Не слишком ясное, но популярное...

Не слишком ясное, но популярное сообщение
о том, как любое представление о мире
совпадает с его действительным устройством
и что из того следует

Из книги "Современное мировоззрение"

   Наш калининградский соотечественник ХVIII века устроил, видимо, с похмелья (о, как это по-русски!) такую каверзу: заставил всех усиленно отличать мир от представления, или, говоря его словами, – вещи-в-себе от явлений их в наши души. Двухсотлетние труды философов, литераторов, журналистов превратили сию каверзу в очевидность, в необычайно круглую тонкость, плоскость, пошлость. Настолько округлили и утончили проблему, что и решать, кажется, нечего: существует что-то вне, а что-то внутри наших сознаний; одно и другое соответствует друг другу; все это мы ясно наблюдаем, и говорить тут не о чем.
   Это мнение здравого смысла (любого: марксистского, позитивистского – не важно) между тем может быть поколеблено, если в мышлении мы будем чуть добросовестнее обычного и не станем прыгать с пятого на десятое, спеша к очевидной цели и плюнув на требования логичности. Не случайно, доведенный до предела здравый смысл превращается в тупое самодовольство, считающее мир раз и навсегда готовым.
   Оппонирующее здравому смыслу критическое разумение может, например, воспользоваться таким, кантовским ещё доводом. Явление вещи-в-себе в нашу душу не есть вхождение самой вещи в нас, но лишь её образ, сконструированный нашим разумом на основе восприятий вещи. Только через это явление, в этом образе мы и знаем о вещи. А какова она на самом деле, вне нашего восприятия, за его трансцензусом, о том ведомо разве что Господу. Мы не в состоянии быть и в себе и вне себя, наш разум не таков, что он и в мозгу нашем есть и вне его сам по себе прекрасно живет-поживает. Пусть мы наблюдаем себя и вещи вокруг себя, но ведь мы всего лишь это наблюдаем, созерцаем явленное нам неведомое. Потому-то о том, что в нас происходит, мы худо-бедно еще судить можем, но что вне нас и как оно соотносится со своим образом в нас, сокрыто мраком вечным от любого человека.
    Как видим, здравый смысл доверяет своему наблюдению, сознавая его как истину, а критический ум доверяет своему наблюдению, сомневаясь в его истинности. Первый сознает явление как свое внутреннее Я, а вещи как внешнее, не-Я, второй считает и Я, и не-Я лишь двумя разными явлениями (соответствующими друг другу как противоположности), двумя разными видами внутреннего Я, которому, вероятно, как-то соположены вещи, никак не связанные с Я, сознанию по-настоящему не известные. Очевидно, что критический ум включает в себя здравый смысл, вбирает его в себя, усложняя образ отношений человека с реальностью. Опровергать такую критику с позиций здравого смысла, упирая на очевидность наблюдения, невозможно и нелепо: все равно что новорожденной девочке воображать себя матерью роженицы.
    Однако критический ум дает лишь отрицательный результат, признавая свое бессилие. Он, замыкаясь на абсолютном самоуничижении, не видит в себе сил знать, что же есть такое сама вещь-в-себе и насколько мир таких вещей соответствует тому миру, который есть в наших хитрых башках (хотя, конечно, предполагает такое трансцендентальное соответствие).
    Положительное решение давалось на путях преодоления субъективизма. Привилегия соотнесения вещи-в-себе и ее явления, т.е. проблема установления истины, отдавалась не критическому уму частной личности, а той или иной разновидности Абсолютного Ума: Богу, творящему и вещи, и нас, и их соответствие, гармонию; Мировой душе, мыслящей одинаково и вещи, и воображающих людей; социуму (коллективному, общественному сознанию); умной Воле, пронизывающей своим уравнивающим существом и нас, и вещи; практике – такой системе деятельности, которая удостоверяется не мысленно, а предметно, не мозгой, а рукой. Если довести каждое из этих решений до логического конца, то есть до состояния абсолютного ума, то для ясного уразумения, непосредственного ощущения того, что есть реальность и как она соотносится с ее образом в нас, нам необходимо соответственно: I) стать богом, творящим вещи и самих себя – Богочеловечеством, 2) стать мировой душой, воображающей вещи и мыслящих людей, 3) стать социальным умом – коллективом, обществом, имеющим одну, единую на всех душу, 4) стать такой волей, сгустками которой будут люди и вещи, 5) стать такой деятельностью (практикой), которая есть самоудостоверение вещей и равных им по плотности идей.
    Вот такие фантастические тупики просматриваются в абсолютном решении кантовской задачки. Тут мы явно преодолеваем и абсолютное самодовольство здравого смысла, и абсолютное самоуничижение критического ума и приходим к абсолютной самодостаточности человека, в том числе – и собственного я: его, человека, достаточно для всего, для того, чтобы и всё понять-объяснить, и всё сделать-совершить. В этом смысле ни один из вариантов абсолютного ума не противоречит ни одному другому: все они поистине становятся вариантами одного абсолютного ума, равно вещественного и духовного, равно смертного и бессмертного, равно конечного и бесконечного.
    Ежели допустить такую нашу итоговую, конечную абсолютность, то следует признать, что мы уже сейчас имеем от нее нечто: ничто на свете не может стать тем, чего изначально в нем не было. Следовательно, в нас от начала  уже заложена кроха того всемогущества, о котором сказано.

/Проблему "начала" и "конца" абсолюта тоже не следует понимать тривиально, например, как логическое противоречие. Речь не идет об историческом времени. Начало и конец – это такие состояния структуры чего-либо, в границах между которыми что-либо только и существует как это именно, а не другое нечто. Это логические пределы, которые, впрочем, в абсолютном следовании, осуществлении именно этого нечто являются и историческими границами./

    Но как же может статься такое? Разве это положительное решение проблемы, если естество наше приобретает такую фантастическую сущность?! Неужели мы и мир наш настолько чудесны! Нет, в это нельзя поверить.
    Действительно, этому нельзя верить до тех пор, пока оно представляется чудом. Едва же мы заметим его естественность, как всякий налет фантастичности тотчас навеки поблекнет.
    Итак, попытаемся осознать свою собственную самодостаточность, увидеть, как в нас даны все решения, в том числе – знание того, что есть мир и как устраивается соответствие его и нас.
    Сразу заметим, что тут могут быть два пути: исторический и логический. Первый кратко намечен в начале статьи, и, по его логике, мы узнаем по-настоящему все, что нас интересует сейчас, и выявим свое всесилие, лишь став абсолютным существом. Различные логические системы, возникавшие в истории, как раз и являются вариантами этого исторического способа уразумения истины. Один из таких вариантов, современный, представляет собой логический способ решения интересующей нас кантовской шутки.
    Коротко говоря, человечество всю свою историю страдало недостатком самоуверенности: слишком уж очевидным было для него его бессилие. Именно поэтому оно добровольно ограничивало, преуменьшало само себя: я человек, а ты варвар; я христианин, а ты язычник; я ариец, а ты скот; я коммунист, а ты капиталист; я человек, а ты зверь; я человек, а ты камень. Благодаря такому преуменьшению самого себя, отделению от себя всякого косного довеска человек приобретал само-сознание, разумеется – частичное.
    Конечно, легче всего осознать свое собственное я как то местоименное Я, клубок уникальных памяти и желания, и вырастающего на этой основе житейского опыта. На этом, собственно, и останавливается здравый смысл. Не удивительно, что все здравосмысленные философии так нетерпимы к иному – опыту, желаниям, памяти и т.д. Такие философии признают только различные формы восприятия как единственные каналы сообщения Я с иным миром. По большому счету, даже мышление (а не чувства и представления) является для них излишним. Таким образом, философии, основывающиеся на понимании Я как мыслящего только (чувствующего, воспринимающего - тут большой разницы нет, ибо все эти формы сознания формируются механизмом памяти) феномена, страшно преуменьшают силу мышления и, по сути, не делают мысль в полном объеме предметом философии (а такова вся послехристианско-домарксистская философия).
    На самом деле Я человека не исчерпывается сознанием (душой, разумом, чувством), не ограничивается чем-то внутренним. Кто скажет, что его рука, которую он видит с удивительной отчетливостью, не является его собственным Я? Потому-то наше познающее Я с необходимостью расширяется до границ мысляще-телесного я. Декарт же (и его последователи в этом пункте) разделили это целое на две разных части: мыслящую (Я) и телесную субстанции, разумея главную сложность в проблеме соотношения этих частей. В сущности, это проблема самоидентификации: Я знает непосредственно себя, а тело – опосредованно.
    Но "опосредованно" – слишком расплывчатое слово. Через какую среду Я знает тело? И относится ли к этому телу, к этому не-Я, собственное тело Я?
    Поскольку мы не задумываясь отличаем свое тело от других тел, то, естественно, вольно полагать нам, что наше тело связано с нашим Я одним типом опосредования, а все другие тела - другим типом. Сначала первый тип. Мы наблюдаем свое тело как внешнее для себя: оно чуждо для нас, находится явно вне нашего Я, отчего, конечно, вполне подходит под категорию не-Я. Но кроме того мы ведь еще и непосредственно чувствуем, переживаем свое тело: дыхание, биение сердца, мышечные сокращения, импульсы нейронов, коротко говоря, всё то, что на философском языке называется волей, волевыми движениями.
    Выходит, опосредование, каким мы знаем свое тело как свое Я, двояко: внутренне оно есть воля, её сложно организованный комплекс, внешне – это воспринимаемое тело. Нет сомнений, что отроду наблюдая себя в этот бинокль (двинул я рукой, наблюдая, как она взлетела к глазам, и тут же почувствовал, как набухли мышцы, щелкнул локтевой сустав и т.д.), наше мыслящее Я вполне установило соответствие внутреннего и внешнего, совместило две "картинки" в одну, определив свое собственное телесно-волевое самотождество. Собственно говоря, именно это самотождество и есть основа сознания: без знания своей воли и своего тела является ли существо личностью! (Тут мышление становится формой, а его ближайшим содержанием - воля и тело.) А вот когда существо еще научится владеть ими, т.е. управлять своим волевым телом на основе какой-то мысленной программы (для чего необходимо установить самотождество телесно-волевого единства с мыслящим), вот тогда оно приобретет самосознание.
    Итак, человек идентифицирует себя как мысляще-телесно-волевое единство в форме самосознания, которая предполагает тождество всех своих составляющих. В этом смысле отношения между не-я нашего Я, между телом и мышлением, устраиваются совершенно по истине: они являются как бы полюсами одной воли. Потому-то все, что познает наше тело, совершенно адекватно передается в глубины нашего Я.
    Зато уж никакой волевой связи нет у нас с другими, не нашими телами. Никто из нас не чувствует, что переживает молоток, биясь лбом о шляпку гвоздя. Однако, хоть мы это и не чувствуем, мы наблюдаем это точно так же, как можем наблюдать свою руку или другой свой орган - извне. И, как свидетельствуют наши наблюдения, все тела, в том числе и наше тело, совершенно тождественны в своей телесности: как молоток упадет с потолка, так и наше тело не сможет там рассиживать. Наблюдая, мы устанавливаем тождество всех внешних для нас не-я, замечаем однородность их действий. А уж поскольку благодаря воле мы совершенно уверенны в познавательной способности своего внешнего тела, постольку, действуя на другие тела своим телом и испытывая их контрдействие, мы сравнительно легко можем установить волевой и мысленный строй других тел, беря свою волю и мысль как единицы измерения. В этом сложном контакте возникает то, что мы называем познанием. Вот каким опосредованием оно получается: наблюдаемое тождество действий нашего и других тел (ощущение действий), наблюдаемый и осознаваемый поток нашей и чужой воли (сознание ощущений, восприятие), осознаваемая и мысленно наблюдаемая система отношений (ощущаемых, действующих, волевых, мыслительных и т.д.) нас с другими телами вокруг (размышление, восприятие мыслительности).
    Благодаря этому сложному соединению, в каждой точке пересечения которого есть известное нам соответствие, тождество соединяющихся сторон, мы, выходит, в состоянии воспринимать и понимать и внешность, и содержание других тел совершенно адекватно. Впрочем, тут опять может возникнуть сомнение. Внешность окружающих тел – да, но их внутреннее состояние – неизвестно. В самом деле, мы же наблюдаем лишь внешнее тождество действий нашего тела с другими телами. На основе этого наблюдения мы, конечно, можем по аналогии со своим внешне-внутренним устройством домысливать внутреннее устройство других тел. Но где взять гарантии, что другие тела устроены так же, как наше? Напротив даже. Обычно мы считаем, что другие тела устроены совсем иначе. Мы же не верим Лейбницу! Не верим Шопенгауэру и не думаем, что в вещах есть воля, родственная нашей; мы не верим Лотце и отказываем другим телам в мышлении и тем более в сознании. Ха, как смешно: кирпич – мыслит! Наш здравый смысл примитивно горд своей уникальностью. Но напрасно, напрасно, видит Бог.
    Куда ж нам девать другие тела: мужчин, женщин, – ведь мы воспринимаем их точно так же, как яблони и яблоки, кирпичи и дома? Разве в момент соития мужчина и женщина не сливаются в одно действующе-телесно-волевое-мыслящее существо, которое и появляется наглядно через девять месяцев? Это ли не гарантия однородности, одноустроенности всех тел! Как раз благодаря этому тождеству человеческих тел и воль в опосредованном соединении возникает так называемый социум: общество, коллективное сознание и т.п.
    Конечно, можно признать: люди все одинаковы, а вот другие тела могут выпадать из их системы. Но те, которые выпадают, тех мы и не видим, те и не действуют на нас, их нет для нас (так вот отшил Гегель Канта). А все остальные совершенно как мы и, в принципе, легко становятся нами. Съели мы яблоко с солью, переварили и полностью привели в соответствие с их действующей видимостью их непосредственно пережитую нашим желудком и кровью волю, попутно, отплёвываясь от соли, проделав аналитическую мысленную операцию об усвояемости органических и неорганических тел нашим организмом. Пусть не все внешние тела под силу нашему желудку и уму, но тут дело принципа. Если они как-то действуют на нас, то, будьте уверены, рано или поздно мы их как-то поймем и как-то потребим. Может, не непосредственно в пищу, а опосредованно (жар сгоревших дров усваивается мясом, а мясо – нами). Ведь цепь опосредования стала очень-очень длинной: к плечу опосредования от Я до действий чужих тел достраивается параллель от действий внешних тел до их внутреннего Я, которым они могут и должны обладать.
    Итак, убедившись, что во всех точках контакта есть известное соответствие сторон, мы должны признать ничтоже сумняшеся всеобщую человечность мира, или, другими словами, мировую душу, стихийно, различными способами и объемами, разлитую во всех телах природы. Все вещи устроены, в принципе, как и мы. Все они, по Лейбницу, монады, телесно-духовные существа. Хотя, конечно, из-за обстоятельств опосредования они не выглядят нам подобными, и мы не чувствуем их непосредственно своим собственным Я.
    Но ведь каждый из нас, кажется, и не в состоянии узнать непосредственно все другие предметы и всех других людей, даже внешне мы не сможем этого сделать. Хотя по принципу устройства всех Я и всех тел мы это как будто можем. Мы ведь, не зная каждую вещь, все-таки узнали, что каждая устроена так же, как и мы.
   Точно так же, как мы догадались о единоутробности всех людей, о тождестве себя с другими предметами, точно так же мы можем нафантазировать такие предметы, которых хотя и нет для нас, но которые, в принципе, все же есть, такие предметы, которые в данный момент (и даже никогда) не приходят в соприкосновение с нашими телесными действиями. Мы о них не знаем, но они есть. Вещи-в-себе. И в то же время мы знаем о том, что они есть, хотя мы о них и не знаем. Они есть в этом состоянии несуществования, и мы, в принципе, знаем о них все.
    Что за чертовщина: как нам быть со всем тем, о чем мы знаем непосредственно, в самой сердцевине своего Я, но чего в то же время и не знаем. Не тут ли запрятано объяснение того, почему люди и другие предметы не входят в Я каждого из нас, как в свое Я, свидетельствуя нашему Я некое свое соответствие ему?
    Все я непосредственно даны только самим себе, и в то же время общая неданность каждого Я непосредственно дана каждому из них. Это непосредственно сознаваемое самотождество каждого из нас и каждой из вещей составляет границы нашей обще-личной предметности. Каждое я определяется и может быть определено в этих границах (между данностью своего и неданностью всех других Я) как предмет самому себе или как предмет другому Я. Но в этом предмете каждый из нас непосредственно знает все. Наша же свободная фантазия допускает такой предмет, о котором мы не знаем ничего. Другими словами, данность такого предмета нам непосредственно не дана, но сами мы, наши Я, непосредственно даны этому предмету, приблизительно так же, как отдельные части нашего Я даны нам самим. Следовательно, этот нафантазированный нами предмет есть такое целостное, цельное, единое Я, которое одним махом вбирает в себя всю мировую иерархию телесных, вещественных, человеческих Я. Оно, неведомое, вбирает и переживает нас как свои чувства, состояния, мысли, а мы, не имея от него никакого сигнального, извещающего действия, способны лишь вольно фантазировать о нем, изощряясь в чистейшем умопостижении, либо интуитивном, если мы движемся от своего мысляще-телесного Я, либо рациональном, если рассуждение ведем от действующих тел чуждых нам Я.
    Конечно, этот умопостигаемый предмет, черная дыра в картине мира, невидимо-ведомое тотальное Я, есть Бог, наличие которого мы и вынуждены признать, внимательно и последовательно окидывая мысленным взором окрестности своих сознаний. Бог делает всё, чтобы не дать о себе ни малейшего известия людям. Но эта неданность известий есть максимально полная информация – божественное откровение. Как видим, Бог, Социум, Воля, Мировой ум, Практика – всем нашлось место в длинной цепи опосредования, которой связаны и соединены все монады, все Я всего мира.
    Но при такой связанности и однородности, при полном тождестве всех промежуточных соединений, получается, что вся цепь опосредования является однородной цепью, структурно, логически сложенная из телесности и духовности в каждой своей части. Это значит, что вещи-в-себе, или единая Вещь-в-себе, Бог, и реальность действующих вещей, с одной стороны, и представление, умопостигаемое о Боге и познавательное о других вещах и т.п., с другой стороны, – это все однородные реальности, точнее, различные логические уровни одной-единственной реальности. Другими словами, с точки зрения принципиального логического устройства, нет никакой разницы между миром и представлением, между реальностью и идеей о ней. С точки зрения логики, между ними существует лишь количественная разница многих порядков, которые получают статус разных качественных уровней; это случается тогда, когда мы теряем единое логическое основание всех уровней или практически уславливаемся о различных его качественных воплощениях по уровням.
   Итак, в логических обстоятельствах опосредования любая мысль каждого из нас, любое явление общественной жизни, любая фантазия об умопостигаемом бытии, в принципе, равно реальна и нереальна. Однако исторические условия, исторические обстоятельства опосредования так соразмеряют систему реальности, что в ней мы склонны замечать и преувеличивать одно и не видеть и преуменьшать другое – каждый по-разному в силу своего логического (самосознательного) устройства. Итак, в принципе, всё есть Одно и одинаковое, но в явлении – всего много и всё разное.
   Ко всему этому мы необходимо приходим, начиная, по сути, с декартовского cogito, употребив и отыскав такие мыслительно-действующие операции: непосредственное ощущение, осознание, наблюдение, познание, умопостижение. А поскольку всему нашлось место, и все есть на самом деле, то чего стоят наши первоначальные опровержения Канта, Гегеля или здравого смысла? Ведь по-своему все правы; все вносили и вносят свою лепту в банк мирового познания и умопостижения целостной реальности. В сущности, все правы. Но настолько же и не правы – когда экстраполируют, распространяют только свое видение предмета на все предметы, когда всё объявляют устроенным по мере своей особой сущности. Чтобы быть правым абсолютно, нужно прежде всего найти устройство всеобщей сущности, которой ни в коем случае не может быть умопостигаемый или непосредственно данный предмет (Бог или Я), не может быть материя или душа, воля или действие. Всеобщей сущностью может быть только система связи и соединения всех других сущностей, ибо определяются они лишь в логическом круге, лишь во взаимной опоре друг на друга. Их взаимная об-основанность и есть всеобщая сущность: то связное единство, которое позволяет выявить какую бы то ни было сущность.
    Верно или не верно я «руководил» здесь хором философов, не так уж и важно. Главное, что к какому-то результату мы пришли и какую-то сущность установили. Как же мы это сделали, ребята? Думали? Конечно, думали. И только?! Да нет же: что-то еще и читали-писали, в общем, вели разговор на интересующую нас тему. А вести разговор – это значит называть слова и, по-разному составляя и переставляя их, обнаруживать их подлинный смысл. Слово, взятое в своем подлинном смысле, есть ИМЯ, такое слово, смысл которого установлен тем или иным способом до последней точности. Как раз имя и есть то связное единство, с помощью которого обнаруживается любые сущности любого мира. Поэтому Имя мы и считаем (хотите, вслед за Христом, хотите – вслед за Лосевым) искомой всеобщей сущностью. К этому имени с равным основанием относится все на свете: реальность и познание, умопостижение и наблюдение, предметы и действия. Для наглядности общее строение данного здесь Имени представим в виде упрощенного квадрата (см. схему).
 
УМОПОСТИГАЕМЫЙ
ПРЕДМЕТ (БОГ)…………………………………….……ТЕЛА НЕ-Я

.                умопостижение                .
.                .
у
м                о                п
о                т                о
п                к                е                з
о                р                и                н
с                о                н                а
т                в      е                н
и                д       е                и
ж                ю                н                е
е                л                и                .
н                б                е                .
и                а
е                н
.
.                наблюдение-осознание

ТЕЛО Я                Я

   Разумеется, нельзя ограничиваться на такой степени различения человеческого Имени, если хотеть пользоваться им вполне сознательно и управляемо (это лишь верхушка имени). Но дальнейшее различение – не дело популярного сообщения. В любом случае, Имени, того единственного, чем мы владеем и что одновременно владеет нами, вполне достаточно для всех открытий и различений. Имени достаточно и для осуществления и каждого из нас.
   Взять, например, Канта. Смысл его имени – граница, и он дошел до необходимой срединной границы человеческого познания. Намек его имени – полная осведомленность во всем, знакомство со всем бытием, и мы видим, что он действительно знает вещи и устройство общей сущности. Буквализм его имени – ребро. Не то ли это ребро, из которого сделана Богом эта нуднейшая женщина – вечно молодая философия?

12.9, 13-14.10.1992 г.