Рубеж на вечной мерзлоте

                Казарновская Александра

               



                РУБЕЖ НА ВЕЧНОЙ МЕРЗЛОТЕ
      (сценарий полнометражного художественного фильма)
                2006 год
               
               
  « Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» Евангелие от Матфея ХVI, 26.
                Пара лошадей мчит сани по лесной заснеженной дороге.
     Лошадьми правит сгорбившийся от холода худой человек в серой телогрейке с нашитым на груди  номером и тоже пронумерованной шапке-ушанке, натянутой по самые брови.
     В санях сидит мужчина в тулупе и белых бурках, пушистая лисья шапка покрыта инеем. Одной рукой он крепко прижимает к себе маленькую девочку лет шести, а другой придерживает медвежью шкуру, в которую закутан ребенок.
     - Эй, Тихоныч, поддай-ка ходу! – кричит мужчина.
      Кучер в телогрейке кричит лошадям:
      - Но, н-но!– он дергает за вожжи, и лошади припускают рысью.
     Скоро выезжают на тракт и мчатся к виднеющимся вдали домам.

     Подъезжают к почте, крепкому бревенчатому домику с крылечком.
     Мужчина помогает девочке выбраться из саней.
     Берет девочку за руку.
     Они поднимаются по скрипучим ступеням в помещение почты.
     Мужчина открывает тяжелую дверь почты. Из двери вырывается пар.
     Мужчина пропускает девочку вперед.

   
 Женщина за деревянным барьером встрепенулась:   
    - Вот уж не ожидала вас, Валерий Анатольевич! Вам тута посылочка из Москвы и письма. Хотела с оказией, а вы сами пришли. А это у нас кто? Кто такой маленький и хороший? Как тебя зовут?               
     Женщина выходит из-за барьера.
       Девочка смотрит на женщину и отступает назад, прячется за спину отца.
     - Дочка моя, Светлана! Поздоровайся с тетей, - обращается он к девочке.
     Девочка выходит из-за спины отца, делает реверанс и тихо говорит:
     - Здравствуйте.
     - Какие мы хорошенькие, красивые. Хочешь чаю?
     - Спасибо, не надо,- произносит девочка.
     - А конфетку?
     - Спасибо, не надо, не хочу.
     - Ну, возьми, потом съешь.
     - Не надо, ни к чему это, - вмешивается в разговор отец.- У нее все есть.
     - Да, у меня все есть! - вслед за отцом повторяет девочка. – И даже елка
большая!
     - Светлана, пойди, сядь на лавку и не мешай нам.
      Девочка послушно поплелась и вскарабкалась на деревянную видавшую виды лавку. Села и стала болтать ногами.
     - Так что Вы мне приготовили?
     - Сейчас посылочку принесу, а вы за письма распишитесь, - женщина подает ему тетрадку.       
     Мужчина достает ручку с золотым пером. Принимается заполнять бланк.
     Женщина скрывается в задней комнате.
     Девочка болтает ногами и разглядывает помещение, где на самом видном месте висит портрет Сталина.
    Служащая почты выходит с увесистым ящиком, обшитым белой материей. С трудом ставит на столик около лавки, где сидит Светлана. Девочка принимается разглядывать посылку.
      - Пап, это от бабушки! - радостно произносит девочка.
      - Какая молодец! Так ты уже и читать умеешь? Родители научили?
      - Нет, гувернер! Я еще по-немецки и по-французски умею.
    Девочка снимает пушистую шапку, под ней оказываются длинные волосы, стянутые большим голубым бантом на макушке.
      - Жарко здесь,- произносит девочка.

      Заиндевевший кучер ждет у крыльца.
      Он смахивает снег со спин лошадей и притопывает от холода ногами в валенках.      

      Наконец на крыльце появляются отец и дочь.
      Подойдя к саням, отец усаживает девочку поудобнее, завертывает в шкуру и говорит кучеру:
      - Трогай!
     Но в этот самый момент из здания почты выбегает женщина и кричит:
     - Подождите, подождите ехать.
      Мужчина выскакивает из саней.

       Возвращается на почту:
     - Что еще там?
     - Звонят вам, просят срочно к телефону, - и женщина протягивает трубку из-за деревянного барьера.
    - Алло, Самощенко слушает.
    - У нас двое сбежали из южного блока, - доносится из трубки.
    - И что? Действуйте по инструкции.
    - Они на грузовике…
    - Как на грузовике? Кто за техникой не досмотрел? Как вы их проморгали? Стреляли? Надо было догнать! Есть же еще машины.
    - Вслед стреляли, как положено. Ни одна машина не заводится. Свечи повыкручивали, в бензобаки чего-то засыпали…
    - Все под трибунал пойдете. Ловите и точка.
     Валерий Анатольевич с яростью швыряет трубку на барьер, разделяющий его и женщину.
    Ни слова не говоря, он по-военному разворачивается и идет к выходу.

    Громко грохает за собой дверью, так, что с навеса над крыльцом ухнул снег, и тонкая снежная пыльца кружится в морозном воздухе, пока не оседает.
     Подойдя к саням,  Валерий Анатольевич достает из кармана серебряный портсигар, вынимает папиросу и, сделав несколько затяжек, швыряет почти целую папиросу в сугроб.
     - Домой и побыстрее! – говорит он кучеру.
     Лошади, тронувшись с места, быстро переходят на рысь.

     Жена начальника лагеря Алла Григорьевна видит из окна сани.
      Накинув полушубок, бежит встречать мужа и дочь. 
      Девочка спрыгивает с саней и направляется к матери.
      Мужчина из саней не выходит. Он окликает кучера:
      - Тихоныч, отнеси посылку на крыльцо.
      Тот исполняет приказание, бегом возвращается назад и вскакивает на сидение.
     - А ты что же домой не идешь? Тебе звонили, несколько раз, - говорит жена.
     - Я на работу, уже в курсе.
     - Сегодня же воскресенье.
     - Побег…
     - Ну, может, без тебя разберутся? Не первый же раз.
     - Нет, мне надо ехать.
     - Постарайся не задерживаться надолго. Гости же придут!
    Но Валерий Анатольевич молча махнул рукой кучеру, и сани трогаются.

    Проехав несколько дворов, сани останавливаются.
    Толстый мужчина, заместитель начальника лагеря Лапыгин Олег Борисович,  в вязаном свитере и меховой безрукавке разгребает дорожку, ведущую к дому. Увидев сани, он присвистывает и, отбросив лопату в сугроб, подбегает к саням:
     - Валерий Анатольевич, какими судьбами?
     - Собирайтесь, поехали. Побег из южного блока.
     Лапыгин спешит в дом.
     Вскоре, одетый в черный полушубок и белые фетровые бурки, мужчина выходит к саням.

     Лагерь находится неподалеку от реки. Вокруг тайга да тайга.
     Несколько бараков скрываются за высоким забором с колючей проволокой и вышками по углам.
     От реки к лагерю ведет неглубокая колея, покрытая снегом.
     Неподалеку от лагеря, почти у леса стоит добротный двухэтажный бревенчатый дом, обнесенный высоким частоколом, в котором расположилась контора, там же находятся конюшня и подсобное хозяйство лагеря.

     Взмыленные лошади останавливаются у конторы.
     Начальник лагеря и его заместитель вбегают в дом, на ходу крикнув охраннику:    
        - Позвони по внутреннему телефону, капитана Кирьянова ко мне, да скажи, чтобы поторапливался.               
     На втором этаже - кабинеты лагерного начальства.
     В кабинете Валерия Анатольевича стоит большой дубовый стол, крытый зеленым сукном. На стене – портрет Сталина, во весь рост, писанный маслом, в богатой золоченой раме. В углу на сейфе бюст Дзержинского.  На окнах темно-зеленые занавеси. К столу  приставлен еще один длинный стол для совещаний. У стены черный кожаный диван с высокой деревянной спинкой. На противоположной от дивана стене, в метре от пола висит карта, задернутая материей. Рядом в рамках почетные грамоты.
     На тумбочке около стола два телефона. Один из них громко звонит.
     Заместитель забегает вперед и угодливо снимает трубку, держа ее на весу, передает начальнику:
      - Кто? Сюда немедленно! - и начальник бросает трубку.
     Заместитель кладет трубку на рычаг телефона.

      Капитан  караульной службы Руслан Кирьянов докладывает обстановку:
     - Вохровский конвой недосмотрел. Батенев приведет бригаду со стройки и быстрее домой спешит. Я за ним давно наблюдаю, он с заключенными в беседы  вступает, а это не положено. Он же и сам  из спецконтингента. Видимо, оттого и доверяет. Выбился в инженерный состав, образованный, писака, рассказы у него какие-то публиковались.
     - Следите за своей речью, Кирьянов, у нас в стране заключенных нет, есть - осужденные, то есть, лишенные свободы за какое-либо преступление, - делает замечание Валерий Анатольевич. 
     - Исправлюсь, товарищ майор.   
     - А этот ваш, из спецконтингента, из политических?
     - Да вроде того.
     - Дело его принесите ко мне и тех, двоих, кто сбежал. 
     - Пробираться они будут к железной дороге, бензину надолго не хватит, - делает предположение Кирьянов.
     - Ничего, поймаем. Кто еще им помогал, выяснил?
     - Так точно! Это не трудно было. Свои люди мне все доложили.
     Толстый мужчина в свитере кладет папки с делами на стол начальника.
     - А ты, Олег Борисович, что думаешь?
     - Да сослать надо весь барак на дальнюю стройку, пущай побегают. Там условия посуровее наших будут. И чем им наш курорт не угодил? Ишь, выдумали. На носу новый год, а они всю технику поломали. Вредители! Пешком туда пойдут! А кто слово лишнее скажет - расстреляем. Согласно приказу. Оформим как бегство, смирные станут.
      - Согласен с вами, Олег Борисович, только займемся этим после нового года. Посты укрепить, - обращается начальник к Кирьянову: - А барак, откуда беглецы, сегодня ужином не кормить.
      - Так точно, будет исполнено.
      -Только вот что, лошадям велите двойную порцию овса дать. Побалуйте их, как-никак праздник.
      - Разрешите идти?
      - Идите. Подождите, а от поисковой группы еще нет известий?
      - Пока нет. 
      - Да, и пришлите ко мне, - Валерий Анатольевич глядит на папку с делом, - этого, из политических, Батенева.   
      - Слушаюсь. – И капитан Кирьянов выходит, тихонько притворив за собой дверь.

      - Может, за наступающий, по коньячку? - обращается Валерий Анатольевич к Лапыгину.
      - Не мешало бы.
     Начальник достает из стола начатую бутылку коньяка, пару тонких стаканов и коробку шоколадных конфет.
     Из кармана на стол он выкладывает пачку папирос «Герцеговина Флор».
     Разливают коньяк по стаканам:
       - За товарища Сталина! - произносит Лапыгин.
       - За вождя! За наступающий 53-й! – поддерживает тост Валерий Анатольевич.
      Пьют.
       - От брата письмо получил, из Донбасса, летом к нему поеду в отпуск,- сообщает Лапыгин.
       - Ну и как там, в Донбассе?- поддерживает беседу начальник.
       - Да как-как, пишет, в Москву ездил, награду правительственную получать.
       - Вот уж не знал, Олег Борисович, что брат у тебя такая знаменитость.
       - Донбасс сейчас сколько хошь угля на гора выдает. Живут неплохо, деньги получают хорошие.
       - Как в песне: « Донецкий уголь нужен государству, как хлеб и воздух каждому из нас. И чтобы дать Отчизне этот уголь, наш комсомол приехал на Донбасс».
        - У меня вся родня с Донбасса.
        - Вот как, значит... Интересно, интересно.
        Олег Борисович воодушевляется:
        - Так вот послушайте, что брат написал. Он с компанией в ресторан «Метрополь» в Москве ходил, все места заняты были, швейцар их не пускал, они шум подняли: мы передовые труженики страны, мы из Донбасса, так их не только туда пустили, а еще и отдельный столик дали. А его жена купила себе панбархат да шелку в ЦУМе на платья. Теперь по Ворошиловграду павой выступает. Брат пишет, что у нее отрезов огромный чемодан собрался, все к портнихе бегает.      
       - Я в Ворошиловграде не был, а вот «Метрополь» посещал. Я ведь в Подмосковье вырос. У нас дом большой в деревне. Через дорогу – Москва.  Мать там одна осталась... Скотину держит. Красота у нас там, лесок, искупаться есть где,  бывшая барская усадьба музеем стала, я в нем я не бывал, недосуг было.  А вот «Метрополь» знаю хорошо. Там ресторан и бар, и фонтан посреди. Этим летом жену и дочь туда водил, Светочка мороженое съела и у фонтана играла. А мы с женой на нее смотрели и «Советское шампанское» у барной стойки пили. Только нам пришлось очередь большую отстоять, а вот столика не достали. Так что повезло твоему брату. А красота в «Метрополе», поинтересней всяких музеев будет.  Ладно, поеду в отпуск, скажу, что тоже из Донбасса! – Валерий Анатольевич засмеялся.
     - Да вам не поверят!
     - Почему?
     - Наши донбасские мужики крепкие, а у вас вид не такой.
     - Какой не такой?
     - Ну, начальственный. Вы же начальник, а не шахтер.
     - Что-то ты мудришь… У нас тоже задачи большие. Государственной важности. Посчитай, сколько зэку платят – содержание копеечное, а прибыль государство получает во сколько раз больше. Наша бесплатная работа государству выгодна, эту железную дорогу построим, другую начнем. Мы такие же передовики производства, как и донбассцы, и это красное знамя, - он указал на знамя, - нам не задаром дали. Мы его заслужили. Надо жить без компромиссов, без нытья, без оглядки на всякую мишуру. Жить так, чтобы оставить после себя доброе имя.
      
     В дверь стучат.
     - Убрать?- показывает на стол Лапыгин.
     - Не надо,- отвечает начальник. - Мы ему сейчас проверочку по самой полной устроим. Можно, входите.
      Валерий Анатольевич улыбается, внимательно оглядывая вошедшего.
      Вошедший, худой чернявый человек среднего роста со смышлеными грустными глазами  изготовился рапортовать, но начальник останавливает его:
     - Не надо рапортовать. День-то праздничный…
     - Для чего вы меня вызывали?
     - А не догадываешься, Батенев?
     Батенев молчит. Только немного сутулится, и  видно пульсирующую на шее вену.
     Лапыгин с гадкой улыбочкой курит «Герцеговину Флор» и постукивает свободной рукой по столу.
     Молчание нарушает начальник лагеря:
     - Давай, Батенев, с нами: по-дружески  - в честь праздника…
      Он вынимает третий стакан и разливает коньяк уже в три стакана:
     - Держи, Батенев.
     Батенев принимает стакан и ждет, что будет дальше. И тут наступает очередь Лапыгина: он тоже поднимается и со стаканом в руке торжественно говорит:
     - За наступающий праздник, за нашего генералиссимуса и великого вождя, отца всех народов товарища Иосифа Виссарионовича Сталина!
     Лапыгин и начальник лагеря смотрят прямо в глаза Батеневу.
    Тот взгляды выдержал, но не чокнулся, а поставил стакан обратно на стол.
     - Ты что же, Батенев, против товарища Сталина и против Советской власти, сукин ты сын? Отвечай!
     -  Вы в мою любовь к генералиссимусу все равно не поверите.
     - Он же из спецконтингента у нас, поэтому вождя не признает, - говорит Валерий Анатольевич и опустошает стакан.
    Начальник берет в руки  папку в серо-зеленоватой обложке с делом, перелистывает несколько страниц:
      - Так, так, была 58-10, агитатор, а прибавим еще по статье 58 пункт 12, за недоносительство.    
     - Верно, он зэкам в побегах помогает. Можно сказать – первый помощник… - поддерживает начальника Лапыгин.
     Батенев молчит, ожидая, что будет дальше.
     Валерий Анатольевич встает, проходит по кабинету, глядит в окно, и, скупо цедя слова, произносит:
      - В общем-то, мне все с вами ясно, Батенев. Дайте ему лист бумаги, Олег Борисович. А вы, Батенев, садитесь вот за этот стол, времени у нас предостаточно, думайте, не торопитесь. Я про вас все знаю, так что любую ложь распознаю сразу. Пишите, мы подождем.
       Лапыгин  кладет лист бумаги перед Батеневым и говорит:
     - Да, к чему все это, Валерий Анатольевич, праздник же, а мы с ним еще возиться  будем.
     - Нет, Олег Борисович, мы должны действовать по закону.
      Батенев растерянно смотрит на лист бумаги и на Валерия Анатольевича.
     - Так что писать-то, о чем? – тихо произносит он.
     - Как что? Как помогал бежать, как технику портили.
     - Я об этом ничего не знаю, потому ничего писать не буду, а если б знал что, то все равно не стал бы писать.
     - А кто виноват?
     - Я не знаю. Я к этому делу отношения не имею.
     - Так я тебе и поверил. А ты где был? В Африке? Ври да не завирайся. Пиши, я тебе говорю, признание.
      -  В чем признаваться?!
      - Тебе продиктовать? Или сам писать будешь?
      - Ничего я писать не буду, товарищ начальник.
      - Гусь свинье не товарищ. Отказываешься? Отказ тогда пиши.
      - Не буду.
     Медленно багровеют щеки Валерия Анатольевича, гаденькая ухмылка не сходит с лица Лапыгина.
      Начальник лагеря берет стакан с недопитым коньяком и выплескивает его в лицо Батеневу.
     Начальник и заместитель перемигиваются,  и набрасываются на Батенева. Спустя мгновение уже метелят его на полу ногами.
     Батенев только пытается защитить руками лицо и живот.
     Бьют недолго, но умело: по почкам и ребрам.
     Устали бить, вызывают конвоиров, позвонив в звонок.

    Конвоир несмело открывает дверь:
      - Вызывали, товарищ начальник?
      - Заберите этого в карцер,- металлическим голосом отдает приказание начальник лагеря.
      - Жуков, поди сюда, помоги!- кричит конвоир в коридор.
      Входит второй конвоир.
      Из комнаты начальника конвоиры выводят Батенева под руки.
   
      В кабинете начальник лагеря звонит домой:
      - Аллочка, дорогая, это я.
      - Да, Валерочка, как ты там?
      - Все в порядке.
      - Скоро приедешь?
      - Да сейчас кое-какие распоряжения отдам... Кстати, Аллочка, тебе ничего еще не потребуется к столу?
       - Всего, вроде, хватает. Ничего не нужно. Только вас ждем.
       - Ну, как знаешь. Я все-таки на кухню зайду.
       - Приезжай скорее! А то Светочка тебя обождалась.
       - Ладно, целую, лапонька.
       - Я тебя тоже. Ждем.   

      А в коридоре конвоиры волочат за руки Батенева. Кровавый след тянется за ним.
      Конвоиры переговариваются:
      - Врача бы надо.
      - Да какой ему врач, начальник не разрешит. Беглецы технику поломали, вот начальство и лютует.

         Из большого немецкого трофейного лампового приемника «Телефункен» льется музыка.
      В доме Валерия Анатольевича все готово к празднованию нового года.
      Накрытый стол сверкает хрустальными бокалами.
      Под наряженной елкой в углу лежат свертки с подарками, перевязанные разноцветными шелковыми лентами.
     Светлана с детьми играет в жмурки.
      Из комнаты раздается детский смех и возгласы:
      - А я тебя сейчас поймаю!
      - Не  поймаешь!
      - Да ты подсматриваешь!
      - Ни капельки!
      - Хватит, давайте играть!
      - Вот бы подарки поглядеть!
      - Мама не разрешает…
      - А мы тихонько…
      - А она и тихонько не разрешает…
      - Ха-ха-ха, ха-ха-ха…-  разносится по дому детский смех.

      Ярко горит свет.  Две женщины сидят на просторной кухне и беседуют.
      В большой русской печке запекается гусь.
      - Мне журнал прислали «Мода» с выкройками, хочу Тане отдать, она поселенка, из бывших. Она платье мне четыре раза переделывала, старательная. Я в нем сейчас. Рассказывает, что до войны  членов правительства обшивала. Руки у нее, и правда, золотые, - говорит жена Лапыгина.
       - А платье, и правда, симпатичное…  За что же она сюда попала?– спрашивает Алла, жена Валерия Анатольевича.
        - Я с ней об этом не разговариваю. Мне это не интересно. Поговаривают, она какой-то шишке отказала, он ее подставил и сослал. И лучшие свои годики она тут проводит, хорошо хоть на поселении. С охранником Мишкой сошлась, он ее и вызволил. А он страшный, как черт, да еще на нее и матерится.
        - Неужели так можно с женщиной?
        - Нам с тобой, считай,  повезло! После войны мужики наперечет были. А мы вон каких красавцев отхватили. С руками, ногами, не инвалиды какие, при должностях. Не последние люди в нашем государстве. Вот что у нас за судьба такая, с мужьями своими в такую даль забраться… Это ж надо уметь! Чего не сделаешь, ради любви? Ради нее все стерпишь.
      - И не говорите, Мариночка. А в Москве сейчас елки со светящимися гирляндами стоят. Детишек на праздничные представления водят. А здесь сидишь, скукота одна, даже и пойти некуда. Разве что друг к другу в гости сходить. Сейчас бы в театре сидели или в ресторане, танцевали бы под легкую музыку. Джаз-банду  нам надо вызвать, от скуки полечиться.
     Женщины засмеялись.
       - А я бы и не отказалась. Олег обещал в райцентр свозить после праздников, в клуб сходим, кино посмотрим. Я бы кино каждый день смотрела! Может, на танцы попадем. Я с Олеженькой в Ворошиловграде познакомилась. Летом после победы к родственникам приехала. На танцы с девчатами пошли в парк, Олег меня пригласил, так мы с тех пор и вместе. Он в военной форме был, а я в ней не разбираюсь. Так здесь и оказалась.
       - А мне особо скучать некогда. Я все своими руками делаю. Особенно Валерочка пельмени любит. Я их стараюсь побольше налепить и заморозить, – переводит тему разговора Алла.
       - А в Москве уже холодильники продают, - продолжает Марина, не замечая, что Алла не поддерживает темы разговора.
       - Да, мы летом Валериной маме купили, «Зил».  Продукты могут довольно долго храниться. Мы в ГУМе покупали по талончику, нам управление выделило. Я и платьев себе навезла. Да зачем они мне здесь? Только по праздникам для Валерочки и надеваю. Валерочка вообще человек необыкновенный. Он любит красоту и такой заботливый. Он такой добрый, отзывчивый. Вот Светочку решил языкам обучить, и на пианино она играть учится. Все время занято. А вам не кажется, Мариночка, что вы потолстели?
       - Есть немного,- смущенно отвечает Марина, – Олег поздно приходит, и у нас ужин заполночь продолжается.   
      - А вы, Мариночка, зарядкой займитесь. Включайте приемник и вместе со всей страной, как положено.
      - Хорошо, попробую. Только я поспать с утра люблю, да дети не дают.  Теперь легче, мне Танюша помогает. Я ее в домработницы взяла.
      - А я все делаю сама. И, поверьте, мне это никакого труда не составляет. И Светланочку приучаю. Она посуду за собой сама моет.
     - Но вам же, Аллочка, сам бог велел иметь помощников!
     - Валерочка мне их присылает дрова поколоть, тяжести донести, что-либо подремонтировать или переставить, но в кухне мое место – я им не доверяю. Всегда готовлю сама.
      Марина заглядывает из кухни в комнату:
     - Столько всего наготовлено – не съедим. И стол потрясающе красивый!
      Стол, действительно, накрыт красиво: тонко нарезанная колбаса, буженина, сыр, черная и красная икра, рыба, соленые хрустящие огурчики и черемша, и среди этого великолепия возвышаются хрустальные бокалы, искрятся на свету, придавая особую торжественность праздничному столу.
     - Как там наш гусь? – Аллочка заглядывает  в печь. – Почти готов.
     - Вынимай. А ты, Алла, как с Валерием познакомилась?
      Алла чуть не уронила гусятницу. Горячий жир капнул ей на ногу.
     - Ну вот, я из-за тебя обожглась! Никогда не говорите под руку, Мариночка.
   
     Морозный воздух врывается в дом.
     Мужчины отряхиваются от снега, топают ногами на коврике.
     Дети уже бегут к ним:
    - Папы пришли, с новым годом!
    - С Новым годом, дорогие мои солнышки! - Валерий Анатольевич улыбается.
    Он поднимает Светлану на руки и целует.
    Остальных ребятишек ласково треплет по волосам.
    - Ну, идите играть!
    - А там, на столе все готово!
    - А скоро праздник начнется?
    - Скоро, скоро…  Ну, идите, идите, мои хорошие. Мы сейчас к вам придем, скоро.
   
     Мужчины проходят на кухню.
     Моют руки под рукомойником.
     Марина подает им полотенце.
    - Ну, что у вас там стряслось?- интересуется Алла.
    - Да ерунда, все как обычно,- отвечает Валерий Анатольевич. - На войне, как на войне. Пойдемте к столу, пора начинать праздник.

   
   Все сидят за столом. Дети - за отдельным столиком.
    Валерий Анатольевич откупоривает шампанское. Пробка с шумом выстреливает в потолок.
     Он наполняет хрустальные бокалы.
     Из приемника слышатся бой курантов.
       - За новый 1953 год! Счастья всем, здоровья, любви и удачи! – говорит Валерий Анатольевич.
      Все пьют стоя, и звуки хрустальных бокалов раздаются по маленькому домику.
       - За товарища Сталина! - произносит второй тост Валерий Анатольевич.
    Слышится вновь звон бокалов, и только теперь все садятся и начинают закусывать.
    А дети ринулись под елку разгребать подарки.
    Самый большой сверток у Светланы. Она нетерпеливо развязывает коробку. Извлекает из нее огромную куклу.
    - Смотрите, это мне дед Мороз подарил!
    - Дай подержать! – просит дочь Лапыгиных.
    - Не дам! Я сама еще не наигралась.
    У других детей подарки скромнее: плюшевый мишка, машина, заводной клоун.
     - Дай мне своего клоуна посмотреть,- просит Светлана.
     - Держи,- Светлана разглядывает игрушку и возвращает обратно. – Моя кукла лучше!
    Потом Светочка садится за пианино и играет «Собачий вальс». Куклу она небрежно бросила себе под ноги.
     Дочка Лапыгиных смотрит на Свету исподлобья.
        - Да она у вас артистка, какая талантливая! – восхищенно говорит Марина.
        - Вся в маму, - отвечает Валерий и обнимает жену.
        - Все дети хорошие, когда спят, - говорит Алла. - Им уже пора в постельки.
    
      Валерий Анатольевич бережно относит засыпающую Светлану в кровать.
      Накрыв одеялом, целует дочь в лобик.
      В руках она сжимает куклу с закрывающимися глазами, с длинными волосами, ростом с половину Светланы.
      Дети Лапыгиных спят в соседней комнате вместе на широкой тахте.

        В комнате приглушили свет, зажгли свечи.
        Из приемника льются звуки фокстрота. 
        Олег и Марина прижимаются друг к другу в танце.
        Валерий крепко сжимает руку жены, но она старательно выделывает па и отрешенно глядит в сторону.

        В лагерном бараке тоже встречают новый год. Зэки сидят на нарах, держа в руках железные кружки. Пьют чифир, курят папиросы. 
       Входит охранник:
       - Прекратить разговорчики, отбой! Всем спать!
       - Так Новый год же! Разреши, начальник, еще чайком побаловаться.
       - Это тебе не дом. Или напомнить, где находишься? – Охранник трясет в воздухе ружьем.      
       Вырубают свет.
       Но зэки продолжают разговоры, лежа на нарах.
       Горит лишь дежурная лампочка над входом, оправленная в железную решетку.
       - Два засранца новый год изгадили. Все равно замерзнут. Ужин для зэка святое дело. Если бы не посылки из дому, сдохли бы. А этот, карнач, рад выслужиться, сытый - голодному не товарищ. Все его преимущество - винтовка. Встретил бы я его на воле…
       - Мы за эту баланду все здоровье потеряли. Знал бы, собственными руками беглых придурков придушил.
       - Да в этом лагере курорт! Чего бунтовать? Мало, видать, в штрафлагерях нагорбатились. Мне здесь дом родной. Лазарет рядом. Баб цельный барак. Я их семь лет не видал и войну прошел.
          - А ты, что же, воевал?
          - До Дрездена дошел. Да у меня наград пруд пруди. Да где они теперь?! Не надо было мне тогда соглашаться на родину ехать... Провели, как младенца.
          - А чего здесь сидишь?
          - Ранили меня под конец войны. К немцам в плен попал, а из госпиталя - в лагерь для перемещенных лиц. Туда наши особисты приперлись с плакатами « Родина-мать тебя ждет!» Два старичка милых таких нарисовано. Ну, я и клюнул. Особисты водку налили. А я по ней, родимой, так соскучился, да и домой охота. Говорили, мол, такое с каждым может случиться... А сами дело в военный трибунал передали. Я раненый был, а они меня изменником родины посчитали. А потом в «столыпин» посадили, и началось мое путешествие по лагерям. Я и в Мордовии, и в Воркуте был. А в одном лагере, твою мать, у нас власовцы охранниками были. Их лагерное начальство полюбило, исполнительные. Людей убивали, как мух, будто фашисты, а не люди перед ними. Их все оправдывают, что деваться им было некуда. А я думаю тут палка о двух концах. Поговаривают, что фрицев получше нас содержат, даже баланду другую дают.  У меня вся биография: война да лагеря.
      - Что-то ты, падла, не на ту тему выступаешь!
      - Да чего их осуждать-то, если бы я знал, как выжить, я бы тоже сбежал. Товарищ Сталин сколько раз из ссылки бежал и ничего - живой, и уж сколько лет!
      Зэки засмеялись, и, услышав смех, охранник проходится по пространству между нарами.    
      - Разговорчики! Спать! А то всем вам новогоднее построение на морозе устроим.
      - Как заснуть-то? Жрать охота.
      - У нас у всех кишка кишке протокол кажет.
      - Ма-а-алчать, бараны. А то всем кишки выпущу.
     Барак медленно затихает, только слышится удушливый кашель и судорожные всхлипы засыпающих зэков.
      
     Тишина в бараке продолжается недолго.
     Скрипнула входная дверь, и в комнату охранников проскользнула женщина по имени Ленка по прозвищу Шрам. А прозвище ей дали за то, что на левой щеке у нее шрам от ножа, полукруглый, придавший суровость этой половине лица, вторая же половина лица даже симпатичная.
      Она снимает телогрейку, пригнанную по фигуре, разматывает платок и поправляет кок, привычным движением распушает тонкий хвостик из волос на спине. Своим длинным хитрым носиком и складкой на юбке, болтающейся на ее жилистом тощем теле, она чем-то напоминает крысу.
    Ищущим, приметливым взглядом Ленка быстро оценивает обстановку. 
      - Здрасьте вам, с новым годом! Чем празднуете?
      - Заходи, Ленка, чего, Шрамиха, так долго шла? – спрашивает охранник. – Мы уж думали, ты не придешь. Небось, кого себе приглядела?
      - Один из ваших не пропускал.
      - Ну, и…
      - Видишь, пришла. Наливай! – командует Ленка. – С Новым годом!
     Охранник и воспитатель засуетились: вынимают из шкафа третий стакан и подвигают тарелки и рыбные консервы поближе к Ленке.
      Ленка садится на топчан и спрашивает:
      - А где новогодние подарки?
      - Так ты заработай! - шутит воспитатель.
      - У нас, знаешь, кто не работает, тот не ест!  – и мужики засмеялись. – Пей, за наступивший.
     Они опрокидывают еще по полстакана спирта.
     Ленка принимается заедать, куски черного хлеба с салом мгновенно исчезают у нее во рту. Глаза заблестели от выпитого, но остаются такими же колючими и недоверчивыми.
     - На свободе я бы в ресторан пошла. Икра, шампанское, танцы…      
     - Размечталась! Мы с тобой сейчас потанцуем, да? -  охранник рванул на Ленке кофточку и сграбастал в ладонь маленькую грудь.   
     - Не шути так. Со мной шуточки плохи.
     - Тебе что не терпится, Витек? – воспитатель кладет руку на плечо охранника. – Не порть настроение. Новый год все-таки. А до утра все успеется…            
     Ленка-Шрам, видя, как заступается за нее воспитатель, высвобождается, поправляет кофточку, обнимает мужиков и говорит:   
     -  Достали, вы меня, мужики… На-а-ливай! Душа праздника просит! Дайте махры. Покурю-ю!
     - Шалавая ты девка, Ленка. Но, ведь черт знает, чем ты всех мужиков привлекла! Я б тебя и на воле приметил.
     - Ну, еще жениться предложи. Есть у меня такой, с воли пишет. Один там с дочкой кукует. А у меня мужей, больше чем карт в колоде, - Ленка хихикает и икает.
     - Все, больше ей не наливай, готовая, - тихонько говорит воспитатель охраннику,- а то фейерверку не будет. Сейчас мы ее отметим.   
     Они еще выпивают, притушивают свет.

     Многие зэки в бараке проснулись, заворочались, кто-то закуривает, прислушиваясь, как взвизгивает, и постанывает Ленка в комнате охранников.
     Несколько заключенных разговаривают:
     - Ты гляди, как Ленка-шрам поддает да вскрикивает, только в ушах свистит, нам бы ее вот так на ночку, поохать.
     - Да ты ее днем попроси, она никому не отказывает. Главное, подарочек припаси, и дело в шляпе.
     - А ты пробовал?
     - Было дело.
     - Ну и как?
     - Да баба она и есть баба, ничего, я бы сказал, особенного.
     - Ну-у, сегодня не до сна, Ленка нам заснуть не даст.
     - А по мне хоть канонада,- зевнул один из заключенных, - с такой баланды, да без ужина… Только спать и остается.
     - Лучше достань картишки, перекинемся.
     - Выдумаешь, темновато.
     - Я карты на ощупь знаю. Разглядим.
     Они весело засмеялись.

       Бензин кончился. Мотор заглох. Трехтонка останавливается на заснеженной дороге.
       В кабине двое зэков-беглецов. Они разговаривают:
      - Что будем делать, Илья?
      - Где-то здесь деревня должна быть. А до станции километров сорок осталось. Айда в деревню, может, там бензином разживемся.
      - Допросишься у них, если только украсть? А мы с тобой разве воры? Мы с тобой люди интеллектуального труда. Знаешь, говорят, как новый год встретишь, так и проведешь.
      - Весь год будем бегать.
      - Может всю жизнь.
      - Хватит тебе, Илья, шутить.
      Они выключают фары, и двигаются к деревне, огоньки которой проглядывают сквозь пелену метели.
      Идут, увязая в сугробах. Плохонькие бушлаты от мороза не спасают: холод пробирает до костей.
     - Замерзнем, Илья.
     - Иди, Федор, Бог видит - не обидит. Спасибо Батеневу за теплые фуфайки да валенки. Уже б околели.

    На краю деревни - большой амбар.
    Дверь легко открывается.
    Беглецы заходят и располагаются на сене.
    Достают из кармана сухари и грызут.
    По всей деревне, чуя чужих, брешут собаки. Постепенно дружный собачий хор смолкает.
    Илья обследует амбар, нащупывает висящую, нанизанную на веревку, рыбу.
    Они едят замерзшую рыбу. Отрезают с трудом небольшие кусочки строганины припасенным самодельным ножиком.
    Не выходя, нагребают снега у порога амбара, которым заедают нехитрую свою еду.
     - А, может, мы зря бежим.
     - После драки кулаками не машут.
     - Поймают нас.
     - Может, прорвемся до железной дороги. На место приедем, паспорта сделаем, у меня связи есть. Батенев деньги дал, на первое время хватит. Силенок мы с тобой не рассчитали. Надо было позже бежать.
     - Позже нельзя было. А от смерти не уйдешь. Однова где погибать, здесь или в бараке. Все равно Гнусавый обещал убить.
      - А он свое слово держит. Жорка из-за него погиб.
      - И все это из-за пайки хлеба. Не вовремя я ему на пути попался.
    Зарываются поглубже в сено.
    Еда и усталость берут свое: беглецы крепко засыпают.

    Скрип двери. Беглецы открывают глаза, их почти не видно в сене.
    Маленькая на кривых ногах крепкая бабенка с широким лицом в пуховом платке и замызганном полушубке стоит в  проеме двери.
    Она наставляет на беглецов ружье:
    - Пошли во-о-н отсюда! А  иначе - убью.
    - Да постой, постой не кричи. Шоферы мы, у нас мотор заглох, вот тут и заночевали.
    - Шоферы в бушлатах не ездят, у них полушубки. А вы зэки, вас и по мордам видать.
    - Ладно, ладно, сдаемся. Опусти ружье.
    - Так я вам и поверила. Мне лишних хлопот не надо. А то с вами баланду хлебать пошлют.
    - Слушай, бензинчика, не подскажешь, как раздобыть. Мы, правда, вольные.
    - Нет у нас бензина, ступайте своей дорогой.
    - А, может, знаешь, где есть?
    - Я же говорю, в нашей деревне нету. Поживей, идите отсюда, пока вашему начальству не доложили.    
    -  Да, мы что, мы не тронем тебя.
     Они вышли из амбара и побрели по дороге вдоль домов.
     Баба окликает беглецов:
    -  Да вам не туда, вам в ту сторону надо, - и она указала ружьем на лес.
    -  Ишь, сердобольная какая. Выгнала, а жалеет.
    - Нам ее жалостью ни накормиться, ни согреться. Ты рыбы не прихватил?         
    - Не успел. Попробуем постучаться. Может, откликнется кто.
    -  Кто нам поможет? Боятся все. Как кроты, по норам спрятались. Надо в лес скорее уходить. Проспали мы с тобой темноту, штурмом надо было брать этих жителей, на испуг.   
    - Голыми руками? Да они все тут вооружены, хозяева.    
    - Так что делать будем? 
    - Давай попробуем, постучимся.
     Они стучатся в один дом, второй, третий…
     Но в домах тихо, и даже из-за занавески ни разу никто не посмотрел.
    Только вьются над домами печные дымки, уплывая высоко в небо, указывая, что в домах кто-то есть, да лают цепные собаки.
     - Нелюди одни здесь живут.
     - Нет, обычные советские люди. Так-то вот, Федор. Боятся все.
     - Давай последний раз, Илья, попробуем до людских сердец достучаться.               
     -  Давай, может, повезет.    
 
     Внутри избы тихо и празднично.
     Под иконами в углу елка. Горит лампада.
     Двое детишек играют с мячиком, сидя на домотканой полосатой дорожке: пасуют мяч друг другу.
     Молодая женщина в светлом платке возится на кухне. Хозяин дома наблюдает за ребятишками.
     Раздается стук в окно:         
     - Откройте, есть тут кто живой? – отчаянно кричит Федор.
     Стук становится настойчивей:
     - Вы же дома, Христа ради откройте.
     В доме затихли дети, мужчина  глядит на беглецов из-за занавески.
    Хрипло лает из будки простуженный хозяйский пес.   
     - Петя, давай откроем, спросим, что им надо.
     - И не вздумай, детей пожалей. Мужики же в бушлатах…
     - Ну и что?   
     - А вот то, что лагеря кругом. Где ты первого января видела, чтоб люди по чужим деревням шлялись? А ну-ка, пошли все в дальнюю комнату да молитесь: « Пронеси, спаси и помилуй, Господи!». Мигом!
     Женщина уводит детей в дальнюю комнату и там молится, истово крестясь на икону Христа Спасителя:
     - Спаси и помилуй людей этих, Господи,  и пронеси их мимо нас.

     Беглецы  бредут по дороге.
     На выходе из деревни беглецы замечают приближающихся к деревне всадников.
     Беглецы разворачиваются  и бегут по деревне к чернеющему невдалеке лесу.
     Всадники не торопятся.
     Собака бежит по следу.
     Собака добегает до беглецов и отчаянно, злобно лает.
      - Все, Илья, это конец…
      - Да, может, не застрелят. Поживем еще.
      - Нет, Илья,- замерзшими губами говорит Федор,- не убежать нам. – Сда-а-е-мся! – кричит Федор и поднимает руки.    
     Илья же бежит к лесу. Собака кидается за ним.
     Всадники, подъехав на расстояние шагов двадцати, вскидывают ружья.
     Коротко звучат два выстрела. Федор обмякает и падает на снег.
     Снег под ним окрасился кровью. Кровь расползается, застывает вокруг убитого человека.
     Собака  в несколько прыжков догоняет и валит второго беглеца.
     Пес стоит над человеком и угрожающе рычит, не давая тому пошевелиться.
     Всадники  подскакали к Илье.
     - Шерхан, ко мне! – отзывает один из преследователей собаку.
     Пристреливают беглого зэка тут же на месте.
     Деревенские собаки заливаются оглушительным лаем и брешут, не переставая, будто сипло матерятся на разные голоса.   
 
     Всадники подъезжают к трупам, слезают с лошадей, подходят к телам и делают выстрел в голову.
    - Как положено по инструкции, контрольный выстрел,- говорит один из преследователей.
    -  Все нормально,- отвечает второй.
      Потом обвязывают трупы веревкой, привязывают к лошадям и волокут трупы через всю деревню, к тому месту, где приметили грузовик.

     - Закидывай, - говорит один охранник другому.
     - Сейчас, только возьмусь поудобнее, - отвечает другой.
     Тела они закидывают в кузов и, легкой рысью направляя лошадей, едут в лагерь.
     - Слышь, Павлик, премия нам в этом месяце за поимку обеспечена.
     - Еще бы! Просто повезло. 
     - Сколько башлей можно заработать, если б зэки все время бежали!
     - И не говори, целое состояние…
     - А раньше с этим проще было. Убил зэка, отписался и жди следующей охоты…
     Охранники расхохотались и пришпорили лошадей, за которыми бежала собака.   

    Охранники приезжают в лагерь.
     Над воротами - припорошенное снегом розовое линялое полотнище с надписью «Добро пожаловать!».
     Лошадей ведут в конюшню.
    «Герои дня» докладывают в кабинете начальника лагеря Самощенко:
     - Разрешите доложить. Беглецы пойманы. Застрелены согласно инструкции при поимке за попытку к бегству. Сержант Маков. В операции участвовал Мищенко.
     -  Вольно. Можете идти и напишите докладную согласно инструкции, без подробностей.
     -  Слушаюсь, - сержант взял под козырек и, неуклюже развернувшись, выходит из кабинета, но Самощенко останавливает его вопросом:
     - Где трехтонка, кстати?
     - Недалеко, у деревни Светлая беглецы ее оставили. Завтра заберем, машина промерзла сильно. Никто ее не тронет.
     - Немедленно трехтонку пригнать. Безмозглые дураки, вашу мать. 
      Вскоре из ворот лагеря выезжает тягач.

     В  кабинете начальника звонит телефон.
      - Слушаю. Я сегодня никого не приму. И так пришел, потому что побег.  Батенева,  говоришь, ну, проси, проси. Пусть приходит.
     В кабинет робко постучали.
     - Входите, входите, - Валерий Анатольевич широко улыбнулся.
     В дверь входит миловидная женщина в шляпке,  повязанной поверх белым пуховым платком.
     - Присаживайтесь, Как вас по имени, отчеству?
     - Вера Андреевне Ба…
     - Можете не беспокоиться, - перебил ее начальник, прохаживаясь по комнате и оглядывая женщину с ног до головы, - фамилию вашу мне доложили.
     От пристального взгляда начальника лагеря женщине стало не по себе, и она на мгновение опускает глаза, чтобы не выдать своих чувств, потом очень серьезно вновь смотрит на Валерия Анатольевича.    
     - Так что вас привело ко мне? Чему обязан?
     - Видите ли, пропал мой муж, Сергей Иванович. Он вчера ушел на работу, а его до сих пор нет. Мы даже Новый год не смогли вместе встретить. Что случилось?
     - А вы, сударыня, как здесь оказались?
     - Приехала, он же на вольном поселении, а кроме него у меня больше никого нет.
     - Да, ваши сведения верны: на вольном, по моему приказу.
     - Ему остался год.
     - Гм-м, думаю, значительно больше.
     - Почему вы так думаете? Он писал, что все хорошо.
     Валерий Анатольевич делает удивленное лицо.
     - Он так писал? У меня другие сведения.
     - Как так... Боже, не томите, скажите лучше, в чем дело?
     - Ну, господь тут не поможет.
     Вера Андреевна заметно занервничала, лицо покрылось красными пятнами и на стуле стало сидеть как-то очень неудобно, она переменила позу.
     - Скажите прямо: где Сережа, что с ним?
     - Видите ли, Вера Андреевна, с вашим мужом все может быть в порядке, в ваших силах спасти его, от меня ничего не зависит, его судьба в ваших руках,- убеждает Валерий Анатольевич и внимательно следит, как действует это на симпатичную собеседницу.
     - Да-да, я понимаю, - она снимает с пальца золотое кольцо с зеленым камешком, кладет на стол и смотрит на Валерия Анатольевича:
     - Этого достаточно?
     Валерий Анатольевич стоит и смотрит на нее, ничего не отвечая.
     Тогда она достает сумочку, вынимает из нее косметичку и кладет на стол бусы с золотым замочком.
     - Настоящие?
     - Конечно, это от бабушки досталось.
     - А это? – Валерий Анатольевич указывает на ее уши.
     - Да-да, конечно, я как-то не подумала,- и она принимается снимать сережки.
     - Больше у меня ничего нет, но все-таки скажите, где Сережа, что стряслось? Он в чем-то провинился? Могу ли я его увидеть?    
     - Видите ли, Вера Андреевна, увидеться с ним вы, конечно, можете, но отпустить его я не могу. 
     - Да я все сделаю, лишь бы Сережа поскорее вернулся. Скажите, сколько еще надо, я достану… Мне пришлют.   
     - Кто же вам пришлет, если родных не осталось?
     - У меня есть подруга, я ей ключ от дома оставила. Там у меня еще кое-что есть.
     - Нет-нет, Вера Андреевна, это нам с вами ни к чему… Мы могли бы договориться… Ну, вы понимаете меня,- он жадно вдохнул запах ее духов и спросил вкрадчиво и игриво:
     - А  кстати, что у вас за духи?
     - «Белая сирень».      
     - Знакомый запах. А вы очень привлекательная женщина, вы это знаете?
     - Это не имеет отношение к делу.
     - Отчего же? Очень даже имеет. А, кстати, нижнее белье у вас хорошее?   
     - О чем вы, помилуй Бог! Как вы смеете…
     - Вот. А, говорите, что не понимаете… Все-то вы понимаете.  Ради Сережи и договоримся. А насчет бога, интересно, интересно. Так вы верующая? А я думал в нашей стране все атеисты. Кстати, где вы остановились?
     - В доме, напротив почты…- Вера еле выдавливает из себя слова.
     - Вот и славненько. За вами пришлют машину, когда вы потребуетесь. Будьте готовы. А сейчас наш разговор окончен. Дела, знаете ли…
     - Может, без этого обойдемся…
     - Так вы хотите добра мужу, Вера Андреевна? Решение оставляю за вами. Надеюсь, вы понимаете, что вы родственница врага народа?
     Валерий Анатольевич нажимает кнопку звонка.
     Вбегает охранник, который все это время дежурил за дверью.
     Вера Андреевна с опущенной головой, держа в охапке свои вещи, нервно пальцами приминая шляпку, выходит из кабинета начальника лагеря.
    - Да, - приостанавливает Валерий Анатольевич охранника, - скажите, чтобы доставили ее домой, можно на моей машине.

     Валерий Анатольевич садится за стол, включает настольную лампу и на свету разглядывает украшения, оставленные Верой.
     Потом с явным удовольствием заворачивает добычу в бумагу и кладет в карман. За окном раздаются женские крики.
     Начальник подходит к окну.

     За колючей проволокой шатаются без дела не работающие в честь праздника зэки.
     Толпа хохочущих зэков, неподалеку от пищеблока, окружает двух ругающихся женщин.
     - Я знаю, Шрамиха, это ты спрятала мою телогрейку. Ты все у меня украла. Все одна норовишь, ненасытная утроба!
     - Что зенки на меня вылупила. Тебе что, завидно? -  Ленка-Шрам сузила глаза, и ее прямо трясет от бешенства.
     - Договаривались же вместе пойти…
     - Нужна ты мне, как собаке пятая нога.
     - Это ты, сучонка, щас у меня пятый угол искать будешь, - соперница выпячивает грудь и поправляет ремень на телогрейке.
     - Чего ты говоришь…
     - А то и говорю, что за бараком валяться будешь.
     - Ах ты, гадина, ты мне угрожаешь? Мне?! - Ленка сжимает кулаки и делает несколько шагов вперед.
     - Я хоть у своих не ворую. А ты всех вокруг обворовала!

      Зэки подтягиваются поближе, ожидая поединка. На крики сбегаются все новые.
     - Сейчас, сейчас подерутся, смотри, как разогрелись.
     - Люблю бабьи драки. Сколько ни видел, дерутся насмерть.
     - Ну, кошелки, чего остановились, мать вашу, мы уже ставки делаем. Давайте, бабы, разберитесь! – орет один из зэков.

     Бабья перебранка продолжается:
     - А кто у меня лейтенанта украл? Ты думаешь - я тебе прощу?!
     - Кого я у тебя украла? – визгливым басом орет Ленка-Шрам. – Какого такого лейтенанта?
     - Моего лейтенанта!
     - Ты его купила? Нужна ты ему, корова...
     - Ну, вошь портошная, щас ты у меня за все заплатишь, - шипит соперница  и бросается на Ленку- Шрам.
     - Боялась я тебя! – только и успевает сказать та.
    И тут же оказывается на земле.
    Соперница наносит удары молча, сосредоточенно, в ярости бьет по лицу и телу.
    Ленка же улучает момент и вцепляется сопернице в головной платок, норовя стащить его с головы и добраться до волос.
     Соперница пригвождает ее к снегу.
    Ленке-Шрам удается извернуться и вытащить нож, который она и всаживает прямо в грудь  дерущейся с ней женщины.
     Та охает и оседает на снег, потом падает, силясь что-либо прокричать, но получается только хриплый сипящий звук.
    Ленка-Шрам отряхивается от снега и победоносно глядит на собравшихся зэков.
     Приближаются охранники.
     Толпа зэков спешно разбегается.
 
     Ленка-Шрам вбегает на кухню, и там первым делом моет нож и прячет его под половицей, моет лицо и прикладывает тряпку со льдом к заплывавшим глазам и разбитому в кровь носу.
 
    - Здорово ее отделали, - говорит подошедший к раненой Ленкой-Шрам женщине охранник.          
    - Врача бы надо, - отвечает другой, - а то кровью истечет.
    - Начальнику надо доложить. 
    - И то верно, - подтверждает охранник. - Какая разница? Бабой больше, бабой меньше - спишут.

     Все это время начальник лагеря стоит у окна, наблюдая драку, потирает руки, и жестокая хищная улыбка не сходит с его лица. Он  явно возбужден и доволен увиденным.
     В дверь кабинета без стука входит Лапыгин с папками.
    - Я, Валерий Анатольевич, на подпись бумаги принес.
    - Положи на стол. Иди-ка сюда, Олег, взгляни.
    Лапыгин кладет бумаги на стол и подходит туда, где стоит начальник.
    Валерий Анатольевич посторонился, дав место своему заместителю.
    - Там какое-то сборище, разгонять их надо.
    - Ты посмотри, редкостное зрелище.
    Лапыгин вглядывается:
    - Подумаешь, бабы передрались, эка невидаль.
    - Да ты внимательно погляди.   
   Начальник отходит от окна, открывает шкаф, вынимает бутылку водки и, улыбнувшись чему-то своему, залпом осушает полстакана. Выдохнув и покачав головой,  произносит вслух с явным удовольствием:
    - Во, дают бабы, как передрались. Не иначе, как из-за мужиков. Что же тут еще не поделить, если делить в зоне больше нечего. Надо будет победительницу вызвать, определенно весь барак будет держать в страхе. Эта все выдаст.
    - Я тоже так думаю, - соглашается Лапыгин, - займусь ею на досуге.

    Газик ждет у крыльца.
    Шофер опытно и почти насильно впихивает девушку на заднее сиденье.
    Вера Андреевна садится, вжавшись в угол.
    Шофер уверенно ведет машину, газик подпрыгивает на снежных ухабах.
    Изредка шофер поглядывает в зеркало, висящее вверху, и тогда глаза их встречаются.
     - Зачем вы в нашу глушь забрались? - вдруг, нарушив молчание, спрашивает шофер. – Я-то здесь по долгу службы – направили, а вы-то зачем?
     Вера Андреевна молчит.
     Перед глазами ее все стоят эти ужасные серо-зеленые коридоры, кабинет начальника и бюст вождя, усмехающийся и одновременно суровый.
     Ветка ели задевает газик поверху. Вера Андреевна вздрагивает.
     - Не бойтесь! Раз уж вы сюда по своей воле приехали, то привыкайте. Здесь разного насмотритесь… 
     Глаза их опять встречаются в зеркальце машины, и Вера Андреевна видит понимающий взгляд шофера.
    - Я, собственно, сюда к мужу моему приехала. Он скоро должен освободиться. Хотела с ним Новый год встретить…- говорит  Вера Андреевна.
     - И что же случилось?
     - Он пропал, понимаете – пропал, ему могут срок набавить и куда-то отправить. - Вера Андреевна всхлипывает и начинает вытирать покатившиеся градом слезы.
     Вера Андреевна плачет и бессвязно, почти уже в истерике произносит:
     - Родители в лагерях пропали, их ни за что посадили в тридцатые. Мы с Сергеем  как дети врагов народа в детдоме воспитывались, сразу после детдома поженились, муж курсы кончил и  в газете работал. Сергей фельетон написал.
      - Видать не на ту тему.
      Шофер останавливает машину и оказывается около Веры на заднем сидении. Он гладит ее по голове:
     - Бедная, бедная вы моя девочка, - шепчет он, а грубые жадные руки уже шарят по ее телу.
     -  Что вы?! Не надо! Пустите!
     - Попалась, попалась, - шепотом бормочет шофер.
     - Я жаловаться буду!
     - Видали мы таких!
     Она дает сильную пощечину шоферу. Ей удается открыть дверь.
     Вера Андреевна резко открывает дверцу машины и бежит прочь.
     Шофер догоняет ее и ведет к машине. Виновато говорит:
     - Бес попутал, простите меня. Давно с женщиной не был…
     - Я пешком пойду! – Вера Андреевна опять открывает дверь машины, но шофер говорит:
     -  Не бойтесь. Одной может быть еще хуже.
     Остаток дороги они молчат.
     Газик быстро довозит ее до дома.
     Шофер выходит первым и распахивает перед нею дверь машины, как перед важной персоной, протягивает руку, чтобы помочь спрыгнуть со ступеньки газика.               
     Вера Андреевна руки не принимает.
     Ухает прямо в сугроб и скорым шагом идет к крылечку…
      - Может, еще увидимся?  - кричит шофер.
     Вера Андреевна ничего не отвечает, только сердито топает валенками, стряхивает снег на крыльце.

    Немного замешкавшись, открывает замок, быстро вбегает в дом, защелкнув за собою засов.    
     Газик уезжает не сразу. Шофер смотрит на окна. Затем машина резко разворачивается и мчится в сторону лагеря.
     Вера Андреевна, услышав, что газик уехал, разматывает платок, раздевается и бросается на узкую железную кровать:
     - Господи, спасибо, что помог мне! – произносит она вслух и крестится. Слезы застилают глаза.
   
    К воротам подъезжает тягач. Он волочит за собой грузовик с трупами беглецов.   
    Охранники бросают тела на высокий сугроб  снега у расчищенной дорожки.
    Один из них говорит, отряхиваясь от снега:
    - Чтобы другим не повадно было. Утром, зэки пойдут на работу, увидят сюрприз.
   Заснеженные нереальные какие-то лица бывших беглецов  устремлены на ворота с надписью «Добро пожаловать!». Открытые остекленевшие глаза, подернутые инеем, смотрят на знакомую картину.
       Люди, спрыгнувшие с тягача, разговаривают:
     - Так продрогли из-за этих дохляков.
     - Могли бы с доставкой и до завтра подождать.
     - Начальник технику потребовал назад вернуть.
     - Он и праздник прервал. Боится, что узнают про испорченную технику и разгон дадут.
     - Выпить бы и согреться. Домой бы скорей!
     - Сначала начальству доложимся, а уж потом шороху дадим!
     - Ладно, иди докладывай. А я пока к ребятам в караулку зайду. У меня к ним разговор есть.
     - Пойдем вместе.
     - Делай, как я говорю, сержант Маков, а то узнаешь у меня кузькину мать да заодно, где раки зимуют.
     Охранники расходятся.

     Тягач въезжает в открытые ворота и тащит грузовик к гаражу.
     Караульный запахивает ворота, потом выходит посмотреть на мертвых беглецов, мгновение стоит перед ними и возвращается в теплую сторожку.
     - Эти двое отмаялись, - говорит он второму караульному, - сходи взгляни.
     - Не люблю жмуриков, - отвечает второй. – Скоро им замена придет: новую партию в этом месяце пригнать обещали.
     - Как знаешь. А насчет новой партии я не знал. А у тебя, откуда такие сведения?
    Второй караульный усмехается:
     - Из конфедициальных источников. Уйдут все, мы с тобой отпразднуем, я тут водки припас.
     Перед сторожкой снова гудит машина. Караульный глядит в окошко:      
     - Теперь ты иди, открой ворота. Начальство уезжает.
     - Не привыкать, открою. А чего его сегодня черт принес? Праздновал бы сидел.
     -  Говорят, скоро комиссия будет. А тут такие дела…
     - Пойду,  отпущу начальство на отдых, - натягивая бушлат на ходу, отвечает второй караульный.

     Грузовик  за это время поставили в гараж над ямой, и при свете тусклых ламп над ним сразу стали трудиться механики, паяльной лампой разогревающие трубу, в которой замерзла вода.
     В гараж заглядывает давешний караульный из сторожки у ворот:   
     - Кто тут у вас старший?      
     Зэки кивают на пожилого тощего человека в глубине гаража.
    Караульный подходит к нему:    
     - Вы старшой?
     - Ну, допустим, я. А что?      
     - Начальство вам передать велело, чтоб к утру с техникой управились.
     - Ясно. Только не передавало ли где детали взять, черт бы его побрал?   
     - Такого не говорили. Я пошел.
     - Лучше бы и не приходил, - со злостью и досадой говорит старший. – Вечно нам ставят задачу не по силам. А не сделаешь – сами знаем, что будет. Кстати, что с беглецами? Илья отлично в машинах разбирался. Первоклассный был технарь и покумекает – любую деталь выточит.
     - Известное дело – что… -  караульный заводит глаза к потолку. – Там они уже.    
     Караульный направляется к выходу.
     Старший по гаражу садится на  пень, служащий табуретом, и сжимает голову руками.

     Карцер представляет из себя, узкий четырехугольник, сколоченный из грубых досок, где нельзя выпрямиться во весь рост и даже нормально сесть. Нет и лампочки на низком потолке. Только узкое решетчатое оконце в коридор разгоняет мрак. В коридоре горит тусклый свет.
     Батенев очнулся. Ощупывает себя. Морщится от боли. Ноет лоб и правая скула. Один глаз ничего не видит, разлепить его невозможно. Все в кровоподтеках. Батенев пытается приподняться, но резкая боль заставляет его прекратить попытки.
     Он стучится в дверь, но и это дается ему с большим трудом. Он хочет крикнуть, но только сипящий звук вырывается из горла. Он продолжает стучать, несмотря на боль, размеренно и долго. 

    Где-то в конце коридора зажигается свет, и появляется охранник. 
     - Что стучишь, Батенев? Что тебе надо?
     - Подойди, Потапов. Нужда есть.
     Неторопливой походкой Потапов направляется к карцеру, так же неторопливо открывает  дверь.
     Избитый Батенев, хватаясь за стены, силится приподняться. Наконец это ему удается.
     - Мне бы в туалет, Потапов.
     - Не положено, но иди, я тебя покараулю. В таком виде не сбежишь.
     - Спасибо, ты - человек.
     - Ладно, давай по-быстрому, а то, неровен час, и мне с тобой рядом сидеть, если заметит кто.

    Батенев, хватаясь за стену, добирается до туалета.
    В грязном с цементными полами туалете стоит бачок с водой на табуретке, а умывальник с кусочком разбитого зеркала висит рядом.
     Батенев становится лицом к очку.   
    - Почки отбили, сволочи, моча с кровью, - произносит он вслух.
    Пытается застегнуть штаны, но сделать это трудно: пояс великоват, а ремень отобрали.
    Он глядит на себя в осколок зеркала и не узнает: распухшее лицо превратилось в кровоподтек.
     Умывается, в тазу под умывальником вода становиться розовой.
     - Скоро ты там? – кричит Потапов.
     - Сейчас, - отвечает Батенев, мочит платок, оказавшийся в кармане, и выходит.
     Тем же путем они возвращаются в карцер. 

     - Принеси кипяточку, Потапов, очень прошу тебя. Внутри все оледенело.
     Привычный ко всему Потапов глядит на Батенева  ошалело:
     - Ладно. Отделали тебя так, что мало не покажется. А за что?
     - Не из той я породы, не из стукачей.
     - Понятно. Значит, ни за понюшку табаку отделали.
     - Ты дверь в карцере не закрывай. Сам видишь – не убегу.
     - Хорошо, я сейчас быстро. Только бы никто не увидел.
     - Сколько времени?
     - Уже почти полночь.
     - У тебя же двери закрыты. Чего ты боишься?
     - А и, правда, закрыты. Я что-то не сообразил.
     - Я тоже в этом здании дежурил. Открой дверь – и мне посветлее, и телефон слыхать.
     Потапов идет за кипятком, Батенев здесь же у карцера приваливается к стене и ждет.
     Возвращается Потапов быстро, приносит хлеба с салом, пару кусков сахара и чаю.
     - Ешь, - говорит он Батеневу, - а то когда еще придется…
     - Ты это о чем?
     - Собираются тебя на дальний участок направить, а там, сам знаешь, даже бараки еще не построены. Участок обнесли проволокой, котелки в зубы и выживай, как можешь, на сухом пайке. Такие дела. И что ты с этими связался?
     - Не связывался я…  А что с ними?
     - Уже поймали и у ворот выгрузили всем на устрашение.
     - Значит, застрелили.
     - Конечно, согласно приказу.
     Батенев пьет чай. Обжигается. Медленно  жует хлеб. 
     - Знаешь, у меня там уголовники есть, они к начальству близки, а мне  кое-чем обязаны. Я попрошу их выяснить и о тебе и начальству доложить, - говорит Потапов.
     - Да ни в чем я не замешан. Что докладывать без толку? Спасибо, зачем беспокоиться? – выдавливает из себя Батенев.
     - Давай кружку, я пойду в дежурку.
     - Дверь в коридоре не закрывай.
     - Хорошо,- Потапов неожиданно останавливается.
     - А, правда, ты писать разные истории умеешь?  Мне рассказывали, у тебя это здорово получается.
     - Ну, умею немного, - Батенев насторожился.
     - А роман можешь написать?
     - Могу, было бы время да немного еды.
     - А для меня сможешь? Я тебе все условия предоставлю.
     - Зачем тебе это?
     - Знаешь,- отвечает Потапов,- я для тебя все сделаю. Ты только напиши роман.
      - Какой?
      - Красивый, с приключениями, ну, чтобы всем понравился… Не про эту жизнь.
      - Я что-то  не понимаю…
    Потапов прервал Батенева. Глаза его заблестели.
    - Знаешь, ты роман напишешь, а я его Сталину пошлю. Отсюда домой уеду. Свободу получу! И тебе помогу. Мне бы только вырваться из лагеря. Надоело все это. Я ж такой же, как ты, из зэков. Сталин, он все поймет. Я ему письма писал. Видно, не доходят, или он занятый очень. А роман он обязательно прочитает.
    - А потом что?
    - Стану знаменитым. Шикарная жизнь, Черное море, женщины... Дом себе в Ялте отгрохаю.
    - А деньги-то откуда возьмешь? Их на такую жизнь много надо.
    - Что, не понимаешь?  Я, если надо, так банк грабану, что комар носу не подточит.
    - У-у-у, - только и произносит Батенев. Ему хочется засмеяться, но смеяться больно:    - Хороший план…
    - А ты думал. У меня котел варит лучше всех! Ты только никому не рассказывай. Я к тебе давно присматриваюсь. Мужик ты нормальный. Я б тебя на дело взял…
    - Спасибо, тебе, Потапов, за добрые слова.
    - Ну, как тебе мой план?
    - Грандиозно!
    - Ну, ты все тут обдумай, а я пойду. Телефон трезвонит.   

     Утром, когда еще темень, и вовсю горят прожектора, заработал лагерный репродуктор.
     Потапов заходит в столовую.
     Зэки пьют едва похожий на чай кипяток, заедая его сухим хлебом. Некоторые растворяют хлеб в чае и пьют эту густую клейкую теплую массу, наслаждаясь каждым глотком и в то же время спеша съесть драгоценную бурду.
     Потапов подходит к одному из столов:
     - Бурыгин пусть зайдет.
     - Будет сделано, начальник.

     В дежурку прибегает запыхавшийся зэк. Черные неспокойные глаза обшаривают каждый сантиметр дежурки;
     - Че надо? Говори скорей.
     - Вы мне обязаны посылками. Так вот пусть ваши уголовные скажут, что Батенев беглецам не помогал. Он чист.
     -  Все сделаем, век воли не видать. В лучшем виде.
     - Распространите слухи, пошлите человека к начальнику лагеря Самощенко. Пусть доложат ему. Понял, Батенев чист.
     - Не сомневайтесь, начальник. Как скажете.
     - Давай, активист, не подведи.
     - Гадом буду - не забуду! - отвечает зэк, - а махорочки не найдется?
     Потапов насыпает ему махорки, которую зэк бережно завертывает в обрывок газеты,
     Завывает в репродукторе сирена.
     Зэк-активист торопится на построение.
    
       На зданиях бараков плакаты: « СЛАВА ВЕЛИКОМУ СТАЛИНУ!»,
    «ТРУД – ДЕЛО ЧЕСТИ, ДЕЛО СЛАВЫ, ДЕЛО ДОБЛЕСТИ И ГЕРОЙСТВА!».
     Около бараков шеренги заключенных, выстроенных на утреннюю раздачу нарядов.
     Караульный выкрикивает фамилии пятерок и выдает бумагу с нарядом.
       - 1200, 968, 900, 2050, 790, на третий участок, на лесоповал.
Выкрикивает еще номера зэков, …  Следуйте в трехтонку, шпалы грузить. Остальные по трое разобрались и строем до третьего участка. Там определят: кого и куда.
      Охранники с маленькими немецкими овчарками конвоируют построившуюся колонну. Собаки лают.
    Заключенные, стараясь шагать в ногу, топают по скрипучему снегу. 
      - Запевай, зэки! – сипло кричит заключенный из первой тройки.
         
 
      - Враги  сожгли родную хату,
        Сгубили всю его семью.
        Куда ж теперь идти солдату,
        Кому нести печаль свою?

        Идет солдат в глубоком горе
        На перекресток двух дорог,
        Нашел солдат в широком поле
        Травой заросший бугорок.
Колонна выходила за ворота лагеря.
        Стоит солдат, и словно комья
        Застряли в горле у него…
        Встречай, Прасковья…
И еще громче заключенные запели:
    …героя мужа своего.
            Проходя мимо трупов припорошенных снегом, колонна замедлила шаг, и все поворачивают голову в сторону, где лежат труппы, и громко, отчаянно поют:
         Никто солдату не отвечает,
         Никто его не повстречал,
         И только теплый летний ветер
         Траву могильную качал.      
       - Прекра-а-тить демонстрацию! Ма-а-алчать, а то все тут поляжете!- кричат охранники.
       - Тоже мне додумались, фронтовую песню переиначивать.
       - Да ты, начальничек, не понимаешь. Эту песню Марк Бернес поет. А он наш.
       - Ха, да Бернес и не сидел никогда!
       - Да что ты про него знаешь? - говорит зэк, -  Наши про него столько историй рассказывают.
     Собаки рвутся с поводков и заходятся в сиплом, злобном лае.
     Песня обрывается, и дальше колонна шагает молча.

      Кабинет начальника лагеря.
     За печатной машинкой сидит молодой мужчина в форме младшего лейтенанта внутренних войск. Он заправляет лист бумаги.
     - Готово.
     Валерий Анатольевич диктует:
     - Печатай, приказ. К лицам, проявившим активность в ликвидации побега, совершенного осужденными из южного блока применить поощрительные меры.
 Премировать сержанта Макова и лейтенанта Мищенко денежной премией, в размере оклада.
   
     Потапов сменяется с дежурства.
     Сдает оружие, делает запись в «Книге дежурств».
     Сменяет его Лешка Лыков, приземистый веснушчатый охранник. Он принимает дежурство и охотно рассказывает Потапову:
     - Вот ты спросишь: как отдохнул? А никак. Целый день шею ломал, то у себя горбатился, то снег в материном дворе расчищал. Сугробищи-то, какие намело! Нарочно не придумаешь.
     Потапов слушает внимательно:
     - И мне  предстоит домой пробираться, тоже расчищать надо. Такие, Леш, дела.
     - Да, дела, как сажа бела…

    Звонит телефон.
     - Потапов слушает.
     - Это начальник лагеря Самощенко говорит. Что там у нас с Батеневым?
     - В карцере.
     - Выпустите его.
     - Есть, товарищ начальник.
     - И, пожалуй, отправьте его в лазарет.
     - Слушаюсь.
     Потапов обращается к сменщику:
      - Велели арестованного выпустить. Давай я сам.
     - А мне-то что? Давай, коли не шутишь.
     - Сейчас самое такое время, когда тебе, Лешка, не отойти.
     - Спасибо за помощь.
     - Ключи подай. Они на пятом номере висят.
     Охранник Лыков открывает небольшой грубо сколоченный шкафчик со стеклянной дверцей, висящий на стене, достает оттуда ключ и передает Потапову:
      - Возьми.
      - Пойду, обрадую.

      Батенев стоит, опираясь спиной о стену карцера. Слышно приближающиеся шаги.
     Скрипнул ключ в замке, отворилась дверь.
     - На выход, Батенев.
     - На допрос?
     -  Нет, велено в лазарет.
     - Чтобы опять бить, разве они отпустят?
     - А, ты на лучшее надейся. В лазарете подлечишься, отдохнешь. Вещи свои держи, одевайся.
     Батенев выходит из карцера.
     Яркая электрическая лампочка слепит глаза. Его шатает, он хватается за стену.
     - Да ты, и вправду, плох. Посиди, оденься, я тебя сам до лазарета провожу. Мне тебя теперь беречь надо. Я от тебя книгу жду.
     Батенев кивнул головой и послушно стал одеваться.
   
      Потапов разговаривает по телефону:
     - Лазарет? Мне доктора Соколова, это Потапов говорит. У меня здесь один без сознания, Батенев.
     - Ну и что?
     - Как что?! Носилки пришлите.
     - Ну, Потапов, вы даете! Всех увечных на носилках не переносишь. Знаете, сколько их у меня?
     - Он избитый, и звоню я по поручению начальника лагеря Самощенко.
     - Так бы сразу и говорил… Как, говорите,  фамилия больного?
     - Батенев, он на вольном поселении.

    Алла встречает наряд зэков на крыльце и распоряжается:
     - Вы покормите животных и спустите три вязанки сена с сеновала. Свиньям нужно отрубей напарить, курам и гусям комбикорма насыпать, все вычистить от навоза, но сначала нужно прочистить дорожки и вывезти снег подальше от калитки.
     Она показывает рукой на следующего зэка и переводит на него холодный отчужденный взгляд:
     - Вы протопите печку в кухне и  помоете посуду. Я покажу, где горчица и тазик. Потом наколете дров…
     Глаза у Аллы сужаются, она с привычной барской брезгливостью глядит на тощего высокого заключенного с умным, но затравленным взглядом, поводит плечиком и проговаривает важно:
     - А вас, профессор, как всегда ожидает ваша ученица.
     Обращаясь  ко всем, подытоживает:
     - Принимайтесь за работу. Потом я все лично проверю. Все должно быть выполнено на совесть. Кто профилонит – пеняйте на себя. Поняли?   
     Присланные заключенные разошлись по работам.

     Тот заключенный, которого жена начальника лагеря назвала профессором, поднимается на крыльцо и с привычной галантностью воспитанного человека заходит вперед, открывая перед женщиной дубовую дверь.
    Она равнодушно, словно не видя в этом худом долговязом зэке человека, проходит в дверь и повелительным голосом говорит: 
     - Разденетесь, как всегда, на кухне и приходите.
     - Хорошо, - тихим хорошо поставленным баритоном отвечает профессор.
     Вскоре он входит в комнату, где маленькая Светочка сидит у рояля и играет гаммы. Она играет старательно, но гаммы выходят фальшиво.
     - Светочка, здравствуй, - произносит профессор.
     - Здравствуйте, - перестав играть, отвечает девочка, не улыбнувшись.
     - Я тебе шишку принес кедровую, возьми, - говорит  профессор.
     - Мне ничего не надо. У  нас все есть, - заносчиво отвечает девочка.
     Жена начальника лагеря Алла тотчас появляется из смежной комнаты:
     - Я же объяснила вам правила: никогда не переходите границу в общении со Светочкой и мной. И знайте свое место: вот там  - на стуле у двери.
     - Занятия музыкой требуют непосредственного контакта с учеником. Видите ли, Алла Григорьевна, я бы мог показать Светлане, как надо правильно держать пальцы, поставить их на клавиатуре и…
     - Я всегда могу заменить вас, и помните об этом… А Светочка – девочка очень умненькая, и так поймет. Я надеюсь, разговор на эту тему закончен. Приступайте к уроку.
     Алла Григорьевна садится на стул в дальнем конце комнаты, и принимается вязать дочери кофточку. Она не скрывает, что наблюдает за учителем.
     -   Светочка, покажи, как звучит нота фа. А нота ля?
     Светлана показывает. У нее очень сосредоточенный и серьезный взгляд.
     - А теперь, помнишь, что мы на прошлом уроке учили? Сыграй-ка мне.
     Светлана начинает играть, но очень фальшивит.
     - Слышишь, до-ля-соль-ми-фа, а нужно до-си-ля-соль-фа-ми-ре-до. Я тебе объяснял, на какие клавиши нажимать. Давай сначала, ты ошиблась.
      Алла Григорьевна делает вид, что все происходящее ее не касается, только  спицы в руках движутся быстрее.   
     - Мне кажется, вы очень строги. Ведь она еще ребенок. Вы слишком требовательны к ней.
     - Но, позвольте вам возразить, Алла Григорьевна. Если я не могу ей показать, как играть, и не могу делать замечания, то, как мне ее учить? Я выучил много учеников, и многие из них стали профессиональными пианистами. Когда меня учили в детстве, то учитель бил по рукам за неправильно сыгранную гамму. Я занимался на инструменте каждый день по четыре часа. Я не понимаю, зачем вам мучить Светочку, если вы не собираетесь делать из нее музыканта. Тем более, что у нее абсолютно нет слуха.
     - Да вы извращенец! Хотите линейкой стегать ребенка? Не позволю! Но играть на пианино она должна. Так положено. А слуха нет у вас. У Светочки он абсолютный. Ступайте вон, я все расскажу Валерию Анатольевичу. Обойдемся без вас. Вы - ничтожество! 
     - Возражать вам я не стану, но вы не правы.
     - Да кто вы такой, и за что вас посадили? Вы, враг народа, смеете мне делать замечания? Ступайте-ка лучше поленья колоть. Ваш музыкальный опыт вам очень пригодится. И мне на глаза больше не попадайтесь.
      Светлана все это время сидит у пианино, болтает ногами, словно разговор взрослых ее не касается.
       Когда профессор выходит из двери, она повторяет:
     - И мне на глаза не попадайтесь!
     - Перестань дразниться, Светлана, и не смей так говорить! Найдем тебе другого учителя. Давай, играй гаммы.
     Девочка вновь фальшиво играет.
     - Молодец, умница! – хвалит Алла Григорьевна.
   
    Алла Григорьевна вызывает охрану по телефону:
   - Пришлите сопровождающих, и побыстрее. Этих мне больше не присылайте.

    Всех зэков под конвоем ведут из дома начальника лагеря.
     По дороге зэки разговаривают:   
    - Куска хлеба за работу не дала.
    - Жадная!
    - Недаром говорят: судить по внешности нельзя, только по поступкам…
    - Она с нами разговаривала, будто мы не только что не мужики, а и не люди совсем.
    - Как бы от любезности жены начальника лагеря на дальнем участке не оказаться.
    - Украшения у нее знатные…
    - Да все знают, откуда они берутся.
    Охранники приближаются, чтобы слышать разговоры, но конвоируемые, заметив это, разом смолкают.
    
     Несколько газиков въезжают в ворота лагеря.
     Из них выходит комиссия, состоящая из четырех энкавэдешников и одного приземистого толстенького человека в штатском.          
     Лагерная администрация выстроилась перед зданием. Все подобострастно улыбаются.
     Комиссия и администрация обмениваются рукопожатиями. 
     Стоя на крыльце, начальник лагеря обращается к энкавэдешнику в погонах генерала:    
     - Рад приветствовать вас, Виктор Дмитриевич, и всю честную компанию. Может, отобедаете для начала?
     - Нет-нет, сначала дело. Ну, Валерий Анатольевич, показывайте свое хозяйство.
     - Да что здесь смотреть?
     - Показывайте, показывайте. Не стесняйтесь. Все свои. Вот и прокурор с нами. Между прочим, и начальники производства.
     - Для быстроты мы проедемся по территории. И вам места хватит. Садитесь, Валерий Анатольевич и еще, пожалуй, Олег Борисович с нами. Остальные могут быть свободны.
     Газики, нигде особо не задерживаясь, проезжают по территории лагеря.

     На стройке  работает сразу несколько бригад.
     Бульдозерами расчищают снег.
     Вбивают в вечную мерзлоту столбы и сваи, потом на очищенную лопатами землю высыпают щебень, а поверх укладывают рельсы и шпалы.
     На готовом уже участке стоит паровоз, выкидывая густой черный дым по обеим сторонам.
     Перед паровозом – несколько платформ со щебнем, рельсами. Шпалы увязли в снегу по обеим сторонам расчищенного лагерниками  пространства.
     У костров, строго по очереди греются охранники, у других костров – замерзающая рабсила. 
     Газики до стройки не доезжают, останавливаются поодаль. Прибывшее начальство, подняв воротники, издали наблюдает за работой.
     - Ну, что же, Валерий Анатольевич, работа неплохо организована, и цифры впечатляют. Ведь у нас свое государство - ГУЛАГ. План выполняете, неплохо, очень неплохо. А простои бывают?
     - Почти нет. Только техники не хватает катастрофически, товарищ генерал.
     - Ну, этот вопрос обсудим. Я заметил, что бараков у вас на территории маловато.
     Валерий Анатольевич вопросительно смотрит на генерала. Генерал продолжает:
     - Ваша стройка признана стройкой века. Скоро придет новое пополнение и техника. Будем хлопотать о расширении. Есть план у руководства на самом верху, что дорога дойдет до самого Магадана.
     Вся свита внимательно прислушивается к словам генерала.
     - Так что, Валерий Анатольевич, придется вам в рекордно короткие сроки построить еще около десятка бараков.
     - Есть, товарищ генерал.
      В ряду копающих мерзлую землю несколько изможденных людей падают от усталости.
    Начальник лагеря осторожно разворачивает генерала в сторону от этого зрелища.
     - Пожалуй, можно ехать восвояси, - говорит он.
    Становится за спину генерала и грозит охранникам кулаком.
     - Может, охоту организуем?- предлагает он генералу.
     - С удовольствием, но отложим это на следующий раз. Дела требуют немедленного возвращения в Москву. Готовлю отчет для ЦК. Но грех отказываться.
     - Вот и славно. Тогда с места в карьер. В охотничий домик. Там и снаряжение припасено. И баньку организуем. Здесь недалеко.
     - Охота да банька – святое дело для настоящего мужчины,- генерал улыбается.
     Вся свита, выпуская клубы морозного дыхания, двинулась к газикам.
    
    
      Газик едет по дороге, обгоняя паровоз.
      Среди деревьев мелькнул лось.
      Генерал вынимает из кобуры пистолет.
      Из газика грянул выстрел. Валерий Анатольевич подбадривает генерала:
      - Ваш он, ваш! Никуда не уйдет! Стреляйте, товарищ генерал!
      - Какой красавец попался! Только бы не ушел! 
      Генерал стреляет из окна машины. Лось скрывается за деревьями. Раздается еще несколько выстрелов.
 
      Зэки на стройке прислушиваются к выстрелам.
      - Неужто, опять кто-то из наших на побег решился?
      - Видать, недолго бегал, отмучился.
      - Да, может, ему там лучше, чем здесь.

      - Гони машину, - приказывает генерал. - Тьфу-ты черт, и след простыл. И вы, Валерий, под руку мне кричите.
      Валерий Анатольевич оправдывается:
     - Да что вы, товарищ генерал! Вы бы никак не промазали. Это колдобины на дороге виноваты. Дорога неровная. Утром еще какую охоту организуем. Хотите, и этого лося на вас с собаками выгоним. Людей по лесу расставим. Ну, как в прошлый раз.
    - А что же у вас, Валерий Анатольевич, дорога неровная? Вы же за нее отвечаете!
    - Ну, причина тут объективная: техники не хватает, стройматериалов.
    - Вот вы к чему клоните, вопрос этот мы решим.
    - Зато мы план всегда выполняем.
    - Ну, за это мы вам премиальные и платим. Охота не удалась, так может, хоть банька хороша будет? Долго еще?
    - Почти приехали, я распорядился, там и обед нас ждет.
    - Замечательно,- генерал даже причмокнул губами,- а план нам с вами надо еще скорректировать, Валерий.
    - Конечно, товарищ генерал, - да весь план в наших соцобязательствах прописан.
    - Ну, вы все на бумаге мне напишите. Мне надо реальность, я за вас перед партией и правительством отдуваться буду.

      В бане, на верхней  полке расположился генерал. Чуть пониже потеет Валерий Анатольевич. Поодаль сидят на махровом полотенце Лапыгин и адъютант генерала.
      Раздаются покрякивания и шлепки веников по голому телу.
      - Ох-х, хорошо, - говорит генерал,- давненько такой бани не видал.
      - Может пару поддать? – спрашивает начальник лагеря.
      - Давай кваском, для духу! – поддерживает генерал.
      - Будет сделано.
     Ординарец генерала быстро наливает ковшик с квасом на каменку.
     Клубящимся туманом расползается пар над полками.
       Снова слышны удары веника, покрякивания и постанывания.
      - Вы, Валерий, правильно понимаете линию партии. Я давно наблюдаю за вашей карьерой. Думаю, что не ошибся. Буду представлять вас к награде. Вы умеете работать с людьми.
      - Спасибо, товарищ генерал, рад стараться! Может девочек организовать?
     -  Да нет, спасибо. По молодости грешил, а теперь только с законной супругой...
     - А я бы не отказался...- произнес Лапыгин.
     - Молчи, кто тебя спрашивает? Тоже мне любитель нашелся.
     - А я и так ни одну не пропускаю,- не унимается Лапыгин.
     - Заткнешься ты, наконец, гигант!
     - А у нас в Ворошиловграде бабы с такими формами. У-ты, ну-ты! Я одну модисточку знал. Вечером через окно к ней маханешь и...
     - Молчать! – не выдержал Валерий Анатольевич своего заместителя.
     - Ну, что ты, Валерий его прерываешь? По молодости и у меня приключения случались. Только вот этим я никогда не хвастал да и сейчас предпочитаю молчать. Все это не тема для  разговора.
      -  Может, в снежок окунуться пора?-  спрашивает генерала Валерий Анатольевич.
      - А почему бы и нет?
      Четверо голых мужиков выбегают во двор и растираются снегом.

      Стол в предбаннике уставлен бутылками и закусками. Начальство сидит за столом, в майках и кальсонах.
      - О человеке надо судить не по мундиру. Судят по идее, которую человек в себе несет. Нельзя терпеть ту моль, которая проедает мундиры. Мы строим социалистическое общество и помогаем его очистить от нежелательных элементов, - высокопарно произносит генерал.
      - Каждый человек должен приносить пользу обществу. Даже находясь здесь, в заключении, осужденные должны трудиться на совесть.
     - Давайте поднимем стаканы за то, как говорит товарищ Сталин, чтобы нам стало жить лучше и веселее.
     Все пьют.
     - Отменная водочка, - похвалил выпивку генерал и  наколол на вилку маленький огурчик.
     - Ясное дело – не сучок какой. Настоящая, пшеничная.
     - Да, кстати, привет Аллочке от  моей супруги.
     - Благодарю и непременно передам ваши слова. А, тоже, кстати, как ваш сын – определился?
     - Он избалован матерью. Я в частых командировках, и она в основном занималась его воспитанием. Разболтался. В институт экзамены провалил.  Надо было сызмальства в военное училище определить. Она жалела, говорила, что слабенький, – генерал сдвинул брови и вздохнул.      
     - На то они и дети, чтобы их баловать, - вставляет реплику Лапыгин. – За них стоит выпить.
     Лапыгин разливает коньяк по стаканам.
     - Пора, пора, - задумчиво произносит генерал.
     Пьют.
     - Прошу, - Валерий Анатольевич открывает портсигар, протягивает генералу.
     - Известная марка, - генерал берет папиросу «Герцеговина Флор». – Переночуем здесь, а с утра пораньше в дорогу. 
      Зажигалка у Валерия Анатольевича наготове.
      - Правильно, утро вечера мудренее.

      Генерал, начальник лагеря и их подчиненные стоят у железной дороги. Генерал подходит к своему вагону.
    - Бывай, Валерий,- говорит он. – Будешь в Москве, непременно заходи в гости. Буду рад. Да, вот еще. Мне тут анонимка на тебя поступила. Так я ей ходу не дам. А ты повнимательнее будь со своим окружением. Кто-то у тебя очень рвется в начальники.
     - Спасибо, товарищ генерал, приму к сведению.

   Проводив комиссию, Валерий Анатольевич возвращается в лагерь.
   За столом, в своем кабинете Валерий Анатольевич просматривает бумаги. Заглядывает в дверь повар, спрашивает:   
     -  Кушать подавать?
     - Отбой, - отвечает Валерий Анатольевич. – Ты, Паша, в судки лично мне положи. К этому бутылку коньяку и баночку икры. Отнеси все в машину и мне доложи.
     - Сделаем в лучшем виде, не сомневайтесь, Валерий Анатольевич, - говорит растерявшийся повар.
     - Кто написал анонимку? Кто это может быть? Лапыгин, но я в нем уверен. Начальник финотдела? Я не я буду, если не вычислю этого анонимщика. Живьем сгною. Этот подлец узнает у меня, где раки зимуют.
     Растерянный повар смотрит на начальника  и тихо произносит:
     - Это не я. Я ничего не писал.
     - Ты еще здесь? Ступай.
     Валерий Анатольевич просматривает бумаги, откладывает их. Потом глядит в зеркало, отливает на руку одеколон «Шипр» и протирает лицо и волосы.
     Раздается телефонный звонок:
     - Я снизу звоню, Валерий Анатольевич. Машина готова, и повар принес, что вы просили.
     - Сейчас буду, - он кладет трубку и быстро накидывает полушубок.
     Газик везет начальника лагеря к дому напротив почты, где  в доме мужа проживала временно Вера Андреевна Батенева.
               
     У дома газик останавливается. Из помещения почты за ним наблюдают две женщины: жена Лапыгина и служащая почты:
     - Не успела приехать эта москалька, как на машине начальника разъезжать стала. Давеча видела, как шофер ее подвозил. А теперь и сам начальник пожаловал.
     - Ну, может у него дела? Начальник все-таки.
     - Рассмешила ты меня, Марина. Слушать нечего. Известно, какие дела у мужиков с бабами бывают.
     - Я про него так не думаю. Его жена  только Валерочкой называет.
     - Гляди, как стучится. Ой, телефон звонит!
      Служащая почты бежит к телефону. Лапыгина, продолжая наблюдать, отступает от окна вглубь помещения.

     Валерий Анатольевич Самощенко стучит в дверь. Занавеска дрогнула, и дверь открылась:
     - Здравствуйте, Верочка, вы, как решили? Впустите меня или нет?
     - Проходите, пожалуйста.
     - Я сейчас. Кое-что в машине надо забрать и шофера отпущу.

     - Смотри, смотри, и коробку какую-то тащит, - комментирует служащая почты. – И машина отъезжает. Прямо тет-а-тет какое-то.
     Лапыгина дожидается, пока машина отъедет. Она сразу заспешила.
     - Всего вам хорошего. Домой надо идти. И так задержалась.

     Начальник лагеря быстро возвращается с картонной коробкой, вытаскивает судки, коньяк, банку икры из сумки и выгружает все на стол.
     -  Накрывайте на стол, будем праздновать!
     - Что я могу праздновать? С какой стати? Мужа толком не видела, и новый год без него прошел.
     - Вера Андреевна, о вашем муже мы поговорим. Я лично о нем  позабочусь. Обещаю.
     - Правда, и встречу с ним мне дадите? И на вольном поселении оставите?
     - Слово советского офицера. Вы мне не верите?
     - Отчего же? Попробую поверить.
     - Я очень голоден. Был трудный день: комиссия приезжала. Накрывайте на стол скорее.
     Вера Андреевна накрывает на стол, а Валерий Анатольевич наблюдает за ней, любуясь ловкими движениями рук, изящной фигурой женщины, которую подчеркивает серый свитер грубой ручной вязки.   
     На столе стоит бутылка коньяка и два граненых стакана к ней. Закуска разложена по тарелкам.
     - Я поухаживаю за вами. Не возражаете? - Валерий Анатольевич разливает коньяк по стаканам.
     - Да нет, - грустно отвечает Вера Андреевна.
     - Мне не нравится, что вы грустите. Мы же празднуем!
     - Что? Что мы празднуем?
     - Ах, да, я и забыл вам сказать. Мой тост – за повышение по службе. Мне сказали, что я получу очередное звание – за полковника!
     - Очень интересно, что за такое еще и звание дают.
     - Черт, если вы так будете дерзить, то я и уйти могу, и о вашем муже забыть!
     - Хорошо, хорошо, это я от непривычной ситуации,
     -  За мое повышение!
     Чокаются. Он привычно опрокидывает стакан, она же едва пригубливает коньяк.
     - Так дело не пойдет, Вера Андреевна, Верочка, вы за мое повышение должны до дна.
     - Я вообще крепкие напитки не пью.
     - А вы учитесь. Вот так: выдохните и р-раз, а потом закусите. И не заметите, как пройдет. И настроение поднимется.
     - Ладно, - говорит Вера Андреевна. – Только я даже нюхать это не могу – клопами пахнет.
     - Давайте, Верочка, - Валерий Анатольевич берет Верочку за руку, которой она держит стакан, быстро и опытно заливает спиртное ей в рот.
     Она закашлялась. Валерий Анатольевич переводит сузившиеся, какие-то неподвижные глаза на Верочкины губы, стучит ей по спине и пытается поцеловать. Она уворачивается. На лице страх и отвращение.
     - Я уже не мальчик, чтобы играть в такие игры, - свистящим шепотом говорит он.
     Вера Андреевна молчит, опустив глаза к полу.
     - Так вы готовы спасать мужа?
     - Конечно.
     Он поворачивает молодую женщину к себе и впивается в нее долгим поцелуем. Вера Андреевна прижимает кулачки к его груди, но больше не сопротивляется. Он вдруг отрывается от нее.  Опять наливает себе коньяку. Выпивает залпом, закусывает икрой. Потом выпивает еще немного, сидит. Внезапно Валерий Анатольевич сгибается от боли пополам, и вдруг густая черная жидкость выплескивается из него прямо на пол.   
     Вера Андреевна с ужасом и брезгливостью смотрит.
    Она приносит ведро. Все молча убирает.
     Готовит чай с мятой, достает привезенный с собой анальгин.
      - Вот, выпейте чаю с мятой и  примите анальгин, - говорит она, протягивая Валерию Анатольевичу стакан.
     - Не надо, сейчас пройдет…- отмахивается он.
     - Пожалуйста, - говорит она.
      Вера усаживает его на кровать, подоткнув подушку под спину.
     - Вам обязательно надо лечиться. По-видимому, у вас больной желудок. Я такое видела, сосед страдал. Но он одинокий и старый. А у вас есть жена. Она знает? Вы ей говорили? Вам диету соблюдать надо! Это серьезно…
     - Да, я ей говорил.
     - Вам надо на обследование, к хорошим врачам надо.
     - Да какие теперь врачи, Верочка, - Валерий Анатольевич даже улыбается, хоть и кривится от боли, - Вы же слышали о врачах- вредителях…
     - Ну, не все же врачи такие. А вы, что, лекарей боитесь?
     - Да нет, Вера, вот если бы они были как вы. Ой,- и он  опять хватается за живот.
     - Может врача позвать?
     - Еще и жену позовите.
     - Если надо, то и позову. Вы же страдаете.
     Боль не сразу, но проходит. Валерий Анатольевич  одевается и, стоя на пороге, говорит:
     - Уезжайте, Верочка. Лучше уезжайте отсюда. А за мужа своего не беспокойтесь, все с ним будет нормально. Завтра же уезжайте.
      - А как же свидание?
      - Я же говорю, уезжайте.
      - Возьмите мяту, я всегда ее с собой вожу.
      - Спасибо, - и он сует пакетик с травой в карман.   
      Вера Андреевна закрывает за ним дверь. Подходит к столу, наливает себе стакан водки. Выпивает залпом. Заедает кусочком рыбы. Потом оглядывает стол и все пиршество завертывает прямо в скатерть. Бежит на улицу и выбрасывает узел в помойку во дворе.                Выключает свет и глядит в окно: в высоком небе стоит молодой месяц, проглядывая сквозь легкую пушистую метель.
    
       Придя домой, Валерий Анатольевич садится на диване в комнате и прикрывает глаза.
       Входит Алла Григорьевна, кутаясь в пуховый платок, надетый поверх шелкового халата.
       - Что ты так поздно? Почему не ночевал?
       - С комиссией мотался.
       - Ну и что, комиссия?
       - Расширяться будем, повышение дадут.
       - Я не знала, что ты так умеешь лгать. У меня другие сведения.
       - О чем ты?
       - Сам знаешь о чем.  Ты с женщиной был, а не с комиссией.
       - Кто тебе такую ерунду сказал? Для меня, Аллочка, семья самое главное.
       - Ты, говорят, к этой приезжей ходил.
       - Заходил по делу. Вопрос о ее муже решать. Только и всего.
      - А про какое повышение ты сказал, Валерий?
      - От генерала и его жены тебе привет большой. Полковника мне дают.
       - И что, в Москву поедем?
       - Разве только в отпуск?!
      Жена огорченно вздыхает.
      Он протягивает ей пакет с мятой, подаренный Верой Андреевной:
       - Аллочка, завари-ка мне чаю с мятой. И дай таблетку анальгина. Что-то желудок разболелся.
       - Опя-ять?! Целый день тебя ждешь, а ты приходишь - и никакой. А ужинать будешь?
       - Да, нет, спасибо, я с комиссией ужинал. И постели мне здесь. Я завтра рано уйду, дел много.
       - Вот так всегда, тебе до меня никогда нет дела!
       - Что ты, Аллочка, не плачь. Я тебе подарок принес.
       - Какой, Валерочка?
       Валерий Анатольевич достает украшение из кармана.
      Алла принимается рассматривать бусы.
      - Какая прелесть. Очень пойдет к моему терракотовому костюму.
     Она садится на диван и прижимается к мужу.
      Лицо его страдальчески передергивается от боли. Он обнимает жену, а вторую руку кладет туда, где болит:
     - Аллочка, принеси же, наконец, чаю, - стараясь не выдать боли и раздражения, вновь просит Валерий Анатольевич.
     - Ой, я и забыла совсем, - она неохотно поднимается с дивана и идет в кухню.
     -  И анальгин захватить не забудь, - кричит он ей вслед.
     Она останавливается в двери и прижимает палец к губам:
     - Тише, Светочку разбудишь. Я ничего не забываю, и про анальгин помню. Может, что-нибудь еще? За полковника?
     Валерий Анатольевич отрицательно качает головой. 

      Батенев с трудом приподнимается с постели. Санитар моет полы.
     - Сестра у меня, Вера, нет ли от нее весточки.
      Санитар отвечает ему:
      - Обязательно напишет, умей ждать.
     - Беспокоюсь я за нее, приезжала она ко мне. Так толком и не поговорили.
     - Какая-то тут у проходной стояла, да начальник ее не принял, она и уехала. Ты волнуйся поменьше, выздоровеешь быстрее. Я тебе вот что дам, - он достал из-за за пазухи истрепанную, пожелтевшую книгу. – У нас тут священник лежал, от него евангелие осталось, почитай, может, ответы на какие вопросы найдешь.
      - Спасибо, почитаю, только я неверующий.
      - Ничего, почитай, вреда не будет.
     За окном была все та же привычная картина: построение, развод зэков на работу и снег в свете прожекторов.
     - Повезло тебе, что все внутренности не успели отбить да что организм сильный. Врач и так восемнадцать швов наложил.
     - Спасибо ему, - говорит Батенев,- Не дай бог, когда выздоровлю, отправят на дальний участок.
     - Не бойся, и там люди есть, Бог даст, жить будешь.

    В кабинет входит зэк в меховой шапке и новеньких валенках. Из кармана новенького тоже бушлата торчат варежки.
     - Мне некогда, - говорит Самощенко, - поэтому быстрее закругляйся.
     - Вы сами, Витек говорит, просили о Батеневе узнать. Так наши, ну, братва, прочухали, что к истории с побегом он имеет самое прямое отношение. У кого мог –денег назанимал, а его самого теперь Потапов прикрывает. 
     - Верно говоришь?
     - Если вру, пусть мне воли никогда не видать.
    - Ты-то ее наверняка увидишь, а Батенева с его дружком сошлю на дальний участок.  Спасибо за информацию. Можешь идти.
     - Гражданин начальник, а нельзя ли меня на кухню перевести?
     - Ладно, осужденный Бурыгин, при первой возможности распоряжусь. Там сейчас мест нет. Договорились?
     - Да если что узнать надо, вы тоже только скажите. Мы всюду шухеризацию произведем.
     - Ладно, иди. Я занят.
     Заключенный Бурыгин уходит.
   
     Валерий Анатольевич звонит в лазарет:
     - Как там Батенев? – интересуется он.
     - Жив будет, - отвечает врач. - Вот только лекарств и перевязочного материала маловато.
     - Скоро получите, а не могли бы вы зайти ко мне прямо сейчас?
     - Что-нибудь срочное?
     - Нет, просто надо проконсультироваться, что-то у меня желудок побаливает.
    
                Март 1953 г.
   Полтора десятка зэков стучат молотками почти у самой крыши недостроенного барака.
   Обмотанные канатами бревна вручную затаскивают наверх.
   Охранники стоят внизу и кричат:
     - Пошевеливайтесь, мать вашу, доходяги! Скоро на обед идти. Задаром кормить не будем!
     - Да нас и так не кормят, - отвечает спокойно один из зэков, из последних сил волочащий с товарищем бревно.
     - Заткнись! Карцера захотел, сучий сын? – звереет охранник.
     - Какой карцер? Ты забыл, что самое главное – к сроку сделать? – охлаждает его второй охранник.
     - Я бы их всех, врагов народа, уничтожил, - хмуро говорит первый охранник. 
     - А работать кто будет?
     - Ничего, новых пришлют.
     - Вот когда пришлют, тогда этим и займешься.
    Разговор прерывается шипением в репродукторе. На весь лагерь звучит   классическая музыка.
     - Никогда днем репродуктор не включали, - говорит один зэк другому.
     - Я тоже этого не припомню, - отвечает второй.
     К ним подходит третий. Делает вид, что нужны гвозди, а сам говорит:
     - Узнать бы надо, что за хипеж…
     - Бурыгина направим. 
     - Да он ничего не узнает.
     - Пахан прикажет, и землю носом до самой Москвы рыть будет, иначе ему не жить.
     - Понял.
     Заключенный берет из ящика гвозди и возвращается к себе на место.
     - Чего говоришь? – спрашивает его, заколачивая гвоздь, еще один зэк.
     - Говорят, Гуталинщик  болен, - отвечает пришедший зэк.
     - Вот это новость! Заливаешь.
     - А вдруг, правда? Что тогда будет!
     - Да, правда, болен. Держи, газету со сводкой болезни достал.
     - А, если помрет, что будет?
     - Нового испекут, ЦК - оно большое, а ты - вкалывай, работа она дураков любит.
     - А я на его имя письмо писал, вот он мне и не отвечает… А теперь на что надеяться?
     - Вы что там за разговоры ведете! Недоумки, на дальний участок желаете? Могу походатайствовать.
     - Спасибо, начальник. А что музыку такую серьезную развели? Нам бы лучше «Марш энтузиастов» или « Широка страна моя родная».
     - Ты мне сейчас договоришься…
     - Все-все,  молчу, начальник.
     - Больно ты разговорчив.
     - Слушаюсь, начальник. Давно по радио такой хорошей музыки не слышал. Классика. Люблю фортепьяно.
     Охранник делает непроницаемое лицо. Отворачивается в сторону.
     Заключенные вновь принимаются за работу.               
            
    Валерий Анатольевич настраивает свой радиоприемник. По всем волнам играет серьезная, классическая музыка.
     - Алла, сейчас бюллетень передавать будут.
     - Сейчас, а то кофе сбежит.
     Она входит в комнату и ставит перед мужем чашку.
     - А что ты сегодня так поздно на работу?
     - Там все налажено. Без меня вполне обойдутся. Скоро новую партию пришлют, и тогда ты меня дома не увидишь.
     - Опять? Сколько же можно?
     - Ты, Аллочка, не понимаешь, что на наших объектах вся страна держится. Стройку расширять будем. Это важное правительственное задание, и я его выполняю.
     - Тише, Валерий, сейчас будут передавать.
     Супруги замолкают.
     После тревожащих душу звуковых сигналов заговорил Левитан.
     Диктор сообщает о смерти вождя и генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина.
     Алла плачет, муж обнимает ее. Из его глаз выкатываются слезы.
     В дверях стоит их маленькая дочь и, не понимая, в чем дело, тоже принимается плакать.
    Алла вытирает слезы, утешает Светлану:
     - Не плачь Светочка, не плачь. Хоть ты не плачь.
    Гладит ее по голове и шепчет:
     - Что же теперь с нами будет? Что делать? Как быть?

                Конец марта 1953 года.   
      Из ворот лагеря выезжает колонна грузовиков.
      В кузове переговариваются заключенные.
      - Куда нас?
      - В другой лагерь, говорят, дорога эта нерентабельная. Сколько жизней забрала. Только трупы оттаскивали. Сваи в вечную мерзлоту били, а они опять навстречь солнцу тянулись, и все по-новой начиналось.
      - Вся эта дорога на человеческих костях построена.
      - Сейчас на другую стройку отвезут. Здесь хоть пообвыклись, а там один черт знает, как будет. Я уж третий срок сижу. С малолетства - враг народа. Каких только лагерей не нагляделся.
      - Амнистия идет. Может, и до нас докатится.
      - Как бы раньше не сдохнуть.
      - Нет уж, столько продержались, и теперь копыта откидывать - совсем не дела. Самое главное, что Гуталинщика теперь нет. Видишь, и лагерь расформировывают.
      - Ничего, новый найдут.
      - А я не знаю, как я без лагеря буду. Я к вам, ребята, привык. У меня ни родных, ни дома. Здесь, в зоне я знаю, как жить, а там мне все незнакомо.
      - Это не проблема, на каждого человека – своя статья найдется. 

    Начальник лагеря Валерий Анатольевич Самощенко наблюдает из окна.
     Грузовики, набитые заключенными, покидают лагерь.    
     Раздается телефонный звонок:
     - Добрый день, Валерий Анатольевич, это из управления ГУЛАГа вас беспокоят. 
     - Да, я вас узнал, генерал.
     - Как дела с расформированием лагеря обстоят?
     - Мы бы быстрее обернулись, но транспорта не хватает. Кстати, как быть с техникой?
     - Об этом не беспокойтесь. Техника останется на короткое время здесь, а потом мы  основательно займемся этим вопросом.  Есть же инженерная служба, в конце-концов.
     - Так и оставлять, без охраны?
     В трубке короткий смешок:
     - А вы считаете посреди тайги охрану выставлять надо?
     - Понял, товарищ генерал.
     - Кстати, я вам вот по какому поводу звоню.
     - Да, слушаю.
     - Через пару недель вас ждут в Москве.
     - Постараюсь закончить дела и прибыть.
     -  Без работы вы не останетесь.    
     -  Да, генерал…
     - 18 марта нас передали в ведение Министерства путей сообщения. Так что собирайтесь и семью вывозите. Ждем.
     В трубке слышатся частые гудки.
     Валерий Анатольевич подходит к окну: грузовики уехали.

     Москва. Казанский вокзал.
      Валерий Анатольевич с женой и дочерью идут по вокзалу. Носильщик впереди них толкает тележку с несколькими чемоданами. Светлана разглядывает прохожих.
     - Мам, как тут красиво. Мы вправду тут будем жить?
     - Конечно, солнышко, мы же москвичи.
     - Ой, мороженое, па-ап, купи!
    - На тебе рубль, покупай сама, приучайся.
    - А в кино пойдем, а в зоопарк…
    - Да всюду теперь сходим, Светочка.
    Света подходит к мороженщице.
     - Тебе какое?
     - С вафлями, в стаканчике.

     Семья выходит на площадь и садится в такси.
     Такси мчится по Москве, а потом через лес, мимо небольших частных домов.
       За высоким, покосившимся забором стоит неказистый домик, окрашенный едкой зеленой краской, с синими наличниками на окнах, с алеющими на окнах геранями. 
      Валерий Анатольевич открывает калитку.
      Лает собака и тут же смолкает, признав хозяина.
      Валерий Анатольевич таскает чемоданы во двор.

     С террасы навстречу гостям спешит толстая пожилая женщина в фартуке, на ходу вытирая об него руки:
     - Милые, родные мои, как я вам рада! Ой, бог-то вас вовремя послал! Хавронья-то у меня родила одиннадцать поросят, замучилась ее кормить.      
     Целует сына и внучку. Привлекает их к себе.
     Алла смотрит на нее:
     - Как вы так можете?! Мы только вошли, а вы про свиней. Дичь какая-то!
     - Ой, помолчи-ка, милая. Если бы не мой сын, быть бы тебе сейчас тоже в местах не столь отдаленных, куда твоих родителей, врагов народа, сослали.
     - Да вас саму уже надо раскулачивать и врагом народа делать, - раздраженно парирует Алла.
     - Ну, и характер у вас, мама, все забыть не можете? – Валерий отстраняется от  матери.
     - Пойдем, Светочка, пойдем… Я тебе сейчас козьего молочка налью.
     Мать Валерия Анатольевича ведет внучку в дом.

       Алла Григорьевна смотрит на мужа:
     - Валерий, неужели ты позволишь мне ухаживать за какими-то поросятами?
     - Ну, что ты, Аллочка, потерпи, пока все не устроится. Я сделаю все, чтобы эти ручки остались такими же нежными и бархатными.
     - Обещаешь?
     - Обещаю, дорогая. Обещаю, но придется потерпеть, пока своего дома не заведем. Пойми, я теперь буду рядовым чиновником.
     Он целует жену, не замечая, как с террасы неодобрительно качает головой его мать.

     Во дворе на железной печурке с кривыми ножками и двумя конфорками стоит большой бак.
    Алла Григорьевна помешивает варево. В котле комбикорм, хлеб, картофельные очистки.
    Она морщит нос, на ней синий рабочий халат из сатина, а ноги одеты в резиновые сапоги. Светлана крутится рядом.
    - Мам, пойдем, куда-нибудь сходим! Ты обещала, на каруселях покатаемся, мороженое поедим.
    - Ну, сегодня же, не воскресенье, Светочка. В воскресенье вместе с папой в город пойдем, погуляем.
    - Опять я буду одна у фонтана в «Метрополе» играть. Вы только в рестораны ходите. А я в зоопарк хочу!
    - Неужели, дома, Светочка, на весь зверинец не насмотрелась?
    - Я хочу слона, тигра, обезьяну поглядеть.
    - Фи, эти животные так воняют. Животные должны по лесам бегать, а не в клетках сидеть. Вон кот, Барсик, вылитый тигр: и полосатый, и метит, где ни попадя.
    - В зоопарке можно на пони покататься и в кафе детское сходить.
    - Светочка, это все ты не у меня проси, к папе обращайся. Сходи на улицу, погуляй, с ребятней местной познакомься. Может, у тебя друзья появятся. Мама сейчас занята.
    
    Светлана выходит на улицу. Соседские ребятишки играют в мяч.
    Светлана подходит к ним, дети обращают на нее внимание.
    - Ты откуда приехала?- спрашивает Свету мальчишка.
    - Издалека, отсюда не увидишь.
    - А тебя как зовут? Ты кто.
     - Светлана, - девочка делает реверанс, - и я, барыня!
     - Кто?- переспрашивает мальчишка.
     - Барыня!
     - А мы, по-твоему, кто?
     - А вы просто дети!
     - Это почему же ты барыня, а мы просто дети?
     - У меня слуги были и гувернеры. У меня свои лошадки были.
     - Ты, что же, принцесса?
     - Да! У меня все есть, и мне ничего не надо!
     - Да какая она принцесса! У нее бабка свиньями торгует. У нас хоть корова, не так воняет. А они всю деревню свинарником протушили,- вступает в разговор девчонка, лузгая семечки.
     - Да ты что, как ты смеешь! - Света сжимает кулаки и бросается на обидчицу.
     Но та толкает ее в грудь, и Света отлетает в лужу.
      Светлана поднимается из лужи, а дети прыгают вокруг нее и строят рожи:
     - Свинарка, свинарка! – кричат дети.
     Увидев, во что, превратилось ее платье, Светлана кривит губы и громко плачет.
     Дети показывают на нее пальцами и кричат еще сильнее:
     - Замарашка, замарашка, постирай свою рубашку!

     Светлана бежит домой.
     Увидев дочь в грязной одежде, плачущую, Алла Григорьевна стала умывать девочку прямо во дворе под колонкой.
      Из щелей забора глядят любопытные детские глаза. Алла Григорьевна и Света чувствуют эти взгляды.
     - Свинарки! Свинарки! - орет разхулиганившиеяся ребетня.
      Алла Григорьевна и Света бегут в дом.
      Мать Валерия Анатольевича схватила веник и ринулась к калитке, угрожая веником:
     - Пошли отсюда вон, паршивцы. Я вам, озорники покажу, где кузькина мать живет!
      - Бе-э-э-э,- кричит один из мальчишек.
      - Хрю-хрю-хрю, - орет другой.
     И ребятишки бросаются врассыпную.

      - Аспиды, - говорит мать Валерия Анатольевича, стоя на пороге комнаты, - чертово семя, что вытворяют! Уму непостижимо!
       Алла Григорьевна молча смотрит на свекровь.
       Светлана прижимается к матери.

      Вечером Валерий Анатольевич разговаривает с женой:
     - Аллочка, родная, все не так уж плохо. Меня переводят на новую работу. Машину дадут сразу, а в конце лета на новую квартиру переедем. Трехкомнатную, между прочим. В высотке, в центре. Так что вам немножко потерпеть осталось.
     - Уже сложно терпеть,- Алла смахивает слезу.
     - Ну, что ты, что ты… Я же говорил, что все хорошо будет.
     - Сегодня меня и твою дочь свинарками обозвали!
     - Кто?
     - Соседские дети.
     - Ну, что на всякую ерунду внимание обращать. Мало ли кто что говорит, тем более, ребятишки. Что они понимают в этой жизни? Ты богиня, Аллочка, ты - богиня!
     - Свинарка я, и дочь твоя - свинарка. И все это, благодаря твоей мамочке.
     - Не надо так, Алла.
     - Но это правда.
     - Моя мама - чудесный человек.
     - Да, конечно, - соглашается Алла.
     - А теперь пойдем ужинать, я так проголодался. И, кстати, есть у нас дома что-нибудь выпить: коньяк или водка? Как говорят, не подмажешь - не поедешь.
     - Конечно, - отвечает Алла,- ты же без этого не можешь…
     - Знаешь, Берию арестовали.
     - Ну и что?
     - Шпионом оказался. Враг народа.
     - Да у нашего государства все враги, - не выдерживает Алла.
     - А вдруг меня арестуют?
     - Не шути так.
     - А я боюсь, хотя я всего лишь выполнял задание партии.
     - Тебе ничего не будет, ты же был добрым и принципиальным.
     - Да, я коммунист, и никогда не изменял партии.

   Новая квартира.
   Повсюду стоят ящики и нераспакованные коробки.
   Алла Григорьевна обращается к Валерию Анатольевичу.
     - Дома столько дел, что я просто не успеваю! В конце-концов можно себе и домработницу позволить!
     - Хорошо, дорогая, как только представится случай, подвернется подходящий человек, то сразу незамедлительно и возьмем.
     - Постарайся уж, Валерочка, а то вся жизнь стороной пройдет, Москву узнать не успеем.
       За окном темно.
     - Все приличные люди уже обзавелись КВНами и смотрят передачи с Шаболовки. И нам бы, Валерочка, не помешало. Я бы хотела с линзой, изображение больше.
     - Хорошо, - отвечает Валерий Анатольевич, почти не притронувшись к ужину, – я постараюсь. Знаешь, поздновато, ужинать что-то не хочется. У тебя мята есть? Мятного чаю не мешало бы заварить.
     - Нет, ты же мне не напомнил о мяте, - отвечает Алла Григорьевна. – Я стараюсь, стараюсь, а тебе все не угодишь.
     - Идем спать, Аллочка, не огорчайся, все устроится.

     Супруги лежат на новой деревянной кровати.
     Занавески в спальне еще не повешены, и мягкий лунный свет заливает комнату.
     Спит бывший начальник лагеря беспокойно, ворочаясь с боку на бок. Даже стонет во сне.

     Снится ему сон: посреди его бывшего лагеря стоят заключенные, только нет на них привычных роб, а все они одеты нарядно  и празднично в обычную гражданскую одежду.
    И они смеются  над ним, Валерием Анатольевичем.
    Валерий Анатольевич в худых кирзовых ботинках и ужасно грязном бушлате, с номером на груди, а на голове его рыжим мехом сияет лисья шапка.
    Среди этих  нарядных заключенных  и бывшие его сотрудники: Лапыгин и Батенев.
    Идет начальник сквозь толпу, согнувшись от тяжести шкатулки с драгоценностями.
    В спину ему тычут холодные винтовочные штыки те двое беглецов, которых приказал он, согласно инструкции, расстрелять.
     Он идет по грязной, раскисшей от распутицы колее.
     А вся осуждающая его толпа по обе стороны этой грязной колеи стоит на дорожке асфальтовой да еще покрытой кроваво-красным ковром.
     Он пытается пробраться к трибуне, где стоит Батенев, только почему-то очень похожий на вождя – с усами и во френче.
     «Быстрей, мать твою!» - кричат ему его конвоиры.
     Вдруг шкатулка выскальзывает из его рук, падает и открывается.
     Валерию Анатольевичу жутко,  страх объял его.  Он  пытается бежать и не может – украшения из шкатулки вытягиваются, выпрыгивают и виснут на нем.
     И на все это смотрит Батенев с трибуны и манит его, Валерия Анатольевича, пальцем.
     Вдруг украшения отваливаются от него и тонут в жидкой грязи.
     Он поднимается и бежит к Батеневу.
     Но в него стреляют двое совершенно живых беглецов.
     Пули вонзились в начальника, а кругом толпа ревет:
     - Вот он - враг народа!

     Алла Григорьевна просыпается и видит: голова Валерия Анатольевича мечется по подушке, и сжатые в кулаки руки тоже двигаются и подняты на голову, словно он от кого-то защищается.
     - Валерий, Валерий, проснись! – тормошит она мужа за плечо.
     Валерий Анатольевич открывает глаза. Рядом розовое от сна, испуганное лицо жены:
     - Что с тобой?
     -  Ничего, просто кошмар приснился, - отвечает Валерий Анатольевич.
     - А-а, - сонно протянула Алла Григорьевна, - с кем не бывает?
     Алла скоро засыпает, но бывшему начальнику лагеря не спится.
     Сна, как не бывало. Валерий Анатольевич смотрит на луну.
     Оранжевая, с кроваво-красными пятнами, она заглядывает в окно. 
               
     Валерий Анатольевич идет в ванную и умывает лицо холодной водой.
     Опершись на раковину, глядится в зеркало.
     Но не себя, а заключенного видит он там, и заключенный тот из зеркала говорит ему:
     - Как поживаешь, начальничек!
     - Черт его знает что! – бормочет Валерий Анатольевич и встряхивает головой. 
     - Вот именно, вот именно! -  подтверждают из зеркала. – Он знает!

     Валерий Анатольевич бежит из ванной на кухню.
     Там трясущимися руками накапывает себе валерианки и залпом выпивает.
     Он  идет спать, ложится, укрывается одеялом.
     Но в окно спальни светит оранжево-кровавая луна.
     Тогда Валерий Анатольевич прячет голову под одеяло.   

                1 сентября 1953 года.
      Светлану, в новенькой форме с белым воротничком и белом фартуке, с огромным букетом гладиолусов, родители ведут в школу. Над школьным забором висит несколько полинялая надпись «Добро пожаловать», очень похожая на ту, что висела над лагерными воротами.
     Алла Григорьевна подводит дочь к колонне с табличкой 1 «А», где стоит колонна нарядных первоклашек.
      Молоденькая учительница в строгом белом костюме и белой кофточке стоит рядом и знакомится со своими будущими учениками и их родителями. Это сестра Батенева – Вера Андреевна.
     К Вере Андреевне подходит Алла Григорьевна, Вера не видит ее, она смотрит на бусы, серьги и кольцо Аллы Григорьевны.
     - Что вы так смотрите на меня? – спрашивает Алла Григорьевна.
     - Засмотрелась на ваши украшения, простите.
     - Это мне мама оставила. А маме ее мама. Это у нас родовое наследство. А я Светочке, дочке своей оставлю.
     - Вот как, значит. Извините, я вынуждена оставить вас. 
    
      Школьный двор пестрит цветами и белыми  бантами школьниц.
     Двор четко разделен на две части: с одной стороны - мальчики, с другой - девочки.
     Директор со школьного крыльца говорит речь:    
     - Дорогие ребята, уважаемые родители!  Партия и правительство заботятся о том, чтобы каждый человек в нашей огромной стране   получил образование. Даже в самых маленьких селах нашей социалистической родины дети сегодня идут в школу. Сегодня в нашу дружную школьную семью вливаются и первоклассники. Перед всеми вами стоит задача: учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин, как учит  родная коммунистическая партия. Каждое утро у нас в школе проводится общешкольная линейка. Прошу учеников являться на нее без опозданий. А теперь прошу учителей развести детей по классам.
 
     Валерий Анатольевич стоит в толпе родителей. Он внимательно прислушивается к разговору двух мальчишек лет двенадцати, который проходит на фоне речи директора.
     - Санек, айда после уроков к нам во двор!
     - Чего я там, Витька, не видел?
     - А вон чего! – Витя показывает на небо. – Они из нашей голубятни.
     В голубом небе сентябрьского солнечного утра кружит дружная голубиная стая.
      - Ух, здорово! – восхищается Санек.
     - У нас голубятня новая. Дядя Ваня построил.
     - Это он с войны без ноги вернулся? У него еще вся грудь в медалях.
Я знаю.
     - Верно говоришь. А еще я новую частушку слыхал. Только никому не говори. А то меня в тюрьму посадят.
     - Железно, никому.
     - Я тихонько, чтоб никто не слыхал:
                Наш товарищ Берия вышел из доверия.
                А товарищ Маленков надавал ему пинков!
     - Ну, ты даешь! Это ж политическая.
     - Знаю, поэтому шепотом.
     Валерий Анатольевич хмурится. Смотрит на мальчишек с неприязнью.
Голуби в небе уже не интересуют его.
 
     Звучит школьный звонок.
     Почти все родители отошли от своих детей. Алла Григорьевна опять протискивается поближе к учительнице: 
     - Вы, пожалуйста, повнимательней с моей дочкой. Моя Светлана хорошая девочка.
    - Все дети хорошие, - отвечает Вера Андреевна и спешит отойти от Аллы Григорьевны. - Построиться парами!
     Вскоре 1 «А» под звуки марша входит в школьные двери.
     Над дверьми на розоватом полотнище  натянут лозунг: «За детство счастливое наше, спасибо, родная страна!».

     Вера Андреевна с большим букетом цветов пробирается сквозь соседские баррикады по коридору коммуналки. Останавливается перед дверью, поворачивает ключ.
     Входит в комнату.      
     Кладет букет на стол, садится на тахту и сидит так некоторое время.
     Снимает рамку с комода, разглядывает фотографию. На фотографии семья счастливая и улыбающаяся вместе: она, Вера, мать, отец и муж Сергей.
     Вера достает из буфета вазу для цветов.
     Держа вазу в руках, идет на кухню.
     Наливает воду из-под крана.
     - Вы, Верочка, поможете нам за электричество рассчитать? – спрашивает пожилая соседка, которая чистит картошку у своего стола.
     - Конечно.
     В этот момент раздается дверной звонок. Один, второй, третий…
     Вера так и стоит с вазой в руках. Звонки повторяются. Еще и еще.      
     - Это к вам, Вера. Что же вы стоите?
     Вера не двигается с места.
     - Да я открою. Все равно мусор выносить.
     Соседка с полным ведром мусора идет открывать дверь.
     - Сережа? Вот Верочка-то обрадуется! Вера, Вера! Скорее. Смотри, кто к тебе пришел. Ну, заходи-заходи, Сережа.   
     Вера выходит из кухни. Видит мужа.
     Они бегут по коридору навстречу друг другу.
     Падает с грохотом корыто, опрокидывается велосипед, приставленный к стене.
    На шум выбегают соседи по коммуналке.
 
    Один из соседей выглянул в коридор и, увидев Сергея, резко захлопывает дверь. Подходит к буфету, достает папку с листочками. Садится за стол и начинает писать: «Довожу до вашего сведения, что 1 сентября 1953 года вернулся из заключения Батенев. Его жена Вера Андреевна Батенева работает в школе и учит советских детей, что недопустимо по законам морали нашего общества.»
     Сосед задумывается, вертит ручку в руках и вновь склоняется над листком.
 
      Вера бросается на шею мужа, он обнимает ее обеими руками.
     - Вот и я, Вера. Здравствуй! 
     - Сережка, родной, как я тебя ждала! Живой! Вернулся!
       
 
     Поселок Ермаково находится в 70 км на юг от Игарки. С 1949 по 1953гг здесь располагался основной пункт строительства железной дороги Салехард-Игарка. Стройка № 501 начата в 1947 году. После смерти Сталина была большая амнистия, строительство заброшено.

     Наши дни. Красноярский край, поселок Ермаково.
     Заброшенная стройка № 501 железной дороги «Салехард - Игарка» - «Мертвая дорога». Туристический маршрут.
      Из вертолета видно проржавевшие и увязшие в мерзлоту покореженные паровозы и вздыбленные вечной мерзлотой рельсы, окруженные глухой тайгой.

        Все персонажи вымышлены и совпадения случайны.