговориться?
      - Ты только слушал меня. Но ты только был малоразвит и невоспитан вовсе. Не зная наставлений, ты бы так и остался в ничтожных деньгах и в слюнях о недоступных портретических женщинах. И ты бы женился на бесспорнейшей девке. Помнишь, та одна, кто так любила укусить тебя за ушко, а потом с полчаса заливаться дурным, крестьяннейшим смехом. Тебе б никогда не знать ни искусств, ни любезств, ни парадных. Тебе пристало бы быть более благодарным.
      - Ещё один комплимент? Дешёвый елей для грустной души…Так, вот, теперь смотри: обернёшься, здесь всё останется прежним:- эта гостиная, этот камин, комнаты и все в них предметы; антикварные формы, мебель и редкие атрибуты оригинального стиля;- не правда ли, я посвящал тому должное время, чтобы всё найденное в особенных салонах и лавках имело б в себе черту приятного вкуса, благородного вкуса так, чтоб то подобало бы графу и живому вновь Графу, и Ты исходил средь всего к памяти твоих же имён; это всё теперь есть снова Твоё, но чем Ты будешь, скажи мне, если и в этот век Дом сей оставит последний из рода,- всё же из рода!- Вертемьевых? Что станет с твоим смыслом и именем вновь?!
      - То, чему не быть вновь.
      - Так всё же Грех?! То, чему не быть вновь,- так говорит знающий потустороннюю жизнь и её рай. Грех! И самый страшный из грехов. Когда не родиться впредь более ничему и пусть даже самой незначительной, но.., чрез забвение животворящей, Лжи.
      - Слово твоё – бесталанная слабость. Один только шаг отделяет тебя от черты, за которой Успеху величать твою настоящую честь, но ты, вот, будто б сторонишься себя и речёшь теперь чушь. Самоубийца.
       Господин разразился в ответ вызывающе-громким смехом.
      - Многие благодарения, Дух Превосходства! Чушь об Успехе и Чести! Не правда ли, опять-таки Ложь! Взгляни снова: здесь нет ни одного предмета и ни одной формы, каковые бы в существенных квотах себя не соделались аль не нашлись бы во лжи: - и туфли, и трости из лжи, и вино – настоянная ложь! И в мире, что окружает сей Дом, нет ничего, кроме Лжи! Ты прав, тот, кто познает эту правду сполна,- не имеет шанса остаться…Пред зеркалом и за гранью…О, все-устрояющий Арбитр и Князь гностицизма!
      - В одной малой черте, когда отблеск свечей играет в твоих зрачках, и твой взгляд делается столь диким, ты слегка походишь на Оного. Потом всё узнаешь.
      - Лжёт и зеркало, лжёт и…Я, хорошо, пусть есть твоя ложь, но и Ты – не тот, за кого выдаёшь себя. Ведь, это не твоё – чужое лицо…
      - Зачем ты призвал меня?
      - Ведь, это не я ещё – тот, кто успел свести счёты с жизнью, и ты – не тот, кто сумел пережить свою смерть; ведь, так: - на протяжении, вот, уж более века ты не сумел пережить свою смерть, граф…
      - Ты ранишь меня. Слушать безстыдный, навязчивый бред неврастеника не при-стало для себя уважающих, явленных сутей. Что вам было угодно, мой любезный на-следник, призывая меня? – Лицо Призрака стало выступать тогда больше из плоскости зеркальной сферы в сторону Графа.
      - Well…Всё есть весьма утомительно, невозможно более. Я хочу расквитаться. Мне боле не нужно…
      - Ты прекрасно знаешь, Джулиус…

      Не правда ли, О, да, он прекрасно знает, испорченный  Господин привзятого графского имени, он прекрасно знает и помнит то, чем и как был обязан всем паузам и тихим моментам, в каковые сговориться с собственным псевдо-отражением ему становилось всё легче. Фрагмент за фрагментом, ему теперь чаще вспоминаются те первые опыты и виды вхождения, когда так называемый Круг только ещё раскрывал свои завидные двери пред весьма скромным в те дни и неискушённым, новым знакомым. И снова тот, и подобные ему творческие вечера, но уже затем – вечера в гостях, домашнее кофейное трио аль иные лазурные, но пустые стихи, иной и иной образ, «новое» и вновь «реставрируемое» в свете заимствованных интересов.- « Принимают всегда в своём импозууме.- Остаются, всерьёз оставив по своей непредложности.»
      Тогда и вновь симпатические любезности Мадам ко встречам неоговоренным уже и также прелестным, и люди в ново-состраиваемой галерее персон, пред каковыми будто б вовсе нечего сказать о себе, но кто в тайнах друг у друга привзятых черт этакую умолчность во встреченном ими ново-лице обращают вдруг гласом польстительно воспринимаемых украдкой смущений; - тогда и любопытные истории о более успешных людях, и сами эти люди в непредугаданных быть по ним амплуа, и начала предвзятых в ценах жеманств, и столовые приборы «средь жестах», - и это к возрасту уж за двадцать пять; - и, да, обеспечивающий спасительность улыбки смех несерьёзных вдруг женщин и об одной из историй чьего-то там тяжёлого и навсегда безвозвратно-пережитого опыта; - и книги, заново как если б узнаваемые во вкусах «изменяемых» правд, и ново-учимые после «гротески средь денег и в именах».., - и всё это вновь к тонкому, едва различимому вниманию заклятого Духа и Лика Времён, каковое, в своём отражении, Безвременье своих правд в живом уме всегда, всегда проклинает. Да, он прекрасно помнит сие, молодой полуночный Граф, не избавленный мистического бремени, долга,- он превосходно знает и помнит…


                - Г Л А В А   5. - 


      …Честным будет сказать так, что по-прошествии числа месяцев, в виду всех тех непредугаданных знакомств, узнавать Юлия в прежнем его образе соделалось невозможным и вовсе. Весьма примечательно изменился и его костюм и его прямая экспрессия. Теперь это уже был молодой человек стильного вполне образца, почитывающий более элегантные книги и не подрезающий ногти этак коротко столь, чтоб не суметь и одним только пальцем открыть крышку своей заветной шкатулки;- этот жест стал, кстати, первым из жестов Юлия, каковой, так сказать, культивировался тем в часы единения с собственной тайной мыслью, и когда уж после, преобразившись и внутренне в совсем таки ж нового рода персону, он и на публике,- если ему доводилось открыть медальон аль табакерку,- пользовался приёмом «одного только пальца», делая себя одновременно и надменным и женственным, что сравнительно выделяло его средь ряда менее соблазнительных в окружении мужчин. (Об изменениях, ведь. качественных в личности мы скорее можем судить именно по тем жестам, каковые некто оставляет за собой в пространстве и мире, сугубо закрытом и частном единственно,- правда, если нам вообще доводится когда-либо сие подглядеть.) Невольным разом, ему, со всё большим апломбом, удавалось подражать гримасам и тону существ, заведомо предизбранно-принятых, «существ прельщающей раскованности», и знакомые,- любезные с ним накоротке,- уж миловидно называли его теперь не Юлий, а Джулиус, играя его именем с западной фамильярностью.  Сам же он замечался быть в сиих новых кругах личностью никак не пустой и занятной. С тем, однако, молодой человек замечал, как всё более стремительно расходуются сбережённые им деньги, и соображение о том, сколь более очевидно-сатирическим делается его бездеятельное положение, озадачивало его ум всё чаще. Увы, Демон Честолюбия, следующий человеческим путям Лжи, верность своей власти в нас испытует столь часто по силе избранно-материального против всех наших слов ар-гумента. И это так, будь ты пусть – надутый король или его избесившийся шут, будь ты неукротимый делец, аль верный человек высоких свобод, аль сам романтический бог, небесно-флиртующий чрез всякий страх, стыд и всякую совесть, будь ты..,- да кем бы ты, собственно, ни был: - в особенный снова вдруг раз это так, это именно так и только.
      Первым контрастом настроения, что было замечено им в характере ново-открываемых в себе, так сказать, личностных перемен, стало то удивительное чувство, в силе коего для молодого героя сделалось как если б  и неприемлимым, и немыслимым боле спрашивать в долг деньги. При том ещё, что с какой-то стати в его обозрении вкруг случалось появляться ныне гораздо большему числу потенциально-вероятностных шансов в видах знакомств, в свете более доступных, быть может, воз-можностей, - определённо больших, нежели то было раньше. ( Для кого-то, ведь, путь в обществе и к признанию в нём лишь так и рисуется, как разве что в свете подобных возможностей: - так, чтобы подыскать себе наиболее успешный шанс ко случаю занять деньги в долг и, вот, по этакому предлогу ты , в пол-экспромта, в пол-оборота будто б тогда уже состоялся, не так ли?) Хм, бесстрашие пред ограничительным «благодарю». Да…Вопреки ж, однако, мыслям привычным и вспоминаемым машинально чрез и неизжитый аж опыт в кругах простых, - когда ему виделся тот или иной прежний эпизод его в роли скромного и малообеспеченного друга, - ему думалось то, сколь эклезиастически- неудачлив, должно быть, есть человек, Судьба коего не изволила позаботиться заведомо о том, чтобы в нарочитый час нужды для него явился хотя бы один из тех, кто, не дожидаясь просьбы, способен был бы оказать помощь по чувству той самой, проникновенной чуткости в дружбах. Да ещё о том, что по себе есть вообще этакая противоречивость дружески-известных участий, в каковых, исходя от низких межсословий, - так и в обмен на присущую всем сиим оным тщетам бестактность, - ты открываешь для себя условность предпочтительного Прока, да: - по смыслу ж и ожиданию коего, тебе, впрочем, никак нельзя не унизиться до просьбы весьма распоследней…- Он мог бы ещё тогда философствовать. Трепетное ж подозрение о том, что из окружения его теперь всё большее число лиц в со-приятельствах догадывается о его, Юлия, неустройстве, таки ж и чаще сообщало его настроению оттенок весьма и весьма заповедный. А с тем…
      - Некто ж заметил однажды так, что Ложь не растёт, не зная корней; сегодня мы это и возьмёмся проверить; - вы, ведь, тоже будете? 
      Когда-то один из новых знакомых, Некто Гр*, с двусмысленной змееватой улыбкой, говорил раз Юлию о ещё одном увлекательном сюрпризе, Юлий на миг смутился даже, забыв о неоспоримости своего графского, второго имени в подспудном якобы контексте им одним будто б переносимой Лжи; да, некоторое число раз успев представить себя в имени Вертемьева малому числу лиц нового круга, он, однако, совсем не бравировал этим, соглашаясь при сем, кстати, и с наставляющим его Гласом, в том ещё осекаясь мыслью опять-таки о возможном материальном конфузе.
      - Я думаю…Постараюсь всё же быть…
      - Надеюсь, вы не испугались его? – Некто г-н был несколько старше Юлия и по-характеру чуть более заносчив.
      - Мне говорили, что спириты не едят людей.
      - Да, мой друг, вы правы, Бааловы жертвоприношения*, увы, вышли из моды, - беззаботный смешок приятеля был сродне быстродействующей наркотической капсуле, на короткое время избавившей Юлия от мучений паранои; они ж-таки шли неспешно, прогуливаясь по бульвару, и в звуках шуршащих шагов молодой граф Вертемьев всё, ведь, слышал отголоски прежде обратных мыслей.
      - Как всё, однако, повторяется. Я имею в виду вообще, в истории…
      - Да, и этот ваш вопрос или мой.
      - Да, и эта даже, наша беседа..: заимствованные легенды иль мифы, привзятые знаки, кровь и род, чужие тайны, отсюда – снова, вот, и салоны опять, и спириты, и так, вот. словно б мы вновь уже не знаем себя и не узнаём в наших отражениях. Вы не думаете?
      «Ведь не думает же унизить меня? Если и вдруг…??», и только мысль : - «Мысль, что тебя можно унизить,- Ложь.»
      Они некоторое время беседовали под сенью дерев; - « Всё ж думаю, что нам нельзя будет не встретиться у…», - а затем стали прощаться…

      Таки ж правда, ко времени одного оговоренного дня, ему в действительности выпадало иметь ещё один опыт, весьма-таки значительный в ряду и по-смене обстоятельств его положения, и так, чтобы стать свидетелем и участником события, особенно непредвиденного во всех последующих исходах и пред всем авантюрным будущем молодого героя. Сие упомянутое приглашение…
      Некто*** , богемный артист и вкруг разносторонняя личность, в чём-то наполовину этакий Сальвадор Дали в своих домашних театрализациях*, в тот день собирал у себя в загородном доме избранное число гостей, и заманчивой интригой оказывалось быть присутствие одного из так называемых магистров спиритического сеанса. Когда к намеченному часу, идя по осенней аллее,- а временем тем настала уж осень,- Юлий с каким-то волнительным, и вправду, чувством мысленно обращался к сроднённому ему теперь Гласу, на пути сомневаясь о том, не пора ли, быть может, придумать некое премиленькое оправдание, чтобы отстраниться на время общества вновь,-(кстати, далеко не всё уж столь особенно нравилось ему в новых кругах, и разве что общий фон впечатлений представал в свете своей оправдательности),- как ни странно, Голос, часто навязчивый, тогда оставался утишен; - Юлию и более оттого не хотелось безрассудно, так сказать, мистифицировать своё время средь чьих-то фантазий…Но, вот, он уж входил в двери дома.

      - …Да, вы можете вообразить несколько вариантов и видов, несколько вариантов и подходов к решению.
      - Вообще, я во-многом скептически отношусь ко всему этому, вы знаете.
      - Вы не боитесь смерти? Скажите, ведь, вы немного боитесь смерти?
      В смешенном, но не весьма широком кругу гостей (частью знакомых лиц) ещё ве-лись беседы в винном часу; так ещё одна из женщин, с впечатляющим артистизмом закрутив одну ногу другой, жеманно интервьюировала недавно-представленного ей Юлия, располагаясь с ним чуть сторонне общей компании: - «Вы боитесь смерти?». – Люди ж во-многом склонялись своим вниманием в сторону разговора наиболее видных болтунов.
      - Ах, эта антиподия слов и мыслей по ним!
      - Ха-ха, или этическая анти-плодия…
      - И так, словно б где-то всегда есть некто третий.
      - Да-да, и для него не роза – так свинья, и небеса, небеса высочайших глаз!    
Смех: - Нет, тогда уж это - не свинья, а ангельское своеволие*.
      - Ах, эта кудесная Сведенборга**!
      - И вновь исторический триллер и сказка? О, нет же!
      - Они совсем другие, и более симпатичны, чем те, кого можно было бы только при-думать. Я знаю, вы думаете также,- нашёптывала женщина Юлию частно.
      - Хм, он, Сведенборг, всё-таки опасливо чуть отвергал двумыслие вспять…***
      - Но так и ум, так и дух – чуть серьёзнеет не раскрывая карты ветшайшего абсурда, дабы не стать уж окончательно до великого смешным и с тем…отвратительным, как сказал бы лорд Бэйкон.****
      - Не правда ли, этика всего экспериментуума и этика всего духо-процесса в том…

      …И потому, они исходят к нам и сюда, и потому голоса их подобны некогда отсутствовавшим мыслям, подобно обратившейся к Человеку тоске или Грезе, отвергнутой миром и в Ночь; подобно странной птице, сон воспоющей к слуху ребёнка, подобно вееру света в капле воды и тёмной тени малого ветра – их желания о нас и мечты, - ибо им свойственно продолжаться и, также, мечтать; - и потому для них это – также как иллюзорный спектакль в ролях себя и в лицах таковых, кем им возможно бы сделалось быть, но не сталось;- тогда  наставления их, сродне подведению мира к началу. что -  в вас, тогда их откровения – точно оживающая вторая память о знании прежнем, и это – как Имени имя, и это – как слово пути; - и всё это так, когда они противостоят Часам нежеланным, враждебным: - но тогда они протестуют  Лжи в себе,по зову истинных качеств .

      - Вы слышали, конечно же, о вероятностном открытии новых элементарных частиц? Вообще, всякое психо-присутствие во-многом можно соотнести этим не вполне понятным ещё явлениям. «Частица бога» и некая тогда «частица мысли»*****…Таки ж, понятие об Универсуме Интеллекта ещё далеко как относительно. И здесь и «чёрные дыры» человеческого сознания, и относительность меж-эмпирических «интеллектуалированных» скоростей,- в разнообразии мыслеобразов и форм, безусловно,- здесь и вещающая-эволюционно утроба, и упреждающая в век могила.
      - Да, и,вот, ещё говорящий кошелёк. Дружок, сам Господин Золото.
      - Не правда ли? И почему бы и нет, если эмпирический элементал мысли теперь равен частице бога в однородной материи.

      …И тогда, как женщина подспудно льнула к Юлию ближе…

     - Всё же, этика в практике духо-контакта учит нас осторожности. А потому, есть определённый ряд упреждений, каковым просто нельзя не следовать. Я бы сказал даже так, что…
      - Да-да, если предрицание таково, что, о, нет,- если нечто пугающее, фатальное не должно случиться с вами прямо сейчас, то, конечно же, лучше воздержаться от повторного вопроса, и сменить тему…И так тоже, чтобы по-возможности не возбуждать тяжёлые элементалы архаической души. К примеру, у меня был один знакомый, который решил призвать дух самого Яхве******, дабы окончательно разобраться, являлся ли тот древним скифским царём в эвгемерическом представлении*******. А вскоре, на месте сгоревшей с ним вместе, да-да, сгоревшей загородной дачи, стоял только один обожжённый крест. Даже не знаю, что это было – пугало или нечто подобное…

      …Ибо в желании обрести нечто в судьбе, уготовится возыметь нечто большее самих ожиданий; - и в намерении нечто оставить, расстанешься с тем, что есть больше самих этих грёз. Ибо и вопрошая лишь только, познаёшь в себе грань дерзости в страхе и мир неизведанной прежде в Них(в Нас) Лжи о своих мечтах и желаниях, и потому Они также противостоят и протестуют.., ибо Человек не совершен, и потому они остаются, как если бы, не для нас,-  и тогда Они начинают всё только своё вновь.

      …Тогда они, гости собравшиеся в сей загадочный круг, собрались в дальней, от-дельной уж комнате.
      Этакое странное чувство, знакомое многим, когда на миг кажется, что то, что – здесь, происходило и раньше. Да, на миг…Круглый стол и притушенный свет, вкруг – лица людей, плотно связанных теперь единой мыслью, заведомо серьёзных пред «не-лукавящей» тайной, тишина и театрализованный голос. Сидя по другую сторону стола, от начала сего интригующего сеанса, Юлий пристрастно и более разглядывал ныне фигуру магистра. Его острая тонкая бородка, его необычный, подобно капелланову, но тёмный костюм, его руки – груда пластических шевелящихся пальцев, аккуратно выложенная на столе, его странненький взгляд в ауре малого света. В середине медитационного, так сказать, стола стояла большая восковая свеча в форме причудливо-слепленной пирамиды, и пламя её, в ансамбле других, сторонних также свечей, редким тёплым всполохом относилось в сторону то одних, то других заинтересованных глаз. Но, вот, магистр обращает будто б всё тело своё в один экзальтированный жест, и так начинает исполняться ритуал; он как если б вглубь собственному уму закатывает глаза и, словно б по немедленному тайному уговору, огонь большой свечи в центре начинает клониться в особенном вдруг несогласии, диссонансе танцу огней остальных, и так, будто б кружиться, и тогда малые тени начинают менять свои призрачные конфигурации; - вот, одна из женщин заметно меняется в лице: - «Хм, не Яхве и не Чёрный Принц. и при всём при этом, однако-таки…»; - и она начинает свидетельствовать, и вместе с ней этак и другие, и точно игроки за карточным столом в момент крупной банковой игры, не могут предмысленно не увлечься согласию по умолчным соответствиям , не могут вслед ей также не видеть.., и когда откровение подвизает уж призванный Дух: «приглашено войти ближе к одному из нас», в сопровождении странных здесь звуков потреска, пошороха и в неожиданно-новых вдруг ароматических аурах…
      Явленно-воплощённое Предрицание провозглашало себя в хрупком, игольчатом свете комнаты…
      …Юлий, впрочем, обратно опыту остальных, ничего в этом спектакле для себя не увидел. В этот, как ни странно, раз – ни духов, ни нимбов, ни ангельских образов. Од-нако, в момент, когда та, кто на время сеанса стала проводником духа, вдруг резко обратилась в сторону Юлия и демонстративно устремила к нему указующий пальчик, говоря слова прямо и именно к нему обращённо, то оному сделалось отчего-то несколько неуютно.
       «Молчаливый граф фон Штернбрук. Ваше будущее  в начинании дальнем. В напоминании долга – Ваше достойное имя. Вам всегда было нелюбить долгов, мой добрый Граф..,»,-  она произносила слова голосом удивительно глухим, наредкость не сроднённым взгляду сией пустоватой улыбки…
      …Фон Штернбрук – всё, что знал Юлий о дальних корнях Вертемьевых, -  и это, увы, даже не было точное имя( в веках),- то разве, что...да-да, это уже отмечалось, некая германская линия где-то ветвью преломленной оставленная в прошлом; - о чём Юлию и в голову не приходило доселе интересоваться. Теперь же, этакий пробел в знании своей истории змеиным чувством побуждал его чуть больше, так  сказать, извиваться в собственных мыслях. Впрочем, сие оставалось нисколько незамеченным для лиц, его окружавших, а только разве что распологало их к себе и более этакой приметной своей скромностью. Естество Лжи обладает в себе уникальным качеством особенной впечатлительности в такте восприятия границ разного рода условности, не так ли? Ему же тогда, в такт подчас – чуть более и смутиться, но с тем, чтобы чуть позже изойти и более похвальбой:- в момент вдруг менее, к тому, ожиданный, но в преподании себя внешнем – весьма таки, кстати.
       - Да…Действительно, это правда.
      - Вы это так, словно бы невольно от самого себя прятали эту тайну, и вот, теперь, к вашему, впрочем, изумлению, она раскрылась. Всё же вы согласитесь, что экспромт, можно сказать, удался, и наш волшебник оказался в том нелишённым истинного та-ланта?
      - Всё это, и вправду, несколько странно, как-то даже мистично. -
                - «Прославишь в том названо имя.» -
      - Всё же, я бы советовал вам не небрегать этим.Это же очень интересно – знать о своих предках больше: - это - ваша история, ваши истоки. Вы заходили в Главную Библиотеку, заглядывали в архивы? Возможно, найдёте там. Я также постараюсь отыскать для вас одно любопытное издание позапрошлого века. В библиотеке моего дяди. Мой друг – граф фон Штернбрук.
      Всё сие было так, когда они уже после сеанса коротко беседовали. -

      «Сколь презабавно складывающийся сюжет.  Хм, хм, ваш друг граф Юлий Вертемьев. Юленька…Вообще, вся эта история…Точно, вот, сворованный – ведь, он однозначно незаслуженно мною взят,- сей титул, гербовый лист; - некогда такая, вот, игра, детская выдумка. А теперь все эти странные проявления какой-то инфернальной жизни, покойного мёртвого Графа дом, и говорящие голоса, и как будто для меня, точно, оставленный дом, и вообще, и эти приятельства, и Мадам, и этакий здесь Гр*, - как глупо и раздражительно его наделанное жеманство; - как всё это связывается теперь в некую одну цепочку; - они как если б говорят все со мною заодно и как будто б подыгрывают даже; - и этот сеанс.., и этакий фон Штернбрук в устах прорицателя.., и есть ли всему этому будущный смысл? Право, Юлий, забавно: - как тот библианский вор, кто залезает в окно и вдруг оказывается в сумасшедшем..,-ах,-.. лабиринте, где вот-вот выскочит хищное чудовище.» - Тогда, уже к ночи, Юлий возвращался в свою квартирку вновь одиноко, отказавшись провести позднее время в приятных друзьях одного из центральных мест; решив прогуляться до дома, он отпустил довезшее его такси и этак шёл, раздумывая, а иногда поднимая взгляд вверх, подмечал сколь до нелепости мгновенно преобнажились уж ветви осенних дерев на его улице.- « Я бы даже не удивился, если б…»
      -Ты доволен?- отсутствовавший ранее, и вернувшийся Глас. Нет, ему,- Юлию Блажину, - кажется, никогда теперь не отвязаться от всего Невозможного, что этак навязчиво вершится здесь, чуть-что не повсеместно отсель преследуя какую-то определённую цель. Впрочем, практическое есть ли тому удовлетворение?
      - Вы довольны, мой Граф?
      - «Что?»
      - Любезнее в мысли – пристрастнее  Завтра.
      - «Ах, ты…Я думал, решил избежать, забыться…Постой, как ты сумел обмануть его? Мага-кудесника с его говорящей девкой?» -
      С тем Юлий вновь оставался один на один со своим парадоксом…

      Когда потом, от пресловутого сеанса уж в скором течении дней, Юлий встречался с Мадам , он вполне отдавал себе отчёт в том, что есть слух, как и равно в том, что..слухом стать должно. Расходятся слухи, расходятся мнения и мечты. Да, Мадам,- она, ни с того ни с сего, вдруг приглашает его провести вместе вечер, и этак они встречаются и гуляют, и после заглядывают в один из ресторанов совершенно банальным образом. Нет-нет, Юлий не находил в том никакого особенного для себя, так сказать, стечения обстоятельств, и разве что.., разве что…Да-да, они также касались вдруг темы, так называемых, аристократических наследий.
      - Собственно, всё что я знаю, это – то, что один из моих дедов, из Штернбруков, со-стоял некогда на службе у де Линя*, фельдмаршала, француза, кого в своё время вы-делял у себя Потёмкин**. Увы, однако, я даже не знаю ни одного анекдота о своём прошлом так, чтоб вам стало интересно, - к тому дню Юлий действительно уже удосу-жился кое-что разузнать о «самом себе» нечто от Гр* и…
      - Потёмкин Екатеринин и его знаменитый карась***…Как любопытно. И вы гово-рите, вы ездили в поместье?
      - Да, Мадам. Мне кажется даже так, что вы – первая, кому я это рассказываю. Знаете, это было нечто, подобно зову. И когда я приехал, я испытал глубокие сентиментальные чувства. Мне виделось всё так, что...,знаете, я как будто даже раздвоился.
      - Уверяю вас, это не в первый и не в последний раз, мой друг. Вам, вероятно, и впредь ещё суждено двоиться.
      Даже десерт, который она кушала преподанно медленно, казалось, также был подвластен в себе этому настроению Мадам, ему,- десерту,- и также снисходящей и симпатизирующей.
                -  «Прославишь в том названо имя.» -
      - Я ходил в тех комнатах и залах, и мне почему-то подумалось вдруг так даже, что я мог бы вообще.., понимаете, как если б вообще не родиться, не состояться нисколько. Этакое странное чувство.- «Хм, способствуют ли иные мысли пониманию наших бесед, или только сие нарушают?»
      - И в вас проснулась сыновняя гордость…
      - Конечно, вы можете иронизировать, Мадам.
      - Ах, вы – только лишь дитя своего времени, Юлий. Это очень хорошо. Вы на той самой волне.
      Беседа, точь в точь, соответствовала тому, что могла б нести  встреча друзей, словно б заново обретавших себя друг в друге, и когда речь заходила и том, мол, «вы, молодой человек, граф, конечно, ещё не бывали…», и всё в таком роде: -
      - В общем, вот что. У меня к вам одно предложение. Вы, ведь, не очень заняты де-лами в последнее время, не так ли?
      - Мадам…
      - Знаете, мне бы и поэтому хотелось предложить вам поездку. Совместную поездку. И было бы просто чудесно, если б вы не отказались составить компанию. В Европу, как раз-таки…Ах, кажется, вы ищете предлог, обратный повод…?
      - Мадам, вы столь любезны, мадам. Признаюсь вам, я на сегодня несколько ограничен в средствах.
      - Ах, на сегодня? – её обезоруживающая ирония к нему.
      - Мне крайне неловко, Мадам.
      Юлий даже сам изумился, как взглянув на себя, внезапно отметил то, со сколь не-ожиданной лёгкостью им преодолевался этакий барьер ненаделанного стыда и смущения, в каковых ему представлялся сам факт нынешнего своего безденежья, о чём он столь самозабвенно умалчивал в кругах.
      - Ну, это – самая незначительная из проблем, мой милый Юлий. Вы ещё так моло-ды. Считайте, что…
      Ха! Кто бы мог подумать! Ах, нет, конечно же. всё сие не предстало тогда в глазах Юлия быть этаким сумасводящим и молитво-рождающим даром Провидения, как то могло б изображаться в уме характера одного из надоевших нам, по горло надоевших, Куртизана аль Куртизанки, - то, что столь живописно преподаёт на своих страницах Дефо и Бальзак, Лакло или даже Маркиз де Сад****, - скорей всё это каким-то аж образом являло ему очередной аргумент в пользу переживаемого в те дни «настроения абсурда»: - да, вновь поездка, конечно.., на какое-то время, не свежайшего уж возраста дама, на сколько-то дней, прекрасный пейзаж, исторический вид; - и, однако, когда за душой у него причиталось быть не более последних нескольких тысяч,- всё это неизбежно становилось для него определённого, и не последнего, рода сюжетом.
      Alas! Мы говорим так…Разве он был и тогда уже чёрств? Аль позже будто б делался с тем менее признательным внезапной, человеческой мечте, простому человеческому настроению, уготовлявшему для него кредо и алиби гонора в нём новых качеств и свойств, каковыми послед он только и объяснял «предречённость своего фатального образа в окружающих»? «Тебе быть довольным.» Как только лишь в меру того, что заведомо «по заслугам», как то, что всегда «как должное», он, восприемлющий это,- пришедшее вдруг быть по нему участие…Ужели? Когда позднее, с некоторой долей неприятия себя, он делался в коротких мыслях непредугаданно заносчивым в ответ на то, как Мадам слегка изыгрывала его, в словах о т.н. наследственности: - «Да, Вертемьев, да фон Штернбрук – лестно слышать от вас, Мадам-Кем бы мог знать»; - когда, с тем вместе, в пользу убедительнейших доверий, приводил ей (этак, будто б некстати ) слова Шатобриана о дружбе..; - о, нет, он, Юлий, всегда-всегда был искренне благодарен, всерьёз.
      - Сколь естественней для мужчины иметь предпочтение со стороны женщины, чем от другого мужчины; вам свойственно ценить в нас…
      - …И то, сколь умело вы можете подстроиться под Моэмовский* тон, дружок.
      - Да, но это – слова Шатобриана**, мадам.
      Он только, ведь, порядком смущался…


                - Г Л А В А   6. –


      Метаморфозы…О том, сколь воспринято есть их свершение в судьбе, нам возможно судить по тому отношению к собственной частной тайне в нас, каковая делается враз и нове заметной нашему внутреннему взору, вниманию его: - каковая открывается подстать новому обстоятельному о себе усмотрению.
      Да, Юлий весьма признательно отозвавшийся на предложение Мадам, теперь размышлял о предстоящей поездке. И когда, в скором разе, наметилась и дата, и час её, -то, наряду с несколько навязчивой мыслью об иных мелочах, его умствованию и вправду открывалась та очевидная разница между мирами его, Юлия смыслов: - аж и недавно прежним и нынешним. Конечно же, это было не только одно здесь должное внимание и расположение к растущим в нём более изысканно интересам,- что, кстати, уже и сейчас отличало Юлия среди приятелей его возраста, когда речь заходила о познавательном чтении, о вкусе, более сторонним одной лишь современности, и о воспитании интеллекта и сенсуса, и..( что ещё мы можем найти во всём этом, помимо «воспитания чувств»***?)…Вот, вы скажете…
      Когда, в справлении своих досужих часов, он открывал, к примеру, некое «Путешествие»,(а читать он стал, действительно, много больше, нежели прежде), подмечая для себя тот или иной метод обхождения, тот или иной акцент в примерах безвременного манеризма или  ранее неизвестную ему условность в традиционных взглядах и тонах,- когда подсознательно брал сие на вооружение,- конечно же, отношение к собственной мысли в нём определённо менялось, а иногда в образе ею наследуемых двойственных чувств, менялось и так, что ко всей скрытой неоднозначности (её) прочило родиться и новому противостоянию. С тем, конечно, его сколько-то беспокоило обстоятельство Гласа.
      За всё это время Юлий особенно привык иметь часы тайных бесед с духом вселён-ной в него Сути и, оттого, - как ему уж рисовались возможные сюжеты и сценки поездки, предпринимаемой совместно с Мадам,- подсознательное смятение одолевало его рассудок при мысли о том, что каким-то образом тайна его будет раскрыта. При всём при том, что, да, слушая и оппонируя Гласу, Юлий-таки во-многом относился ко всему ещё так, будто б сие никогда не происходило с ним взаправду, а являлось только безусловным плодом какой-то восставшей в лукавом его уме Ирреалии, и однако, объективное соображение о том, дескать, сколь однозначно раскрытие этакого факта может изобразить его персону, по-меньшей мере, в свете явно шизоидном и, тогда уж точно, и навсегда невыгодном, имело в себе вес со временем и более определённый и внушительный. – Весьма убедительного свойства в себе наставление. Первое наставление стиля. Безупречность и двойственность.
      «Ты скажешь мне, когда ты – другой? – Когда ты скажешь, Дьявол? И мог бы про-стить…Ах, когда мне вновь наговорят, кем мне выйти…Да? Когда мне вдруг не спро-сить, что в том есть проку для Графа? И ты говоришь…бриллианты лунного света, алые лепестки? И Граф снова станет понятен в признании..., и всё снова тогда собст-венным смыслом?» - В течении ряда дней этаких самопостижений, всё было так, что – пред ним снова и снова, вот, уж распахнутая роковая шкатулка, и верчение имени в пространствах и сферах заклинания: - Вертемьев фон Штернбрук, и этакие разменные смыслы души, и: - «Тогда мне попросту избежать.» -
                - И все засим Преображения чрез…
      Юлий тогда не вполне ещё отдавал себе отчёт в том, как его внутренняя мысль невольно начинает подлежать какому-то завуалированному канону, некоему как если бы уговору со вторым своим сознанием о том, чтоб ей, его мысли, жить и звучать именно так, как то преподавалось бы речью прямою извне, сему второму сознанию услышной; ненамеренно подыскивая соответствующий сиим двум различным тактам стиль и в нём  символ, - так, словно бы некто чужой смог неприглашенно вдруг влезть в самые сокровенные уголки его ума, но с тем чтобы, естественно, не распознать-таки в сием мыслеобразе никакой дисгармонии человеко-присущему, - в подобном разе, случайное думание его подсознательно принималось бороться со своим, вот, уж если и не значением, то –  звучанием и, определённо, в ряду привычных, повседневных слов; - они тогда, таковые слова( и их смыслы) как бы заново пере-произносились к новому их акценту и власти, и так, что сколько-то навязываемое посему представление касалось и самих корней слов, открывая будто б их новые связи; - так было, что тогда его сознание стало невольно ответствовать контрадиктууму. Конечно, в те дни этакая частность воспринималась им весьма спроста и безотчётно.
      Юлий, конечно же, никогда не мог знать, что всё это становилось своего рода про-щанием с прежним собой, с той личностью, каковой ему считалось быть прежде; - это при всём при том, что жизнь его, как известно, внешне приметно изменилась, но пока что лишь внешне; - быть может, прощание это состаивалось в отношении с той тради-цией и духовной условностью негласных правил, какая, всё ведь, что прежде, остава-лась в мире Юлия весьма влиятельной силой, - да, быть может…Отвлечённо, об этом сталось бы думать такое, что в другом, дескать, характере подобное расхождение со временем влекло бы ум героя к примирению в себе, к признанию, так сказать, заблуждений, и однако, сказано будет, всё совершенно иначе обернулось для Юлия, не так ли? Его Контрадиктуум и все его споры…Позже, много лишь позже, сие принималось Юлием осознанно всерьёз и нове-признанно. Ан и тогда, когда вслед досужим приготовлениям его совместная поездка с Мадам состоялась, - и там, когда они от первых гостиниц отправлялись опять ко вдаль курсирующим поездам, и устраивались, и занимали своё время, чрез разные виды и города, - его сознательное чувство к изменяемому  пребывало в тонах, несколько смутных, обращаемое, может, лишь в сторону заново распознаваемых детств.
      - Ах, Мадам, эта мелодия – оставьте, так лучше.
      - Вы разбираете слова, мой Юлий?
      - Ваш язык много богаче, Мадам. Нашепчите мне.
      В купе на двоих, вот, она клонится к Юлию и губами шестидесяти летней, увлек-шейся дамы вдруг неосознанно пьёт воздух пред самыми губами его, « романтичного и соблазнительного Графа», и, вот, уже к признательному объятию стремится смущённое тело её, и он, - пространного чувства в себе, молодой мужчина, - держит её несовершенные плечи в своих руках и затем снисходительно соскальзывает ладонью к её шее салонного загара и очевидных морщин, и когда голос и взгляд той делаются столь обречёнными: - «…Мы не существуем; мы только тени в отлетающей дымке»; - он чуть более грубо проводит пальцами по её губам; - «…we’re having sex not by choice, but by chance»; - и дьявольский голос Марлены Шау* в радио, и эти накрашенные старые губы, и мелькающие домики за окном.
      - Да, так хорошо, Мадам, это очень красиво.
      И тогда он погружает свои пальцы в её волосы и затем с силой преклоняет её голову вниз к своим коленам. И, в ответ на устремлённый к нему снизу, глуповато-простительный взгляд поверженной матери,- когда она уж оралирует его с пристрастной нежностью, и в музыке «Последнего танго в Париже»** из радио, и в спонтанных словах к её слуху, - он только лишь отводит глаза к летящим акварельным видам в окне, и словно б отвлечённо моменту, да, он видит себя как некогда мальчиком. С тем, как он, ведь, может представить себя ныне более господином, - он будто бы сравнивает…
      Там – девочка или, ещё прежде, его сухая мать, беседы в играх в имена и в смерть.., аль, вот, вдруг семейные похороны.., или вновь та самая гордость ; - «роскошный прекрасный мой друг».., - иль, да, некто тот ещё друг…«We are not exist, we’re nothing but shadows…» О, он, Юлий, всегда хотел знать себя аристократом, господином – всегда…
Ему так, словно бы  издавна было предначертано превосходить…Безусловно, при всём и при том, что он был воспитан несколько серо, и не из самой последней семьи мальчик, - в чём-то даже стерильно воспитан. И когда мать подчас бережно брала его затылок ладонью, куда-то его вдруг отправляя, говоря то о месте, то о ровне,- точно также, как в сей час он цинично отправляет покорную ему пожилую Мадам по смыслу всей равнозначности,-… а тогда он невольно чувствовал себя в безуспешной подавленности; он достаточно долго не знал даже значения многих расхожих слов: - но и с тем, когда, будучи вредно поддразниваем там детской компанией своей, в тонах издевательских, словом «дворянчик» иль «графчик», он мстительно провозглашал бойкот в их всякую сторону, - когда куда-то, в другие пространства чувства весь его смысл только и устремлялся. К невольному, в том, превосходству…Быть графом…Этакое значение в нём. И когда юнцом целовался, а потом в насмешливом жесте отталкивал; и когда в единоличной игре сам себе надумывал намереванный фавор, а в том, - к случаю иному, - жил как бы в своём лишь, самоделанном государстве. Когда желал иметь другой дом и другое лицо, или другую любовь, или…
      …Когда-то ещё в подростках они сидят, вот, вдвоём с приятелем в одной из дворцово-музейных усадеб, в саду её, у вод малого пруда.., когда они воображали и о слугах среди гуляющих лиц, и : -
      - И, вот, уж много рабынь;-
          - Много ртов;-
               - И первый при дворе онанист, подглядывает и мастурбирует;-
                ( и всё в таком роде, и ):-
              - Ты можешь позволить себе всё, что ты хочешь, но, ведь тогда зазнаёшься; -
                ( да ):-
              - Но, вот, вдруг как старая вредная нянька, и «не пора ли?», мол; -
                - А, так, я её выпорю; -
                ( и тогда ): -
                - Зазнаешься, возгордишься, станешь чужим; -
  Это ещё в возрасте лет двенадцати, а, ведь, совсем-таки недавно он как раз и встречает того самого приятеля, друга, пред самым своим отъездом.

      - И также всё в духе Шекспира?
      - Да, в духе Шекспира. С улыбкой.
      Тот, он – актёр; и ему близко знакома частная история Блажина в Вертемьеве; он и до сих пор – тот, один из немногих, кому, в прежнем его измерении личности, господин Блажин остаётся доступно-понятен, равно что прежде.
      - И ты теперь отправляешься в этакой роли нахального принца…на поводке?
      - Графа, дружок, графа.( чрез смех)
      - Графа, превосходно. Анально-желанный Граф на поводке. Ты знаешь картину Дега «Песнь собаки»*? Ты знаешь…И ты здорово изменился. А, вот, здесь это уже «Песнь Графа». Неплохая роль.
      - Да. И более уж масштабный театр. Завидуй же мне теперь. Ну же, завидуй. Ты слышишь, начинай завидовать!
      - Мой истый граф тонет в несравненных, невообразимых задницах позапрошлого, позамшелого, позапрелого века. Завидую, заливаюсь слезами: мёртв, мёртвый - гибнущий граф – Ты, я уже вижу, каков ты в усмерть: - в частной фатальной комнате, говно и Шанэль, и ужасающие уранитовые парики, огромные, как замки (или как планеты), мокрые, как губки, и твой обречённый образ, и бледные губы на зависть всем живущим.
      - Твой талант – авангарднейший скрипт.
      - Да! Я уже воплощаю. Магия. Театр этакой Абсолютной воплощённой Реальности. В её абсолютном процессе. 666 и все нули.
      - Voila! Эдфордов, мой друг, я ж мню себе после воскреснуть, дружок! Непременно воскреснуть.
      - О, сумасшедший, отвратительный вид! Я представляю. Сценки и признания. И снова, вот, - да-да, мой Джулиус, он – благородный, обворожительный, хитроумный граф, - снова чист, любезно предизбран; -
                (Он, актёр Эдфордов, - таково было имя его,- однако, быстро достаточно изменился в лице; будучи по себе этаким пересмешником, он, тем не менее, обладал характером натуры отзывчивой и деликатной.) –
                - Здесь только, кажется, чего-то вдруг не хва-тает. Для скрипта сполна. Пространство и время, да: раскрыто в особенной перспективе: - всё это рано или поздно превращается в мир более ограниченный и понятный, и прелестный, в конце концов, и комфортный; ты же современный человек, а не народник какой-нибудь, идиот, не Толстой, не так ли? Исходящее чувство ,прекрасно: - моделирует уж новый образ; почему бы тебе не знать любовь и более в том предпочтенную любовь? И то, что подобает графу, всерьёз Графу, Юлий, ведь так? Всё верно…Чего-то только вдруг не хватает. (Он вновь скуксил гримасу.) Денег, быть может. Больших настоящих денег и уже только за одну улыбку от третьего дня после новой луны, а, мой Юлий?
      - Ты забыл, впрочем, что, аж и до первой луны, я – именно Граф, дружок. – «Да, граф, именно граф, а не проститутка, не потаскуха в образе под-шифон!»,- Юлий отве-чал тогда также чуть изменившимся тоном, уже не смешливом, разве что изобразив на лице улыбку театрально-мёртвой любезности.
      - Граф. Да-да, конечно, граф. Вам, господин Граф, было весьма любезно вспом-нить..,- и только в мыслях, - «А помнишь, как мы с тобой в тот раз?»- («Ну конечно помню, конечно, ну что ты…»)
      Эта, однако, гордость, какую Юлий вновь распознавал в себе, уловимому раздражению согласно, - это чувство представилось быть как нечто особенно новых свойств; - к значению нового имени своего, гордость этакая откликалась уже непотдельным органическим резонансом, и в том сознание Юлия ( и «к чести всех достоинств и путей их») как если б напрочь небрегало памятью прежних фальсификаций и лжи, и тогда как если б всё менее в нём существовал Человек, только купивший себе имя.
      Да…Это чувство…Поезд теперь, и опять ещё это чувство. И сейчас, когда особенным образом он располагается в купэ с ненаделанно любящей и взявшей его здесь.., столь глубоко и чувственно.., шестидесятилетней Мадам, когда, с трогательным обожанием и признательно-отданным ему ртом, она лежит теперь в ногах у своего молодого кавалер-эскортье, - он, Юлий, также испытывает подобное чувство, подобную гордость.., что как плавный аллюр безоправдательно-редкой жизни своей редкой души, в освобождённом мгновении этакого непомышленного часа, - жизни и её дерзостных ностальгий; - что, как и вновь одно снисхождение, и тоже соучастие в ином, напрасном слове, но и как раздражение вдруг пред противостанным в себе порицанием, чуждо-представленным.., раздражение по взгляду и в эти облака, и в эти сумасведённые глаза, и к воспоминанию детства, и к воспоминанию о вчера.., и у неё в этом накрашенном рту…
      - Вам было купить меня.
      - Вот, так, для тебя…
      - Вы знаете это, всегда и всюду, среди тех, других, среди девок, кого вам также можно купить, среди шлюх; да, как вы купите потом шлюху меж друзей, средь многих, в приличных людях, после в постель; самый романтический опыт, ещё один оргазм в вашу честь, публичное счастье, будто б средь тысяч людей, как на площади;- не правда ли, пусть им знать и завидовать: - их глаза и ваш смех.., или ваш стон; - да, вот так, хорошо, ваш стон, Мадам, и я совершенно другой (тогда), как чёрт, как шут, как убийца.., и мне после вам мстить, Мадам…
      - Что с вами?
      …Потом уж Юлий стоял, непомысленно оправляясь, пред окном в купе, от Мадам на кушетке отвернувшись, и так и шире раскрывая оное к новому виду, стоял…
      - Что со мной? Мадам, вот, уж мы въезжаем теперь в город…
      Конечно же, конечно Юлий никогда не мстил после Мадам, не мстил за всё сие, столь признательное расположение к нему и трогательное участие, и даже потом, когда делался чуть более равнодушным пред первым воспоминанием о всяких таких нонсенсах в «вариации возраста», - нет, он не мстил, поскольку в действительности он никогда, ведь, проституткой не был, - он не был публично-продажен. При всём, однако, том, что Провидение в лице состоятельной госпожи Мадам, дескать, всерьёз уготавливало ему этакий очевидный, можно сказать, шанс воспользоваться, - тем не менее, другой смысл всей характерности жизне-предприятия его, должно быть, имел своё подспудное влияние уж на все его, Блажиновы настроения…Но нет, к сему оговорка, - Вертемьевы, Юлия Вертемьева именно уж настроения: - настроения Человека, всерьёз унаследовавшего в судьбе имя.
      Так, если мы вновь возвращаемся…О том его, сокрыто-духовном…И вновь ко всем непредвиденным опытам…И, ведь, подчас ещё о непокидающей его мысли об инфернальном Графе…Да-с.
      Стоит ли умалчивать о том, что описанное прежде чувство волнительного беспокойства о своём опасном секрете в молодом герое преобразилось наредкость примечательно и ново и так, что это становилось скорее, уж своего рода, неким слегка удивлением даже, - удивлением о сути. Тот, ведь, проявлял себя в разы этакие на редкость неожиданным образом. Совершенно не равнозначно тому, что было о сием предожидание, таковой становился собою сильнее от каждого раза, в каждом касательстве общения в близости. Он, та субстанция, словно бы вдруг незримым змеем, именно змеем, проникал в пространства сией интимной близости, Юлию вслед; - тогда сие представлялось так, что всё чаще силы покидали персону, близкую Юлию, всякий раз, как тот оставлял её, и тогда, в свою очередь, он замечал, сколь много быстрее она слабеет к старости , и это всегда представлялось так, будто б Некто  вампирически вторгался в её естество, и изнутри  разрушая. Оного, тот Голос, в минуты сии, - коль скоро Ему было, равно что прежде, проявлять себя, - словно бы сливался с тончайшей эфирной аурой раскрывающегося сознаниия Юлия, и, в уверениях и больших о том, что услышно ответствует лишь оного конспираторскому слуху , уверенно в том радовался первым сиим успехам и победам молодого Вертемьева. И так, что Юлию способно стало чувствовать даже некое, улыбающееся ко слуху, невидимое и животрепещущее умиление; тогда, в глазах его, особа предвзятой близости внезапно виделась, точно б подросток, инфантильной девочкой, - когда б Юлию выходило возможным распознавать в себе чуть-что не родительские чувства, чувства определённо старшего в отношении её…И, с тем, как уж позже, в опытах общений с женщинами иного возраста и стиля, чувствуя себя в предпочтительной достаточности уж верно вполне, - им также подмечалось всегда подобная загадочная мистификация себя и сопутствующей ему сути. Когда сие уж воспринималось им с должной долей т.н. предвзятости, с чувством весьма привычным. Когда всё большее число экспериментов и в..., и в.., влекло его находить себя личностью потом совершенно особенной…( И разве, что однажды лишь, сему обратно,но –  об этом позднее…)
      Так, если вновь смотрим в душу будущного Часа…В зреющую эмоцию нео-моделированной идеи жизни, в пространство скривлённой судьбы, которое однажды преобратится тем самым магическим зеркалом, где, времени встречно, живёт изображение.., вдруг изображение одной сожаленно-грустной и фатальнейшей из авантюр…Тайно-пестуемый дъявольский сон, будущность.
      Он, дальний день, точно по наговору друга, несомненно будет богат. Он переиграет ещё заново. Весь свет. Или пол-света. Он растлит и погубит собою, - ужель?- ограничительность родительской недостаточности. Ограничение материнского свойства. Неужели? Он погубит надрывающийся её сентимент. Её…И сведёт в могилу…её, и сводит…Ужели и вправду?!  Он, Отец слепого Вчера, и он…убъёт  собой Отца прежних всех тщет и ответствий? И, будучи ещё другом вчера, незнанной любовью убъёт незабытого Друга?? И Он, эта сама Любовь. В спальных сферах фантазий и в ресторанных солнцах артистических садов, в импозууме частного жестокого Сейчас, в умах революционного вновь ре-хронизма и в мерах проклятия новой тоске и морали…- Это так, когда мы вновь создаём. За него. Предвещая, предвестуя ожиданный исход. Создаём, и тогда…- « Кем были ваши особенные мечты? – Прощания. – Непрощённые ими, в них сожаления.»…И если мы всё-таки опять создаём? – [В умах Круга и в сознаниях Пола.., когда в сознательном хладного Гласа, уж позже, ожидание вновь одного отречения разобьёт маску Прощаний: - так, чтоб было выживать Истории, когда это - история вновь та, что ещё не началась .., (и тоже Любовь); -  там, где Безвременье в пустом Доме, своём только Доме, вновь исходит последним из стонов, и там, где Дьяволу позволено стать снова только душою… Там -  Он и о нём, Мы]… - Мы вновь возвращаемся.
      Глядя в прошедшее, как во внезапное невозможное Было, мы возвращаемся, и…То, где стремится вдаль поезд; и То, где молодой современный Человек опять воображает новый свой, обретаемый Дом; и То, где он думал бы о неизолганных, неоскорблённых корнях, и в памяти косновения Часа: - тот поезд и Было, и Сон, и сотворение истории, которая ещё не началась, - и так, чтоб нам было выживать в Нём; - Мы, Он и о Нас, здесь (по себе всё) возвращаем.


                - П Р О Б Л Е С К   3.-


      Не правда ли, То странно, когда человек станет рука под руку прохаживаться вкруг со своим отражением? С отражением, паче, когда этакая манера, вообще, традиционно бывает редко принята среди мужчин, ведь так?(«Тебе, однако, было прекрасно знать…») Они ж, невротичный ныне Господин и пестующая его Маска призрачного старого Графа, именно ж так и занимали сие время; близкая, в касании, пара выделывала круг за кругом в остывающей зале, неспешно переходя от одного предмета к другому, и раз от разу, под каблуками их туфель похрустывали мелкие осколки битого стекла. Под каблуками, точнее, у Юлия.
      - Ты знаешь, что разбилась грань Времён. – «Ты прекрасно знаешь, Джулиус…»,- всё это слышалось так, словно б продолжало стоять в звуке, как будто зала делалась акустически богаче; - и тебе нельзя избежать. Только память, театрализованная прежде память для тебя – теперь это новое время в живом.
      Словно б парализующая некая сила придерживала локоть Господина, и даже, если б тому вздумалось сейчас отделиться от Призрака,- увы, это никак не соделалось предстать возможным. Точно дьявольский конвоир, вёл себя сей Фантасм; одинокие старинные часы шли так, точно б выстукивали такт выносимого приговора.
       - Им и тебе никогда не забыть.
      - Они, ты говоришь Они…Я безумно, беспредельно одинок теперь. О ком ты гово-ришь, когда я шёл прочь последней, мной уважаемой и ценимой персоны, и когда последнюю девку я выставлял вон?! Здесь только Я и Ты, ведь верно?
      - Да. Здесь только Ты и знание о Тебе. Они.
      - Они..?
       - Да. Люди в себе изменённого времени. Кстати, скоро здесь станет совсем холодно; тебе не мешало бы подбросить немного дров.
      - Хм, каким образом ты..?
      - Я это знаю  –  чувствуешь ты. Ты расколол грань, ты это знаешь: там может быть разлом,  я это чувствую.
      Господину было чуть недоумевать тогда в коротком моменте, когда ещё невольно он посмотрел в сторону битого недавно зеркала, где под рамой, в груде стекла валялась вновь другая уж трость. Тем не менее, ведомый призраком, он в самом деле подошёл к камину и подбросил в затухающий огонь пару поленьев. Тот, Фантасм, тогда чуть от него отступился с тем, однако, чтобы после вновь его, бесцельно стоящего, взять под руку.
      - Ты сказал, изменённое время…
      - Да.  Это – эмоция в заново переживаемых именах и знаках. Тем,кто узнал в тебе Графа, никогда не забыть то, что им причлось и то, что открылось во всём этом. Ты – более не Граф одних только воспоминаний в истории, Юлий.
рукописи, не горит в огне, а?
      - Оставь. Ты – Граф нового мира и нового права. Для тех, кто видел тебя, зрил во всём твоём ново-графском, и кто становился для тебя возврвщением в Дом, ты – Граф Часа ( и Дома), который также грядёт, который может стать также и для них Часом. Ты можешь думать, Часом Обретения? В их мыслях это может быть Часом потерь. Ты вполне можешь не знать их многие имена и никогда не быть представленным  Лицу…или сброду, числу  Его или их.
      - Но так всегда. Всё, и люди, вновь становящиеся безликой мыслью. Так было все-гда. Это невыносимо. Невыносимо до абсурда.
      - Это не правда, Юлий, ты это знаешь.
      
      …Не правда,- ведь так, - всё это не правда, Юлий, а? Ты прекрасно знаешь, любез-ный, сумасходящий Граф, что этак и иллюзия о репатриируемом смысле достоинств, и великолепствующе-подобная «игра в бисер» или всякая там «jeu de cartes»* в реституируемом чувстве Сезона и Романса, и после всё это…Блеф, Буфф и Предлог, - всё это, ты знаешь, в действительности, иллюзией никогда не было, а всегда-всегда существовало пред тобой в правде прямого оборота и превращения , и тебе было за что располагаться.. или небрегать всех оставляемых, тех..., всех этих людей, собой преображая в них прошлые значения, легкомысленные, признательные, лестные аль ново-презренные, - да, ведь, когда и вновь презираемые,- растлительные амбиции, романтические, идеальные, невыносимые…В людях глупых, до глупости нео-элегантных, в гнусавящих, дурных если вдруг людях, кичливо-жеманных, аль в людях редких, иных…Ты только одинок ныне, Юлий. Одинок в людях, причастных следу твоей жизни, но вдруг далёких тебе. Ты думаешь, вот, и говоришь «безликая мысль».- Только лишь говоришь об отринутых вновь и отрицаемых корнях;- Круг и Люди его – ныне, вот, будто «безликая мысль», порождение безликой мысли. Но ты прекрасно знаешь, что люди отсутствий сходят (своим напоминанием) в предметность, а предметность также имеет в себе восчеловеченное **свойство подчас оживать.., и ты только одинок, всерьёз глубоко одинок здесь, но, вот, взгляни, эти предметы: - эта индивидуально-образная мебель, изящный след телесного, запечатлённый пространством, весь этот фетиш малых искусств, странные фигуры и образы, темнеющие часы, утварь мистически-эротичного обихода, библиотека, коллекция тростей, маски и шахматы о дьяволовых головах, готическое серебро, в тканях «прозрачной тени» фетишированный интерьер, заповедные стёкла, редкого мастера пьяно и этот, дорогих трещин, стол, - вся эта предметность теперь говорит к тебе; - ужели тебе не ощущается…

      - Блеф, Буфф и Предлог. Ха, «прославишь»!

                …Так даже и этот стол…

      - Тогда ты говорил мне…

      …Даже эти трости, Юлий, что валяются сейчас там, бесцеремонно столь и анархи-чески на полу…И они говорят. И они оживают. Это сейчас тебе стало вдруг безразлично, а тогда,- ты помнишь, - то как тебе вдруг предвзялось иметь и ходить с тростью, когда оттого ты и принялся впредь коллекционировать их, не так ли? Смотри, сколь забавно.
      Молодой импозантный кавалер тогда – Ты, - вот, он с небрежностью, достойной ново-моделированного дэнди, заходит в случайный антикварно-театральный салон и бесцельно, совершенно-бесцельно расхаживает среди различно-развешенных и выставленных предметов, и атрибутов.., и всяких шляп, и гротескно-наряженных декорированных манекенов, среди иных, будь ли то, маленьких пюпитров, а то, вот, ширм…Прекрасное настроение – это когда нет ни сожаления, ни тяжести в том, чтоб позволить мысли легко существовать в сферах ещё не забытого и не отрицаемого Сегодня.., так, когда и это Сегодня нисколько ещё не мертво и не обращается бременем «недовольства в эпитетах» о вещах, заведомо невозможных; - и,ведь, настроение молодого человека – точь в точь, прекрасное в очаровании своём, не правда ли?
      Совсем ещё недавно сей персонаж имел душевное удовольствие проводить милое время в любезной компании расположительно-уважаемых людей ныне редкого Круга и, вот, теперь будто б по-пусту занимается в этом салоне тем, что разглядывает…
      
      
      - Ах, как я вас понимаю, мой милый граф. –
                …Да, недавно, именно так он и беседо-вал в Кругу и слушал слова к себе от вновь избранной персоны, и ему только лишь отзывается ныне в уме: -
      - …Иметь за что бороться, не правда ли? –
                …Он беседовал, там будучи представ-ленным, всерьёз с благородной Изысканностью в аристократическом лице и лицах; к тому разу он был уже принят в Европе; они говорили нечто о жестах а Истории и о жестах персоналистической судьбы…
               
« Ты думаешь, Ты один здесь лишён Дома? Их – тысячи совестей.»..- И они говорили обо всём заведомом такого жеста и ещё нечто..: -
      - Их неизменен Круг, Джулиус. И, потому, неизменна цена обид и цена законов.
      - Но, ведь, это даже не так, как то, когда денежный счёт оказывается съеден госу-дарственно-преступным банком?*
      - Уверяю вас, молодой человек, что всё это, в общем, именно так; пусть нам думать, что хотя бы в каком-то проценте, в одном из нравственно-социальных сравнений, это, пожалуй, что так. В конце концов, аж с 18го века мы были всегда особенно пристрастны в сравнительном объяснении чувства  неравных, один другому, долгов. Да, в том и обида, и закон пред ней, и всегда неизменно. Это как Натура и Зеркало. Отсюда и берёт своё начало всякий исторический жест.-
                ( И, вот, ещё) : -
      - Если бы я вдруг узрел призрак одного из моих стариков, из Штернбруков, я даже не знаю, что мог бы ему сказать.
      - Иногда это только они говорят, Юлий; когда нам не знать и молчать – пусть им лишь в нас говорить.- «Тысячи совестей.»
      
      
      Да, и вот уж после, он, обворожительный дэнди, - Ты, Юлий, - медленно прогуливаешься в нескольких комнатах антикварного салона и останавливаешься пред небольшой экспозицией оригинальных тростей, и держишь одну в руках, даже не обращая внимания на подспудный интерес незнакомой особы в отношении тебя, когда тебе только ещё отзывается в мыслях прошлый час и основательный уж разговор о некоем там снова фамильном доме,- заведомо твоём, ведь, Юлий?- и об оставленной стране, и «честью уж тогда, всей честью», так сказать, и о законно-титульном намерении, и о дебатируемом том, реституционном законе*, и обо всём двойственном легалитэ в кармах наследуемых исторических грабежей и неправд, и о том, что: - «О, нет, конечно, когда б мы могли соизмерить это чувство деньгами; пусть это станет тогда избранным сюрпризом для духа памяти дома»,- и в конце концов.., и «навсегда-всегда в превеликом долгу», и, - «Кстати, если вам нужна помощь пристойного адвоката…», - и все такие хи-хи-хи и респекты, как некогда прежде, и…Тебе всё это пере-вспоминается отчасти вновь в салоне, и ты даже не замечаешь, как особа, нечто говорившая о тебе с расстояния, теперь приближается к тебе, и этак уж почти вплотную. И потому, - когда звук и запах чмокающих в воздух губ весьма резко расходится с представлением и чувством «того самого исторического жеста», - ты, замечая, и более пристрастно, что в руках у тебя именно трость , острым концом её тогда, с особенной силой, наступаешь тому прямо на ногу; - да, и он выдаёт свою боль, но ты лишь улыбаешься ему в лицо, подчёркнуто любезно и садистически с тем извиняясь. А после, не получая никакого ответа, ты оборачиваешься от этакого уже к Госпоже торговке сего салона и легкозначимо говоришь ей лишь то, что мол: - « Это – превосходная вещь, незаменимая.» - в этаком роде, и: - «Я несомненно беру её.» - «Несомненно очаровательный молодой господин.» И, потом, взявшись составлять себе коллекцию, всякий раз, завидя новую трость, ты разом же и приобретал сие, так сказать, наследуя и приумножая, с тем, чувства и новых, самого себя превращений в совершенную личность. И это только один ещё эпизод…
      Но, вот уже время спустя, ты , ёжась в приступах параноидальной психопатии и сходя с ума в общении с инфернально-заклятым иным Я, в этом самом фамильном доме, ты  будто б забываешь и саму предметность памяти  таковых чувств, когда столь часто случалось происходить всяко, подобно эпизоду сему, - когда чуждый, вспомнившийся тебе игнорируемым, образ в мёртвой, вновь обесчувствленной  здесь вещи :– нет, всё же не есть Человек, как люди, несуществований , но - Человек, как люди, по чувству отсутствия. Ты не понимаешь, ты думаешь, это магически-смысловая абракадабра? Люди по чувству отсутствия…И этот, редкого образца стол, и дальние комнаты с произведениями богемного искусства, и эбеного дерева резной божок-человек, какого ты использовал, как дьявольский манекен в своих затеях и играх: - да, ты можешь думать этак, будто всё сие есть образы чувств, по воле Безвременья, мёртвых в предмете, - и, однако, всё же так, когда, в действительности, ты несомненно найдёшь, что есть-де и жизнь памяти этих предметов и также, ведь, ещё и в чувствах неразделённых, неприобщённых людям сторонним , если не только тем, кого было суждено оставить. (И в том,ведь, и не без особенных душевных тайн, не так ли?)
      Ты думаешь, если ты приобретаешь неподражаемую гравюру или украшение, или просто дорогой костюм, или только пользуешься всего-то лишь правом того или иного жеста, - как и правом спонтанности жеста, - ты находишь, что чувство, сообщаемое приязнью иль вызовом сторонним человеческим мирам, остаётся непричастно чувству превращений в тебе в лицо новых взглядов, но оно, сие чувство, таки сопричастно всему неразделённому в среде, и оно весьма в том, весьма привязано памяти предмета о чувствах, породивших жест , и оно – да, как душа жеста пред всем, тобой непредвзятым по-вещи. Ибо всякому жесту есть свой вид и свой род в глазах или в памяти там кем-то неузнанных вещей, и потому всякому жесту присуща своя индивидуальная душа, и это – как несколько видов и родов памяти, мгновенной аль долгой, и это – как зыбкое очертание того образа тебя самого, к которому ты ещё только стремишься, или такого, каковым ты уже перестаёшь быть; и это составляет непреходящее чувство, -( и если всё ж жизни в живом, то – любви), - чувство в тех, кто даже никогда-никогда не с тобой, не заодно и не вместе, но всего-то лишь знающих, что где-то должна быть (некая) память. Это – непреходящее чувство вниманного Окружающего, чувство пространственной души  о Тебе средь вещей…

      - Ты согласен, что даже мельком, даже украдкой соделанное признание в любви, пусть даже в любезном лукавстве, паче исполненное тёмного смысла, никогда не проходит бесследно?
      - Зачем мне всё это, собственно, более нужно? Ты знаешь, что все долги я вернул им сполна, я вернул им всё, что было возможно. Ты вновь начнёшь свои лекции? Ты опять скажешь Дом…Ты скажешь…«иное от тебя»  или «иное от слова».., закон?! Но ты знаешь, я никогда не пытался…и всегда отрицал фальсификацию настоящих чувств, подлоги души в них?- По-чувству, я не оставался в тех фальшью, не правда ли?! И я воздал им сполна всё. И ты говоришь любовь…Но я только не любим здесь…ни в реституцию Времён.., не любим и Любовью. Зачем теперь мне всё это нужно?
      - Только. Ты только ещё не мёртв, Юлий.
      - Не мёртв. Как сама мёртвая маска Времени, безликого и холодного?
      - Да. Не мёртв.
      - Но я-таки один в своей одинокой зале, ведь так?
      - Да. Ты пока ещё один в своей одинокой зале. Пока  что, ещё  ты – не мертв. Ты не сущест-вуешь  более  внутри  только  себя, мой Юлий: - это второй  жизненный возраст Дантэ*. Круги переживаний.          
      - Как здесь холодно.
      Как обезумевшая птица, живой ещё Граф бросился было в сторону темнеющих ча-сов, но потом снова – за тростью, за третьей уже тростью. Тогда они, Фантасм и с ним его Господин, друг от друга опять отделились.
      - Холодно. Холод.
      - Ты разбил, Незнающий, грань. Тебе должно чувствовать.
      - Ты не заставишь меня покончить жизнь самоубийством. Ты не подчинишь меня несуществованию, Дьявол!
      - Ты походишь в лице.
      - Что?! Чудовище.
      - Холод сродства. Огнь неразделённых, незнанных чувств.
      - Сродства?! Любовь? Смех?!
      Граф, держа трость к полу отвесно, с тем наступал на Призрака.
      - Ты слышишь хи-хи, ты слышишь хо-хо…(и все тогда хи-хи-хи и респекты, хи-хи-хи и рес-пекты), и ты помнишь…
      - Глумливое зеркало. Родственность?! Сродства?! Голосом дьявольской мыши, голосом сумерек и стыда…
      - Незнающий. Ложь.
      - Зачем Ты` прислуживал мне?! Ах, вот, то сродства! Незнающий - я не знаю тебя. Слышишь! Зачем это – Ты? Зачем обо мне? Зачем так хотелось??
      - Так принято, Юлий. Принято всякому роду.
      - Что это значит? Я не знаю более значения слов.
      - Принято. Принято, Юлий, предпочесть иерархию вкусов в кругах, восходящих к самосознательности; всегда  принято предпочесть Успех жизнебезличию; принято любить так, чтобы стремиться к Любви, в чём не утратишь по себе предпочтения выбора; принято мечте соотносится верному жесту пред нею и мечтою возбуждать желания в чувствах людей, приобщённых чувству персон, ими избранных,-  их желаниям,мерам наслаждения, искушениям подстать со-признанию правды аль тела: -  принято Сие  так, чтоб и тени быть привязанной ко дню Человека;- принято Сие  так, чтоб и свету постичь Ночь в тени любви или смерти…
      - Так было…
      - …И Смерти чтоб быть влеченьем и связью жизням людей, ещё отдалённых.(разделённых)
      - Было принято, я знаю, было,- ты сейчас скажешь..!
      - Принято  владеть  числом  душ, мой  Граф.
     Точно маятник навсегда замеревших часов, на миг тогда повисла трость в руке Графа, - вниз, параллельно тени тёмных часов, но не касаясь земли, - трость в холо-деющей руке Оцепеневшего.
      - Бремя проклятий, я убью…я изведу тебя! –
                … И только раскатистый смех в отглас. –
      - Ты всегда хотел убивать мою любовь. Ты подавлял этак и моё свойство. И во мне моё слово.И ты извратил мою суть, мою нежность и чувственность: - нет, не мечта, но – ты; - извратился мой ум, от меньшего к невозможному, от слабости к мести, от желания губ ко склепу с мертвецом; мизантроп с завешенными зеркалами под чёрным – это не я, это ты! … Казать, чтобы взять безвозвратно; - род душ в едином числе; - теперь это – не ты, это - я! И ты от меня более не смеешь иметь…
      - И ты убьёшь меня? – вторил лишь Смех.
      - Вот, мёртв, мёртвый!
      Со всей силой размаха, сумасшедший Господин занёс свою дьявольскую трость над головой Призрака, но, однако, сколь мгновенно образ такового уже виделся обратно в зеркале, в разбитых зеркальных осколках, что в раме. Неостановимое. Фатальная предречённость.
      « Знай, мне убить тебя », - лишь только вдруг единственно Возглас. И когда обезу-мевший человек был близок зеркалу, - там, меж острых углов расколотой поверхности этого двойного бытия, где тень меркнущего света представлялась собою, точно дальний проход…будто б в Безвременье, в Никуда: - там, в отдалившейся, кривой и смутной фигуре ему увиделась фигура отца: - в лице своего родного, не титулованного и не купленного в играх отца.., там, из-под маски.
      В оцепенении пережив вечность, Граф ступил тогда в зеркальную раму. 

                КОНЕЦ  Первой Части. ( 24.12.2008 года- Москва).