Большая Медведица

В половине шестого в дверь позвонили.
 
- Кого это нелегкая принесла раньше времени,- торопливо перекладывая оливье из большой эмалированной кастрюли в хрустальные салатницы, раздраженно заметила жена,- приглашают к шести, так и являйтесь к шести... Ну чего стоишь, пойди открой!
 
Виктор Николаевич послушно качнулся к двери.
 
- Салатницу поставь!
 
Виктор Николаевич послушно поставил салатницу на стол и пошел открывать дверь.
Приветливая гостевая улыбка сменилась выражением вежливого удивления. На пороге стояла незнакомая женщина. Немолодая, с усталым увядшим лицом, в мешковатом пуховике, экономичного мышиного цвета, какие носили на заре перестройки, в лохматой свалявшейся вязаной шапке из мохера, какие давно уже никто не носил.
 
- Не узнаете, Виктор Николаевич?- слабо улыбнулась женщина.- Я Людмила.
 
- Ах, Людмила! Да, да, конечно,- рассеянно повторил Виктор Николаевич,- вы наверное к Катерине? Я ее сейчас позову...
 
- Вижу не узнали вы меня, - виновато вздохнула женщина,- да и то сказать, двадцать пять лет прошло. Людмила я, Воробьева. Не припоминаете?
 
- Вспомнил! Ну как же! - после неловкой паузы, широкой улыбкой демонстрируя узнавание, фальшиво-бодрым голосом воскликнул Виктор Николаевич.- Какими судьбами в наши края?
Может, зайдете? Проходите, Людмила... как вас, простите, по отчеству? У нас тут... Гостей мы ждем...
 
Женщина словно не слышала. Она все с той же неопределенной улыбкой оглядывала Виктора Николаевича, словно каждую черточку лица рассматривала, было в ее изучающем взгляде что-то странное, даже обидное. Наконец, она тихо, будто и не было Виктора Николаевича рядом, не сказала, а выдохнула:
 
- Постарел.
 
"Нет, ну это просто черт знает что!- вдруг обиделся Виктор Николаевич, - просто ерунда какая-то,- но вслух ничего не сказал, хотя настроение испортилось. Незваную гостью он вроде бы не знал, и в то же время что-то вертелось в памяти, что-то давно забытое, - Людмила...Людмила... Может, соседка, или учились вместе? Наверняка пришла денег просить, - подумал он, отметив старенькое пальто и видавшую виды шапку.
 
- Витюк, поторопись, тебе еще хлеб резать, - Катерина стремительно вылетела из кухни с двумя салатницами в руках и унеслась в зал.
 
- Я не вовремя,- тихо сказала женщина, - извините за беспокойство, пойду я,- она отступила на шаг и взгляд ее на миг затуманился.
 
- Как же так?- удивился Виктор Николаевич и шагнул вслед за ней в коридор.- А приходили-то зачем? - он совершенно ничего не понимал. Еще минуту назад он был уверен, что странная гостья явилась просить в долг и мучительно соображал, как бы повежливей и поубедительней отказать.
 
- Проститься пришла, - женщина усмехнулась,- прощайте, Виктор Николаевич.
 
- Всего хорошего,- машинально ответил Виктор Николаевич, закрывая дверь, - ничего не понимаю!
 
Пришли гости, и Виктор Николаевич про визит странный забыл. Но под утро, когда гости уже давно разошлись, посуда была перемыта и сложена горкой на столе, а жена негромко похрапывала на широкой супружеской постели, Виктор Николаевич проснулся от какого-то неясного томления в правом подреберье. В спальне было душно, пуховое одеяло казалось тяжелым, подушка - твердой. Он сходил на кухню выпить минералки, потом долго лежал без сна, перебирая подробности минувшего застолья: нужных человечков привечал, угощал, все вроде прошло на уровне, а вот червячок какой-то словно точил изнутри. "Что-то было не так. Но что? Ах, да, визит этой странной бабы. Что же ей было нужно? Может, наводчица? Высмотрела, что надо и смылась. Да нет, что-то было в ее глазах, что-то знакомое. Людмила Воробьева. Люда. Люся. Люся?! Не может быть!" - словно пелена спала с глаз. С обжигающей ясностью, будто было это не годы назад, а вчера, вспомнил он ясноглазую тоненькую девочку из провинции. Из дальних родственников, которых и называют-то не иначе, как седьмая вода на киселе.
 
В то далекое лето она приехала в город поступать в институт, а Виктор Николаевич, тогда еще просто Витя, студент-второкурсник, от скуки решил приударить за юной провинциалочкой и совершенно неожиданно для себя влюбился.
Люся смотрела на него восторженными глазами, охотно слушала рассуждения юного экономиста о перспективах развития экономики, соглашаясь с ним во всем. Они гуляли по вечернему городу допоздна, разговаривали обо всем, удивляясь сходству взглядов и вкусов. Как-то удрали за город, бродили по полям, заблудились. После многочасовых скитаний, голодные и уставшие, вышли к железной дороге к домику путевого обходчика. Хозяйка налила им молока и отрезала по большому ароматному ломтю домашней выпечки хлеба. Ледяное, из погреба, молоко в запотевших алюминиевых кружках, пышный ноздреватый хлеб, еще горячий... Они сидели на пригорке, нагретом солнцем, и улыбались друг другу. А насытившись, лежали на теплой земле и смотрели, как неспешно плывут над ними облака и молчали. Твердая маленькая ладошка Люси лежала в его руке.
 
Виктор Николаевич вспомнил так остро, так ясно и солнечный пригорок, и пряный сладковатый запах свежескошенной травы, и мелодичный перезвон колокольчика на шее у коровы, пасшейся на этом же пригорке. И Люсю вспомнил, и обжигающее чувство радости от ее улыбки, от трогательных веснушек, от простеньких стеклянных бус, переливавшихся на солнце всеми цветами радуги - вспомнил. Вспомнил, как сердилась и азартно спорила Люся, доказывая, что и солнечным днем на небе можно увидеть Большую Медведицу, и уверяла, что видит ее там, между плывущих неспешно облаков.
 
Взволнованный нахлынувшими воспоминаниями, Виктор Николаевич, накинул пальто, вышел на балкон и закурил. Город спал самым крепким, самым сладким, предутренним сном. В морозном застывшем небе холодно сияла Большая Медведица.
Люся... Экзамены она провалила и вернулась домой, то ли в Воронежскую, то ли в Липецкую область. Виктор Николаевич вспомнил, как страдал он от неизбежной разлуки, как накануне отъезда взял с нее страшную клятву, что будет его ждать, что ни на кого и не посмотрит, а следующим летом они поженятся. И действительно, следующим летом была пышная свадьба, но не с Люсей, а с Катериной. Пришлось жениться, чтобы избежать скандала, а через полгода родился сын.
 
Теперь, стоя на холодном, продуваемом ветрами балконе, Виктор Николаевич впервые с отчетливой ясностью понял, что никогда больше не чувствовал он себя таким счастливым, как в то лето, с Люсей. Никогда. Были, конечно, моменты. Рождение сына, защита диссертации, но все это ощущалось как-то иначе. Радость, гордость, но не счастье. Не звенела внутри щемяще-звонкая струнка, от которой хотелось не то смеяться, не то плакать, не то взлететь в эту ослепительную синеву июльского неба. Никогда больше не звенела...
Почему же он не пригласил ее в дом сегодня, почему не расспросил, как жила, не держит ли на него обиды? Почему позволил ей уйти? Почему тогда, тем далеким летом, не удержал ее, а ведь видел, что она ждала, надеялась? Почему? Виктор Николаевич закашлялся и, погасив сигарету, вернулся на кухню. Боль в подреберье не проходила. Он тяжело опустился на стул и закрыл глаза, одолеваемый невеселыми тяжелыми мыслями. В суете, в хлопотах, в погоне за деньгами, за чинами он и не заметил, как прошла жизнь. И что он видел? Жену не любил, жил по привычке, не желая ссориться с влиятельным тестем. А Катерина любила его? Витюк, достань! Витюк, купи! Витюк! Кличка какая-то не то кошачья, не то собачья. Жизнь прошла. Прошла жизнь. А вспомнить нечего. Нечего! Виктор Николаевич застонал от нестерпимой душевной боли.
- Ну чего мычишь, опять набрался! - сердитая Катерина стояла на пороге кухни.- Ночь-полночь, а тебе неймется! Когда ты уже угомонишься!
Клацнул выключатель. Кухня погрузилась во тьму. В окно равнодушно смотрела Большая Медведица.



1994 г.
 
_